Ужас замкнутого пространства. Криминально-политический детектив 2000 года

Евгений Малякин

2001 год. В московской коммуналке утром находят труп известного депутата, после чего спецслужбы поджигают дом и пытаются уничтожить семьи свидетелей. Идет борьба за их жизни, спасены не все…

Глава II. Небываемое — бывает

***

Это была обычная коммунальная квартира, которых в Москве (в отличие от Питера) оставалось очень мало. Да и те, как наша «героиня», почти поголовно готовились к расселению.

Большая квартира в трехэтажном доме «сталинской» постройки

делилась на пять «маленьких» квартирок-комнат, где жили, любили,

растили детей, ссорились и мирились за последние полвека десятки

мужчин и женщин.

Теперешняя «смена» была совсем уж разношерстной, гомонливой и, очевидно, последней. Правда, разговоры ходили разные: одни утверждали, что дом, расположенный в живописной зеленой зоне сносить не будут, а хотят переделать в личный особняк известного магната-олигарха Марка Осинского. В пользу этой версии говорило, то, что Осинский превратил заурядный огромный и грязный чердак, расположенный прямо над коммуналкой, в шикарный пентхауз с ловким отдельным входом. То ли для тайных деловых, то ли — для личных встреч.

Другие уверяли, что, после расселения, эту «хибару» снесут (непонятно, правда, куда при этом денут «гнездышко» олигарха) и будут возводить гостиничный комплекс.

Что бы там ни замышляла Судьба, но жители Большой квартиры

последнее время ощущали себя не очень уютно, готовясь к серьезным

переменам в своей жизни.

Знать бы им, какие на самом деле грядут события — давно б,

любыми путями бежали отсюда без оглядки!

***

Старейшиной Большой квартиры считалась Ирина Соломатова. И не по

возрасту — ей едва перевалило за сорок — а по времени проживания.

Еще четверть века назад она, восемнадцатилетняя девушка пришла

сюда жить к мужу, прописалась, через два года у них родился сын

— Игорь. Вскоре муж, отличавшийся буйным и блудливым нравом

завел себе «левую» семейку, куда и перебрался на постоянное

проживание. Двадцатиметровая комната осталась Ирине и маленькому

Игорьку, что, по тем временам считалось чуть ли не роскошью.

Как ни странно, Соломатовы сохранили приятельские отношения:

Ирина даже не стала менять фамилию бывшего мужа на свою девичью.

А тот никогда не обижал покинутую семью в плане алиментов; на праздники, порой, и в гости с бутылкой заглядывал.

Тем временем в «третьей», Соломатовской, комнате подрос Игорь.

Маменькина радость омрачалась только одним: уж больно юноша

увлекается этой чертовой политикой. То он считал себя просто

анархистом, то каким-то анархо-синдикалистом, а теперь вообще

сдвинулся на «новолевых» идеях, носится с какой-то дурацкой

Национал-коммунистической партией. И девицу свою, Валерию, вместо

того, чтобы под венец вести таскает на партийные сходняки.

В общем, помимо обрыдлой, но такой необходимой работы, забот у

Соломатовой по дому, да с сыночком хватало.

…В это роковое июньское утро Ирина проснулась раньше всех в

квартире. Несмотря на то, что предстоял трудный и хлопотный

рабочий денек, настроение у женщины было хорошее. Сын спал (или

делал вид, что спал) в импровизированной отдельной комнате за

ширмой.

Ирина направилась сначала в ванную, мурлыкая на ходу услышанную

вчера в юмористической программе песенку:

Утром взявши мыльце,

Нужно вымыть рыльце,

Надо вымыть ручки

И другие штучки.

Плещась под теплым душем, Соломатова вдруг услышала за стенкой,

где находился туалет, страшный грохот.

«Похоже, это на унитаз обрушился старый чугунный сливной бачок»,

— решила Ирина, торопливо накинула халат и выскочила в коридор.

Вслед за ней, разбуженный шумом туда выполз Лев Николаевич

Хмелевский, протирая заспанные глаза и откровенно плохо

соображая, что происходит.

