Начин

Евгений Кривошлыков (2024)

ствия: Монголия, Китай, территория современной Бурятии. Главный герой — Начин. В романе описывается его судьба с детских лет. В основе мест и действий романа лежат реальные исторические события на основе известных письменных источников и научных публикаций: "Сокровенное сказание", военные компании монголов в Северном Китае, бунт хори-туматов, и др. Роман построен из последовательных взаимосвязанных глав-эпизодов — значимых событий из жизни героя: — "Караван", "Охота на волка" (Монголия) — детство героя, инициация; –"В год синей собаки", "Рейд" (Китай) — юность, первая кровь и первые битвы; — «Ая» (Бурятия) — роковая любовь. Основные проблемы: становление личности, жизненный выбор и его последствия.

В год синей собаки

В год синей собаки

1214г. Река Орчун гол. Северо-восточная Монголия.

Весной нового года, когда степь позеленела и отмерила очередной год степной жизни, Начина и Юмгылыка снарядили в действующую армию. На Далай нуур из ставки войск вместе с отрядом икирасов прибыл младший черби. Полмесяца они объезжали кочевья хонгиратов, собирали военные подати и новобранцев. Не обошли стороной и род хабтагаров.

— По указу Великого хана, каждый род обязан дать годных для службы мужчин и юношей, — оглашал черби. — Это великая честь для каждого рода. Самых храбрых и сильных Великий хан приблизит к себе. Никому не возбраняется войти в кэшик и служить ему лично — это его воля. Иные воины, преданной службой получат всё, чего пожелают. Хан даёт пищу и кров, честно делит военную добычу на всех — это его воля. Предателей и трусов ждёт позорная смерть. Осквернивших доверие Великого хана, опозоривших свой род в бою, казнят вместе со всеми воинами рода, будь их десяток или целая сотня — это его воля. Каждый новобранец должен быть одет и обут. Обязан иметь при себе пять заводных лошадей и одного вьючного коня или верблюда, походной пищи на двадцать дней, охотное снаряжение и личное оружие, если такое есть.

Жестокие битвы теперь гремели далеко от здешних кочевий. Милостью Неба Великий хан расширял пределы своих земель, и вёл своих воинов всё дальше, через пески и горы на юг. Сила его росла, и даже редкие неудачи не могли омрачить его грандиозных замыслов. Четвёртый год его тумэны чёрными смерчами вгрызались в северные земли Золотого царства, сея смерть и разрушения. Чжурджени стойко бились за свои города, но их силы и воля были не соразмерны с умом, яростью и боевым духом всадников великих степей. Тот, кто не покорялся воле Великого хана, будь то камень или человек, просто стирался с земли без следа. Целые города превращались в камни и пепел, и тысячи неутомимых коней мешали этот пепел с ветром и пылью дорог. В некогда многолюдных городах, деревнях и ухоженных полях ныне кружили вороны, и витал мор. То, что когда-то пело и цвело, обращалось в безмолвие, исчезало навек.

Родные отдавали сыновей и внуков как неизбежное должное, без особой радости, но прилюдно никто не смел роптать. Старики устало смотрели, как молодые воины — недозревшие юноши отправлялись на ханскую службу добывать своё богатство и бессмертную славу. О чём ещё могли думать молодые, и о чём на дорогу им могли поведать седые головы? Старики многое видели на своём веку и знали, что ничто не даётся даром, и знали цену настоящей свободе, и что молодость быстротечна, и что дороже человеческой жизни нет ничего. Для молодых сейчас всё это не имело значения: их мерилом были собственные чувства, в коих хрупкость жизни и собственной души ещё не осознавались. Голос сердца велел им быть сильными — монголам нужны были сильные воины. Они стояли на пороге, за которым открывался бескрайний мир, известный им пока лишь по рассказам и преданиям. Они ещё не видели потоков человеческой крови, не знали настоящей скорби и боли, но уже ощущали мощь своей общности, и были готовы идти, повинуясь любой сильной воле, хоть на край света, чтобы забрать или разрушить всё то, что хранил этот мир за степями, до их прихода. Теперь это была их новая цель, на это им дали право и в этом был их восторг. В радости не растраченных сил, в предвкушении новой лихой жизни, они шутили и смеялись. Они уходили из дома легко, потому что где-то их давно ожидали такие же, как они отцы и старшие братья. И не беда, что вернуться назад суждено было не всем. Прилюдно об этом не поминали. Правда, были и другие, каких было немного. Они покидали гэр задумчиво и молча, оставляя привычный уклад и родные места, почти не осознанно, словно увлекаемые потоком, совладать с которым были не в силах. Голос сердца они подавляли из страха стать отверженными. Этих и других вели дороги судьбы, о коих знало лишь Вышнее небо. Те и другие вверяли ему свои жизни, потому что не думали и не знали — как может быть иначе. Так, в восторге и безумии войн, Великая степь год за годом расширяла свои пределы. Так, год за годом она теряла цвет своей юности: кровь её воинов стремилась излиться в чужих землях, а после, раствориться в крови других народов.

К исходу месяца набралась полусотня. С восходом шестой луны, с западного берега Буйр-нура небольшой отряд с караваном гружёных лошадей и верблюдов двинулся на юго-запад. Путь лежал через пустынные степи Гоби в земли онгутов.

Начин, как и большинство остальных юношей, никогда не бывал в жарких южных степях, потому с волнением первопроходца и живым интересом смотрел на всё, что видел вокруг.

На протяжении всего пути бесконечная Гоби меняла свой лик. То она была словно засеянная неумелой рукой земля, с редкими пучками пожухлых трав, то каменистая, украшенная костями, испустивших, последний дух падших зверей и людей. То скалистая, изредка поросшая островками старого леса, то песчаная, вязкая и зыбучая, совсем не похожая на зелёные долины родных мест. Ослепительная днём, раскалённая солнцем, кроваво-бурая, спёкшаяся и обожжённая, растрескавшаяся от жара, жёлтая и пепельно-серая, терзающая колкими песчаными плетьми, или целыми тучами беснующихся в небе песчаных вихрей она была безучастна к мольбам и страданиям, и знала тысячи способов убивать всё живое. Ночью она становилась холодной и бездонной, словно пасть голодного демона, она хохотала и плела колдовство, как мстительная оскорблённая женщина, но после, на рассвете была благосклонна, зовущая и манящая, звенящая и поющая, она увлекала за собой, завораживала, и этим навсегда оставалась в сердце как вечный нестираемый временем след.

Переходы казались бесконечными. Привалы делали в местах, где была вода, и для не знавших здешних мест её было не найти. Однако, поход не был томителен, ибо он открывал недоступные ранее пределы и дарил радость познания. Всё же смешливая болтовня и восторженность постепенно сошли на нет, сменившись молчаливым созерцанием бескрайних безлюдных земель. Отряд шёл вдали от обжитых мест, и походная жизнь понемногу приучала беречь, силы не тратя их, на пустые разговоры. Приходилось беречь еду и особенно внимательно ухаживать за лошадьми — в них была жизнь монгольского воина. На стоянках черби вразумлял немногих беспокойных, рвавшихся без дела помахать саблей. Таким назначалось не очередное охранение лагеря под присмотром бывалых.

— Теперь вы уже на службе, — говорил черби. — Каждый из вас уже не сам по себе. Делайте то, что вам велят, и берегите силы. В ставке вам не дадут отдыхать.

Начин держался спокойно и собрано, старался больше слушать старых опытных воинов. Ровесники к нему не навязывались. В первые дни похода он часто замечал их осторожные, изучающие взгляды со стороны, и некоторое время не мог понять этому причин. Позже, всё просто объяснилось — в нём узнали охотника, одолевшего матёрого волка в схватке один на один — известный поединок давно кочевал легендой, по всей степи. Старшие, заметив трофей на его шапке, уважительно хмыкали в усы — если монгол носил на себе, добытый на охоте, трофей, будь то клыки, хвост или шкура, значит, он добыл его сам, в честном поединке со зверем. Сам же Начин уже пережил в себе былые страхи и некоторые тщеславные чувства, и потому носил волчий хвост как нечто естественное и должное, как часть самого себя. Однако волчий вой, временами оживлял в нём воспоминания о недавнем…

— Милости Неба. Я пришёл, как ты велел, — Начин поклонился, и показал шаману волчий хвост, затем опустившись на колени, положил к его ногам новые гутулы, овчинный халат и мешок с припасами.

Салхи-Саруул взглянул на сросшуюся кисть юноши, молча, кивнул, и жестом пригласил к очагу. Чёрно алые угли в полумраке гэра дышали жаром и тихо, бесстрастно, словно божество, смотрели на гостя тысячью глаз. В густом застоялом воздухе пахло чадом сожжённого жира и дымом табака.

— Покажи рану, — низким голосом сказал шаман.

Начин снял дэгэл и повязку с плеча, накрывавшую раны. Шаман присел рядом, осмотрел руку и, по всему, остался доволен, так как, удовлетворённо вздохнул.

— Развяжи мешок, — велел он.

Начин развязал мешок, достал из него принесённую пищу. Шаман взял в пиалу по капле и щепоти всего, запалил в ней пучок трав, и, нашёптывая молитвы, призвал онгонов. Вскоре Начин почувствовал головокружение и сердце, отчего-то забилось чаще. По плечу, а затем и по всему телу разлился жар, от которого все тело расслабилось и обмякло. Но, уже скоро Начин ощутил новый прилив сил, в груди вспыхнула необъяснимая радость.

— Болезнь ушла. Дух волка тебя не побеспокоит, — сказал шаман, закончив своё дело, затем, не торопясь, уселся у очага и раскурил трубку.

