Девочка и чудовище

Евгений Фиалко (2024)

Повесть «Девочка и чудовище» состоит из двух частей, между которыми временной промежуток в 44 года. События происходят в небольшом донбасском городе. Повествование в первой части идет от лица подростка-девятиклассника. Он рассказывает о зарождении первой любви к своей однокласснице. Они так и расстаются, не разобравшись в своих отношениях, потому что ее мама переезжает в Москву и забирает с собою дочь.Через 44 года главные герои находят друг друга в социальной сети Одноклассники, и между ними разгорается оживленная переписка. Они спешат наговориться после стольких лет, и постепенно пазлы складываются: то, что было в их отношениях загадкой, находит объяснение.Но когда начинается Майдан, наши герои занимают разные позиции. На протяжении нескольких лет они пытаются как-то восстановить отношения, но каждый раз только больше отдаляются.Так человек с богатым внутренним миром по влиянием пропаганды становится «чудовищем»… Анатомии этого процесса и посвящена данная повесть.

Глава 4 Толстой и Гоголь

Глава четвертая Толстой и Гоголь

1

Через несколько дней я решил сходить к Мишке послушать Высоцкого. Пришлось потеплее одеться, потому что морозы взялись не на шутку. Бобину я тоже завернул получше и засунул за полу зимнего пальто.

По пути неожиданно встретилась Леночка. Она была в лисьей шубке и оригинальной шапочке с бубончиками. То ли от мороза, то ли от чего-то еще ее щеки горели, как розы, а вся фигурка выглядела очень соблазнительно.

— Что это ты по такому морозу дома не сидишь и химию не учишь? — спросил я вместо приветствия.

— К подружке иду — английским заниматься, — сказала она скороговоркой, опустив глаза. — А ты куда?

— К Мишке. Высоцкого будем слушать, — и я показал на сверток.

— Да? Он мне не нравится.

— Кто? Мишка?

— Высоцкий! — отчеканила она и улыбнулась.

— А Мишка? — не унимался я.

— Тоже! — засмеялась Лена, попав в ловушку, и шлепнула меня по плечу. — Как Новый год встретил?

— Ничего. Даже из хлопушки бахнул.

— А мы у Юли собирались… Чего тебя не было?

— Я не знал…

Она вопросительно посмотрела на меня:

— А Юлька подумала… Она твои стихи мне показывала… и плакала…

Сердце мое задохнулось, и я понял, как бывает жарко даже на таком морозе… Очевидно, все отразилось на моем лице, потому что Ленка усмехнулась и опустила глаза.

— Ну, давай, — сказала она, — я уже опаздываю.

— Мишке говорить, что ты его не любишь? — поддел я ее напоследок.

— Он не в моем вкусе, — игриво ответила она, и мы расстались.

После услышанного я всю дорогу не мог успокоиться, и мне уже расхотелось слушать Высоцкого. Как будто поднялась главная кулиса, и я увидел всех героев — правда, не понимал еще, чем закончится эта пьеса…

Мишка провел меня в свою комнатку, заставленную старой мебелью, учебниками и аппаратурой.

Мы уже с полгода «подсели» с ним на Высоцкого, даже переписывали песни с клееных-переклеенных пленок в свои блокнотики. Нам нравилась их прикольность и необычность — то, что было «из телевизора», отдавало дохлятиной.

Когда Мишка устанавливал бобину на старенький, переделанный им «Днепр», я заметил на его руке две глубокие царапины.

— Кошка, что ли? — спросил я.

— Ага. По имени Лера… — сказал он с обидой.

— За что?

— На Новый год… А че тебя не было?

— Да мне никто не говорил…

–Наверное, ты тогда в больнице был… Короче, мы ж у Юльки праздновали. Стали бутылку крутить — ну, а Лера меня тащит. Я думаю: сейчас зайдем в соседнюю комнату и будем целоваться… Только к ней, а она — царапаться… Думает, что не больно! Посмотри, — и он с обидою показал два первых шрама их будущей семейной жизни…

— До свадьбы заживет, — пошутил я. — Не протягивай руки, а то протянешь ноги.

— Так главное — и в бутылочку не дала поиграть, и так не хочет… Ничего — еще не вечер.

