1970

Евгений Щепетнов, 2019

Писатель-фантаст Михаил Карпов, бывший снайпер ОМОНа, в 2018 году попадает в страшную автокатастрофу, теряет сознание и чудесным образом приходит в себя в 1970-м. Это год его рождения. Карпов бродит по родному Саратову, любуется чистой полноводной Волгой, лакомится настоящим мороженым, вспоминая детство, и пытается понять, чего хочет от него Провидение. Он считает, что в прошлое его забросили высшие силы… но с какой целью? Неужели его миссия в том, чтобы сохранить от развала Советский Союз? После некоторых сомнений и колебаний Михаил решает: да, он посвятит свою жизнь спасению СССР. Да и писателем-фантастом в Стране Советов быть гораздо выгоднее…

Глава 2

— Никакого удара по башке, как вы выражаетесь, не было. Есть старые шрамы — в правой затылочной части черепа. На теле есть шрамы от пуль и колюще-режущего предмета. А также осколочные.

— Зинаида Михайловна, вы уверены? — Брови Михаила Петровича поползли вверх. — Откуда пули и осколки?! Война-то закончилась…

— И что? Он мог и ребенком попасть под пули. И осколки летели во всех, не разбирали, пацан ты или взрослый мужик. Уж поверьте, я в ранениях разбираюсь. Всю войну в медсанбате прошла, если вы забыли.

— Ну-у… конечно! — завотделением согласно закивал. — Конечно, я вам верю! Просто как-то неожиданно… мирное время, и вот — пули! Только вы уверены, что ранения получены именно тогда?

— Да кто знает… то, что им несколько лет, это определенно. Одно даже сквозное. Навылет пролетела! Чистенько так… калибр небольшой. Итак, судя по состоянию здоровья, нашему пациенту примерно сорок лет.

О как! Я чуть не закашлялся, и мне стоило больших усилий сдержаться. Может, нарочно провоцирует? Чтобы проверить, помню я или нет? Хотя… нет, серьезно говорит. Да и в самом деле — я же спортом занимаюсь и выгляжу получше многих молодых. Да и всегда у нас, Карповых, была такая особенность — мы выглядели моложе своих лет.

В юности это ба-альшая проблема! Из-за девушек. Им на хрен не нужен маленький полутораметровый пацанчик с пухлыми губками, которого так и хочется назвать Мишенькой. Это потом я начал расти, да так начал, что многие из моих друзей и знакомых свободно проходят у меня под мышкой. А тогда… В общем, мне и в самом деле не дашь больше сорока. Ну да, седой, так мало ли что? Многие седеют рано. Жизнь такая! Стригусь я очень коротко, почти наголо, так что и не видно седины. Бороду вот только отрастил, но это просто от лени. Да и жена говорит — мне идет. Мол, на Николая Второго похож. Сомнительное достоинство, конечно, — последнего царя я не уважаю, считаю его виновником всех последующих бед России, но надо признать — мужчиной он был симпатичным. Настоящий полковник!

— Явно не чужд занятию спортом… — задумчиво продолжила Зинаида Михайловна и вдруг без всякого предупреждения злодейски цапнула меня за мошонку и так сжала, что я едва не взвыл. — С мужским делом тоже все в порядке, кое-чем может даже гордиться. Все первичные признаки на месте — видишь, Оленька? А ты все себе жениха ищешь! А тут вон какой джигит! Спортсмен! Мужское достоинство на зависть! А еще — памяти нет. Ты накуролесишь на стороне, а он и забыл! И в семье тишь и благодать!

Оленька захихикала, закрыв пунцовое лицо руками, Михаил Петрович хохотнул, а я возвел очи горе — что мне еще оставалось? Стукнуть зловредную старуху по руке? Вот же старая ведьма! Да чтоб у тебя рука отсохла!

Будто услышав мои мысли, докторша меня отпустила, уселась на свое место, одобрительно разглядывая меня со всех сторон, так скульптор смотрит на изваянное из мрамора произведение своих рук. А я с некоторой досадой почувствовал, что мне сейчас стоило бы прикрыть срам хоть какой-нибудь тряпочкой. Иначе моя мужественность будет совсем уж теперь ясна. Глупо, да — на осмотре у врача! Тьфу!

Отвлечься от хихикающей Оленьки… вспомнить таблицу высот при стрельбе… мысленно собрать-разобрать СВД… Фу-у… отпустило. Чертова старуха! Хм… интересно было бы посмотреть на тебя в молодости! Небось не терялась… врачиха! Говорили, врачихи оченно любвеобильные!

— Одевайтесь! — позволила Зинаида Михайловна и, когда я судорожно натянул линялые штаны и уселся на место, серьезно и требовательно спросила: — Кто ты и откуда взялся?! Колись, дорогуша! Что за трубку ты требовал у постовых? Как ты собирался звонить жене и кто твоя жена? Где живет?

— Милиционеры что-то напутали… — напрягся я. — Ничего такого я не говорил. Сказал: как очутился на дороге, не знаю, откуда взялся, тоже не знаю. Не помню ни своего имени, ни места жительства. Ничего не помню! Вот что хотите делайте, хоть убейте — не помню!

— М-да… и что же с ним делать? — задумался Михаил Петрович. — Темная история.

— А что делать? Как обычно делать! — удивилась врачиха. — Полежит у нас месяц, понаблюдается. Что-то, может, и вспомнит… если забыл, конечно… — Она внимательно посмотрела на меня пронизывающим взглядом. — Если ничего не вспомнит, дадим ему новое имя, новую фамилию, и… гуляй, Вася! Преступлений-то он не совершил. Все, что сделал, это бродил на дороге голышом, девушек пугал. Олечка, ты бы напугалась, увидев такого типа — голышом?

— Нет, не напугалась бы! — Олечка даже не порозовела и посмотрела на меня странным, туманным взглядом.

— Вот видите — не напугалась бы! — как ни в чем не бывало подтвердила докторша. — И зря, между прочим. От странного поведения до агрессии — один шаг. Вдруг это маньяк?

— Ой, Зинаид Михалн, у нас в этом захолустье не то что маньяков, мужика-то приличного нет! Одни алкаши! — осмелела Олечка. — Замуж не за кого пойти! Или инфантилы, или алкаши! Или старички с пивным пузом!

— Кстати, Безымянный, как ты думаешь, алкоголь употребляешь? — докторша прищурила глаза. — По ощущениям как?

— Нет. Не хочу. Не употребляю! — твердо заявил я и тут же добавил: — А если бы употреблял, для Олечки бы бросил! Только чтобы ее утешить!

— М-да… похоже, что утешать баб ты умеешь, — кивнула докторша. — А как нам тебя звать? Не Безымянным же? Давай вот как сделаем: я буду называть тебе имена, а ты скажешь, на каком имени у тебя возник отклик. Вот оно и будет твоим именем.

— А если не будет отклика? — полюбопытствовал я, чисто из противоречия. Все-таки гнездится внутри недоверие и неприязнь к психиатрам. Повыматывали они мне душу на комиссиях! Однажды я взял да и ляпнул им… На вопрос: «Что вас беспокоит?» — ответил: «Жизнь». Как вцепилась в меня баба-психиатр, такая же волчица, как и эта фронтовичка, и мотала мне нервы с полчаса! «Да-а? И что именно вас беспокоит, расскажите-ка!» Нарочно мотала, сама потом сообщила. Чтобы больше не шутковал с психиатрами — а то быстро статью прилепят!