Начин ждал. Похоже, шаман хотел ещё что-то сказать. Языки пламени в очаге едва поднимались синими всполохами, слепо блуждали в тающих углях, тщетно ловили воздух, словно всецело находясь во власти веющей рядом силы. Наконец шаман дал пищи огню и сказал:

— Скоро ты станешь воином хана.

— Да, — глаза Начина блеснули гордостью.

— Когда ты убивал волка, ты узнал — что значит убивать…

В словах шамана послышался, глубокий, пока ещё не ясный для Начина смысл. Стараясь его понять, он вспомнил свой поединок, который ярко ожил в сознании.

— Став, воином хана, ты будешь убивать людей.

Зажившая рана откликнулась пульсирующим током. Начин нахмурился и задумчиво потёр занывшее плечё.

— Ты готов забрать чужую жизнь?

Начин снова почувствовал пережитое оцепенение перед решающим выстрелом и вновь попытался понять его причины. Одна часть его сознания отзывалась голосом, идущим из глубины души: «волк был в его власти, и он не хотел его убивать», в другой слышались властные веления разума: «волк был зверь и был враг, и потому заслуживал смерти. Зверь не смог бы оценить подаренную ему жизнь». Начин ответил, так как подобало монголу:

— Я буду убивать своих врагов.

Шаман спокойно смотрел на огонь, тихо распуская вокруг сизые тягучие пряди.

— Ты убил зверя, потому что на миг стал таким же, как он. Но ты не зверь. Или… может, ты хочешь быть как он?

— Нет, — помедлив, ответил Начин. — Но, я хочу быть таким же сильным и быстрым, как подобает быть воину.

Салхи-Саруул вновь помолчал, задумавшись.

— Жизнь на земле, лишь отражение Вышнего неба. Также и человек — есть не то, что он видит в своём отражении. Мы приходим на землю, чтобы понять — кто мы. И поняв, исполнить волю Неба на земле.

— Я давно уже понял, что хочу стать воином, — ответил Начин.

Шаман вздохнул, продолжая неотрывно смотреть на огонь.

— Может быть. А может быть, ты смог бы прожить другую жизнь.

— Какую жизнь? Я не хочу быть пастухом. А быть шаманом мне не дано. — На миг у Начина промелькнула мысль: «не хочет ли шаман взять его в ученики». — Я не понимаю тебя. Зачем ты спрашиваешь меня? Разве быть воином это плохо?

— Тебе придётся убивать людей, — напомнил шаман.

— Не людей — врагов, — повторил Начин.

— Многие из этих врагов всего лишь жили на своей земле и оказались на пути хана.

— Хан не убивает тех, кто ему покоряется.

— Ты хочешь покорять?

— Слабый должен склонятся и платить сильному, это правильно. Так поступают все.

— Враг может оказаться хитрей и сильнее. Тогда напротив — ты склонишься перед ним, и станешь рабом. Или заплатишь ему своей жизнью.

— Я этого не боюсь. Но, я никогда не стану рабом, лучше смерть, чем позорное рабство. А смерть в бою — достойная смерть!

Начин чувствовал вдохновение — ещё ни с одним из старших и мудрых он не говорил, так уверенно и умно. Но Салхи-Суруул видел, что юноша говорит речами десятки раз слышанными от других.

— Не торопись сунуть руку в огонь — думай перед тем, как сказать, думай о последствиях своих решений.

— Однажды я видел, как человек держал в руке огонь и остался невредим. Я хочу быть как он. Я стану сильным и быстрым.

— Держа в руках меч, ты не научишься держать огонь.

Начин выдохнул не находя слов, подумав: «Что может знать шаман о жизни воина, если он никогда им не был»? — и сказал вслух:

— Ты не был воином, откуда тебе знать?

Салхи-Суруул тихо усмехнулся:

— Мне не нужно им быть, чтобы это знать. Разве, ты забыл, с кем сейчас говоришь?

Шаман был прав, в Начине качнулось смятение и, вместе с тем, ему было обидно. Он чувствовал, что, конечно же, ещё не настолько вырос и окреп, чтобы говорить от лица зрелого воина, и тем более не имел сил и знаний, которыми владел шаман, чтобы говорить с ним на равных. Однако, также он не мог принять, что его намерения и решения не воспринимают в серьёз. Тем более, что его слова, были словами отца и других сильных мужчин которых он уважал и считал для себя примером. Как же могло быть иначе? Он вспомнил об отце, о Балта и других братьях, о старейших воинах рода, посвящавших его в воины после большой охоты. Как он мог от них отступиться? Как они посмотрели бы на него, реши он отказаться воевать? Это было просто немыслимо и нелепо! И главное — указ Великого хана, ослушаться его было равнозначно смерти.

— Я не могу отказаться воевать — так велит Великий хан, — сказал Начин.

— Значит, твоя жизнь принадлежит ему?

— Ещё нет, но… служить Великому хану это честь.

— Служа Великому хану ты всегда будешь идти на смерть.

— Если будет нужно… воин не должен бояться смерти, — с затаённым упрямством ответил юноша, в груди полыхнул огонь гордости. — Я буду не один, у хана большое войско. Мой отец и старшие мужчины рода, все служат ему. Я не хочу иной жизни. Не хочу пасти овец. И… почему тебя так волнует моя жизнь?! — глаза Начина сверкнули.

— Милостью Тэнгри я вернул тебе жизнь, — спокойно ответил шаман.

Начин замолчал и нехотя подумал, о том, что своей жизнью он обязан Салхи-Суруулу. Шаман вещал волю Вышнего неба, а перед волей Вышнего неба, преклонялся даже сам Великий хан. Но, не будь Салхи Суруула, смог бы он сам изменить свой путь? Нет, не смог бы. На чаше весов лежала честь всей семьи. И всего рода. Юное сердце сдавила печаль:

— Я благодарен тебе, за жизнь… Но, если я ослушаюсь… это будет позор. И мне и всему роду.

Шаман не ответил. Он долго сидел в оцепенении, пока табак в трубке не сотлел до конца и последний огонёк в ней не погас. Казалось, что шаман уснул. Вскоре начал меркнуть огонь очага, внутри гэра стало совсем темно. Наконец шаман ожил.

— Когда-то, ты прожил дольше моих лет, — тихо произнёс он. — Ты мог бы лечить людей. Хан не трогает учеников шаманов и знахарей. Ступай. Если надумаешь — возвращайся.

Подумав над сказанным, Начин поклонился и с облегчением вышел из гэра. Звёздное небо над головой раскинулось тысячью открытых дорог. Он встряхнулся, сбросив с себя пережитое оцепенение, вдохнул полную грудь живительной ночной прохлады и, вскочив на коня, стрелой полетел в чёрную бескрайнюю степь…

Через месяц пути отряд, достиг зелёных предгорий, где жили онгуты и, пополнив запасы пищи, не задерживаясь, двинулся дальше в горы.

В горах Начин тоже был впервые. Он вновь чувствовал себя маленьким и не значительным, и, в который раз удивлялся, сколь обширной и разнообразной бывает земля. Здесь дул холодный порывистый ветер, вековой лес, покровительственно шумел, из его чащи клыками торчали, растрескавшиеся от времени, поросшие мхом древние утёсы. Одинокие каменные столбы и широкие сосны с корявыми сучьями, мнились, застывшим в оцепенении духами, угрюмо взирающими со всех сторон на идущих всадников. Начин крадучись бросал подношения духам покровителям и шёпотом молился, скрывая суеверный страх, и в этом чувстве был не одинок. Бывалые же уверенно вели коней вперёд, и это, отчасти успокаивало, главное было не отставать.

Утром нового дня молодые воины вновь увидели нечто невообразимое: неожиданно проступив из тумана, высокий горный перевал венчала мощная каменная стена. Она возвышалась над лесом, вызывая неподдельный трепет. Казалось, из низких облаков над ней вот-вот покажется голова демона-великана — хозяина здешних мест и тогда, не миновать ужасной смерти. Но вокруг было тихо. С вершин сторожевых башен из-за каменных зубов на них молча, смотрели дозорные. Выше, над ними, на длинном шесте колыхался белый, девятихвостый ханский туг. Отряд направлялся по узкой горной дороге наверх к небольшому проходу у подножия одной из башен.

— Великая стена золочёных правителей, — пояснил черби. — Она тянется на сотню переходов в обе стороны — бестолковый труд тысяч полезных рабов. Теперь она наша.

Приближаясь к стене, Начин невольно вспомнил рассказы Тугдэмгылыка, о том, как тому приходилось штурмовать неприступные стены, и, в очередной раз проникся к дяде искренним уважением. Лошади, здесь, на каменистых, поросших густым кустарником склонах были почти бесполезны, а лезть наверх по ровной стене на такую высоту, да ещё под обстрелом вражеских стрел, казалось немыслимым. Видя удивлённые взгляды молодых, бывалые посмеивались:

— Дышите ровно во всё горло, и прижмите зады к сёдлам, не пугайте лошадей.

— Эй, Харну! Расскажи, как ты брал эту стену!

Загорелый воин лет тридцати с обнажённой выбритой головой, седоватыми усами и косицами на висках улыбнулся, сплюнув через отверстие в выбитых передних зубах:

— Да здесь и брать было нечего. Мы подошли на рассвете оттуда…, — он махнул рукой левее, на пологий склон горы, — и даже не слезали с коней. Имперская стража наложила в штаны. Ни одна стрела нас не поцарапала! — Харну весело рассмеялся. — Да простят меня духи гор! Мы подстрелили нескольких, ради забавы. Били в глаз тем, кто высовывался. Правда, они успели запалить сигнальный костёр, ну, да потом мы на нём же поджарили им пятки!