Он, наконец, включил свой агрегат, и с шумом и скрипом понесся магический баритон, с первых же звуков берущий тебя в плен… Уже на середине песни открылась дверь и вошел Яков Борисович, старый коммунист, внешне похожий на артиста Этуша. Мы поздоровались, и он спросил у сына:

— Это твое?

— Нет. Принесли послушать. А шо?

— Шо-шо? Я тоже хочу, — сказал он, лукаво улыбнувшись.

И мы, втроем, битый час прилипали к магнитофону, боясь пропустить каждое слово — так что Мишке иногда приходилось перематывать пленку.

— Ты перепиши себе, — сказал Мишкин отец.

— Да у меня пленки нет, — ответил тот расстроенно.

— Нету? А я знаю, где достать… — и он довольно и многозначительно поднял палец. — Попроси своего друга на пару деньков, а потом отдашь.

Я, конечно, согласился.

Мишка вышел меня провожать и, оглянувшись, достал папиросы.

— Бери, — протянул он пачку «Беломорканала», — все офицеры советской армии курят «Беломор».

Мне давно хотелось закурить — после ленкиных слов… И я, конечно, не выдержал.

2

Вообще мало что изменилось в новом году, не только курение — жизнь катилась по протоптанной дорожке… День уходил на всякую рутину, а вечерами я садился за стихи и дневник.

Как-то, поднимаясь утром к школе, я увидел Юлю: она спускалась с верхней улицы среди таких же девчонок и ребят, спешивших на первый урок. Я, конечно, видел только ее.

На ней была черная шубка и красная вязаная шапочка. Она легко ступала по заснеженной улице, с одной стороны которой присели засыпанные снегом частные домики и старые деревянные заборы под белыми париками, а с другой торчал полуразваленный фундамент школьной ограды. Полы ее шубейки слегка раскрывались, и мелькали стройные ножки в красных полуботинках, которые, будто не касаясь земли, неслись мне навстречу.

«А ведь она может детей мне рожать!» — подумал неожиданно я, и эта мысль была настолько простой и глубокой, что я даже не пытался ее понять, а просто «запечатал» в себе.

Мы кивнули друг другу и продолжили путь со своими случайными попутчиками.

Первым был урок русской литературы. Вера Павловна никогда не входила в класс по звонку — ее появление напоминало выход на сцену. Мы пол-урока могли рассматривать ее красный свитер-жабо с крупным янтарным ожерельем или перламутровые сережки. И она это понимала. Поэтому зачастую, с гордой осанкой не вставая из-за учительского стола, Вера Павловна могла долго рассказывать о посещении кладбища, где лежали известные писатели и поэты, или проводить викторину о российских деятелях культуры… Анализом произведений мы, если и занимались, то вскользь. Видимо, ей это тоже было не интересно.

Вера Павловна считалась звездой городской педагогики, и в этот раз (очевидно, после просмотра только что вышедшего фильма «Доживем до понедельника») сказала: «Вырвите по двойному листочку — будем писать сочинение». И написала на доске тему: «Счастье… В чем оно?»

Писать так писать… Я тогда еще не видел этого фильма, поэтому ничто не мешало мне изложить собственные мысли.

Вначале я вспомнил, кого вокруг чаще всего называют «счастливчиком», и полностью отверг понимание счастья как материального изобилия — «мещанское счастье».

А вот духовные ценности, на мой взгляд, должны отвечать двум критериям: постоянному развитию (самосовершенствованию) и активной борьбе за лучшее будущее. Не случайно же у меня над письменным столом висело фото из журнала, где девушку с открытым, решительным лицом окружили полицейские в закрытых шлемах и полной экипировке.

Я писал: «Ну, вот вы всего добились, осуществились ваши мечты — можно почивать на лаврах… Вы счастливы? Да. Однако очень скоро чистая вода вокруг покроется ряской и превратится в болото, а соловьи и ласточки улетят — их распугают жабы. И не потому, что вы стали хуже, а потому, что другие пошли вперед и обогнали вас».

Потом я вспомнил одного футболиста, который промазал по пустым воротам: «Наверное, есть еще везение — как иначе объяснить, что одни погибают на войне, а другие нет?»

