Кандалы для лиходея

Евгений Сухов, 2012

У графа Виельгорского пропал главный управляющий. Уехал собирать деньги с имений и не вернулся. Граф обратился к московскому обер-полицмейстеру с просьбой разыскать пропавшего. Тот взял расследование под свой контроль и вскоре вышел на подозреваемого – некоего господина Козицкого из села Павловское. Именно там в последний раз видели пропавшего управляющего. Но тщательная проверка результатов не дала. Господин Козицкий был чист. Других подозреваемых найти не удалось, следствие забуксовало, а потом и вовсе заглохло. Но вдруг в деле об исчезновении главного управляющего появился свидетель…

Глава 4

Проштрафился? В паскудку! Или отчего тушевался граф Виельгорский

Самое начало июня 1896 года

Обер-полицмейстер Александр Власовский тщательно побрился, чернющие усы без единого седого волоска подкрутил колечками, взгляд строгий — дескать, все вижу, все примечаю! — и сел в свою пролетку на паре с пристяжной, — это когда одна гнедая запряжена в оглобли, а другая пристегнута справа на свободных постромках. Да непременно рысью, с ветерком! А рядом на сиденье с грозным обер-полицмейстером — полицейский чин в статском из канцелярских бумагоперекладывателей, но с каллиграфическим почерком. Это чтобы всех нарушителей порядка, будь они хоть статские советники, да хоть и генералы — брать на карандаш! Записывать в особую книжку, которую зловреды да нарушители благочиния и должного устроения прозвали «паскудкой». Чтобы все в Москве знали — жив еще обер-полицмейстер Александр Власовский, и не только жив, но и продолжает в своей должности исправно нести службу, как и полагается государственному служащему в большом офицерском звании. А далее — как Бог даст…

Вот выискался и первый нарушитель. Извозчик с нумером сорок четыре на спине. Едет по самой середке, будто он один на дороге. А ведь велено было строжайше: держаться правой стороны. На карандаш его, бестию! А покудова:

— Сто-о-ой!

Голос у Власовского зычный, такой, что все прохожие оглядываются, а некоторые даже вздрагивают. Знать, рыльце в пушку, коли окрика полицейского пугаются. Ничего, господа хорошие, и до вас доберемся, поскольку не дремлет бдительное обер-полицмейстерское око и все примечает.

— Ты пошто, скотина, посередке улицы едешь?

— Дыкть, это, господин…

— Молчать, плут! Сегодня же явишься в свой участок для уплаты штрафу! Рупь с полтиною, скажешь, на меня, мол, господин обер-полицмейстер наложил за нарушение проезда…

— Дыкть, господин обер-полицмейстер, я ж этого…

— А будешь противиться — в каталажку упеку! У меня с этим скоро! Понял меня?

— Дыкть, это, по-онял… Как не понять…

— Смотри, проверю…

И дальше по Москве, рысью! Порядок блюсти.

Это что? Обертки конфектные подле парадной?

— Чей дом, кто здесь дворник?

— Я дворник, — откликается немолодой татарин.

— Ты дворник? Пошто тротуар перед домом не убран, морда?

— Вщера убран. Сёдни убран.

— Как это — убран? Где — убран? А это что за фантики конфектные? Откуда они? С неба свалились? А, по мне, хоть и с неба. Валяются фантики?

— Валятся. Девки бросал. Минута назад не был.

— Не было минуту назад? А может, не минуту, а полный час они тут уже валяются? И разве тебе только по утрам надлежит убираться? Тебе полные сутки надлежит убираться и за чистотою вверенного участка следить! Немедля явишься в свой участок и заплатишь трешницу штрафу! Мол, обер-полицмейстер наложил…

— Много, хосяин.

— Много? Ах, так ты спорить! Недовольство, стало быть, проявляешь?! Власти законной противишься?! Пять рублей заплатишь, коли противишься. Как зовут?

— Сайфулла.

— Ступай-ка, Сайфулла, прямиком в участок. А коли не сходишь — в арестантский дом определю, потому как сам, самолично проверю, ходил ты в участок или нет, и отдал ли штраф или только пообещал. Понял меня, морда твоя стоеросовая?! Что молчишь? Понял?

— Как не понять.

— То-то…

И так — до самого вечера. А ночью — проверка околоточных да городовых. Чтоб не спали. Чтоб на своих положенных местах находились непременно. Чтоб службу несли бдительно и неукоснительно, как Устав полицейской службы каждому чину полицейскому прописывает.

В пятом часу пополуночи только и вернулся. Супружница давно спала, экономка тоже.