— Хвала Великому хану! — поприветствовал черби, вскинув руку, когда отряд подошёл к стене.

— Хвала хану и Вышнему небу! — ответил сверху дозорный, и, обернувшись назад, сильным прерывистым свистом, подал сигнал.

Миновав широкую приземистую арку, отряд вошёл в стену, словно в глубокую пещеру. Новый приступ изумления вызвала толщина стен.

— Наверху как по дороге можно свободно скакать на лошади, — вновь отозвался Харну, — а кое-где пройдут, и пять всадников вряд.

Внутри тоннеля оказался узкий проём с ведущей наверх каменной лестницей.

— Сто-ой! — голос черби гулко отозвался в сводах. — Цогто, Анаха! Проезжаете дальше в лагерь, отгрузите им оговоренные припасы. — А вы, — кивнул он ближайшим молодым парням, — берите мешок вяленой баранины. Несите наверх. Остальным ждать на другой стороне за стеной.

Черби спрыгнул с коня, и уверенно шагнул в полумрак узкого хода. Оглашённые воины спешились, окликнули молодых и начали снимать груз.

— Овгон-гуай! Можно наверх? — попросился один из парней.

— И мне?! И мне?! — подхватили ещё несколько взволнованных голосов.

— Можно и мне?! — крикнул Начин.

— Идите за мной, — улыбнувшись, скомандовал черби. — Когда-нибудь расскажете детям.

— Юмдылык, пошли, посмотрим! — позвал Начин. Брат быстро спрыгнул с лошади. Вслед за остальными они стали подниматься по узкому ходу наверх.

Наверху всех встретили двое дозорных татар, которые не скрывали помятых улыбок — гости здесь на перевале случались не часто. Вскоре подошёл ещё один, тяжёлый и грузный воин — старший десятник, поклонился черби. Завязался разговор.

Стена оказалась каменной дорогой, гигантским змеем, извивающимся по вершинам окрестных гор. Удаляясь от глаз, серая каменная чешуя, увенчанная зубчатым гребнем постепенно блекла, и далее, совсем растворялась, в плывущем белёсом тумане. Начин, Юмгылык и другие, замерев на месте, смотрели на ожившее чудо, про которое доводилось лишь слышать, и всё ещё не верили, что теперь оно лежит у их ног.

— Неужели это сделали люди? — прошептал Начин. — О, Небо…

— Смотри, — Юмдылык указал на поверхность каменной дороги, — здесь следы лошадиных копыт и навоз.

— Дозорные делают здесь обход на лошадях, — пояснил стоявший рядом Анаха. — Харну не соврал, по стене, можно ехать день и ночь в обе стороны. Раньше её стерегли онгуты. Те объезжали стену внизу по своим тропам. Татары не знают гор, потому берегут коней, и свои ноги. Они ездят по стене среди облаков и наверно думают, что ходят по небу, — Анаха хрипло хохотнул.

Начин с Юмдылыком подошли к зубчатому парапету, руки осторожно коснулись холодного шершавого камня: казалось, стена вот-вот оживёт. Осматриваясь вокруг, они медленно двинулись по стене.

— Как служба? — спросил черби десятника.

— Всё тихо, овгон-гуай, — ответил тот. — Сидим по-прежнему, как орлы на вершине. В прошедший месяц на север проехали двое вестовых. Совсем загнали лошадей. Посекли им ноги, разбили копыта. Не знаю, как до нас дошли, еле залечили. Оба уже вернулись обратно. В остальном тихо — дикие звери да птицы, — десятник неумело улыбнулся и покряхтел, в глазах полыхнул целый пламень невысказанных мыслей.

Черби кивнул и вдохнул холодный утренний воздух. С высоты стены открывался вид на, темнеющие сквозь туман цепи гор. Лагерь дозорных стоял чуть ниже за стеной среди кряжистых сосен, оттуда вился дымок костра.

— Все живы? — спросил он вновь. — Помню, весной у тебя были больные.

— Да-а, было трое, — хмуро протянул десятник. Один встал на ноги, а двоих горы забрали себе. Они были хорошие воины. В бою от них было бы больше пользы.

Черби остался невозмутим.

— Вам доверили стеречь перевал. Это дорога хана, и он может появиться здесь в любое время. Кто же его здесь встретит?

Десятник послушно кивнул и, подумав, тихо проронил:

— Духи гор вселяют в сердце тоску и высасывают из тела душу.

— О вас помнят. Мне было велено передать припасы, — черби кивком головы указал на мешок.

— О, хвала Небу! Хвала Великому хану! — десятник благодарно качал головой, осматривая содержимое. — Спасибо, овгон-гуай! Давно мы не видели такой еды! Что там нового в степи?

— В родных кочевьях как в раю: тучные табуны, молодая трава, хмельной айраг и тёплые женщины, — улыбнулся черби.

— Эх! — не сдержавшись, выдохнул десятник, глаза его сверкнули. — Проклятое место! Ни земля, ни небо! Скоро год, как мы сидим на этих камнях без дела. Готов отдать половину, того что имею за то, чтобы вернуться в свой минган! — десятник пристально взглянул на черби. Тот, продолжал молча, смотреть со стены вдаль. — Овгон-гуай! Я честно служил хану и своему нойону, — сдерживая подступивший порыв, заговорил десятник. — Нас отрядили в арьергард спешно прямо на переходе в Сигин. В числе других мы прикрывали тыл, потом пришёл приказ закрепиться и разъездами на два перехода наблюдать за окрестностями. Так мы ближе всех оказались к стене. Потом пришёл новый приказ — занять перевал у стены и выбор пал на меня и мой арбан, потому что я немного обучен счёту. Нас обязали досматривать всех проезжающих в обе стороны, считать и смотреть грузы. Ну, и остальное, конечно. Девять лун мы уже здесь. Камни сосут из нас жизнь. А здесь хорошие воины и они готовы идти за ханом в любой огонь!

— Ты воин Великого хана, — спокойно ответил черби. — У тебя незавидная, но важная служба.

— Прошу напомните о нас в ставке. Клянусь Небом, мы не заслужили, того, чтобы умереть здесь!

— Я тебе ничего не должен, но ты хочешь, чтобы я просил за тебя, — в полголоса сказал черби.

Несколько мгновений десятник напряжённо смотрел на него, затем шепнул:

— Подождите, я сейчас вернусь.

Грузный воин неуклюже поспешил по ступеням вниз.

— Спускайтесь и ждите, — крикнул черби молодым воинам, которые разбрелись по стене.

Начин и Юмдылык вместе с остальными нехотя пошли вниз, перед глазами всё ещё стоял образ каменной дороги, идущей среди облаков.

Отряд с караваном отдыхали на южной стороне стены. Вскоре вновь показался забавно бегущий десятник, за спиной качался заплечный мешок. Ему явно не хватало лошади, потому что пешком, судя по всему, он ходил не часто. Чуть не подвернув ногу на камнях, воин чертыхнулся, и, не обращая внимания на смешливые возгласы смотрящих, уже шагом поспешил дальше, наверх. Низким, глухим голосом он окрикнул дозорных:

— Шалбак! Чулун! Несите мешки на очаг.

Дозорные, молча, подхватили по паре мешков с припасами, и пошли к лагерю.

— Овгон-гуай! Это — подарок. Екэ-Кутукут-нойону, — десятник тяжело дышал, однако сдержано раскрыл мешок и показал черби выделанные меховые шкурки. — А это для вас, — десятник с поклоном передал черби ещё одну связку игристых шкурок. — Прошу, напомните обо мне нойону, и да хранит вас Небо!

Черби по-прежнему спокойно принял дар и спросил припоминая:

— Тебя звать Элбык?

— Да, овгон-гуай! — ответил десятник. — Элбык, из рода аржигар.

— Надеюсь, я встречу Екэ-Кутукут-нойона раньше, чем дела службы уведут меня далеко от ставки, — сказал черби.

Десятник молча, с надеждой смотрел ему в глаза.

— Я напомню о тебе, Элбык, — сказал черби, не поднимая глаз, — дальше решать не мне. Милости Неба. — Он закинул мешок за спину, кивнул в знак прощания и пошёл вниз.

— Да хранит вас Небо, — вновь повторил десятник, провожая черби до лестницы, затем остановился, и устало посмотрел ему в след.

В тот же день, пройдя по ущелью через крутые скалистые горы, и миновав попутно небольшую крепость, отряд спустился на широкое плато и вскоре подошёл к Сигину. Дозорные разъезды на дальних и ближних подступах, останавливали взмахом руки, осматривали с пристрастием, слушали черби и пропускали дальше — прежних улыбок и шуток как не бывало.

Военный лагерь стоял поодаль, за чертой городских стен, и сам был похож на большой город. Из далека были видны тысячи гэров, шатров и палаток огромного войска. Монголы признавали только степной уклад жизни, потому никто из них не селился в домах. После последнего штурма, некогда цветущий Сигин стоял безмолвный, полуразрушенный и обгоревший, в немногих уцелевших строениях печально и скорбно шелестел ветер. Не тронутым оставался лишь монастырь на западной окраине, над которым простиралась хранящая длань самого Великого хана. Смиренные монахи изо дня в день собирали и хоронили трупы своих соплеменников, коих в черте города и за его пределами было много. Совсем иная жизнь бурлила и кипела рядом. Сухой ветер предгорных равнин играл бунчуками и полотнищами родовых знамён, стоящих на высоких шестах, Тёплое южное солнце изливало на них свой лучистый свет. У Начина перехватило дух, в глазах пестрило от невозможного количества воинов и лошадей, собранных враз в одном месте. Такого он не видел даже на самых больших праздниках, когда в одно место съезжались десятки родов — поистине, только Великий хан мог иметь такое войско!