Впрочем, Ирина тоже с трудом осознавала суть случившегося. Дверь

туалета была слегка приоткрыта, но когда Соломатова стала ее

открывать (как всегда, вовнутрь), дверь пружинила, будто

скрепленная с противоположной стены тугой и толстой рессорой.

— Что за ерунда такая! — в сердцах воскликнула Ирина, устав

пихать со всей силы пружинящую дверь плечом.

Тут она заметила ошалело застывшего на пороге своей комнаты

Хмелевского и сделала ему приглашающий жест рукой.

Стиснув зубы и героически превозмогая пульсирующую в голове боль,

Лев Николаевич вместе с соседкой приналег на дверь сортира. Она

стала поддаваться гораздо лучше. Было такое впечатление, что

пружинящая рессора сдвигается постепенно в сторону и…

Ужас! Дверь со стуком распахнулась вовнутрь и в коридор, головой

вперед выпало некое человеческое тело.

Вопль разных оттенков удивления и ужаса одновременно вырвался у

трех свидетелей кошмара: Ирины, Льва Николаевича и выскочившей в

коридор из комнаты Фабриканта Яны Ворониной.

В первое мгновение можно было подумать, что человек просто в

дребезину пьян с утра пораньше. Такое бывает: зайдет в туалет,

ванную, прислонится спиной к двери, отключится, сползет на пол…

Ну, а затем выпадает при открывании. Или, скажем, когда друзья

доставляют до дверей квартиры невменяемого собутыльника и, не

желая общаться с его разъяренной супругой, звонят в дверь и

убегают. В результате, тело неожиданно впадает в квартиру.

Но это был явно иной случай. Одного взгляда на тело хватало,

чтобы понять: перед тобой труп. Вокруг сердца, на белой рубашке

мужчины расплылось огромное алое пятно, посередине которого

торчала замысловатого вида рукоятка кинжала.

Продолжая визжать, Ирина и подбежавшая Яна пятились от трупа,

вслед за которым из распахнутой двери туалета ползла привычная

сортирная вонь, к которой теперь еще примешивался запах свежей

крови.

Хмелевший тупо пялился на тело, пытаясь понять: это очередная

бредовая галлюцинация или перед ним натуральный покойник.

Ужас картины и самой ситуации заключался еще и вот в чем. Лет 50—55, довольно полный мужчина, лежащий на спине в коридоре, был абсолютно здесь чужой, но…

Но его лицо, еще не застывшее в мучительной смертельной гримасе,

было настолько знакомым, близким, чуть ли не родным. Сколько раз оно появлялось на фотографиях в разных газетах и журналах!

Сколько раз на дню эту говорящую голову показывали по каналам телевидения, где он чаще всего орал на всех и кидался, как припадочный..

Все, кто вслед за Яной выскочили в коридор на шум и крик — и экстрасенс Лиза Калинина, и супруги Воронины, и Сан Саныч — стояли в оцепенении, будто во сне, будто громом пораженные.

Сомнений как бы и быть-то не могло: перед ними собственной персоной, с ножом в груди, одетый в когда-то белую рубашку и легкие серые брюки, в одних носках, и навек теперь застывшими открытыми глазами лежал сам Исак Жирцов, председатель госдумовской фракции либеральной партии, один из вероятных претендентов на вакантный пока пост премьер-министра России…

Это выглядело настолько неправдоподобно, неестественно и нелепо,

что в течение, наверное, минуты в коммунальном коридоре Большой

квартиры одного из окраинных московских домов висела жуткая, гробовая тишина. Ее прерывали только всхлипывания юной Яны, которая всегда очень симпатизировала пассионарному Жирцову и любила смотреть на него и слушать по телевиденью, и которая теперь как в дурном сюрреалистическом сне наблюдала его, простертого у своих ног, выпавшего мертвым из коммунального туалета.

…Молчание, становящееся уже нестерпимым, а потому почти

театральным, прервала опохмелившаяся и, значит, наиболее смелая и

развязная Маргарита Воронина.

Как на сцене, вскинув руку, она трагически воскликнула:

— Да что же это такое, соседи дорогие? Кто-нибудь может мне объяснить, как он тут оказался?