— А если не будет отклика на какое-нибудь распространенное имя, будешь ты у нас Навуходоносором. Или Ашшурбанипалом. Нравятся имена? Может, тебе Гильгамеш по душе? Или Кетцалькоатль? Так я устрою!

«Не шутите с психиатром! Чревато!» — это надо выколоть на груди и читать каждый раз, как подходишь к зеркалу для бритья. Болван!

— Я понял вас! Готов исполнять!

— Исполняйте! — приказала докторша и начала размеренно, медленно перечислять имена. Остановилась, назвав несколько десятков самых распространенных.

— Ну, на чем сердце екнуло и анус сжался? — грозно прикрикнула Зинаида Михайловна.

— Михаил! — пискнул я и тут же закашлялся, скрывая эмоции от зоркого глаза докторши. — Пусть я буду Михаилом! Мне это имя больше всего нравится. Почему-то.

— Ага. А отчество? Поехали! Михайлович… Андреевич…

И так еще минут пятнадцать. Я сдался на Семеновиче.

— Михаил Семенович. Значит, вот как тебя звать! — усмехнулась женщина. — Ну что, Михаил Семенович… утром на анализы. Олечка все примет, она дежурит. Лежишь, ешь, пьешь. И не буянишь. Задача понятна? Понятна. Из палаты выходить нельзя — ты пока в карантине. Вопросы?

— Мне бы почитать… можно мне газет, журналов? Тошно просто так лежать. И телевизор бы…

— Ха-ха-ха! — это уже Олечка. — Телевизор ему! Тут на отделение не выбьешь, а ему в палату! Ну и больной! Ну и затейник!

— Будет тебе телевизор… Баночки для кала и мочи сейчас получишь. Потом на кровь, флюорографию и все такое прочее. Обследуем тебя по полной! Газеты? Да соберем тебе газеты — «Правда», «Известия», «Труд»… все есть. Как психбольным без «Правды»? Никак нельзя!

— «Правды» нет, остался один «Труд», — задумчиво, под нос сказал я, и докторша фыркнула — явно она знала этот анекдот. Оппозиционерка?

На этом, в общем-то, наша встреча и закончилась. Обратно меня повела Оленька, и я рассмотрел ее во всех подробностях. Ну… почти во всех подробностях. Приятная девочка — ладненькая, спортивная, не толстая, но и не тонкая. Крепенькая, вот так можно сказать. Такими бывают акробатки или танцовщицы рок-н-ролла. Худышками их точно не назовешь. Вот и Оленька была такой, насколько позволял судить больничный халат. Один раз даже, когда проходили мимо окна, солнце осветило ее с ног до головы и просветило насквозь халат, сделавшийся полупрозрачным. И я, старый кобель, которому она в дочки годится, с удовольствием и некоторой тоской разглядел и тонкие трусики, и отсутствие лифчика. Нескромно с моей стороны и глупо — что у меня может быть с ней? Старый, седой, полусумасшедший мужик и молодая, красивая (а она красивая, да!) начинающая докторша. Что у нас может быть общего, кроме этой больницы? Ничего.

Но помечтать-то можно? Тем более что я уже с неделю не занимался сексом. То я занят, желания нет, то жена умоталась и на все разговоры отвечает только: «Спи! Спи давай!» А подкрадываться и решать вопрос с ней со спящей — как-то и стремно. Вроде как с искусственной женщиной — от спящей почти никакого отклика, дрыхнет себе, и все тут! Никакого интереса. Я же не некрофил, в конце-то концов! Мне нужна страсть! Стоны, крики, извивающееся в объятиях тело — тогда и мне вдвойне приятней.

Кстати, а нормально ли это — я еще и суток не пробыл в этом времени, пережил дичайший стресс, можно сказать — заново родился, и первое, о чем думаю, — как бы взять вот эту девушку да… взять. Может, я маньяк? Нет, верно сказал Михаил Петрович — это сумасшествие. Я сумасшедший!

А все-таки странно на меня поглядывала девчонка. Не как на пациента. Ну да, я стоял голышом в пяти метрах от нее, так что с того? Это мужчины возбуждаются от вида голых особей противоположного пола, а женщины… Хотя… почему бы и нет? Я вроде не урод и в хорошей форме. Почему бы двадцатилетней девочке не заинтересоваться мной как мужчиной?

Мечтатель. Чертов мечтатель! Да кому я нужен такой — седой, битый жизнью? Синдром Мао, так я это называю. Говорят, его обкладывали четырнадцатилетними девочками, грели холодеющее старое тело. Чтобы он высасывал у девочек молодость и здоровье. Упырь.

Может, в этом что-то и есть. Ведь не зря же старые олигархи разводятся со своими женами, с которыми прошли огни и воды, и женятся на молодых девках. Может, подсознательно считают, что так продлят свою молодость? Впрочем, скорее всего, они идиоты.

— Оленька, прости за глупый вопрос: а куда мне делать свои делишки? Туалета-то нет! А выходить мне нельзя, не пускают!

— А в горшок! — мило улыбнулась Оленька. — Санитары потом вынесут! Пока нельзя, да. А газет и журналов я вам принесу! А может, книжку еще? Принести книжку? Я с собой на работу брала, на дежурство. Уже прочитала. «Трудно быть богом» называется.

— Если не трудно, принеси, — кивнул я, сдержав вздох. Ведь я знал эту книгу почти наизусть. Почитай, вырос на ней.

Увы, испохабили ее людишки. Фильм сделали по ней такой, что режиссеру хочется дать в морду. И немного его жаль. В страшном мире он жил, в ужасном мире — вокруг грязь, грязь, грязь… а в грязи копошатся люди-уроды. И только герой — постоянно пьяный, но хороший — возвышается над уродами весь такой в грязно-белом. Я не смог смотреть ЭТО. ЭТО оскорбление, извращение моего любимого романа.

Оленька сдержала слово. Принесла мне кучу газет — здоровенную стопу, из «Красного уголка», наверное. Что такое «Красный уголок»? Старшее поколение помнит. Это такая комната, где висели плакаты-призывы к наилучшему социалистическому труду и лежали пачки-подшивки идеологически выдержанных газет типа «Правды», «Труда», «Известий». Читать их можно было только на последней странице — только там могло проскочить что-то интересное. Да еще на первой — там печатали всяческие указы. В остальном — пропагандистские статьи, битва за урожай и репортажи с полей сражений с мировым капитализмом. Эти газеты, рупоры власти, использовались обычно совсем не по назначению. Например, у родителей в селе в деревянном сортире на гвоздике висела пачка нарезанных на четвертинки этих газет. Тогда как-то не задумывались о том, что в типографской краске содержится свинец, способный вызвать рак прямой кишки. Возможно, потому у нас и не было рака прямой кишки. А стоит о нем только задуматься…

Я почитал газеты, убеждаясь в том, что не ошибся и что не являюсь объектом тупого и дорогостоящего розыгрыша. Все верно — я в 1970 году, и сейчас третье июня. Начало лета. Из газет я почерпнул, что вся страна готовится к столетию рождения Ленина, а посему упорно трудится, дабы встретить… обеспечить… превзойти… и так далее. А больше в газетах по большому счету ничего и не было. Ну, вообще ничего! Даже удивительно, по контрасту с 2018 годом, когда любое новостное СМИ расскажет тебе о чем угодно, по крупинкам собирая новости со всего мира. Здесь этого не было совершенно. Суконный язык, суконные слова, фразы, предложения. Не СМИ, а всего лишь агитационный листок — вот что такое нынешняя газета.

