Ловушка для папы

Евгений Мисюрин, 2019

Свершилось. На Багамские острова пришли три корабля Христофора Колумба. Только встретили их не наивные дикари, а подготовленная группа. И теперь союзу племён недолго осталось жить в изоляции, а значит, следует заявить о себе так, чтобы жадные до денег европейские монархи даже не пытались ограбить молодое, стремительно развивающееся государство. Продолжение романа «Варадеро не будет».

Глава 8

Бешеные псы

Ехать верхом на коне было куда удобнее, чем добираться в незнакомый город пешком. Хесуса даже приодели в такую одежду, о какой мальчик и мечтать раньше не мог. Короткие, чуть ниже колен, коричневые бархатные панталоны, фиолетовый приталенный камзол с чертовски неудобным воротником, который безжалостно стягивал горло, не давая нормально дышать. Но Wasiliy Luckich успокоил, сказав, что с непривычки это всегда так. На голову юноше водрузили чёрный широкий, свешивающийся почти до ушей, мягкий берет, а ноги обмотали тряпками, которые дон Совиньи назвал onuchi, и засунули в красивые красные сапоги. Хесус сначала даже ходить боялся, чтобы не испачкать такую красоту о пыльную землю.

Под камзол вокруг живота мальчик по собственной инициативе навернул длинную полосу простой домотканой тряпицы, в которую завернул полученное серебро. После всех этих волшебных превращений получить в пользование настоящую верховую лошадь было даже как-то обычно, словно именно таким образом и должно было завершиться всё произошедшее. Правда, перед сменой одежды дон Совиньи загнал мальчика в баню. Нет, не сказать, чтобы Хесус никогда не мылся, он не такой, как остальные крестьяне, что боятся случайно смыть с тела попавшую невесть, когда святую воду. Что такое забраться в ручей с пучком травы и песочком, мальчик знал сызмальства. Отец и сам регулярно принимал непопулярные в селе водные процедуры, и всю семью приучил. Сначала соседи косились на них, некоторые даже открыто называли христопротивниками, но, когда через селение дважды прокатилась волна чумы, оба раза не затронув дом Совендо, ворчать стало некому. Тем более, что и мессы все они исправно посещали, и кропление святой водой не наносило никому вреда. Даже отряды Божьих псов, что не реже, чем раз в полгода, заглядывали в обезлюдевшее село, не нашли, к чему придраться.

Но несмотря на это, баня оставила в душе мальчика неизгладимое впечатление. Жара такая, что хоть сиесту устраивай, как в богатых домах. За несколько минут, проведённых в парилке, через кожу вышло столько воды, сколько Хесус, кажется, не выпил за всю жизнь. А потом с разбега в обжигающе холодный после жары Гвадалквивир. И мгновенно изменилось отношение к бане. Теперь мальчик точно знал, что на ручье рядом с отцовской мельницей будет стоять и его маленькая парилка. Потому что, выйдя из воды, он захотел ещё раз ощутить это пьянящее чувство небывалой лёгкости, чистоты до скрипа кожи, способности дышать всем телом, а не только носом, запах можжевельника, мгновенно вычищающий из головы грустные мысли…

— Хесус!

Вот незадача, опять он замечтался, и его кобыла по имени Durynda, едва переставляла ноги, далеко отстав от лоснящегося от собственной гордости жеребца дона Совиньи. Мальчик непроизвольно поправил под камзолом немного натирающий самодельный пояс с серебром и ударил лошадку пятками по бокам, стараясь, впрочем, не сильно попортить фасонистые красные сапоги.

До Севильи добрались быстро, Хесус едва успел привыкнуть к норову незнакомой лошади. Да и само ощущение красивой, богатой одежды, крестьяне, услужливо уступающие дорогу двум благородным донам… Ну, это они так думали, что благородным. Никто же из них не догадывался, что ещё вчера на этой самой дороге один из двоих «благородных» ночевал в кустах, а потом плёлся пешком, мечтая, чтобы кто-нибудь из этих, суетливо отводящих на обочину неказистые, доверху гружёные повозки, подвёз его, потому что ноги устали.

Даже попавшиеся на пути Псы Божьи, и те, смирив свою гордость, отошли на край дороги и стояли, перебирая чётки. А ведь обычно, когда всадники в рясах проходили через село, крестьяне прятались по домам, а те, кто не успел, спешили склониться до самой земли, пряча лица. А после, когда опасность миновала, размашисто крестились, от души благодаря господа за спасение.

Севилья встретила всадников вонью, неизменными толпами на улицах, улыбающимися лицами приказчиков возле магазинов и трактиров. У одного из них, с названием «Святой Франциск», дон Совиньи и слез со своего коня.

— Давай-ка перекусим, — не то предложил, не то приказал он мальчику.

Хесусу было до боли жалко тратить только что полученное серебро, он ничуть не хуже поел бы и дома, но деваться было некуда. Не скажешь ведь «нет» человеку, который мало того, что снабдил их семью деньгами, так ещё и одел его как господина, усадил на лошадь, а теперь сопровождает. Нет уж, за такое не жалко отдать целый серебряник, а то и, если задушить собственную скупость, даже два.

В трактире пахло не столько едой, сколько немытыми телами посетителей. Большой, раза в три больше всей их избы, зал был забит едящими и пьющими людьми. Многие были одеты ничуть не хуже, чем сам Хесус. У мальчика разбегались глаза, он не знал, куда смотреть в первую очередь. Всё было интересно — и широкие, у них бы такой не поместился, столы, и лавки, на которых сидело по шесть человек зараз, и девушки в рубашках с голыми по плечи руками, без страха мелькающие между посетителями с подносами в руках. И как только не роняют? Там ведь каждый раз по полному кувшину, а к нему ещё и три-четыре глиняные миски с едой.