— О, Небо! — тихо воскликнул он, с волнением всматривался в обширное, кипящее жизнью пространство впереди.

— Это наш походный юрт, — с улыбкой отозвался Анаха. — Что, удивляет?

— Не знал, что бывает так много воинов.

— Здесь ты видишь не всех. Это только наш джунгар.

— Куда мы сейчас? — спросил Начин, заметив, что всадники впереди сменили направление.

— Сначала снимем груз, а после развезём вас по семьям, — Анаха по обыкновению хрипло хохотнул.

Отряд объехал огромный лагерь краем по жёлтой песчаной равнине, и прошёл вдоль русла небольшой мутной речушки, направляясь в ближний лесок, туда, где виднелись крыши селения. У черты леса речка скрывалась в густых зарослях кустарника и далее, за ними на запруде из камня, открывалась небольшая водяная мельница с тремя добротными амбарами и несколькими жилыми дворами поблизости. Всех их приспособили под склады и надёжно охраняли. Оседлые караулы, как всегда вели себя чуть приветливее, чем разъездные — свежие новости с родной стороны всегда были в цене, к тому же, черби здесь хорошо знали.

В сравнении с окружающей каменисто песчаной местностью местечко было живописным и весьма любопытным для глаз степняков. Дома стояли среди больших высоких деревьев, и подобно этим деревьям сами словно вырастали из земли. Такие дома невозможно было быстро разобрать и перевезти на новое удобное место — что казалось недальновидным и глупым. Удивляли их угловатые формы, ограды с огромными резными воротами, причудливо изогнутые, словно рогатые крыши, покрытые связками тростника, и большие боковые отверстия в стенах, с дверцами высоко от земли. Начин слышал, что эти отверстия хитроумные чжурджени придумали для того, чтобы тайно подглядывать за людьми снаружи. Один из домов имел, большой двор. Его крышу сплошь покрывала гладкая изогнутая плитка. Сквозь листву высоких раскидистых ветвей на землю и двор падали редкие солнечные лучи. Здесь было очень необычно и по-своему красиво. Осмотреть всё внимательнее, не было времени, но Начин подумал о том, что обязательно сделает это при следующем удобном случае. Сняв груз на большом дворе, и сдав его на хранение, отряд направился назад к лагерю.

— Не останавливаться и рот не разевать, — крикнул черби, оборачиваясь к полусотне. — Поболтать с земляками ещё будет время.

Непонятные, на первый взгляд, хаотичные движения людей, в огромном лагере, при ближайшем рассмотрении, оказались совершенно упорядочены — никто не слонялся без дела. Воины занимались лошадьми, чинили амуницию, разъезжали по делам службы. Женщины и прислуга занимались хозяйством. Во всем вокруг чувствовалась сильная и властная рука, державшая людей в суровой дисциплине и повиновении. Юноши подобрались, выпрямили спины, в присутствии этой незримой силы хотелось выглядеть достойно. Начин же испытывал смешанные чувства от искреннего воодушевления до опаски, и в целом чувствовал себя неуютно: слишком много глаз оценивающе смотрели на него со всех сторон. В голове крутились волнующие мысли о предстоящей вот-вот встрече с отцом и другими родичами.

*****

— Ты стал совсем взрослым, сын. Какие у тебя крепкие руки и плечи, — отец рассматривал Начина как нового коня, родственными чувствами от него совсем не веяло. Он ходил вокруг, размышляя, о чём-то своём. Начин неловко топтался посреди гэра не смея присесть — он давно не видел отца, и многое что за это время изменилось в сознании их обоих. Кроме того, теперь Начин был рядовым воином и не знал, как принято вести себя в подобных случаях. Отец был десятник, и значит, вёл за собой других воинов, и отдавал им приказы. По всему чувствовалось, это уже были не их прежние родственные отношения.

Снаружи слышался смех и радостные возгласы долгожданных родственных встреч — полусотня новоиспечённых воинов с шумом вливалась в ряды родовых арбанов. Начин же неловко улыбался, стараясь выглядеть сдержанным и достойным, однако внутри был совершенно растерян, потому что, ожидал увидеть в глазах отца радость от встречи, гордость и долю искреннего признания, за то, кем и каким он стал.

— Как владеешь, мечём, копьём, луком? — в голосе отца звучал непривычный повелительный тон.

— Луком лучше всего, — ответил Начин. — Немного копьём.

Тюргэн неспешно вышагивал рядом, поглаживая рукоять сабли на поясе, без интереса рассматривая вышивку на одежде сына.

— Лук это хорошо. А сможешь пробить копьём тушу быка? С одного удара?

— Не знаю, — пожал плечами Начин.

— Ладно, посмотрим

Начин пока ни о чём не спрашивал, но горел желанием высказать отцу свои мысли, рассказать и расспросить отца обо всём, что было и с чем предстояло столкнуться в своей нынешней новой жизни. Отец же отводил глаза и мыслями, похоже, был далеко не рядом.

— Дорога, говоришь, была долгой?

— Да… «Наверное, так и должно быть, — подумал Начин, — все отцы ведут себя так. — К тому же, мы не дома. Хватит, ждать нежностей, как девчонка», — он перестал улыбаться и, чуть сжав зубы, постарался сделать мужественное лицо.

— А-а! И у нас пополнение! Начин! — В отцовский гэр неожиданно вошёл дядя Алсагар, очень вовремя развеяв неприятную атмосферу тягостного разговора. — Ай, да сокол! Не зря отец дал тебе такое имя! А, Тюрген?!

Зрелый коренастый воин с широким лицом он крепко обнял Начина, потряс за плечи и открыто посмотрел племяннику в лицо живыми выразительными глазами. Большой рот в форме лука, в обрамлении крепкого подбородка казалось, был создан для того чтобы улыбаться, излучая силу и радушие. Начин смутился.

— Ты смотри! У него волчий хвост на малхее. А?! Матёрого волка сбил твой сокол. Правда, ты у нас немного худоват, ну да не беда мы тебя поправим. Будешь первым борцом в джагуне. А?! Я помню тебя совсем маленьким. А ты меня помнишь?

Начин действительно, вдруг вспомнил эти большие выразительные глаза, которые не раз видел в детстве и, сдержанно, улыбнулся.

— Ага! Вспомнил! — Алсагар снова потряс Начина за плечи. — Смотри, Тюргэн, вспомнил. А ведь вырос-то совсем без нас. Эх, зато как вырос! И настоящим охотником стал. Смотри, Тюргэн, какого волка достал. Ни кому не отдавай парня, упустишь верную руку.

— Не отдам, — ответил Тюргэн, натянуто улыбнувшись.

— Что же ты не угощаешь парня с дороги? Иди сюда Начин, садись. Раз хозяин ещё не проснулся, будь у него как дома! — Алсагар весело рассмеялся.

Отец, словно очнувшись, достал красивый расписной кувшин с холодным айрагом и деловито выставил перед гостями. Затем, шагнув к выходу, остановился, очевидно, передумав кого-то позвать, и, вспомнив, достал красивое блюдце с залежавшимися рисовыми лепёшками и овечьим сыром.

— Ладно. В честь твоего приезда отец за тобой поухаживает. Смотри, не зазнайся, — Тюргэн в первый раз после встречи открыто улыбнулся и, чуть вздохнув, присел рядом. — Только стол вышел не богат.

— Глупец рассказывает о том, что он ел, мудрец рассказывает о том, что он видел, — подбодрил обоих Алсагар. — Давай сынок рассказывай, как там наш айл?

Начин не знал с чего начинать, но Алсагар снова помог, задавая множество вопросов, и после так оживил разговор, что за неполный час сумел выспросить у Начина обо всём на свете. Расшевелил он и Тюргэна, который теперь с повеселевшим взглядом, расслабленно привалился на лежак и раз от разу отпускал шутки, над которыми все трое дружно смеялись. Сейчас отец вновь казался прежним, каким Начин помнил его по редким встречам. И всё же он чувствовал, что отец даже находясь рядом, теперь и всегда будет от него далёк. Видимых причин для таких мыслей, конечно, не было, но в глубине души Начина вдруг возникло и начало утверждаться сознание того, что он вырос без отца и в этом был некий смысл, часть его судьбы. Разговорившись, отец что-то спрашивал, выказывая как будто искренний интерес, но теперь уже Начин, отвечая, думал о своём. От встречи в его душе остался тревожный осадок, который затронул нечто большее, что жило в нём, до сей поры. Это были обманутые ожидания. В груди шевелился серый комок сомнений: а стоит ли раскрывать свои мысли и чувства перед человеком, который на самом деле был и остаётся для тебя, далёк? Стоит ли доверяться отцу, который не знает ничего о собственном сыне, да и по настоящему, не стремиться узнать? Начин вдруг осознал, что все жизненные знания и навыки он, прежде всего, получил от матери и старших мужчин рода, но совсем не от отца. И, словно в подтверждение собственным мыслям он услышал его слова:

— Ладно, на сегодня хватит. Алсагар. Раз уж ты сам вызвался, будешь смотреть до поры за моим соколом. Возьмёшь его в свой выводок? Научишь держать саблю и остальным премудростям. А сейчас ступайте, мне нужно обдумать дела.

Начин, молча, поднялся и ещё раз посмотрел на отца — тщетно, тот снова был в своих мыслях.

— Пойдём, — подбодрил Алсагар, — покажу тебе лагерь.

Начин молча кивнул и вышел из гэра, в груди что-то теснилось, словно застрял комок.

— Давай! Хватай крепче за рога! Держи! Держи!!!

Годовалый бычок упирался, мотал Начна из стороны в сторону. Онемевшие от напряжения руки едва удерживали мохнатую шею.