А в конце упомянул Павку Корчагина и Маяковского и написал: «Вот когда смогу прожить, как они, я скажу: «Я счастлив! Люди, будьте все так счастливы!»

Сочинение получилось почти на полтора листа. До звонка оставалось еще несколько минут, и я посмотрел на своих одноклассников: большинство скрипели, как будто разгружали мешки с картошкой. Боря, правда, уже давно закончил и сидел вполоборота, улыбаясь и поглядывая по сторонам. Мишка пыхтел и что-то выяснял у соседки за спиной, а Серый подглядывал в его листок и тихонько переписывал. Леночка строчила, время от времени поднимая голову и собираясь с мыслями. А Юля писала, не разгибая спины, будто выполняла ответственное задание.

На следующем уроке литературы Вера Павловна, анализируя сочинения, прочитала мое вслух. На листочке стояла большая пятерка и пожелание: «Старайся писать красиво!»

Мне было, конечно, приятно, хотя, разобравшись «в счастье» на пятерку, я был, наверное, самым несчастным в этом классе…

3

А в феврале Валентина Митрофановна решила провести «Огонек», посвященный Дню Советской Армии. Она была историком, коммунистом и поэтому не могла пропустить такой праздник. Ведущими опять назначила меня и Леночку, и мы справились довольно профессионально. Валентина Митрофановна дала нам готовый сценарий, пригласила боевых ветеранов и одну местную знаменитость, который жил в Киеве и как раз приехал в гости к родственникам.

В общем, все прошло отлично. Мы украсили классную комнату, сдвинули парты в виде столов, расставили лимонад, конфеты и печенье. А, когда гости ушли, натанцевались до часу ночи. Я снова пригласил Юлю, и, когда танцевал, опять меня пронзило приятно-щемящее чувство, от которого закружилась и затуманилась голова. Юля спросила, есть ли у меня звезда на небе — я сказал, что люблю все звезды. И она рассказала, что у каждого человека есть своя, и можно ее найти…

А потом мы пошли провожать одноклассников, живших в разных концах города, и почти обошли его по периметру. Ночь была ветреной, темной и холодной, но мы еще не отошли от вечернего адреналина и добавили драйв ночных приключений.

Сначала мы шли гурьбою, но постепенно разбились на группки. По ходу нас становилось все меньше и меньше. Наконец, мы попрощались с двумя девчонками, которые жили на самом краю города — Юля шла с ними под руку — и нас осталось человек десять.

Мы направились по единственной дороге, что шла у подножия кряжа, потом сворачивала к реке, за которой тянулось большое совхозное поле, и только затем начинались какие-то постройки и жилые дома.

Я, наконец-то, оказался рядом, и Юля, разгоряченная ходьбой, стрельнула глазками из-за поднятого воротника.

— А чего Ленка не пошла? — спросил я, чтоб как-то начать разговор.

— Сказала, что сорвала горло, пока готовилась к «Огоньку».

— Да? А я что-то не заметил.

— Ну, это не показатель — ты вообще многого не замечаешь, — сказала весело она. — Можно тебя под руку взять, а то я боюсь снова ногу подвернуть.

Я ничего не ответил — мне просто сдавило дыхание, а она уже обхватила мою руку. Впереди и сзади шли одноклассники, но ничего необычного в этом не увидели.

Юля крепко держалась за меня, потому что, действительно, подвернула ногу, чего я не заметил (тут она была права).

Мы шли и болтали по душам. Я спросил, где же ее звезда, и она махнула рукою в правую часть неба:

— Там. Но я не хочу останавливаться.

Потом мы разговорились, что будем делать после школы.

— Я не знаю, — сказала Юля. — Сначала институт, а там видно будет.

— А я хочу в Антарктиду, но сначала, скорее всего, поеду на комсомольскую стройку.

Юля усмехнулась и сказала с какой-то новой ноткой:

— Кто же тебе рубашки будет стирать?

«Ты! Ты!» — орал во мне внутренний голос. А «внешний» отвечал:

— Ты знаешь, мне становится интересно, только когда трудно — это меня «заводит»…

— Интересно… Я над этим не думала, но у меня не так, — сказала Юля.