Александр Александрович пошарил на кухне. Нашел пирог с кашею и печенкой гусиною. Съел едва не половину. Врачеватели сказывают, под самый сон плотно есть — здоровью вредить. Дескать, желудок тоже отдыхать должен, и загружать его ночью не следует. Как и выпивать по ночам тоже весьма вредно. Но то сказывают, а тут — реальность. Две стопочки очищенной хорошо под пирог пошли. За ними следом — и третья. Ну, и отпустило. Весь день и вечер как пружина собран — как еще слабину организму и мозгам дать? Только пищею да водочкой…

Обер-полицмейстер лег спать у себя в кабинете, не раздеваясь, поскольку в половине восьмого должен быть непременно на ногах: в четверть девятого надлежит в управе рапорты от полицмейстеров принимать, что там у них в отделениях за истекшие сутки произошло и какие надлежащие меры для устранения законопреступлений и иных нарушений порядка и благочиния ими были приняты.

Уснул Власовский не сразу — донимали всяческие невеселые мысли. К примеру, кого назначат на его место, когда с должности попросят? И как скоро это произойдет. Его помощника Рудакова? Сомнительно. Вроде бы тот тоже не шибко отличился в лучшую сторону при событиях на Ходынском поле. Нет, не светит Рудакову обер-полицмейстерское место. Может, полковника барона Будберга? Так Андрей Романович тоже судебными да прокурорскими чинами мурыжится по делу о ходынской трагедии. Так что и ему не бывать покудова обер-полицмейстером московским. Солини? Вполне вероятно. При дворе примелькался, в Ходынском деле не замаран, генерал-губернатор к нему благоволит. Впрочем, какое его, полковника Власовского, дело, кого назначат обер-полицмейстером? Да никакого!

* * *

Обед, как обычно, принесли в половине третьего из «Эрмитажа», что стоял, как было известно всем москвичам, на углу Трубной и Петровского бульвара. Семь блюд, в том числе и знаменитый салат покойного Люсьена Оливье из двух рябчиков, телячьего языка, раков и паюсной икры, дымились паром в кастрюльках, салатницах, рыбницах и глиняных горшочках. Как все эти яства уместились в утробе обер-полицмейстера, не отличающегося ни ростом, ни дородностью, ведает лишь сам Господь, однако втиснулись, причем Сан Саныч не приобрел форму шара и не раздулся до размеров небольшого слоника. Даже живот не округлился, что и вовсе являлось чудом. В общем, он выглядел таким, как и прежде.

После обеда последовал отдых до шести вечера, опять-таки на диване и не раздеваясь. Служба у полицейских чинов такая — могут истребовать в любую минуту, так что раздеваться-одеваться некогда. Бывают случаи, когда на счету каждая минута, особенно ежели пожар или смертоубийство важного человека, когда личное присутствие обер-полицмейстера при дознании если и не обязательно, то непременно желательно. У графа Виельгорского был не пожар и, как он надеялся, не смертоубийство, поэтому, зная по-соседски привычки полковника Власовского, он заявился к нему в четверть шестого, когда обер-полицмейстер, оправившись от послеобеденного сна, должен находиться уже на службе, иначе сказать, у себя в кабинете.

Так оно и случилось. Когда Виктор Модестович вошел в кабинет Власовского, тот был уже погружен в работу. Александр Александрович, часто макая ручку в чернильницу, что указывало на кипевшее у него внутри возмущение и негодование, писал приказ по полицейскому управлению, то есть на все сорок участков Москвы:

«Сего дня, июня второго числа одна тысяча восемьсот девяносто шестого года, около четырех часов утра, околоточный Петровско-Разумовского участка Шандыбин отказался отрапортовать мне о состоянии дел на участке, поскольку, отстегнувши шашку, которую легко можно было у него изъять злоумышленным способом, спал, улегшись верхней частью тела на стол…»

Указав графу на кресло у стола, Власовский в очередной раз обмакнул перо ручки в чернила и дописал:

«Считаю действия околоточного надзирателя Степана Григорьева Шандыбина вопиющими в смысле отношения к своим обязанностям блюстителя законопорядка и налагаю на него штраф в размере месячного довольствия. При повторении подобного нарушения околоточный Шандыбин будет отправлен в отставку в принудительном порядке с записью в его послужной список.

Обер-полицмейстер г. Москвы полковник А. А. Власовский».

Расписавшись, Александр Александрович промокнул написанное и поднял глаза на Виельгорского:

— Слушаю вас, Виктор Модестович.

— Он приехал, — скорее доложил, нежели произнес обычным тоном Виельгорский.

— Кто? — поднял брови Власовский и тут же вспомнил, о ком идет речь. — Ваш управляющий имением Павловское, я так понимаю?

— Да, — подтвердил граф.

— Это хорошо, — отложил приказ в сторону обер-полицмейстер. — Вы уже разговаривали с ним?

— Ну, так, в общих чертах, — как-то неопределенно ответил Виктор Модестович.

— Что значит — «в общих чертах»? — посмотрел на графа Власовский. — Вы проверили отчетность?

— Проверил, — не очень твердо сказал Виельгорский. — Все как будто бы в порядке.

— Как будто или в порядке? — переспросил Александр Александрович чуточку раздраженно. Его всегда раздражала неопределенность в ответах. А точнее, даже злила…

— В порядке, — заверил его граф Виельгорский.