— Заткнись! — почему-то не менее театральным страшным шепотом посоветовал ей супруг, который, вспомнив о врачебном долге (хоть

и был по специальности отоларинголог) наклонился над телом и стал

щупать пульс.

Ясно, что сия процедура относилась к разряду абсолютно бессмысленных и запоздалых. Но, одновременно, все, кто был в силах оторвать взгляд от лежащего и переглянуться понимали: надо что-то делать.

Сан-Саныч рванулся было к висевшему на стене старинного образца

телефону, но, не дотянувшись до трубки, отдернул руку: уже вторую

неделю где-то в микрорайоне чинили порванный пьяным бульдозеристом

кабель и теперь даже из уличных автоматов позвонить было невозможно.

Связь с внешним миром отсутствовала.

***

— Елизавета Петровна, — на правах неформальной старейшины

обратилась пришедшая в себя Ирина к экстрасенше Калининой, — у

вас есть знакомые в ближайшем отделении милиции. Вы бы сходили,

сообщили об этом…

— Да, да…

Лиза попятилась в открытую дверь своей комнаты, откуда

выглядывало полное ужаса личико ее проснувшейся богатенькой

клиентки Полины Штерн.

Через несколько секунд Лиза выскочила, переодетая из халата в

голубое платье и толкнулась в массивную дубовую дверь квартиры.

Увы! Она оказалась запертой на так называемый «ночной ключ»,

помимо обычного английского замка.

Этот ключ плотно, крепко и надежно закрывал коридорную дверь на

ночь от остального мира. Причем тот, кто приходил последним в

квартиру после двенадцати, обязан был «ночным ключом» дверь

запереть и ключ повесить рядом на специальный гвоздик. Утром же,

запоры открывал тот, кто первым покидал квартиру.

Ритуал соблюдался незыблемо, почему все и спали по ночам без

опасений за собственную безопасность: взломать дверь можно было

только направив на нее танк.

— Ночной ключ! — тоненько закричала Лиза, показывая пальчиком

на пустующий гвоздь.

Да забота об охране жилища сыграла на этот раз с обитателями

Большой квартиры плохую шутку. Ключ на гвоздике отсутствовал. Это

случилось в первый раз за много-много лет и было так же странно,

необычно, как лежащий лицом вверх в коридоре Жирцов.

Причем, у всех возникло ощущение, что два этих события между

собой связаны. Поднялся невообразимый гомон. Каждый пытался

перекричать соседа, рассказывая что-то свое, что-то доказывая.

У людей явно начали сдавать нервы. И немудрено, оказаться с

трупом крупнейшего политика страны в коридоре, без телефонной

связи, с наглухо закрытой дверью в квартиру, взломать которую

никому из присутствующих здесь было откровенно не под силу.

…Переждав, пока гомон слегка успокоится, Ирина Соломатова с

силой стукнула кулаком о висевшее на стене большое цинковое

корыто.

Этот своеобразный местный набат использовался как аналог вечевого

Новгородского колокола, когда требовалось собрать всех жильцов на

кухне для решения какого-либо животрепещущего вопроса.

Обитатели Большой квартиры, за исключением гостившей Полины Штерн

(которой этот грубый звук ничего не говорил и она, зажав зубами

кулак, продолжала таращиться на мертвеца) гуськом двинулись на

общую кухню.

Здесь все слегка расслабились, благо на полу не лежало никаких

трупов. Сан Саныч Фабрикант нервно задымил дорогой сигаретой,

щедро раздавая из пачки протянувшим к нему просительные руки

Хмелевскому и Калининой.

Ирина Соломатова даже поставила чайник, а на удивленный взгляд

бледной Маргариты Ворониной заметила:

— Что ж теперь, из-за этого Жирцова и чаю с утра не попить!?

— Я восхищен вашим самообладанием, Ирина, — воскликнул Воронин.

— Но все же, давайте в темпе решать, что нам делать.

— Во-первых, — твердо заявила Соломатова, — необходимо

выяснить, куда девался ключ. Без него мы будем сидеть в квартире,

как в склепе… одном склепе с покойником.

Всех зябко передернуло.

