Цвет страха. Рассказы

Евгений Владимирович Кузнецов, 2021

Как быть человеку, когда он попал в тюрьму?.. Или в армию… Когда на него направлен ствол автомата?.. Или взгляд врача в реанимации… И вообще: как быть человеку, когда он попадает в эту самую жизнь, на этот белый свет? Кто и что его губит? Кто и что его оберегает? Об этом эти рассказы, главный мотив и важнейшая цель которых – предельная и запредельная искренность. Некуда и не к кому живущему идти – только к самому себе! Со своей смелой любовью к самой жизни. Автора интересует прежде всего человек как таковой. Рассказы публикуются в авторской редакции. На обложке фото из личного архива автора. Содержит нецензурную брань.

Без ремня

Летел я сквозь морозное ночное пространство.

Стоял в темноте, покачиваясь с боку на бок, расставив ноги.

Летел сквозь мороз и ночь — как догадывался — лицом и грудью по направлению движения.

Самое насущное и самое отрадное это для меня нынче: как угодного — лишь бы стремиться.

Ведь впереди у меня целая жизнь!..

Какой она будет?..

Сам, конечно, в шапке-ушанке и сунув руки в карманы застёгнутой шинели.

Какой бы она, моя жизнь, ни была — это, понятно, волнительно… это просто волнительно.

Под грохот, под грохот, под грохот колес — разумелось: лечу сквозь промороженные поля, кусты и звёзды.

Однако, однако, однако…

Что бы в будущем ни было, но я ведь — я.

Даже хочу или не хочу.

И поэтому во мне — и торжество ожидания, и тоска ожидания.

А ныне — лишь бы не скучно было ждать.

Вот же: в одном вагоне — я, в другом вагоне — бомбы.

В этом пустом товарном вагоне — я стою поближе к горячей, величиной с ведро, чугунной печке; а соседний такой же вагон — туго набит авиационными бомбами.

И я стою, ощущая сумасшедшие оборванные рельсы.

И, чувствую в темноте, не моргаю.

Ещё один солдат и прапорщик валяются, спят или не спят, где-то за моей спиной на досках-нарах.

Там же и мой автомат.

Я дежурю свои два часа. Топлю уж фиолетовую от жара печку — ненасытную и бесполезную: сую в неё палки-рейки, пропитанные какой-то чёрной смолой, их тут же целая куча.

Вот и вся, выходит, служба.

Мне что, я «старик», мне через три месяца на «дембель».

Но я сам вызвался в эту командировку: охранять вагон с бомбами для самолетов с аэродрома, где служу.

Сам напросился — лишь бы помотаться пусть и по рельсовым дорогам, лишь бы побыть, настолько возможно, в одиночестве… лишь бы хоть куда-то из скуки-казармы…

…Утром, чуем, еле катимся… потом, слышим, совсем встали…

Сдвинули тяжёлую дверь. Смотрим, трое, зачарованно с края вагона.

Перед нами — зима, зима, зима…

Чья-то, чья-то… Ведь где мы сейчас?..

Поезд, странно недвижный, словно устал.

Сколько тут будем стоять?..

Позади и впереди — сутки, часы, сутки, часы…

Вчера вечером выпили, само собой, спирту технического — отличного, того самого, противообледенительного, что у реактивного самолета по стеклянному колпаку в морозном полете; закусывали солёным сытным шпиком с хлебом.

И всё бы нормально, только бы сейчас попить.

Воду, конечно, с собой не везём.

Вдоль вагона — пути, пути… дальше — деревья, какие-то дома…

Сколько будет стоять тут наш «товарняк»?.. «Товарняки», как водится, стоят или минутами, или сутками…

Стоим, трое, в проёме двери: и само собой понятно, что пить хочется… само собой понятно, что взять негде… и ещё само собой понятно, что никто не знает — вообще никто не знает, сколько будем тут стоять…

А рядом с этим путём, как раз рядом с нашим вагоном, прямо напротив двери — будка стрелочника. А в будке — большое окно. А на подоконнике — чайник… самый обыкновенный, какой бы и нужен, железный, зелёный…

В нескольких шагах…

И мы молчим.

Ведь в нескольких шагах…

И мы молчим.

Я спрыгнул на снег. Эти несколько шагов совершил. В эту будку обжитую зашёл, этот чайник тяжёлый холодный взял. Из горлышка пил, пил, пил…

Вышел из будки — странное пространство…

Вагона нет!..

Глядь: «товарняк» медленно смещается в сторону… И вагон мой — последний!.. Мой прапорщик и мой солдат стоят в моей двери. И молча глядят на меня.

Я — по-бе-жал.

Бежал, как чувствовал, разрывая всего себя.

Шинель на мне мечется, сапоги на мне злятся; и они — как бы упрямятся: мы не разорвёмся, мы не разорвёмся!..

«Товарняк» надменно стал ускорятся.

Я остановился, всё поняв…

«Товарняк» решительно утянулся в кустах за поворот.

Мгновение лишь стоял, понимая прежде всего, что если ещё мгновение буду стоять, то… то придется думать о чём-то грозном…

Я, повернувшись, поразился: сколько может быть в одном месте параллельных путей!..

И пошёл строго по тем самым рельсам, по тем самым шпалам. — В ту самую сторону. — Лишь бы так.

На конце узла — оказался, как же ещё, стрелочник.

Я ему всё объяснил.

Он, всё поняв, подумал.

Надо бы мне выйти в город, надо бы мне сесть на такой-то троллейбус, надо бы проехать до такой-то остановки… Там будет ещё один узел… И там — может быть, может быть…

И я, конечно, торжественно — на ту ближайшую остановку.

А город тот, известно, сплошь военный, кругом воинские части, на улицах тут и там офицеры.

А я — солдат. И раннее утро. Не в увольнении же я…

На мне даже нет ремня!..

Как стоял ночью, качаясь, у печки — осознавая и мечтая, — таков и теперь. Хорошо ещё, что в шапке.

В городе, где всё так пахло незнакомым городом… бесстыдно озираясь, добрался, спрашивая именно женщин, до остановки… дождался того «номера»… запрыгнул в переднюю дверь… сунулся сразу в кабину к водителю!..

В троллейбусе несколько пассажиров, вижу, в форме: всем ведь сейчас на службу, на работу.

Водителю, мужчине, я всё объяснил.

Водитель, всё поняв, промолчал.

И вот: троллейбус медленно и бесшумно плывёт по незнакомому мне снегу… медленно останавливается… медленно, открыв двери, зачем-то стоит… закрыв двери, опять плывёт… медленно поворачивает с улицы на улицу… зачем-то…

Никогда в жизни я не ездил в кабине троллейбуса!..

Но вот я бегу: опять проверяются на разрыв шинель и сапоги.

На том узле — к первому попавшемуся чумазому путейцу — толковому, толковому, толковому.

Всё. Стою на платформе. Стою. Мимо меня тянется и тянется какой-то бесконечный «товарняк»: цистерны, лес, вагоны… цистерны, цистерны, лес…

Чей это, чей «товарняк»?..

Я обречённо смотрю в его призрачный конец…

Вон вдалеке и последний вагон…

Кажется, дверь открыта?..

Да, открыта!..

Кажется, в ней даже стоят…

Милостиво приближается ко мне тот вагон…

Я вынул руки из карманов наизготовку.

Мой прапорщик и мой солдат глядят на меня со страхом.

…Потом стояли здесь сутки.

Ярославль, 15.03.2009