— А спрашивали, когда ваш главноуправляющий уехал из имения? — строго посмотрел на Виктора Модестовича обер-полицмейстер.

— Да, — ответил граф.

— И что он сказал?

— Он сказал, что седьмого мая.

— Кто это видел, вы поинтересовались? — задал новый вопрос Александр Александрович.

— Да, — ответил граф.

— И что же он вам ответил?

— Он ответил, что он сам может это подтвердить. Еще лодочник, который перевозил Попова через Павловку…

— Павловка — это река? — уточнил Власовский.

— Да, — ответил Виктор Модестович. — А потом главноуправляющий сел на поезд до Москвы на станции Ряженка.

— А где он жил, ваш главноуправляющий? — задал вопрос обер-полицмейстер.

— Он снимал меблированные комнаты с пансионом в Малом Власьевском переулке. Знаете, такой особнячок с мезонином…

— Владелец этих меблирашек Яков Шибуньский? — припомнил имя хозяина дома Власовский. Он частенько заезжал в тихие арбатские закоулки, вследствие этого знал владельцев особняков наперечет.

— Кажется, да, — неуверенно ответил Виктор Модестович.

— Что ж, — проговорил Александр Александрович. — Первоначальную информацию по вашему делу я получил. — Теперь мне надлежит самому побеседовать с этим вашим управляющим… как его?

— Козицкий, — охотно подсказал Виельгорский.

— Именно. Вы знаете, где он сейчас находится?

— Конечно… — Граф немного стушевался, что, конечно, не ускользнуло от внимания обер-полицмейстера.

— У вас еще что-то ко мне есть?

— А вы намерены сами заниматься моим делом? — глядя мимо Власовского, спросил Виктор Модестович.

— А почему нет? Вы же сами этого хотели? — немного удивился Александр Александрович.

— Может, поручите мое дело кому-нибудь иному? — продолжал смотреть мимо обер-полицмейстера Виельгорский.

— Да отчего же? — не понимал неловкости графа Александр Александрович.

— Ну, может, вы будете слишком заняты…

— Вы о чем, граф? — удивленно поднял брови Власовский. — Я всегда занят. Но ваше дело непосредственно касается нашего ведомства. Пропал человек, и мы обязаны его отыскать. Или найти причину его столь неожиданного исчезновения…

— Прошу покорнейше извинить меня, но… я слышал, что у вас неприятности в связи с этой… ходынской трагедией, — тихо ответил Виктор Модестович. — Вот я и подумал, что, возможно, у вас не будет хватать времени на расследование пропажи моего главноуправляющего…

— Ах, вот в чем дело, — усмехнулся Александр Александрович. — Спешу вас уверить, что ваше беспокойство совершенно напрасно. Я изыщу время для исполнения моих служебных обязанностей, как бы меня… ни отвлекали какие-либо посторонние… занятия. И покуда я нахожусь в должности обер-полицмейстера Москвы, я буду исполнять ее в полной и должной мере, можете не сомневаться…

— Да я и не сомневаюсь, Александр Александрович, — чувствуя себя виноватым, едва не всплеснул руками Виельгорский. — Просто мне, признаюсь, неловко… обращаться к вам со своими проблемами, когда у вас полно проблем своих…

— Еще раз ответствую вам, милейший граф, — произнес обер-полицмейстер, ничуть не лукавя, когда назвал Виельгорского «милейшим», — что вы отнюдь не должны чувствовать никакой неловкости. Сегодня же я открою ваше дело по всей юридической форме. И можете не сомневаться, никакие обстоятельства не позволят мне отнестись к нему халатно или без должного внимания. Если ваш главноуправляющий жив — мы его отыщем, пусть даже он проживает ныне на Африканском континенте. Если же его уже нет в живых, — развел он руками, — мы отыщем виновника и накажем злодея по всей строгости российских законов. Возможно, мы отыщем и ваши деньги. На это нужны лишь время и терпение…

— Благодарю вас, Александр Александрович, и еще раз прошу вас покорнейше меня извинить…

— Вам не в чем извиняться, — заверил Власовский собеседника. — Итак, где сейчас этот Козицкий?

— У меня, — просто ответил граф. — Чай пьет.

Власовский нажал кнопку звонка.

— Слушаю? — мгновенно появился в дверях дежурный офицер.

— Капитан, проследуйте сейчас вместе с графом Виельгорским до его дома и приведите оттуда некоего управляющего имением господина Козицкого. Цели привода покудова ему не открывайте, скажите, что с ним желает побеседовать московский обер-полицмейстер.

— Слушаюсь.

— Ступайте, капитан.

— Не знаю, Александр Александрович, как вас и благодарить, — смущенно произнес Виктор Модестович, поднимаясь с кресла. — Буду надеяться, что ваши неприятности окажутся не столь трудными и вскоре пройдут, как утренний туман.

— А вы, оказывается, поэт, батенька. Ну, дай-то Бог, — ответил Власовский, совсем не разделяя надежды любезного графа…