— Давай, Начин! — кричал Алсагар. — Подсекай ему ноги! Ткни его мордой в землю!

Мах ноги не удался, голень нашла пустоту.

— Смотри куда бьёшь!

Следующий мах пришёлся на бычью кость — даже через кожу гутула голень прострелила жгучая боль. Начин поджал ногу, едва не упав — удержался на руках. Бычок фыркал, мотал головой, но по прежнему твёрдо стоял на ногах.

— Не бей. Сделай ногой крюк. Подсекай, а потом, навались всем телом. Давай, соберись! — подсказывал наставник.

Начин набрал в грудь воздуха, с силой дёрнул мохнатую шею в сторону. Бычок вновь мотнул головой, упёрся костями в стороны и почти не сдвинулся с места.

— Хэ! — выкрикнул борец, дёрнув снова. Стопа согнулась в крюк, подхватила бычка за копыто. Руки обхватили звериную шею. Начин упёрся, напряг спину, навалился всем телом, — Ххэ-э!!!

Бычок пошатнулся и замычал.

— Держать!

— Давай, Начин!

Раздетые по пояс, молодые воины, взмыленные от пота и перепачканные землёй, с волнением следили за поединком, который только что пережили сами.

Бычок, опустив морду, склонился. Ноздри возбуждённо вздрагивали, с шумом выпускали воздух — зверь тоже устал. Начин надрывно вдохнул, стиснул зубы и сам, словно взбешённый бык вновь яростно выдохнул через нос. От напряжения мускулы била дрожь.

— Давай! Вали! Давай!…

— Хэ-э-э-э!!!

В нос ударил запах собственной крови и воловьего пота. Передние копыта бычка подломились и, наконец, замычав, он медленно повалился на землю.

— Хэ-эй! Хэ-эй! — борцы радостно поддержали победу товарища.

Начин лежал на земле, продолжая безумно стискивать зверину шею в крепких объятиях. Рот судорожно хватал воздух.

— Всё, Начин! Молодец! — Алсагар похлопал племянника по плечу. — Поднимайся. А говорил — не борец!

Начин, пошатываясь, поднялся, отёр лицо.

— Я… лучше… из лука…

— Будет тебе лук. Ты хороший стрелок, как и твой отец. Но если попадёшь в свалку, лук тебе не поможет. Нужно уметь побороть врага, или выбраться из под упавшего коня. Если будет нужно. Ладно, отдыхай. Та-ак, — Алсагар окинул взглядом круг, покрытых пылью, молодых борцов.

— Мижит, гони сюда свежего буруна. Юмдылык, выходи!

Начин вышел из круга, уселся на землю. Ноги и руки всё ещё вздрагивали от пережитого напряжения, пальцы едва сжимались в кулак, ныла ушибленная голень, кровоточили ссадины и царапины.

И так было почти каждый день, наставник не давал спуску. То боролись с бычками, то боролись между собой один на один и трое на трое, на земле и на лошадях, после, не отдыхая, стреляли из луков, с места и вскачь, рубили саблями скотские туши, скрученные сырые шкуры, или связки из тростника, учились бить копьём глубоко и сильно. В иные дни, оседлав коней, учились отрядным манёврам: облавным атакам во фронт и с фланга, разворотам, наскокам и отступлениям, учились держать плотный и ровный конный строй, бок обок, плечом к плечу. Запоминали значение сигнальных флагов, звуков боевых барабанов и труб. По ночам Начин долго не мог уснуть — каждая мышца в теле ныла, каждая малая царапина горела огнём. Сны были коротки и неясны. В них он видел лишь блеск и мелькание клинков или бегущих лошадей. Рассвет заставал его, казалось, едва он, наконец, забывался без чувств, а новый день повторял предыдущий. Иногда он ловил себя на мысли, что больше не может думать ни о чём, как только молча ожидать очередной команды наставника, вновь и вновь заставляя своё тело подниматься.

Чужая земля, словно принуждённая сносить всё, что творилось на ней чужаками, не торопилась давать новых сил. Всё здесь было иным: воздух душен, трава вытоптана до камней, мутные воды несли гнилостный привкус смерти. Несколько раз Начин с тоской вспоминал родные зелёные степи, но каждый новый день требовал присутствия в настоящем, требовал сосредоточенности и сил для укрепления тела и духа. Таков был путь воина, который он выбрал сам, и немало трудных уроков ждало впереди.

Утром одного из дней на исходе одиннадцатого месяца намечался очередной отрядный выезд. Ночь накануне выдалась беспокойная. В час барса всех разбудил тревожный звук сигнального рога, гулким прерывистым эхом многократно отразившийся во всех, концах большого лагеря. Вместе с остальными Начин, схватив оружие, выскочил из гэра. Дальше никто не бежал. Воины не зажигали огней, в прохладе ночи стояли молча, напряжённо вслушиваясь в командные окрики командиров и отдалённые звуки в направлении города. Вскоре послышался, удаляющийся от лагеря, топот копыт. Два отряда в несколько десятков всадников из резерва охранения ушли на юго-запад и юго-восток. Кроме них в окрестностях лагеря кружили усиленные разъезды. Остальные ждали. Для Начина ожидание было волнительным и казалось безмерно долгим, но ничего более так и не случилось. Уже под утро, когда небо посерело, и с востока потянулись первые проблески света, рог протрубил отбой. Все также молча, разошлись, но никто больше не спал. Вскоре появился Алсагар, который объявил сбор.

— Спать хочется, — Юмдылык смачно зевнул. — На рассвете лучше всего спиться.

— Когда-нибудь выспишься.

Начин, сам был не прочь вздремнуть, но, нахмурившись, подавил в себе голос слабости, растёр уши, как обычно делал перед борьбой и поднялся на ноги:

— Давай собираться.

Юмдылык ещё раз, потянувшись, зевнул, огрызнулся, и тоже поднялся. Почесав шею, вышел наружу, и вскоре вернулся, с улыбкой поправляя штаны:

— Что думаешь про тревогу?

— Не знаю.

— Никто не знает. А говорят, сегодня будем лазить на стены в городе.

— Зачем?

— Будем учиться штурмовать. Аркан бери.

— Монголы не любят отрываться от земли.

— Сам знаю, да нам, какое дело. Прикажут лезть — полезем. Говорят, все нюджи попрятались в своих городах за стенами, придётся их оттуда выколупывать.

— Достанем, — Начин снял со стены аркан, хмуро осмотрел потёртости. — Слышал? У Хана есть большие телеги, которые бросают камни-валуны? Чтобы разбивать стены.

— Слышал, только не представляю как это.

— Я тоже, не представляю. Алсагар говорит с этими телегами, взять любой город, всё равно, что сломать орех.

— Тогда зачем нам лазить на стены?

— Не знаю. Городов у нюджей много, а телег, наверное, мало.

Начин снял со стены саблю — подарок отца:

— Алсагар говорил, Сигин взяли с трудом, с третьего, четвёртого раза. Сам Великий хан здесь был ранен. Пока не привезли сюда эти телеги, ничего не получалось.

— Да, знаю. Стены огромные — страшновато. Говорят, нюджи, ещё и горящую смолу сверху льют.

— Э-э, не бойся, — Начин вынул лук, деловито подёргал тетиву, достал стрелу, прицелился. — Валуны ломают стены, мэргэны сбивают стрелков, и потом, вперёд как всегда пустят предателей перебежчиков и пленных. Им и достаётся смола. Если ещё останется, кому её лить.

Юмгылык задумчиво почесал шею.

— Ладно, — Начин убрал лук и закинул на плечё седло, — идём коней седлать.

Солнце уже показалось над горами и рассеянно светило сквозь туманную прохладу утра, когда небольшой отряд в два десятка воинов, направился к развалинам города. Командовал выходом десятник Сайбул. В нарушение обычных правил он ехал без снаряжения, в простом длиннополом дэгэле, в меховой шапке и со скрещенными на груди ремнями двух заплечных мечей. Тюргэн ехал с ним рядом. По всему было видно, что ему душно — он часто прикладывался к фляжке с холодным айрагом.

— Что, архи вчера хлебнул? Не вовремя, — Сайбул прищурил глаз. — Или твоя служанка выпила из тебя все соки?

Тюргэн молча, ухмыльнулся.

— Не боишься, что отравит тебя однажды?

— Духу не хватит.

— У ночных гостей хвалило. А среди них были и женщины.

Тюргэн вновь промолчал, поглядывая вдаль.

— Засиделись мы, — вновь отозвался Сайбул. — Вот и нюджи осмелели. Конный разъезд вырезали тихо и быстро. Если б не цагхада с юго-восточного харагула дошли бы до лагеря. Перебили целый арбан джалаиров, пока их захватили. И ещё столько же раненых.

— Допросили?

— Да. Уробхей сказал, шли травить лошадей. Отчаянные. На что рассчитывали не понятно.

— Ползучие змеи, — выругался Тюргэн. — Потоптать их копытами.

— Можно было бы снять половину джунгара и слегка пройтись туда же на юго-запад, поискать их змеиные гнёзда или ещё чего, — Сайбул ухмыльнулся и вновь хитро прищурил глаз.

— Можно… да, не нам решать. Пусть их пока кусают тангуты.

— Да-а…, но добыча тоже уйдёт тангутам.

— Потом отдадут её данью, без боя.

— Тоже верно. И всё же, засиделись мы. По ночам кости ноют и мечи ржавеют.

— Сейчас разомнёшь свои кости.

— Хотел бы, да у джалаиров своё право на месть. Дайсун-нойон уже отправил вперёд кого-то из сотников. Я просил оставить нам нескольких, чтобы поучить молодых соколов, — Сайбул чуть обернулся, окинув воинов проницательным взглядом, и наподдав коня, прибавил ходу. Отряд устремился следом.