М-да… отвык я уже от такого. Совсем отвык! Заново придется привыкать. «Здесь вам не тут, чтобы — вот!»

Закончил чтение газет поздней ночью. Больница уже спала, вокруг было тихо — и в гулких коридорах, и за окном, где днем шумели деревья, раскачиваемые ветром. Небеса вроде как грозились наслать дождь, а сейчас уже все стихло.

Я подошел к окну, уткнулся головой в стекло и стоял так минут десять, вглядываясь в темноту парка, будто пытаясь прозреть свое ближайшее будущее. И виделось оно мне не шибко хорошим. Да и с чего ему быть хорошим? Как мне, добивающему пятый десяток, заработать в этом чужом мне мире? Заработать и деньги, и социальный статус?

Пока что у меня не было ответа на этот непростой вопрос. Ну что я умею делать? Кроме как графоманить? Драться. Стрелять. Машину водить. Что еще? Ни-че-го! Мешки только если таскать. Но это все могут. И таскание мешков меня никак не прельщает.

Я не знаю точных мест, где закопаны клады. И даже если бы знал — куда с этим самым кладом пойду? Только если в милицию — сдавать. Хоть 25 процентов дадут. А если начну искать покупателей, меня или попытаются кинуть, или сдадут ментам. А скорее — и первое, и второе сразу. Я ж не наивный мальчик, знаю жизнь.

Тогда что мне остается? Единственный вариант — зацепиться за жизнь и делать то, что я делал на протяжении нескольких последних лет, — писать фантастику! Ей-ей, здешний народ еще слыхом не слыхивал о фэнтези! Если не считать Толкиена, конечно. Но я не знаю, кто-то уже его перевел на русский язык? Издали его в СССР? Сомневаюсь. Точно не помню, но впервые его издали у нас, по-моему, в девяностые… дай бог памяти. Но, может, и раньше. В семидесятые советские фантасты обычно писали или про космос, который бороздят корабли развитого коммунизма, либо про американских шпионов, строящих козни славным советским ученым. А вот сказок для взрослых не было! И если взять сюжет моих прежних книг, обработать его в рамках соцреализма и социалистической морали, можно стать настоящим советским писателем! А это и деньги, и статус, и бесплатная квартира, и оплаченный творческий отпуск в доме отдыха писателей. Это все, что нужно для безбедной жизни!

В 2018 году средний писатель зарабатывает меньше ассенизатора. И котируется примерно так же. Ничтожество. Графоман, который («сволочь какая!») хочет денег за свои измышления и не желает отдавать свои тексты бесплатно.

В советское время писатель — это Величина. Он обязательно состоит в Союзе писателей, и потому никто не может его законопатить на зону — за банальное тунеядство. Да, помню — в советское время была такая уголовная статья, и, если верно помню, судили по ней поэта Бродского. Которого, кстати, я не очень-то и люблю. Есенин — это да! Или Гумилев. А вот Бродский — не очень. Впрочем, это все вкусовщина… наверное. Если только король не голый… Но я вообще отличаюсь дурным вкусом. Например, не люблю Достоевского…

Улегшись спать, еще долго не мог заснуть. Может, потому, что выспался днем. А может, потому, что у меня уже давно график не такой, как у всех людей, — дома я вставал в десять-одиннадцать утра и ложился в три-четыре часа ночи. Ночью хорошо работается. Никто не мешает — не топает, не вопит, не требует странного. Пиши себе да пиши…

Еще бы платили побольше, а то совсем уж труба дело. Я-то еще как-то выживаю, потому что пишу неплохо, умею интересно писать. А вот коллеги с текстами послабее — те уже совсем в заднице. Неинтересны издательствам их книжки. Вернее, не издательству не интересны, а читателям. Не покупают. А раз книги не продаются — значит, издательству такие писатели не нужны. Закон рынка, однако…

Кстати, а может, уже и начать писать? А что — попросить бумагу, авторучку и писать себе потихоньку! Вот только беда — разучился я писать вручную. Совсем разучился. На компьютере печатал, и только так. Вот если бы на печатной машинке… Это не совсем то, но все-таки похоже.

Или надо тренироваться в написании авторучкой. Возьму какой-нибудь свой сериал, например про Найденыша, и попробую его повторить. А может, что-то другое напишу — сюжетов море! Тут ведь вот какая штука — если бы я помнил свои книги дословно… переписывал бы, как из файла, — тогда другое дело. А так получится, что я пишу книгу заново. И какой тогда смысл в тупом повторении сюжета? Даже хуже будет — стану вспоминать, что было написано в изданной книге, и заторможу написание. Нет уж… по-другому сделаю. Так сделаю, чтобы было идеологически выдержано в стиле соцреализма. Покажу разнузданный капитализм или средневековое зверство иного мира. И все будет отлично! Уверен — будет!

С тем я и уснул.

Спал я хорошо, спокойно. Ничего не снилось, и, когда утром меня разбудила Оленька, чтобы отправить на анализы, проснулся бодрым и здоровым, готовым к великим свершениям. Я умный, пока что здоровый и молодой телом — неужели, зная будущее, не смогу занять в этом мире достойное положение?!

С этими позитивными мыслями я отнес баночки с отвратительным содержимым туда, куда мне сказали отнести. Затем мной занялась не первой молодости дебелая женщина, безжалостно вонзившая в мой палец острую стальную занозу.

Вот чего я ненавидел всю свою жизнь — так эту пыточную процедуру! Ненавидел и боялся! Что дама и заметила, отпустив пару шуточек о здоровенных мужчинах, которые боятся крови.

Дура! Я не боюсь крови! И видел ее столько, сколько тебе и не снилось! Видел раздавленных гусеницами БМП людей в Афгане. Видел в Чечне литовскую снайпершу, кишки которой были разбросаны по кустам! Почему разбросаны? Да был у нас один… Гинеколог его кликуха. Выкупили его из зиндана за два комплекса ПВО «Стрела». Так вот он ненавидел этих снайперш, их называли «белые колготки», прямо-таки лютой ненавистью. Поймали одну «на горяченьком», так он ее подорвал, да так подорвал, что и вспоминать паскудно… Гинекологом его после того и прозвали.

Но никто его не осудил и никто не донес начальству. Она ведь как делала: подстрелит одного нашего не до смерти, а когда его начинают спасать — валит остальных, спасателей. Тактика такая… Ее спецназ взял, едва успели. Выследили. Жесткая телка была. Только материлась и проклинала перед смертью.

Флюорография — «не дышать!». Рентген не стали делать — а смысл какой? У меня что, сломано что-то? А вот флюорография обязательна — вдруг у меня туберкулез. Перезаражу всех на хрен.