Ребята впереди о чем-то спорили. По Мишкиным крикам я понял — о Высоцком. Они путали слова песни о группе «Центр». Наконец, Мишкин рык разорвал ночную тишину:

Солдат всегда здоров,

Солдат на все готов…

И мы, конечно, подхватили:

И пыль, как из ковров,

Мы выбиваем из дорог.

И не остановиться,

И не сменить ноги —

Сияют наши лица,

Сверкают сапоги.

Наши голоса звучали так, что подняли даже собак из оставшегося за спиной поселка. Я, хотя и фальшивил, но старался от всей души, а Юля заливалась хохотом. Чем-то ее смех напоминал ту сцену в классе после турслета… Правда, теперь у нас были разные «партии».

Я старался идти маршем, в такт песне, а Юля, естественно, не могла и не хотела, цепко держась за меня. После слов «уставшие и хмурые вернемся по домам» я наклонился к ней и прогорланил:

Невесты чернокурые

Наградой будут нам!

Она расхохоталась и «наградила» меня тумаком по спине.

Так мы шли соскочившей с катушек группой, не чувствуя ни холода, ни ветра, будоража глухую ночь и тревожа далекие звезды, пока не спустились к бетонной плотине, через которую пролегала единственная дорога в город.

И моментально замерли — идти было некуда!.. Эту плотину поставили год назад из бетонных блоков, а старый пешеходный мост снесли за ненадобностью. Однако, видимо, из-за осеннего половодья, один верхний пролет не выдержал и рухнул. Он потянул за собою, погнул и порвал металлическое ограждение. И теперь перейти трехметровый провал можно было, только цепляясь за остатки ограды, причем в конце вообще нужно было прыгать.

Оставалось или возвращаться — а это километров пять, или идти вперед, а это еще дальше.

Мы подошли к краю и заглянули вниз: темная вода с глухим торжеством врывалась в пролом и свирепо неслась на бетонные глыбы.

— Мать моя женщина! — протянул со свистом Боря. — Надо вертаться.

— Может, по льду можно, слышь? — пробубнил Серый Мишке.

— Где ты лед видел? — рявкнул тот. — Я не морж в такой воде плавать.

— Ну, что, мальчики? Пойдемте назад, — оценив ситуацию, сказала Юля.

А меня какие-то бесы просто разрывали на части. В книгах и фильмах попадались более рискованные ситуации, и внутренний голос гнал меня на амбразуру: «Они смогли, а ты?! При Юле…» Я еще раз посмотрел на остатки ограждения и шагнул к нему. Вцепившись в верхнюю полосу, служившую чем-то вроде перил, я стал на нижний прут и сделал первый шаг.

Я не смотрел вниз, не слышал и не видел никого — я превратился в комок мускулов и осторожно стал продвигаться вперед. Висящая над пропастью израненная ограда стала покачиваться, а покрытые льдом прутья предательски скользили. Но я только крепче впивался в нее и потихоньку продвигался вперед.

Добравшись до того места, где ограждение обрывалось, я сжался, как пружина, и, оттолкнувшись, полетел над бездною…

Когда ноги коснулись бетонной плиты, каждая клеточка во мне взорвалась горячим фонтаном: «Победа!»

— Я буду здесь подхватывать! — крикнул я командным голосом, появившимся невесть откуда. — Держитесь крепче и не смотрите вниз!

Но никто не двинулся. Все стояли застывшие, как и тогда, когда я сделал тот безрассудный шаг.

— Хай меня негры ранят — я не полезу! — выпалила отчаянно Ира. — Я плавать не умею!

В другой раз эта фраза показалась бы смешной, но не сейчас. Игорь, стоявший рядом, только хмуро взглянул на нее и промолчал. Даже Мишка, никогда не упускавший возможности вставить пять копеек, стоял подавленный и поникший.

— Я первая! — сказала Юля и твердо взялась за перила.

Она довольно ловко стала двигаться ко мне, и, когда решетка начала раскачиваться, я крикнул: «Держите, чтоб не шаталась!» Несколько человек послушно вцепились в ограждение, и оно остановилось, слегка вздрагивая, когда Юля делала очередной шаг. Наконец, она подтянулась к краю, и я готов был распластаться над пропастью: «Прыгай!» Юля оттолкнулась — и… самый дорогой человек оказался рядом!..