— Хесус! — раздался громогласный зов дона Совиньи.

Оказывается, его спутник уже нашёл свободный стол, а может ему его специально освободили. Вон, стоит перед ним какой-то толстяк в сером тканом фартуке, вытирает руки полотенцем и смотрит чуть ли не в рот. Мальчик подошёл и аккуратно, стараясь не испачкать новенькие, ещё даже не совсем обмявшиеся, панталоны, опустился на лавку. Касаться чего-либо не хотелось. Тело ещё помнило ощущение абсолютной чистоты после бани, пахло душистыми травами и свежестью. А вот организмы тех, что толпились вокруг их стола чистотой не отличались. Кожа у каждого лоснится то ли от пота, то ли от жира, а то и от всего вместе. Одежда насквозь пропахла грязью, мочой, ещё чем-то неприятным. Даже руки девушки, что принесла ему огромный кусок мяса на тарелке, были в чёрных пятнах и с неровно обгрызенными ногтями. На фоне остальных аккуратный, чистый, причёсанный и розовощёкий дон Совиньи выглядел гостем из чудесной страны.

Мальчик ткнул неровной двузубой вилкой в кусок говядины в глиняной миске. Здоровенный какой. Они в семье, конечно, ели мясо, но только осенью, когда забивали скот. И то, больше половины приходилось отдавать за аренду земли и церковную десятину. Так что пару недель в леднике ещё лежала свежатинка, которую делили на четверых, по кусочку, ну вот прямо с два пальчика. А потом приходилось переходить на сало, копчёную колбасу, а ближе к весне вообще оставалась одна крупа. Спасибо курам, что добросовестно несли яйца круглый год.

— Хесус! Ты о чём всё время думаешь? Или есть не хочешь?

— А? Нет, хочу, конечно, дон Сови… то есть, Wasiliy Luckich.

— Так ешь, не отвлекайся, а то так мы и до темноты не доедем.

Доехали, успели. А самое главное, мальчик не потратил ни одного серебряного реала. За всё заплатил его щедрый попутчик. Солнце как раз садилось, когда вдали показались крыши родного села. Хесус непроизвольно шаркнул пятками по бокам лошади, и та, прекрасно поняв всадника, прибавила шагу. Против солнца видно было плохо, и мальчик никак не мог показать своему спутнику их дом. Когда, наконец, слепящий диск скрылся за горизонтом, на фоне темнеющего неба запылало новое свечение.

Сначала Хесус не мог понять, что это горит, но, когда разобрался… Мальчик изо всех сил шарахнул кобылу пятками, ничуть не заботясь о чистоте сапог, и совсем уже было рванул к горящему дому, но дон Совиньи успел ухватить его лошадь под уздцы.

— Стой, дурак! — зло прикрикнул он. — Иначе и ты пропадёшь. Не видишь, кто там бесчинствует?

Наверное, слово «бесчинство» в этом случае грешно было употреблять, потому что придерживали подпёртую поленом дверь, а также совали горящие факелы под соломенную крышу пятеро монахов. Одетые в серые от пыли, покрытые многочисленными заплатами, рясы, они о чём-то тихо переговаривались. А вокруг избы, создавая круг охранения, стояли ещё пятеро. В латах, вооружённые окованными медью дубинами. А уже за этим кругом, прямо на дорожке, устремив невидящий взгляд в небо и раскинув руки, неподвижно лежала мама…

Видно стало очень плохо, к тому же зачесался нос, его безумно захотелось натереть докрасна. Мальчик всхлипнул, провёл чистым дорогим рукавом по лицу, не замечая серой от пыли и слёз полосы на ткани. Как же он сейчас жалел, что не выпросил у дона Совиньи всё-таки меч, как у того рыцаря. А с голыми руками кидаться в бой. И всё равно, на месте не сиделось. Хесус выдернул из рук спутника недоуздок, но…

Тлеющая солома на крыше взвилась в небо, и на коньке дома показался отец. В руке его был тот самый вожделенный меч. Мальчик и не предполагал, что у них в доме может быть такое оружие. Хуан, несмотря на отсутствие ноги, ловко спрыгнул на землю, но сразу же оказался окружён латниками с дубинами.

Что происходило в зоне битвы, Хесус не видел, но два чужих воина по очереди опустились на землю. И тут же сорвался с места его спутник.

— Derzhis’ Ivan Stepanych! — шумно прокричал он боевой клич.

Но было уже поздно. Отца повалили, дубинки замелькали, ломая кости. Когда дон Совиньи срубил три оставшиеся головы, Хесус уже подъехал, чтобы успеть к казни оставшихся четырёх инквизиторов. Даже дал одному пинка, не слезая с лошади. И только потом подбежал к отцу.

Дон Совиньи был уже там и о чём-то тихо говорил с лежащим в пыли, окровавленным Хуаном Совендо. Мальчика он даже близко не подпустил. Только позже, когда закрыл глаза мертвецу, снял сначала свой необычный головной убор, а потом Хесуса с седла, прижал мальчика к себе, и тут молодой человек разглядел на ресницах взрослого, сильного и уважаемого человека, слёзы. Wasiliy Luckich покрутил сироту перед собой, держа за плечи, строго посмотрел ему в глаза, несмотря на то, что взгляд был мокрый как у одного, так и у другого, и пробормотал:

— Вот и потеряли мы с тобой, ты семью, а я старого друга. Осиротели.