Обратно меня вел санитар, Оленьки уже не было. Видать, сменилась со службы. Скорее всего, послезавтра появится.

Так что без лишних разговоров привели меня в мою комнату, где я и успокоился на кровати, вперив глаза в потолок и обдумывая дальнейшие шаги. С чем и задремал — такое интенсивное обдумывание ввергает в сон, особенно когда знаешь, что у тебя впереди полным-полно времени, которое нужно чем-то заполнить.

Два дня меня никто не беспокоил. Я спал, а когда надоедало — приседал, отжимался, сохраняя физическую форму. Меня не дергали, никуда не водили, только приносили еду да водили до туалета с моим здоровенным горшком, в который я делал свои делишки. Отвратительно, конечно, — эдакий младенец-переросток на горшке, но что поделаешь? Правила такие, и кто я такой, чтобы против них бунтовать? Да и не дадут мне бунтовать, быстро на место поставят! С такой-то бабищей-врачихой!

Жесткая бабка, да. Но она мне чем-то нравится. Люблю таких жестких, мужеподобных баб. Нет, не лесбиянок каких-нибудь, а баб «с яйцами», которые мужикам сто очков вперед дадут и не поморщатся. Верю, что всю войну в медсанбате прошла. Насмотрелась небось… Сколько ей тогда было? Если сейчас, в 1970-м, ей, к примеру, лет шестьдесят… то в 1941 году ей было… Тридцать один год?! В самом соку баба! Когда уже и не девочка, знает толк в сексе, не питает никаких иллюзий, но еще сохранила фигуру и находится в самом расцвете красоты. И тут… война! Фронт!

Кстати, она и сейчас сохранила следы былой красоты. Если одеть ее получше, сделать прическу не как у старой комиссарши — получится вполне симпатичная пожилая мадам!

Что это меня… разморило? Я что, геронтофилом стал, что ли? Она намного старше меня! А мне всегда нравились молоденькие девочки, а не пожилые метрессы.

Впрочем, сексуального интереса тут совсем никакого. Вообще нет. Просто интересный персонаж. Мне, писателю, всегда нравились странные типажи. Вот и эта женщина — я бы с ней с удовольствием пообщался, поговорил бы за жизнь. И юмор у нее смешной. Может, потому смешной, что солдатский? А я привык к такому юмору — соленому, хлесткому. Солдатскому.

Через два дня появилась Оленька. Она забрала у меня «Трудно быть богом» и принесла еще несколько книжек, хотя я и не просил. Принесла Джека Лондона, Казанцева. Оказалось, она довольно-таки романтична, любит фантастику и приключения. А книжки берет в библиотеке — в той самой, областной, что в здании кинотеатра «Ударник». И перечитала много, очень много книжек, что, честно говоря, меня порадовало — люблю начитанных девушек! Нет — просто так люблю, без всяких там сексуальных мечтаний. Но, если красивая девушка еще и начитанна… нет ей равных!

Кстати, очень даже отличается от моих современниц. Спросил ее, знает ли она о Рихарде Зорге? Тут же мне чуть ли не биографию разведчика выдала! А я ведь только перед тем, как попасть в этот переплет, отправлял документы на книги в издательство по адресу: Зорге, 1. Так вот, девица на почте меня три раза переспросила, как написать это слово: «Зорги? Зорьга? Зоргив?» Я не выдержал и спросил, знает ли она, кто такой Рихард Зорге. Девица не знала. Не знала и ее коллега. И только дама постарше, начальница, сказала, что слышала такое слово, но не помнит где. Мне стало даже немного досадно. Человек-то не рядовой! Не какой-нибудь голубок из попсы! Голубка они знают. А Зорге — нет. Увы…

Оказалось, что лет Оленьке не так уж и мало. Это выглядела она совсем юной — мордашка, как у школьницы-выпускницы, небольшой рост, аккуратная фигурка спортсменки. А на самом деле ей было уже — «уже», черт побери, кто бы говорил! — двадцать четыре года. В медицинском учатся долго, шесть лет. А потом — интернатура, пока не позволят работать самостоятельно. Оленька выбрала специализацию «психиатрия». Почему — сама не знала. Нравится ей это дело, вот и все. Да и свою руководительницу она знала еще с института, где та читала лекции по специальности. Вот и перетянула ее к себе в больницу.

А родом Оленька из райцентра Красный Кут — забытой богом дыры посреди заволжских степей. Отец ее давно умер — сердечный приступ, не спасли; мать — учительница русского языка. Кстати, моложе меня. И я мог бы быть отцом этой самой Оленьки, коленки которой сейчас разглядываю… Интересно, может ли это считаться педофилией? Глупости, конечно… лезет в голову всякая чушь!

Кстати, да — она занималась спортом. Легкой атлетикой. Оттуда и ее крепкая спортивная фигурка, так соблазнительно обтянутая халатиком.

Почему не замужем? А когда было невеститься? Учеба, практики… Ну да, встречалась с парнями… но до женитьбы дело не дошло. Но оно и понятно — из глухой провинции, без связей, без денег, без квартиры. Кроме мордашки и фигурки — ничего больше нет. В городе снимает комнату в трехкомнатной квартире у одной старушки — недорого, вот и живет. А на интернатуру только что вышла — учиться еще год, и только потом будет настоящим врачом.

Все-таки открытый народ в 1970 году. Вывалила Оленька мне всю свою подноготную, чуть ли не размер бюстгальтера указала. Впрочем, я и сам вижу, какой у нее размер. Нетрудно прикинуть — не первый год живу на белом свете.

Одно мне было непонятно — ее интерес ко мне. Зачем? Я не ее возраста, не ее круга общения. В принципе — у нее вообще не было никакого круга общения после того, как она перешла в интернатуру. Одногруппники все разбежались кто куда: в терапевты, в хирурги, там престижнее. Психиатры не очень-то в цене.

Хотя… как посмотреть. Выгодная должность для психиатра — где-нибудь в психдиспансере. Справки выдавать. За мзду. А потом удивляемся, когда какой-то придурок расстрелял соседей. Или подавил прохожих машиной. Справка-то куплена! Работа в психиатрической лечебнице только для энтузиастов.

Ну… это уже мои домыслы. Из моего времени. Как у них на самом деле, я не знаю. Спрашивать же об этом Оленьку как-то и неудобно. Потому я оставил это на потом.

Само собой, мы не сидели с ней непрерывно, весь день. Она уходила, делала свои дела, работала с другими больными. Но каждый раз возвращалась, и мы снова с ней говорили обо всем на свете. Удивительно, но девочка двадцати четырех лет и старый вояка-циник вдруг обнаружили родственность душ. Так бывает. Наверное.

Я попросил Олю принести мне общие тетрадки и авторучку, мол, возникло у меня вдруг желание кое-что написать. Она пообещала, даже не спросив, что именно я собираюсь писать. А я говорить не стал. Потом как-нибудь. И кстати, Оленька сообщила, что теперь постоянно будет работать только в день — раньше она подменяла врача, хотя по большому счету это запрещено. Нельзя интернов ставить в ночные дежурства. И вообще нельзя подпускать к больным с тем, чтобы интерны ставили диагнозы и лечили. Но, как всегда, врачей не хватает, и приходится идти на нарушения. Хотя тут, в психушке, это не так уж и важно. Не хирургия все-таки и не терапевты. Жизнь спасать не придется.