— Кто вчера последний пришел домой?

Это, грозно оглядывая собравшихся, тоном следователя вопросил

Сан Саныч (видимо, на правах самого богатенького жильца).

— Я в восемь вечера, — подняла ручку миниатюрная Лиза Калинина.

— С подругой, клиенткой!

— А мы вообще с обеда никуда не выходили, дела делали, — откликнулась Маргарита Воронина. — Мой Андрей Васильевич приболел…

— Ясно!

Сан Саныч Фабрикант оглядел остальных:

— Так… Ирину я в ужин на кухне видел, Яна со мной… А этот ваш Игорек, Ирина Генриховна? Где он?

Соломатова только сейчас сообразила, что ее ненаглядноевеликовозрастное чадо до сих пор дрыхнет, несмотря ни на какие потрясения в квартире.

— Спит еще и ухом не ведет. Но он вчера около девяти явился,

так что…

— Подождите!

Хмелевский пытался унять противную дрожь в руках:

— Я вчера в одиннадцать с чем-то выходил в ночной павильон за… ну, за бутылкой. А когда вернулся, то дверь закрыл и ключ повесил на гвоздь. Потом никто в звонок не звонил.

Фабрикант иронично ухмыльнулся:

— А ты, Лев Николаевич ты наш, хорошо вчерашний вечер помнишь в

твоем-то состоянии? Может, это позавчера было?

Хмелевский обиженно фыркнул:

— Ты, Саня, не прикалывайся. Если бы не помнил, то молчал бы в тряпочку!

— И то верно! — вступилась за друга Ирина, — Я за Леву ручаюсь, он, если не помнит ничего, то зря сочинять не будет.

— Но, тогда я ничего не понимаю, — подытожил Сан Саныч, — куда же мог деваться ключ?

— А как мог в нашем туалете появиться труп? — ехидным тоном продолжила Ирина. — Все это элементы какого-то злого умысла.

Андрей Воронин не очень вежливо откликнулся:

— Без вас понятно. Но кто злоумышленник? Давайте решительно все

выясним. Я вот, например, в туалет хочу, и женщины, уверен, тоже. А там этот… Жирцов… о, господи! И на работу надо.

Помолчали. Внезапно, на пороге возник Игорь Соломатов с удивленным выражением лица:

— Объясните кто-нибудь, что там за мужик лежит возле туалета, войти не дает? Он, по-моему, мертвый и кого-то мне напоминает…

— Жирцов это, Исак, из Госдумы, — доходчиво сообщила Лиза Калинина.

Игорь покачал головой:

— Сон какой-то дурной… Откуда здесь этот представитель гнилого еврейского капитализма?

— Я попросил бы тебя!.. — взорвался Фабрикант. — Держи свои политические штучки при себе. Ты ключ не видел, скажи лучше?

— Какой еще ключ?

— «Ночной» куда-то пропал, — сообщила Маргарита Воронина, — выйти даже не можем, милицию хотя бы вызвать.

— Да уж, — рассудительно заметила Ирина, — до приезда ментов мы не имеем права трогать труп, а вот проблема туалета… В ведро, что ли…

Фабрикант хмыкнул и выкинул окурок в стоящее под раковиной помойное ведро. Затем пружинистой походкой делового человека под настороженными взглядами остальных жильцов прошелся туда-сюда по кухне и решительно заявил:

— В общем так. Кого интересует проблема насчет «оправиться», а мне, лично, позарез через час нужно быть по важному делу в одном месте. Иначе я рискую потерять столько денег, сколько не стоит вся эта паршивая коммуналка со всем ее барахлом вместе взятым!

— Ну-у, — насмешливо протянул Игорь Соломатов, — хоть ты тут задушись, но реши проблемы Сан Саныча! А вы не подумали, вообще, о самом главном?

— Это о чем же? — вопросительно уставился на него Хмелевский,

надеясь, что главной будет признана проблема немедленного

опохмеления.

— Да о том, что мы скажем милиции, когда она сюда, наконец,

доберется?