— «Как лезть на такую высоту?» — думал Начин, глядя на приближающиеся стены города.

— Что задумался, соколёнок? — спросил Алсагар.

— Думаю, как залезть на такую стену?

Наставник ответил не сразу, и был неожиданно серьёзен:

— Стены, не самое страшное. То, что тебе прикажут сегодня, нужно будет сделать спокойно и быстро, не думая ни о чём. Слышишь? Как если бы тебе сказали пустить кровь барану. Понимаешь?

Начин кивнул, но у него возникло неприятное предчувствие, от которого он внутренне напрягся. Так было всякий раз, когда его естественные душевные устремления вступали вразлад с непривычной внешней необходимостью. Сейчас ему больше всего хотелось стряхнуть с себя многодневное внутреннее напряжение и застоявшуюся усталость. Хотелось крикнуть, что-нибудь, подобно срывающемуся с высоты ястребу, поскакать во весь опор наперегонки со всем отрядом, большой облавой, поднимая над равниной ветер и пыль, разгоняя притаившихся птиц и зверей, радуясь своей силе, жизни и воле. Вместо этого сейчас, как всегда, от него требовали, спокойствия, собранности и готовности действовать: лицо, покрытое шрамами от застарелых язв и пройденных сечей, обернувшись, заглянуло ему в глаза, словно чувствуя его внутренние колебания, и, повинуясь инстинкту, Начин стёр с лица свои чувства.

Миновав побитые камнями башни с обломками главных ворот, отряд проследовал в направлении торговой площади. Безлюдные улицы, гулко отзывались на топот копыт. Пыльные местами обгоревшие останки домов с разбитой утварью, с пустотой внутри убого взирали, на гостей чернотой окон. Лошади шли насторожено, поводя мордами, чуя близость чужого присутствия, их состояние невольно передавалось всадникам. Сайбул подал знак рукой и несколько воинов, отделившись от остальных, попутно осмотрели близлежащие строения, но никого не нашли. Вскоре отряд вышел на широкую улицу, выходящую на небольшую площадь, там уже стояли упомянутые джалаиры Дайсун-нойона. Около сотни воинов спешившись, наблюдали за каким-то, скрытым за их тесным кругом действием. Ближе стали видны сидящие на земле пленники.

Пятеро мужчин, очевидно, самых опасных, были привязаны руками к, лежащей на земле, жерди. Ещё двое мужчин неподвижно лежали рядом. Две женщины и юноша чуть по старше Начина, сидели врозь, спутанные по рукам и ногам. Двое старших джалаиров с языком из перебеглых нюджей, о чём-то грубо выспрашивали тех, что были привязаны к жерди.

Отряд спешился. Сайбул с Тюргэном вышли вперёд, джалаиры слегка расступились, освобождая место для прибывших хонгиратов.

— Пленники устали вас ждать, — ухмыльнулся рослый и крепкий сотник. — Того гляди сами дух испустят. Разбудите-ка всех! Янзай! бросай, хватит с ними разговаривать!

Два воина, достав плети, хорошенько от плеча хлестнули каждого. Привязанные к жерди, подняли головы. Двое лежащих, серьёзно раненых, очевидно, были совсем без чувств, потому что отозвались стонами только на пятый удар. Женщины негромко вскрикнули, вызвав смех и злословие в рядах смотрящих.

Начин с внутренним волнение рассматривал каждого пленника. Впервые он видел своих врагов перед собой. Они были не велики ростом, перепачканы дорожной пылью и засохшей побагровевшей кровью, растрёпанные волосы частично скрывали разбитые лица. Сейчас уже было трудно что-либо разглядеть в их глазах, но по всему было ясно — силы покинули их, и они просто ждали своей участи. Джалаиры же не желали дарить им быстрого облегчения лёгкой смертью. Дань павшим соплеменникам и грозное имя монголов требовали воздать страданиями за кровь, за дерзость и самонадеянность. Пленников ожидали унижение и мучительная боль.

— Могу отдать вам тех, — сказал сотник, указав на лежащих раненых и юношу с женщинами.

— Опробовать меч сойдут любые, — ответил Сайбул.

— Хорошо. Тащите их, куда вам нужно.

Сотник словно избавившись от докучного разговора, тут же отвернулся и, вытащив меч, взвесил его в руке:

— Отвяжите того — второго слева и дайте ему меч. Посмотрим, что они умеют.

Обозначенного пленника отвязали и бросили ему меч, дав понять, что тот должен драться. Пленник — сухой жилистый мужчина, с обнажённым торсом и в порванных штанах, с минуту растирал затёкшие руки и осматривался, затем, отвернувшись, о чём-то заговорил с остальными пленниками. На него сразу подняли плеть, но он не заставил себя долго ждать и, повернувшись, поднял с земли клинок. Руки его вздрагивали, ещё не вернув прежнюю чувствительность, он встряхнул их и попробовал сжать рукоять.

— Скажите ему, если победит, то его смерть будет лёгкой и быстрой, — сказал сотник, опытным взглядом всматриваясь в лицо противника.

Сказанное, перевели. Мужчина, смотрел отстранённо, может, молясь, а может думая, как ему поступить.

— Смотрите в оба, а то ещё посечёт кого ненароком.

Сотник поднял меч и несколько небрежно, уверенно пошёл вперёд. Это вывело пленника из оцепенения, он очнулся и поднял меч для защиты…

Пятёрку выбранных пленников хонгираты оттащили в сторону. Пока старшие о чём-то совещались, Начин во все глаза смотрел поединок.

Сотник уверенно атаковал. Удары были выверенные и сильные. Некоторое время пленник с трудом удерживал меч, и неловко перемещался, очевидно, стянутые прежде верёвками руки и ноги плохо слушались. Однако вскоре он собрался и начал защищаться увереннее, хорошо угадывая направление следующей атаки. Пару раз он удачно ушёл от неминуемого ранения и один раз даже перехватил руку своего крупного противника. Сотника это не смущало, он знал, свои преимущества и знал, что утомлённый пленник скоро всё-таки выдохнется, потому продолжал наступать и бить сильно наотмашь. Вскоре пленник действительно устал, начал меньше двигаться, беречь силы и сразу же пропустил косой восходящий удар — меч сотника чуть рассёк ему бедро и задел грудь. Пленник, тяжело дыша, замер на месте, казалось, бой для него был окончен. Но произошло непредвиденное: решающий удар сотника, который мог разрубить его пополам, неожиданно провалился в пустоту. Пленник молниеносно уклонился и, выкрикнув, удивительно высоко выпрыгнул вверх, обрушив на сотника секущий удар сверху. Сотник едва успел вскинуть руку и прикрыться — меч пленника рассёк ему шапку и оцарапал лоб. Тут же последовал целый град ударов, затем новый прыжок и новый сильный удар. Словно отмахиваясь от налетевшего коршуна, сотник неуклюже взмахнул руками и шарахнулся в сторону: пленник, умелым движением скрутился к земле, и, провернувшись, прошёлся мечом низом наотмаш. Удар был хорошо рассчитан и попал сотнику под колено левой ноги. Тот вскрикнул, запоздало махнул мечом и рухнул на землю. Несколько луков вскинулись с прицелом на пленника, но тот и не думал продолжать. Вместо этого он быстро метнулся в сторону связанных соплеменников. Он понимал цену последних мгновений своей жизни, и потому торопился успеть задуманное. В следующее мгновение стрела пробила ему плечё вооружённой руки. Пленник вскрикнул и споткнулся, однако удержался на ногах и, подхватив меч обеими руками, закричав заколол одного из своих собратьев — только так он мог освободить того от предстоящих мучений. Ещё две стрелы вонзились ему под лопатку и в руку. Пленник пошатнулся и сжался, превозмогая боль, затем, вновь закричав, шагнул дальше, заколол второго собрата и, получив ещё две стрелы в ноги, наконец, упал.

Два воина подошли его осмотреть. Пленник лежал, скрючившись, прерывисто дышал и судорожно вздрагивал всем телом, руки тщетно силились подтянуть меч. Ему выдернули стрелы из ран, забрали меч и развернули на спину.

— Воин от Неба, — произнёс кто-то из старших джалаиров. С ним были согласны.

Доблесть врага оценили по достоинству. Джалаиры не стали резать его на куски, как они умели, а добили одним коротким ударом в сердце. Сотник же был серьёзно ранен, однако, выкрикнув раз, более не проронил ни звука. Ему перетянули ногу ремнём и замотали рану.

Начин видел всё, но всё ещё не мог поверить в реальность происходящего. Он уже понял, для чего их привезли сегодня сюда, и с замиранием сердца ставил себя на место раненого сотника. Другие мысли тоже крутились в его сознании: он только что видел, как человек убивал своих соплеменников и пытался убить себя, в намерении избавиться от предстоящей, мучительной смерти. Хватило бы ему духа поступить также? Или он поступил бы иначе? В его тревожные мысли врезались крики двух оставшихся пленных: джалаиры терзали их за всех остальных, и участь их была незавидной.

— Начин, — окрикнул его Алсагар. — Пойдём.

Для казни пятерых пленных Сайбул отобрал пятерых молодых воинов. В их числе были и Начин с Юмдылыком. Пленников растащили в стороны, определив каждому своего нукера. Начину достался шестнадцатилетний юноша, Юмдылыку — одна из женщин.

— Бейте не думая, — напомнил им Алсагар, и чуть подтолкнул вперёд. — Давайте.

Пятеро молодых бойцов, обнажив сабли, вышли вперёд, и замерли, молча, глядя на пленников.