Так у нас и продолжалось с неделю — я читал книги и писал в тетрадку, сосредоточенно нарабатывая навыки ручного письма. Оля приходила в палату, рассказывала мне о своей жизни, я же… я слушал и думал о том, что очень хочется ее поцеловать. И при этом совершенно точно знал: как только я такое сделаю, тут же наша дружба и закончится. Не знаю, почему я так решил, но… вот знал, и все тут!

Похоже, что она воспринимала меня как некую бородатую подружку. Безопасного и незлобивого друга, от которого не нужно ждать ничего такого, чего ждешь от обычного мужчины. И я никак не мог понять — с чего это она решила, что я совершенно безопасен? Имеется в виду — в сексуальном плане. Ведь видела же — я вполне… хмм… работоспособен! Ну… когда меня докторша слегка помяла.

Кстати сказать, докторша тоже захаживала. Мельком оглядывала, задавала стандартные вопросы: не вспомнил ли я чего-то из прошлой жизни? И уходила, окинув меня внимательным строгим взглядом. Мол, врешь ты, и я это знаю, просто не хочу пока что тебя разоблачать.

В одно из своих посещений Оля сообщила мне, что приходили из милиции — по мою душу. Рассказывали, что я жестоко избил сокамерника и что меня надо за это судить. На что Зинаида Михайловна ответила, что они сами сплавили меня в психушку по причине того, что я совершенно неадекватен. Проще сказать — абсолютный псих. И глупо было бы ждать от психа нормального поведения. И по поводу покалеченного сокамерника высказалась: а кто видел, что пациент его калечил? Может, они сами задержанного набуздали, а теперь пытаются перевесить преступление с больной головы на здоровую! Знает она, как ведутся дела в этом РОВД! И не только в этом! Так что шли бы они…

В общем, ушли несолоно хлебавши. Я вообще-то их понимаю — сейчас начнется служебное расследование, могут полететь головы. А как было бы удобно — взять и повесить дело на психа! Просто замечательно все бы сложилось!

Да хрен им. Пусть выкручиваются, как хотят. Не фиг было совать этого ублюдка в мою камеру. Небось пачкать в других камерах не хотели. Камер-то вообще-то было более чем достаточно! Зачем было ко мне совать? Покошмарить, попрессовать? Скорее всего так. А значит — расплачивайтесь по счетам, идиоты! Перемудрили.

Через неделю, видимо, сочли, что я не очень опасен для окружающих, если не считать опасной мою графоманскую писанину, так что теперь я мог выходить в коридор, в столовую, посещать душ и туалет. И последнее было большим счастьем, которое может понять только человек, запертый в комнате и лишенный элементарных бытовых удобств (посидите-ка в комнате рядом с наполненным горшком! Пусть даже и накрытым крышкой). Я тут же сходил в душ и минут двадцать стоял под секущими тело струями горячей воды. Все-таки не зря у буйных психов есть процедура под названием «контрастный душ» — реально успокаивает.

Намытый, чистый, отправился в свою комнату и с большей энергией принялся описывать приключения своего героя в мире средневекового чистогана. Герой как раз поступил в отряд наемников, сбежав из дома, и готовился к будущим сражениям, усиленно овладевая искусством мечевого боя.

Народу должно понравиться! Из грязи да в князи — настоящий пролетарский сюжет!

И тут задумался… как бы не промахнуться. Вообще-то императоры в СССР как-то не в чести. Надо будет вывести империю настоящим адом для людей, а герой будет освободителем угнетенных и порабощенных. Социалистическую идею продвину — он же комсомолец, в конце-то концов! И пусть он станет не императором, а кем-то вроде президента — демократия и все такое прочее. Но только в конце серии. А пока трудностей ему подкину, пусть себе преодолевает. Предателей побольше — троцкисты, так сказать! Ну и «любофф» — как без «любофф»? Он же не гомосек какой-то, чтобы бродить по миру без женщин! «Первым делом, первым делом… революция! А гаремчик? А гаремчики — потом!» Нет, без гаремчика обойдемся. Это не для советского человека! Аморалка!

Любовный треугольник — это да. Без треугольника нет интриги. И пусть борются за своего любимого с оружием в руках. Пусть в него влюбится принцесса врага-императора. Пусть отдаст за него свою жизнь, спасая от подлого удара в спину со стороны жестокого отца. Оптимистическая трагедия, так сказать.

Книжки четыре или пять в серии — больше я не выдерживаю. Не могу. Тем, кто пишет серии по тридцать книжек, памятники надо ставить при жизни. Уже к пятой книжке начинаешь ненавидеть героев и хочешь их убить. А это неправильно! Герой должен жить! Главный герой. Могут умереть все вокруг, весь мир в труху! Но герой пускай живет.

Через десять дней после того, как я оказался в психушке, ко мне в палату (а я так и жил в ней один) пришла Зинаида Михайловна. Войдя, она поздоровалась, осмотрела меня сверху донизу, а я сидел за столом с авторучкой в руке, потом повернулась к двери, вынула из кармана связку ключей и, не торопясь, заперла замок.

Я слегка удивился, но ничего не сказал. А что тут скажешь? Вообще-то я тут не хозяин. Скорее наоборот — узник. Да, именно узник! Я арестант, которого поместили в психушку. И прав у меня столько же, сколько их есть у домашнего кота. Впрочем, у кота прав гораздо больше.

— Слушаю, моя дорогая Зинаида Михайловна! — как можно ласковее улыбнулся я. — Пришли сообщить, что выпускаете меня в мир? Снимаете с довольствия? Давно пора! Сколько я уже продуктов зря прожрал! И никакой помощи в строительстве коммунизма любимому государству!

— Все шутишь? — Зинаида Михайловна явно не была настроена на стеб, и я посерьезнел:

— Нет, я серьезно! Сколько я еще буду тут валяться? И кстати, вы мне что, справку дадите? Как это вообще будет выглядеть? Как мне паспорт получить?

— Справку? Справку… а какую тебе справку? Что ты здоров и придуриваешься? Водишь нас за нос?

Я едва не вздрогнул. Это как так? Чего это она? Хм… Оленька! Ах, вот в чем причина! Я-то думал, что она ходит ко мне, потому что я такой весь из себя красавец мужчина, настоящий мачо! А она выспрашивает все и потом передает начальнице. Ах ты ж…

Вообще-то я зря так возбудился. А чего ожидал? Что все будет вот так легко и просто? И правда, вдруг я американский шпион?! Весь такой в ранениях. Кто там у нас по всему миру, а конкретно во Вьетнаме воюет? То-то же… Наши люди не воюют, и ранений от пуль и осколков у них нет. По крайней мере — СТОЛЬКО ранений. До Афгана еще несколько лет… Ладно. Девочка просто работала.

— Объясните? — спросил я спокойно, стараясь не подпускать в голос больше ледка, чем нужно. И так его хватало для покрытия стен толстым слоем инея.