— Ты мне чуть руку не оторвал! — разбила она тишину веселым криком.

— Если б оторвал, обязан был на тебе жениться! — выдал Мишка, и все засмеялись.

После этого полез Боря, потом Стасик, который перестарался и прыгнул так, что не удержался на ногах, чем вызвал очередной приступ смеха. Мишка почему-то не хотел подавать руку и заорал: «Я сам! Отойди — я сказал!» Он был крупнее нас и, чуть не долетев, споткнулся, но удержался и заматерился. Остались только Ира и Игорь. Тот долго ее уговаривал и, в конце концов, уговорил. Она расправила плечи и пошла, как шли на расстрел партизанки-подпольщицы. Напряжение у всех, конечно, зашкаливало. Но, видимо, отчаяние придало Ире силы, потому что она довольно быстро, даже рискованно быстро, прошла смертоносную дистанцию, и несколько человек пытались схватить ее за руку, чтобы помочь приземлиться.

— Ура! — закричала она, почувствовав под собою твердынь. — А я от страха глаза закрыла!

Ну, а Игорь вообще закурил и стал двигаться чуть ли не как канатоходец, что было лишним. В одном месте нога его поползла, и все затаили дыхание… Но он не без труда подтянулся и, в конце концов, благополучно прибыл к нам с папиросой во рту.

Теперь «ура» кричали все, и нас, наверное, слышал город… и, конечно, родители, которые не ложились спать, пока мы не вернемся домой живыми и здоровыми…

Дома я с трудом разделся и провалился в бездну разрушенной плотины, но до воды не долетел — уснул.

4

Однако все это было мелочью по сравнению с тем, что ожидало нас в школе. Оказалось, пока мы танцевали после военно-патриотического «Огонька», несколько ребят умудрились на последнем этаже, у пожарной лестницы на чердак, распить бутылку вина, оставив ее на месте преступления. Это еще полбеды. Там же, не стесняясь, они помочились, ну, и, естественно, набросали окурков…

Технички, конечно, подняли гвалт, побежали к директрисе. Та вызвала Валентину Митрофановну, еще пребывавшую в эйфории от успешного мероприятия и испытавшую от услышанного настоящий шок… Она хотела даже отказаться от классного руководства, но кто ей позволит? Валентина Митрофановна на несколько дней впала в депрессию и, когда вела в нашем классе уроки, почти не поднимала голову и говорила так тихо, что мы едва слышали, и даже очки ее сверкали обидою.

Очевидно, были какие-то разборки и выяснения, кого-то куда-то таскали — в том, числе, Юлю, как комсорга, и Мишку, как неформального лидера, но удалось ли найти виновных, я не знаю. Конечно, Валентине Митрофановне было страшно обидно, что все случилось именно во время такого политически важного мероприятия, и она сильно разозлилась на нас.

Так как приближалось восьмое марта, на стихийном совещании на переменке было решено купить ей подарок, поздравить и извиниться. Юлю мать предупредила, чтобы в школе никаких подарков учителям не было. Поэтому решили поздравить Валентину Митрофановну на дому. А исполнителями выбрали Мишку, Серого, Лену, Юлю и меня.

Пока готовились, ездили в соседний город за духами и решали, где и как встретимся, меня поймал Павел Иванович и поручил провести школьные соревнования по настольному теннису. Мне нравилась эта игра, и я мог часами после уроков стучать ракеткой в небольшом холле, где стоял теннисный стол. Конечно, я согласился.

К тому же, перед Валентиной Митрофановной я был абсолютно чист и мог просить прощения только за других, но лучше б они сделали это сами…

Я сказал Юле, что буду проводить соревнования, а Мишке не стал говорить, потому что в последнее время наши отношения охладели.

Мы поставили в спортзале столы и до самого вечера выясняли, кто лучший теннисист школы. Все получилось по-настоящему, и я с чувством выполненного долга зашел утром 9 марта к Полканычу в каптерку и отдал итоговый протокол, который он, даже не глядя, положил в затертую папку с надписью «Отчеты». На его «послепраздничном» лице мелькнула довольная улыбка.