— Это враги хана, и ваши враги, — огласил Сайбул, чтобы прибавить бойцам бодрости. — Они пришли ночью, чтобы убить вас. Теперь убейте их, так, как велит вам совесть.

Двое тяжелораненых, лежали на земле с закрытыми глазами, им было уже всё равно и это облегчало задачу. Двое молодых нукеров переглянувшись, первыми шагнули вперёд. Прошептав молитву, оба добили своих пленников ударом сабли — чужая кровь ушла в землю, не испачкав рук. Их поддержали возгласами одобрения. Бойцы огляделись. Сайбул кивнул, и они, молча, отошли в стороны.

— Давайте, парни! — послышались подбадривающие голоса.

Начин взглянул на Юмдылыка и на третьего — рослого Табхая. Оба колебались, потому что даже не представляли, как можно убивать женщин. Наконец, оба шагнули вперёд. Начин тоже шагнул рассматривая своего пленника.

Женщины ожидали, молча опустив головы, растрепанные волосы скрывали лица. Табхай подошёл сзади, чтобы совсем не видеть лица, затем, явно поспешно, замахнувшись двумя руками, быстро ударил саблей куда-то ниже головы. Женщина со стоном упала на землю, но, по всему, была ещё жива. Табхай, ударил ещё раз, и ещё, потом оцепенело замер на месте, вперив в содеянное потрясённый взгляд.

— Хэй, Табхай! Табха-ай! — поддержали его возгласы, но Табхай словно никого не слышал. Неуверенно шагнув в сторону, молодой нукер повернулся и, не поднимая глаз, медленно пошёл прочь. Его руки вздрагивали, на бледном лице застыли потрясение и растерянность. Сделав несколько шагов, Табхай качнулся, и, подняв сжатый кулак к лицу, неуклюже осел на землю.

Юмдылык, поглядывавший на него всё время, колебался. За спиной слышались подгоняющие возгласы воинов.

— Юмдылык! Давай!

Два воина — родичи Табхая вышли поднять бойца, и женщина у ног Юмдылыка вдруг подняла голову. Пряди чёрных волос расступились, открыв правильный, светлый овал лица. Большие глаза в обрамлении тонких бровей спокойно, изучающее смотрели на Юмдылыка. Юмдылык почувствовал её взгляд и вдруг встретился с ней глазами. Молодая женщина лет двадцати была явно благородных кровей, это выражалось внешне, и было заметно по добротной одежде. Она смотрела на молодого воина без тени страха, и, скорее, с интересом. Было непонятным, как она вообще могла оказаться здесь, столь не увязывалась её изящная красота, с тем, что происходило вокруг. Юмдылык никогда ещё не видевший таких красивых женщин, внутренне содрогнулся — то, что от него требовали, было просто невозможным. Помедлив немного, он отвёл взгляд, и, нахмурившись, вложил саблю в ножны, затем, опустил голову, и отошёл назад. Найдя глазами сотника, приклонил колено и голову:

— Я не могу, Сайбул-гуай. Накажите меня.

Сайбул сдержано посмотрел на склонённую голову и на сидящую поодаль женщину, затем холодно спросил:

— Кто ты и чей ты воин?

— Я Юмдылык из рода хабтагаров, я воин Великого хана! — громко ответил Юмдылык не поднимая головы.

— Воин Великого хана — это воин армии Великого хана. А армия Великого хана это большая единая сила. Значит ты хочешь быть сам по себе? Хочешь сражаться один?

— Нет, господин, — ответил Юмдылык.

— Нет? Но, у тебя не хватило духа даже для одного врага. Без оружия. Нужен ли Великому хану такой воин как ты?

— Я воин Великого хана! — громко повторил Юмдылык. — Я докажу это в бою!

— Ты уже на войне, и ты показал свою слабость.

Юмдылык слушал, не смея поднять головы.

— Ты должен выполнять волю Великого хана. Или ты думаешь, что вправе сам решать, как поступать с его врагами? Отвечай.

— Нет, господин, — проронил Юмдылык. — Я служу Великому хану и выполняю его волю.

— Закон Великого хана гласит: «За ослушание и трусость одного наказание касается всех десяти». Но, твои собратья честно выполнили приказ, — Сайбул посмотрел на, бледного Табхая. — Чем же они виноваты?

— Я приму любое наказание… за всех, — глухо проговорил Юмдылык и склонился на оба колена.

Сайбул помолчал подумав. Все также молча, ждали его решения.

— Десять ударов плетью получишь сейчас, после казни, чтобы не забывал за что наказан.

— Да, господин, — ответил Юмдылык

— Десять дней будешь собирать аргал для своей полусотни, а ночами ходить в харагул. И не смей уснуть, иначе окажешься на месте этих смертников.

— Да, господин, — повторил Юмдылык

— И, моли Небо, чтобы оно послало тебе день, когда ты сможешь доказать свою смелость. Поднимись, займи своё место.

Юмдылык хмуро повиновался.

— Такие глаза сильное оружие против неокрепших юнцов. А, Тюргэн? — с ухмылкой сказал Сайбул.

Тюргэн, молча, рассматривал пленницу.

— Эй, Тумыт, — обратился Сайбул к одному из родственников Юмдылыка. — Вам нужна смазливая наложница?

— Чтобы она однажды всех нас отравила? — отозвался Тумыт. — Лучше я прямо сейчас её убью.

— Можете держать её за гэром на привязи, как козу, и пользоваться, по мере надобности, — Сайбул ухмыльнулся.

— Бери, Тумыт, — отозвался Тюргэн. — Юмдылык возьмёт её как мужчина, как плату за свой позор. После решите, что с ней делать.

Тумыт согласно кивнул.

— Так и быть, — Сайбул махнул рукой. — Дайте ей пятнадцать плетей. Да по лицу не бить…

Трое воинов, не задерживаясь, поспешили выполнять приказ: опрокинув пленницу на землю, ей задрали рубаху на голову, и начали стегать плетьми. Брызнула кровь, женщина закричала. Никто больше не смотрел в их сторону.

— Начин! — окликнул Сайбул и кивком головы указал на оставшегося пленника.

Начин искренне сочувствовал брату, видя его нелёгкое положение, но теперь настала и его очередь. Он решительно подошёл к пленнику и напоказ толкнул ногой в грудь, опрокинув на землю. Отец Тюргэн довольно ухмыльнулся. Пленник зло посмотрел на Начина, в тёмных глазах читались непокорность и вызов. Начин направил на него саблю и слегка кольнул в обнажённую грудь. Пленник дёрнулся, плюнул на блеск клинка и, видно, не совладав с нервами, начал выкрикивать что-то на своём языке. Начин, в ответ, также вспылив, ударил его саблей плашмя по голове, заставив замолчать. Со лба юноши потекла кровь, он стиснул зубы и закрыл глаза, ему было больно. Пожалуй, если бы пленник выкрикнул что-нибудь ещё, Начин тот час же ударил бы его на смерть, не задумываясь. Но пленник молчал, гордо ожидая своей участи, а горячая волна в сердце Начина оказалась не так сильна.

На месте казни стоял большой круг воинов, и все сейчас смотрели на него. Он понимал это и лихорадочно решал, как поступить. В сознании проносился целый табун мыслей:

— «Это мой враг, и враг Хана…, он не женщина его можно смело зарубить…, просто убить…, ударить саблей, прямо сейчас. Не думая…»

Но, не думать сейчас, не получалось. И убить человека, даже врага вот так, оказалось совсем не просто. Ударить его, опрокинуть, унизить, увидеть в глазах врага признание своей силы казалось естественным, это было знакомо. А как можно было забрать чью-то жизнь, без мести, без ослепляющей ярости, без личной ненависти, просто по велению чужой воли? Такое было впервой.

Начин медленно стал обходить пленника, взвешивая в руках тяжесть клинка…

— «Он избит, связан и безоружен. Убить его очень просто», — успокаивал его внутренний голос.

Но, нет. Убить было не просто. И времени думать, более не было.

Начин вдруг вспомнил только что, увиденный поединок сотника, и вместе с долей опасения в сознание пришло спасительное решение:

— «Я должен убить его так, как велит совесть!»

Начин как можно увереннее поднял взгляд, ища глазами Сайбула:

— Прошу, дайте ему оружие. Я буду с ним биться.

Меж воинов послышался уважительный ропот. Сайбул молча, кивнул, чуть подумав, указал воинам на копьё, затем вопрошающе взглянул на Тюргэна. Тюргэн также кивнул ответ, с чувством, преисполненным гордости. Сайбул принял это как одобрение своему решению.

Алсагар смотрел на воспитанника, озабоченно нахмурившись, но испытывал при этом значительную долю иной гордости: «Так закаляются славные воины, — думал он. — И будущие нойоны. Справиться».

Два воина разрезали пленнику верёвки на руках и ногах, бросили на землю копьё и, указали на Начина. Парень неуверенно поднялся на одно колено, вытер кровь с лица и начал потирать запястья, тревожно озираясь вокруг. Начин же, больше ни на кого не глядя, сосредоточенно ждал. Сердце, умерив сбивчивый перестук, теперь билось мерно и сильно — решение было принято, теперь нужно было уверенно действовать.

Пленник подвязал волосы обрывком одежды, взял оружие и поднялся на ноги. Осмотрев наконечник и древко, тряхнул копьём, проверив его на целостность и гибкость.

Начин выдохнул, и поднял саблю. Она показалась ему тяжеловатой. Напряжение последних минут слегка сковало мышцы, поняв это, он вновь опустил саблю и встряхнулся расслабляясь.

— Так, соколёнок, всё так, — шёпотом приговаривал Алсагар, пристально наблюдая за племянником. — Теперь чуть согнуть ноги.