— А что там объяснять? С провалами в памяти так себя не ведут. Не пишут книжки. Не занимаются странными упражнениями… что-то вроде боя с тенью…

Это и был бой с тенью!

–…Не разговаривают так связно и логично. Ты что думаешь, ты у нас первый человек с провалами памяти? Видел других пациентов? Вот среди них десять процентов — с провалами памяти! Отделение у меня такое. Специализация такая. Повреждения мозга и как следствие — всяческие с этим связанные отклонения в психике. А ведь я еще и хирург, не забыл? Не забыл. Но я еще и невропатолог. Так уж сложилось. Так вот, нервные реакции у тебя, как у молодого. Ни запаздываний, ни каких-то отклонений. Ты абсолютно здоровый человек. Только вот зачем-то изображаешь из себя потерявшего память. И не хочешь рассказать, как ты очутился ночью на дороге между Саратовом и Усть-Курдюмом.

— Да не знаю я, как там оказался, черт подери! — неожиданно для себя взорвался я. — Для меня самого это загадка! Если бы я знал, сидел бы я здесь, черт вас всех возьми?!

— То есть, — медленно и вдумчиво начала Зинаида Михайловна, — если бы ты знал, как оказался на той дороге, то немедленно нашел бы способ отсюда уйти? Без документов? В одних тапках?

Я посмотрел на нее и ничего не сказал. Ну что я скажу? Если бы был уверен, что там, на дороге, есть какой-то портал, соединяющий мой мир и этот, я бы обязательно сбежал? Ясное дело, сбежал бы! И вернулся бы домой! Меня дома все устраивало.

Почему я применил словосочетание «мой мир»? Да потому что перемещаться во времени нельзя. Глупости это все — с путешествиями во времени! А вот переместиться в параллельный мир, в котором время течет медленнее и который в точности копирует мой мир, — это запросто. Потому что параллельных миров, как говорят маститые ученые, бесчисленное множество. И возможно, все они повторяют друг друга. И эта теория полностью укладывается в другую теорию, по которой путешествовать во времени нельзя, так как ты рискуешь изменить свой мир (вспомним «Эффект бабочки») и создать парадокс.

Известнейший из парадоксов путешествий во времени — это убийство собственного дедушки (никогда не понимал этого зверства, ну да ладно!). Убил дедушку до того, как он зачал твоего родителя, и, значит, ты не родился. А раз не родился, то не мог вернуться в прошлое и убить своего дедушку.

А вот если миры параллельны и отличаются лишь течением времени… тогда все нормально. Я в мире, в котором сейчас 1970 год. И в котором я появлюсь на свет в ноябре, как и положено здешнему мне. И убей я отца до моего зачатия — ничего этим не изменю. В моем мире не изменю! Только в этом.

— Зинаида Михайловна, что вы от меня хотите услышать?

— Правду, что же еще-то? — делано удивилась женщина, и ее голубые глаза блеснули. — Я вранье чую за километр! Доказать не могу, да. Но чувствую, что ты врешь. Итак… как ты оказался на дороге?

— Не знаю, — хмыкнул я и скривился, как от зубной боли. — Зинаида Михайловна, а если я расскажу вам правду, вы не всадите мне добрую порцию каких-нибудь ваших злых снадобий? Ну вот решите сейчас, что я спятил, и заколете меня уколами! Или лоботомию сделаете, как в «Полете над гнездом кукушки»! И превращусь я в овощ! Нет?

— Где? Что ты сказал? Что за полет?

Я едва не выругался. Черт! Прокололся! Анахронизм! Когда создали этот фильм с Джеком Николсоном?! В семидесятые?! Восьмидесятые?! Когда?!

— Не важно, какой полет… — вздохнул я, пожал плечами и… — Началось все с того, что некий мажорчик подрезал мою машину на «Мерседесе»…

_***

— Зинаида Михалн… нехорошо как-то! — Оля беспомощно посмотрела на свою руководительницу и пожала плечами. — Это что получается, я шпионка?

— Дурочка ты! — Женщина усмехнулась, укоризненно помотала головой. — Ты же не в тылу врага! Ты работаешь с пациентом и в непринужденной обстановке пытаешься разобраться в его психике. Если он болен, ты наметишь путь, по которому пойдешь в лечении. Если он преступник, скрывается от закона, ты тоже поможешь. Да, да, поможешь! Ему, а может, и людям! Вдруг он маньяк?! Убийца?! Ну что ты так вытаращилась? Я что тебя, спать с ним заставляю? Хотя и в этом ничего такого нет. Если поможет делу, конечно! Кстати, он на тебя запал — видела, как реагирует?

— А зачем вы его… хм… — Оля запнулась, замолчала, но женщина поняла.

— Зачем за гениталии схватила? Ну, во-первых, как хирург я определяю, все ли с ним в порядке — физически. Во-вторых, и самое главное, — мне была интересна его реакция на неожиданный раздражитель. Ты никогда не замечала, как психически больные люди с провалами памяти реагируют на странное? На то, чего не ожидают? Кто-то вздрагивает, будто хочет спрятаться, кто-то застывает в ступоре, кто-то сразу проявляет агрессию. Этот даже не вздрогнул, будто готов ко всему. А еще — посмотрел на тебя, на грудь, на коленки — будто это не я, а ты держишь его за причиндалы. И… возбудился. И поставлю рубль против сотни, что не я была в его радужных мечтах. Кстати, а мужик-то хоть куда! Жизнь его потрепала, это видно, но развит великолепно! Форму поддерживает, и реакция — как у спортсмена! Олимпийского чемпиона! Странный парень… Так что говоришь, руками и ногами машет?

— Да-а! И странно так, интересно! Я в дырочку подглядывала… — Оля слегка сконфузилась и порозовела. — Разделся до трусов и давай махать руками и ногами, будто кого-то невидимого бьет! Может, он и правда бьет? Ну-у… видит врага? Галлюцинации?

— Это бой с тенью называется. Боксеры так тренируются, — улыбнулась Зинаида Михайловна. — А он кулаками машет?

— И кулаками, и ногами бьет. Руками так… странно машет. Я вот представила, если он двинет своей ручищей… костей ведь не соберешь!

— Вот как? Боишься? Кажется, что он тебя сейчас ударит?

— Хм… совсем нет… он добрый. Добрый и смешной! Шутит все… и да, я ему нравлюсь. Точно, нравлюсь, я чувствую. Но он опасается меня.

— Чего опасается? Того, что ты из администрации больницы?

— Нет. Считает себя совсем стариком, и… ну как бывает вот… я ведь выгляжу совсем молоденькой. Совсем девчонка. Ну вот он и думает, что я ему в дочки гожусь, и стесняется. Но при этом меня… хм… хочет. — Оля поджала губы, опустила глаза.

— А ты? Тебе он нравится?

— Нравится! Он сильный такой! И рядом с ним… спокойно. Знаешь, что он не предаст, не бросит, заступится! И наплевать ему на всех — он сделает так, как должен! Я залезла в его записи, пока он ходил в душ, почитала… знаете, как здорово! Никто так больше не пишет! Почерк, правда, ужасный, еле разобрала, но то, что прочитала, меня просто поразило! Он писатель! Он настоящий писатель, уверена! А его спросила — говорит, не помню. Вот захотелось писать, и пишу! Нет, все-таки нехорошо это! Он ко мне с доверием! С дружбой! А я подглядываю, подслушиваю и доношу!