Тут же опять поднялся невообразимый гвалт, поскольку каждый имел свое непререкаемое мнение на сей счет. Отчаявшись разобрать что-то разумное в этом потоке слов, Ирина выбежала в коридор и снова грохнула по корыту. Это возымело некоторое действие, и Соломатовой удалось высказать свою, как ей казалось, наиболее разумную точку зрения:

— Давайте по порядку. Кто-нибудь из нас лично, или через

знакомых имел какие-либо отношения с этим Жирцовым?

— Нет! — ответ был всеобщим и одновременным.

— Значит, никто его сюда пригласить не мог и, уж, тем более, сам он к нам в гости вряд ли решил нагрянуть с утра пораньше.

— Точно! — это громко воскликнул Хмелевский.

— Но факт есть факт. Он каким-то образом очутился в нашем туалете, причем, с ножом в сердце. Прямо абсурд! Что скажет милиция?

— А менты скажут, — поддержал речь матери Игорь Соломатов, дымя вонючей сигаретой, — что мы коллективно заманили к себе великого политика и коллективно его «замочили в сортире». Ну, как Путин чеченских террористов!

— Чушь, молодой человек! — выкрикнул Андрей Воронин, — Зачем нам это понадобилось и как мы технически смогли бы это сделать? У него же, в конце концов, охрана должна быть!

— Технически, — продолжал вещать Игорь, — проделать операцию при коллективном сговоре было бы несложно. Менты все, что угодно смогут доказать… А вот — цель убийства? Ну, попрессуют нас всех по камерам, так что угодно расскажем!

— А ведь он в чем-то прав, несмотря на всю бредовость, — задумчиво перебил молодого человека Сан Саныч. — Ведь никак невозможно объяснить, почему, каким образом труп оказался в наглухо запертой изнутри квартире, утром, да еще и в туалете. Никакой фантазии не хватит это объяснить,… Вот и объяснят только преступным сговором, всех или части жильцов. И допекут всех. Это вам не кто-нибудь, а сам Жирцов!

— А вот я думаю… — начала было Маргарита Воронина, но соседи так и не успели узнать, каким великим умозаключением собиралась поразить их бывшая актриса.

Из комнаты экстрасенши Лизы Калининой донесся душераздирающий

вопль. Секунду все молча переглядывались, потом Лиза еле слышно сказала:

— Это там, у меня… Полина Штерн, подруга…

Все, толкаясь, бросились посмотреть, что еще случилось этим фантасмагорическим утром в их Большой квартире и, влетев в

комнату Лизы, остолбенели.

Шла утренняя программа столичного телевидения, как обычно, в прямом эфире. И там, мило улыбаясь очаровательной дикторше о чем-то рассказывал и активно жестикулировал никто иной, как сам… Исак Владимирович Жирцов.

Ирина почувствовала какой-то странный приступ удушья, головокружения. Решив, что сейчас грохнется в обморок, она прислонилась к дверному косяку.

Супруги Воронины стояли с откровенно «отпавшими» челюстями. Фабрикант пытался поднести трясущийся огонек зажигалки к очередной сигарете, а хозяйка комнаты ладошкой зажимала готовый вырваться из груди крик.

Более-менее спокойно реагировали на кошмар происходящего двое:

Хмелевский Лев Николаевич и Игорь Соломатов. Первый решил окончательно, что пребывает в похмельном бреду и следует немедленно остограммиться, чтобы прогнать наваждение.

Игорь же, как-то неестественно вытянувшись, отчего его долговязая фигура смотрелась чуть ли не великански-устрашающе, с руками по швам спортивных штанов, с непонятной ухмылкой смотрел на вещающего с экрана розовощекого партийного вождя Жирцова.

Картина была достойна кисти великого живописца, вроде знаменитого перовского полотна «Не ждали»…

— Да что же это такое происходит! — вырвалось у Яны Ворониной,

когда радостно улыбающаяся дикторша поблагодарила Исака Владимировича за «участие в нашем прямом эфире»…

Ирина, взяв себя в руки, почему-то охрипшим голосом произнесла:

— Кто-то из них, по-моему, является двойником.

— Вот только кто? — тихо пропищала Лиза Калинина.