До звонка оставалось еще минут пятнадцать. Я сел в кабинете математики за свою парту и стал наблюдать за одноклассниками, которые еще не отошли от утренних снов и спрашивали друг у друга, чем закончился визит к классному руководителю. Когда вбежала Юля, девочки ее окружили, но она бросила какую-то фразу, озадачивавшую всех, кивнула мне, поставила портфель и поспешила по делам.

Девочки стали что-то быстро обсуждать, а я вспоминал, как удачно мы провели первенство школы по настольному теннису… Зашел Игорь, холодный с мороза, накуренный, и уселся рядом — мы с ним на большинстве уроков сидели вместе.

— Ну, как отпраздновал? — спросил я.

— Ты, как в анекдоте: один мужик поздравляет другого с 8 Марта и говорит: «Хоть ты и не женщина, но б… порядочная!»

Мы посмеялись, и я увидел краем глаза, как вошел Мишка, бросил на парту портфель и решительно направился к нам. Его обычно расслабленная фигура подтянулась, а лицо выглядело свирепым.

— Ты чего не пришел? — зарычал он и сверкнул глазами.

Я удивленно посмотрел на него:

— Я чемпионат школы проводил — меня Полканыч поставил. А что?

— А то! — рявкнул он с искаженным лицом и с размаху ударил меня, сидящего (!), в голову. Я чудом увернулся, и он со всей дури врезал в стену так, что посыпалась штукатурка.

— Ах, ты боксер! — взвыл мой недавний приятель, хватаясь за руку, а я уже подскочил и вырубил его апперкотом. Мишка отлетел на соседний ряд, сдвинув несколько парт. Я кинулся, готовый добить его, но он увернулся, и мой кулак только скользнул по его спине. Мишка был тяжелее меня, с ним боялись связываться. Оклимавшись, он навалился всей тушею, и парты поехали в другую сторону. Я вырвался и вдруг увидел тревожно-расширенные Юлины глаза. Она стояла в среди девочек, сбившихся у входной двери. Я снова кинулся на своего врага, и снова парты поехали от нас, но в этот раз он устоял на ногах. Мишка отчаянно отбивался, а я чувствовал, что не могу нанести решающий удар.

Не знаю, чем бы все закончилось, если б в класс не влетела Кукла — так мы называли штатную комсоргшу школы Зину Петровну за ее манеру краситься, одеваться и вести себя. Она закричала, замахала руками и заявила, что завтра соберет бюро, чтобы выгнать нас из комсомола.

Кто ее позвал, неизвестно, но ее появление прозвучало, как гонг на окончание поединка. Впрочем, мы и так уже поняли: сражаться дальше бесполезно — боевая ничья.

Оказалось, что визит к Валентине Митрофановне окончился неудачно. Она не стала брать подарок и сказала, что все знает, и не ожидала такого от Мишки, которого считала одним из лучших в классе… Короче, «мирная делегация» вернулась ни с чем, да еще и после холодного душа… Ну, а мой бывший товарищ решил, что так получилось из-за меня — мол, я все рассказал классному руководителю и поэтому не пошел с ними…

На следующий день нас вызвали на бюро школьного комитета комсомола. Пока там совещались за закрытыми дверями, мы стояли в коридоре у разных окон и ждали своей участи. Я даже не думал о последствиях, а Мишка спокойно облокотился перебинтованной рукой на подоконник и смотрел перед собою. Наконец, дверь открылась, и Юля, немного смущаясь, позвала нас.

Кукла сидела по центру с высокой завивкой и двумя хвостиками, а рядовые члены справа и слева олицетворяли грани египетской пирамиды. Юля, как ответственная за произошедшее, примостилась с краешку стола и опустила голову.

Зина Петровна стала набирать нас по полной программе и, наконец, дошла до «Молодой гвардии» и «Как закалялась сталь».

— Ну, так мы и брали пример с Павки Корчагина, который Сухарика в речке замочил, — сказал я, и все повеселели и зашевелились от того, что кто-то посмел нарушить неписаный закон молчания.

Конец ознакомительного фрагмента.