— Но ты ведь только мне рассказываешь? Больше никому?

— Только вам…

— Ну и вот… я же лечащий врач. И ты его врач. И ты следишь за тем, чтобы он чего-нибудь не натворил. И теперь мы знаем, чего от него ждать. И чего не ждать. Думаешь, он не опасен?

Девушка задумалась, помолчала минуту, подняла глаза на свою начальницу:

— Он опасен. Для врагов. И, наверное, более опасного человека я не встречала! Он ходит, как кот. Огромный такой кот… тигр! Вроде ласковый, мурлычет, улыбается, но клыки… в палец длиной! Не стоит его иметь своим врагом! Разорвет!

— Хм… какие тонкие, эпичные определения! Да ты сама писательница, милочка… Да ладно, я понимаю… мужчина он видный. Он бывал в переделках, видел смерть — это накладывает на мужчин отпечаток. Они становятся другими. Не хорошими, не плохими — другими. Это надо чувствовать. Я насмотрелась такого на войне… Ну ты как думаешь, он нормален?

— Нормальнее всех нас! — с жаром воскликнула девушка и покраснела.

Зинаида Михайловна бросила на нее взгляд и невольно вздохнула. Когда она разучилась краснеть, как эта девчонка? Когда вышла замуж? Или когда первый раз переспала с другим мужчиной, не мужем? А может, она вообще не умела краснеть? Теперь уж и не помнит… давно это было. Тысячу лет назад! Она уже давно кажется себе таким мамонтом, динозавром, такой древней развалиной, что такие вот девчонки не вызывают никакого чувства, кроме желания высморкать им нос и усадить на горшок. А ведь ей самой было столько же лет, когда она отправилась на фронт! Когда делала операции, падая от усталости. Однажды даже в обморок упала возле операционного стола и потом спала в углу медицинского шатра, прямо на брошенной на землю плащ-палатке. Через нее перешагивали, рядом кричали, стонали, но она ничего не слышала, провалившись в сон, как в темный колодец. Ей тогда было двадцать четыре года! Как этой дурочке, влюбленной в пациента. Влюбленной, точно! Зинаида Михайловна видела это так ясно, как если бы на лбу Оленьки было написано: «Я люблю Мишу!» Дурочка она, Оленька… мутный он, Миша. Свяжется с ним — хлебнет горя. Не тот он человек, чтобы связать с ним свою жизнь. Хотя… будь она, Зинаида Михайловна, помоложе… хотя бы десяток лет скинуть! И… вцепилась бы в мужика и не отпустила. И правда, веет от него надежностью, силой… не показушной, не пижонской, а просто мужской силой, когда и врагу башку разобьет, и проблемы твои решит.

И смотри-ка что… книжку пишет! Писатель! А по нему и не скажешь… вон какой мордоворот! Вояка или спортсмен. Или спортсмен-вояка. Но то, что он никакой не больной, потерявший память, — это рупь за сто. И Оленька утвердила в этом диагнозе. Симулянт! Самый настоящий симулянт.

Вот только зачем это ему нужно? Кто он? Есть только один способ узнать, так ли это. Но захочет ли он?

_***

— Этого не может быть! — Пальцы Зинаиды Михайловны, выслушавшей мой рассказ, теребили пуговицу халата так, будто она собиралась ее оторвать. — Это противоречит материалистическому учению! Я не верю! Бога нет! Переселения душ нет! А значит… значит, ты все придумал. Ты же писатель, так? Фантаст? Так что ты можешь придумать что угодно! Вот и придумал! Решил бабушку развеселить!

— Какая вы мне, к черту, бабушка? Мне сорок восемь лет! А вам пятьдесят, не больше! И если вас хорошенько одеть, подкрасить, сделать прическу — вы еще хоть куда красотка! Просто сделали из себя серую мышь. Табачищем от вас прет — аж тошнит! Волосы когда стригли у хорошего парикмахера? Изображаете из себя старую комсомолку! У вас глаза синие, очень красивые. Зачем такие уродливые очки?! И руки… пальцы тонкие, как у пианистки… Бесформенная одежда, ни грамма косметики — вот и получилось светило медицины, бесполое существо! Простите… не люблю, когда женщины себя портят. Ведь и стареть можно красиво!

— Это у вас так считают? В вашем мире? — Голос женщины слегка сел, было видно, что она с трудом выталкивает слова. — А для кого мне наряжаться? Мужа нет. Детей нет. Студенты только. После ранения, когда медсанбат разбомбили… я не могу иметь детей. Осколок в живот. А значит, и мужа у меня нет. Дура, не завела ребенка, пока была молода, а потом… потом — все! Не знаю, зачем я тебе это рассказываю… чушь! Все — чушь!

Женщина порывисто встала с табурета, привинченного к полу, заходила по комнате из угла в угол. Волосы ее растрепались, глаза горели, и я вдруг увидел ее другой — увидел ту молодую Зиночку, ровесницу Оли. Пухлогубую, глазастую, стройную, немного нервную, энергичную особу, которая знает себе цену и готова стребовать ее с этого мира. Она и сейчас стройная, глазастая, пухлогубая. Но другая. Как другой становится ветка дерева, прошедшая через пламя костра. Головешка. Обугленная, обожженная головешка.

— Вот что, Миша… ты позволишь себя загипнотизировать? Я введу тебя в гипнотический транс и… поговорю с тобой. Если все так, как ты говоришь… то… хм… в общем, ты позволишь?

Я задумался. Терпеть не могу, когда кто-то копается в моей башке. Без моего ведома. Так-то баба вроде нормальная, не паскуда какая-нибудь… но кто знает? Оленька вон — милое существо, эдакий эльфенок, и что? Шпионила! А эта запишет мне что-нибудь на подкорке, и буду я потом мечтать о посещении «Голубой устрицы»! Оно мне надо?

Да ладно… это все стеб. Давным-давно известно, что никаким гипнозом нельзя заставить человека сделать то, чего он не хочет делать. То, что противоречит его морали. Например, если приказать загипнотизированной женщине совершить какие-нибудь сексуальные действия, внушать, что она хочет заняться сексом с чужаком, а это противоречит ее морали, — она просто проснется. Не станет делать ничего такого.

В детстве я прочитал две очень интересные книжки, издания то ли 60-х годов, то ли 50-х, сейчас уже не помню. Дома у нас откуда-то взялись. Одна называлась «От магов древности до иллюзионистов наших дней», вторая — «Таинственные явления в человеческой психике». Так вот, там очень четко был описан гипноз — что он может делать, а чего не может. Потому, в общем-то, я был уверен, что ничего такого жуткого докторша со мной сотворить не сможет. Тем более что я никогда не слышал о женщинах-гипнотизершах, способных творить всякую такую гадость. Цыганки, обманывающие с помощью гипноза, — таких сколько угодно. Но чтобы гипнозом можно было заставить совершать что-то непотребное — это чушь и бред, страшилки, распускаемые досужими болтунами.

Совсем не в том дело. Не хочется позволять копаться в голове, как не хотелось бы пускать чужака копаться в моем рабочем столе. Ну… ни к чему это! Интимное!