Сан Саныч обвел собравшихся каким-то странным взглядом и заявил:

— Ситуация полностью маразматическая. Если какие-то силы решили заменить Жирцова на двойника, то труп настоящего Жирцова лежит сейчас в нашем коридоре. Спокойно, без паники!

Последние слова относились к громко охнувшей и побелевшей актрисе Ворониной.

–…так вот, — продолжал Фабрикант, — из этого я склонен сделать следующий вывод: при любом раскладе нас, как нежелательных свидетелей уберут…

— Это как? — наивно спросила экстрасенс Лиза.

Сан Саныч грустно усмехнулся:

— В лучшем случае, надолго где-нибудь изолируют. В худшем —

уничтожат.

— К-как… уничтожат? — заикнулась Ирина.

— Способов полно. Проще всего: прямо здесь, на месте, якобы,

при попытке оказать сопротивление.

Тут, очнувшийся от некоего внутреннего транса Игорь Соломатов

вступил в разговор.

— Фабрикант прав. Я тоже чувствую, что нам всем крышка. Лучше

всего смотаться и побыстрее.

— Да что ж ты такое говоришь, сынок! — всплеснула руками

Ирина. — Нам, во-первых, и выйти-то нельзя отсюда. И, потом,

если мы все вместе скроемся, нас точно обвинят в этом убийстве,

разыщут и…

Опять повисла тягостная тишина. Все стали, как-то бочком,

выходить из комнаты Лизы Калининой и, стараясь не смотреть на

лежащее около туалета в коридоре тело, пробирались на кухню.

Последним там появился Сан Саныч, нервно закурил и сказал:

— У меня лежит «Поляроид» с заряженной пленкой. Надо

сфотографировать труп, чувствую, нам эти фотки могут пригодиться.

Он вышел к себе, а оставшиеся принялись обсуждать способы, как

известить милицию о случившемся. Предлагалось всякое, но

остановились на варианте наиболее реальном.

Следует сочинить письмо в отделение милиции с изложением всего

случившегося, приложить к нему поляроидную фотографию (несколько

штук этих жутких снимков Фабрикант положил на кухонном столе).

Способ доставки письма был избран до смешного детским, но иного

ничего никому в голову не пришло: решили спустить послание из окна на веревочке к подъезду и ждать ближайшего приличного на вид прохожего. Кинуть ему (ей) десяточку и, объяснив ситуацию, попросить доставить письмо в милицию.

Пока шло обсуждение, Андрей Воронин расхаживал по кухне и

внимательно разглядывал потолок, что-то тихо бормоча про себя.

…Послание внешнему миру было составлено в течение пятнадцати

минут, подписано всеми жильцами и вложено в конверт вместе с

жуткой цветной фотографией.

Затем Фабрикант, Ирина и Игорь Соломатовы отправились в третью

комнату, окно которой располагалось прямо под подъездом. Там

они, высунувшись из окна, спустили на ниточке письмо почти до

самой зелени и принялись ждать.

Минут через пять из подъезда вышла знакомая баба Нина со второго

этажа и, услышав оклики сверху, подняла голову.

— Баб Нина, видишь письмо?

Ирина подергала за ниточку и старушка, протянув руку,

дотронулась до конверта.

— Вижу, дочка. Так что, вы играть с утреца принялись спьяну?

— Нет, баб Нин! У нас ключ от входной двери пропал, никто выйти

не может. Я сейчас брошу тебе десяточку, сходи, пожалуйста, до

отделения милиции, вызови участкового или какого дежурного

там… Письмо вот это отдай им обязательно.

— Так, Иришка, я лучше в ЖЭК, Петьку слесаря кликну, он враз…

— Нет, баб Нин, Петька не справится. Тут обязательно милиция

нужна. Ты отдай им письмо, они все поймут!

— Ну, как скажете. Схожу уж счас, молочка вот только куплю.

Баба Нина ловко подхватила порхающую вниз, как осенний листок,

купюру. Потом оторвала письмо от нитки и бросила в свою мятую

кошелку.

— Черт знает что творится в этом мире!

Фабрикант в сердцах сплюнул из окна во двор и захлопнул окно.

Оставалось только ждать!

***