Начин посмотрел на противника. Тот стоял изготовившись, чуть переминаясь, по всему, не желая нападать первым, очевидно, сберегая силы. Начин взял саблю двумя руками, посмотрел, как противник держит копьё, затем, чуть присел, как учил наставник, и, выставив клинок перед собой, неспеша, шагнул на сближение — влево «по солнцу». Пленник также шагнул по кругу, держа копье, словно знамя — наконечником вверх. Начин шагнул шире и неожиданно получил длинный маховый удар по ногам. Он отразил его саблей и тут же уклонился от колющего удара в грудь. Оба противника замерли в широких стойках, напряжённо всматриваясь друг в друга…

Сайбул с некоторой досадой, и отчасти виновато подумал о том, что не угадал с выбором оружия для пленника — тот обращался с копьём более чем умело. Он краем глаз посмотрел на Тюргэна, но тот спокойно и молча, смотрел на поединок, ни чем, не выказывая своих чувств.

Груз трудных мыслей, тяготивших сознание, для Начина перестал существовать: он не думал, больше о жизни и смерти, а только видел перед собой умелого и достойного противника, его оружие и ничего более. Конечно, он помнил о том, что это опасный противник, но сейчас ему было легче не думать об этом, как, в общем, не думать ни о чём.

Он снова двинулся по дуге на встречу, и вновь на него обрушился град всевозможных ударов. Дальше пришлось защищаться. Юноша — пленник, оказалось, под стать зрелому воину мастерски владел копьём. Такой манеры боя Начин не видел никогда и едва успевал отражать удары. Пленник бил часто и порой из совершенно не мыслимых положений. Он вился вокруг, нырял и выпрыгивал ни на мгновение, не теряя контроля над своим копьём и оружием противника. В какой-то момент Начину показалось, что пленник уже совершенно не опасается его сабли, не смотрит на него, а упоённо танцует рядом с ним, какой-то неизвестный боевой танец. Начин терпеливо оборонялся, но это было не в его характере. Наконец, его глаза вспыхнули: перехватив клинок покрепче двумя руками, он уверенно пошёл вперёд, намереваясь, подскочить поближе и во что бы то ни стало достать противника. Юноша не без труда, но всё же отбил все удары, отпрянул в сторону и ушёл от атаки. Начин перевёл дыхание. Ему вдруг вспомнился удачный выпад сотника джалаиров, и он попытался его повторить, но первый же его мах саблей был парирован, вложенная сила провалилась в пустоту, и следом он едва смог увернуться от летящего в горло наконечника. По спине прокатилась холодная колючая волна. Начин приостановился на месте в неудобном положении и тут же, на возвратном движении противник хлёстко ударил его копьём в голову. Кованное жало прошлось по меховой шапке, распоров её выше уха: малхей с волчьим хвостом спас от глубокой раны, но удар всё же прошёл — по виску потекла кровь, на плечё правой руки закапали алые капли. С чувством подступающего негодования Начин вновь бросился вперёд. Сближение далось неожиданно легко, противник словно замешкался. Начин оказался в шаге от цели, мелькнуло открытое плечё, незащищённая грудь — противник раскрылся… Начин с замиранием сердца, вскинул клинок, но в решающий момент его неожиданно свалил с ног сильный удар ногой в грудь. Он упал на спину, судорожно пытаясь сделать вдох, глаза удивлённо смотрели на летящее сверху воронёное жало — сознание пронзил страх.

Пленник навис над ним, закрыв собой солнце, словно орёл распустивший крылья над жертвой. Начин попытался поднять саблю, но она оказалась прижата к земле. Теперь уже юноша заглянул Начину в глаза, в которых увидел недоумение и растерянность. Наконечник копья упёрся ему в грудь…

Хонгираты уже давно держали луки на изготовке, но стрелять не потребовалось: юноша неспешно слегка уколол Начина в грудь и убрал древко, затем, убрал ногу с сабли и медленно отошёл в сторону на десяток шагов. Начин напряженно выдохнул.

Бывалые воины видели на своём веку всякое и потому, не выказывая чувств, сосредоточенно ждали, что будет дальше.

Мир снова перевернулся, Начин был опрокинут и унижен. Мысль лихорадочно искала оправдание произошедшему унижению, но вместо этого вдруг пришло осознание, того, что противник вернул ему подаренный шанс на жизнь и, что эта его жизнь только что могла оборваться.

Начин поднял саблю и медленно поднялся на ноги. Пережитый миг близкой смерти потряс его, тело было непослушным, словно не своим. Враг стоял поодаль в ожидании и давал ему время собраться с духом — враг явил благородство. Мысли и чувства Начина спутались, в душе щемило. Душу терзали обида и стыд за своё поражение. И ещё его жгло что-то — чувство, которое он сейчас не мог объяснить. Из груди рвался наружу крик ярости. Начин проглотил его и тот застрял где-то в душе твёрдым комком. Соплеменники как прежде стояли вокруг и молча, смотрели на него, и снова сейчас нужно было что-то решать.

— «Биться, иначе позор… Лучше смерть, чем позор…», — вспомнил он чьи-то слова, смысл которых разум сейчас отказывался принимать.

Начин напрягся пытаясь собраться с силой, но напряжение лишь сковало его ещё больше, он почувствовал что не может двигаться как прежде. Нужно было разбудить в себе ненависть — ненависть придала бы сил. Но ненависти в душе не было. Начин понимал, что сам вызвал врага на бой, и враг бился честно. За что же стоило его ненавидеть? Но главное — ради чего сейчас стоило умирать самому? Капающая на одежду кровь внятно говорила ему, что он только что чуть не погиб. Тут же в сознании всплывали жёсткие слова Сайбула, сказанные Юмдылыку.

— «Биться, иначе позор», — стучало в голове, и толкало вперёд…

Позже вспоминая этот день, Начин не раз возвращался к мыслям об избранном пути. В памяти вновь оживал давний разговор с Салхи-Суруулом и Начин уже не находил слов ему возражать. Судьба будто нарочно подарила ему этого пленника и этот бой. Он должен был убить пленника легко и быстро, но оказалось, что тогда, он ещё сам не знал: ни себя, ни своих собратьев, ни своих врагов. Убив пленника сразу, он, возможно, никогда бы и не узнал о благородстве своих врагов, не задумался бы, есть ли этому место в его душе и нужно ли оно вообще на войне? Ведь враг, как он увидел, мог оказаться хитрее, сильнее и опытней. А может быть, это было совсем не благородство, а только умысел — хитрость или страх врага за свою жизнь? Начин думал, благородно ли поступил он сам и пришёл к выводу, что благородным может быть только человек мудрый и с сильным духом, а он, тогда, лишь играл с огнём — слепо шёл на поводу своих неокрепших юношеских чувств.

Начин почувствовал страх и страх удержал его на месте.

— Бейся, Начин! — послышались крики воинов.

— «Я поступил, так как велела совесть, но… убивать нужно, не думая ни о чём…», — подумал он.

Мысль была ясной и показалась верной. И дала облегчение. Но что делать дальше? Враг был сильней. И не было сил его убить. И невозможно было отступить. И умирать самому не хотелось. Начин очень остро сейчас почувствовал безвыходность своего положения. Собственная жизнь вдруг показалась ему мимолётным мгновением. Время вокруг вдруг сжалось в какой-то холодный лёд, готовый вот-вот треснуть от напряжения. Время шаманским бубном гулко вздрагивало в такт с ударами его сердца, оно словно замедлило бег, но всё же не могло остановиться совсем — сейчас в его жизни ещё оставался этот поединок. И его нужно было закончить. И чтобы продолжить жить, нужно было обязательно выжить. А чтобы выжить и сохранить честь, нужно было убить.

Убить «так как велит совесть» не вышло. Оставалось «убить, так как можешь» — «не думая ни о чём».

— «Не думая ни о чём!» — лёд сковавший сознание и тело треснул и полыхнул огнём.

— Хэй! — Начин с криком вонзил саблю в землю и побежал к коню.

Тюргэн похолодев, изменился в лице и потянулся к мечу. Сайбул оскалясь, пригладил редкую бородку.

— Начин! — в сердцах крикнул Алсагар.

— Стоять воин! — выкрикнул кто-то ещё из соплеменников.

Начин никого не слушал. Подбежав к своему коню, он выхватил из сагаадака лук, затем выдернул стрелу, и одним сильным движением прицелился. Его взгляд и взгляд пленника на мгновение встретились, и тетива жёстко вздрогнула. Следующее мгновение впечаталось в вечность…

Пленник не сошёл с места — стрела пробила ему грудь под сердцем. Он выронил копьё, судорожно вдохнул, ухватившись за грудь, осел на колени и медленно завалился на бок.

В кругу воинов послышался одобрительный гомон. Сайбул многозначительно посмотрел на Тюргэна и с признанием покачал головой:

— Мэргэн.

Тюргэн кивнул, улыбнулся и спешился, затем неторопясь подошёл к сыну, хлопнул по плечу:

— Ты поступил правильно. Это война. Убей так, как умеешь или убьют тебя.

Начин хмуро взглянул на отца, но не ответил, рука всё ещё стискивала лук. Алсагар подошёл следом, тоже похлопал по плечу, вытер с лица кровь:

— Начин-мэргэн! Кровь своего отца, молодец.

Начин стоял, нахмурившись, и слушал в пол уха, перед внутренним взором крутились мгновения прошедшего поединка и пережитые чувства.

— Подбери саблю, — сказал Тюргэн. — Воин не должен бросать оружие.

Начин, молча, повиновался — вернулся и выдернул клинок из земли. Взгляд невольно скользнул по убитому пленнику. Тот лежал неподвижно.