С другой стороны, я понимаю: если сейчас докажу этой женщине, что не обманывал ее, когда рассказывал о себе, то, возможно, обрету в ее лице мощную поддержку. А поддержка мне очень, очень нужна! Чтобы начать зарабатывать писательством, требуется время. А ведь где-то мне надо жить? И самое главное — на что мне жить?

— Хорошо. Я согласен! Только не знаю, поддаюсь ли гипнозу, — сказал я, поудобнее усаживаясь на кровати.

— Сейчас вот и проверим! — кивнула Зинаида Михайловна и достала из кармана халата блестящий шарик, вроде как от шарикоподшипника. Шарик был просверлен насквозь и надет на белую, вероятно, серебряную цепочку.

— Сейчас я буду качать у тебя перед глазами этот шарик, а ты внимательно следи за ним взглядом. Не отводи взгляда. Ни о чем не думай. Смотри на него… смотри… руки теплеют… ноги теплеют… тебе хочется спать… ты засыпаешь… засыпаешь…

_***

Мужчина сидел спокойно, прикрыв глаза, опустив руки на кровать по бокам от себя, и будто бы спал. Зинаида Михайловна улыбнулась уголком рта — все сильные, крупные мужчины мнят себя такими же сильными духом. Они почему-то считают, что загипнотизировать такого богатыря трудно — ведь у него мышцы! Бицепсы! Трицепсы! А на самом деле чем больше они сопротивляются гипнозу, тем быстрее входят в транс. Хотя есть и исключения.

Но сейчас не тот случай. Сейчас — все как надо. Теперь можно будет все и узнать. Вполне вероятно, что этот парень психически болен. Бритва Оккама. Отрезай все лишнее! Не множь сущее без необходимости! Не объясняй объяснимое сложными придумками! Если ты видишь в три часа ночи голого мужика на трассе, ведущей из Саратова в деревню Усть-Курдюм, предполагай, что он спятил или сильно пьян. Но не стоит предполагать, что он прилетел из параллельного мира, где время течет быстрее.

— Как твое имя?

— Михаил.

Точнее надо задавать вопросы, одернула себя Зинаида Михайловна. Ведь сейчас его тоже зовут Михаилом!

— Как тебя назвали родители?

— Мишей.

Она довольно улыбнулась. Фактически парень выбрал из перечня имен то имя, которое ему дали родители. Хорошо сработало. Так, как она и рассчитывала.

— Твое отчество? — она задала следующий вопрос, уже зная ответ.

— Семенович.

— Твоя фамилия? — Это уже очень важно! Вот теперь!

— Карпов.

— Где ты живешь? Адрес прописки.

— Саратов, улица Куленкова, дом тридцать один, квартира десять.

— А где живешь?

— Садовое товарищество «Сосенки», улица Мраморная, триста сорок два.

— Где работаешь?

— Нигде. Дома. Везде.

— Кем работаешь?

— Писатель-фантаст.

Зинаида Михайловна выдохнула, подошла к Михаилу, подняла ему веко. Мужчина сидел не шелохнувшись и на ее действия не реагировал. Он в трансе! Точно, в трансе! Не притворяется!

— Какой сейчас год в твоем мире?

— Две тысячи восемнадцатый.

Сорок восемь лет спустя! О боже… сорок восемь лет! Он и правда оттуда! Что у него можно спросить, пока не вышел из транса? Что? Про космос? Про коммунизм — построили или нет? Глупо как! Вот сидит кладезь знаний за почти пятьдесят лет будущей жизни, а она не знает, о чем его спросить! Ладно, время еще будет, расспросит! А пока что только о том, что важно, — надо проверить его рассказ.

— Как ты здесь оказался? — Глупый вопрос! И сейчас будет такой же глупый ответ. Он же сказал, что не знает. Но вдруг? Вдруг у него есть машина времени?!

— Не знаю.

— Ты попадал в аварию на Усть-Курдюмской трассе?

— Да.

— Ты помнишь все, что происходило за эти сорок восемь лет жизни, начиная с тысяча девятьсот семидесятого года и до две тысячи восемнадцатого?

— Нет.

Глупый вопрос. Конечно, он не все помнит! Если бы у него была фотографическая память, тогда бы помнил. А так… обычные люди что запоминают? Да ничего, по большому счету! Кое-что помнят, кое-что из того, что прочитали, видели по телевизору, слышали по радио. А остальное благополучно забывают, все, что не относится к их жизни. Вероятно, природа сделала это нарочно: как только мозг переполняется знаниями, лишние, неиспользуемые, тут же летят в помойку. Человек вульгарно забывает ненужное.

Но да ладно. Следует спросить кое-что попроще. Например, как он относится к Оленьке. И… к ее начальнице. Что собирается делать в этом мире. Как думает жить. Хоть на это он как раз и не ответит. Слишком сложно. А вот про Оленьку — в самый раз. И еще можно кое-что сделать, прежде чем он проснется. Ну… по крайней мере попробовать сделать. Хуже-то не будет!

— Как ты относишься к Оленьке?

— Я ее хочу. Я на нее сердит.

Ха-ха! Кто бы мог подумать, правда?! Хочет он ее! Глупо было бы, если бы не хотел. А вот почему ты сердит…

— Почему ты на нее сердишься?

— Она шпионила за мной.

И тоже предсказуемо. Парень-то не дурак. Вычислил.

— Как ты относишься ко мне?

— Мне вас жалко.

Ишь ты, черт! Жалко ему! А она-то, она! Язык распустила! Но теперь чего уж… приказать ему забыть? Можно и так. Но зачем?

— Даю тебе задание: ты должен вспомнить все, что слышал, читал, все, что видели твои глаза, слышали твои уши. Ты должен вспомнить все имена, все цифры, что когда-то видел и слышал. Ты должен помнить их четко и ясно, будто прочитал, увидел и услышал только секунду назад. Сейчас я произнесу «раз, два, три», и на счет «три» ты проснешься — отдохнувшим, как после долгого сна. И после пробуждения ты вспомнишь все, что когда-то читал, слышал, знал. Итак, начинаю отсчет. Раз! Два! Три! Просыпаемся!

Мужчина вздохнул, открыл глаза, улыбнулся, увидев Зинаиду Михайловну. А потом весело бросил:

— Ну что, не вышло у вас меня загипнотизировать, правда ведь?

— Кое-что вышло, — улыбнулась врач и ровным голосом попросила: — Прочти мне поэму «Евгений Онегин». С самого начала!

Мужчина кашлянул, недоверчиво помотал головой и начал читать — вначале хрипло, надтреснутым, как от волнения, голосом, потом все тверже и тверже. Лицо его выражало изумление и даже протест — как это так? Как он так может?!

— О господи! — сказал Михаил, прекратив декламировать стихи. — Я в последний раз читал это в школе, да и то не запомнил! Что вы сделали?! Это ведь вы сделали, так?!

— Так, — Зинаида Михайловна удовлетворенно кивнула. — Я хорошо владею гипнозом и постаралась сделать так, чтобы ты мог вспомнить все, что хочешь. Насколько получится, конечно. Что-то ты помнишь лучше, что-то хуже. А кое-что — будто только что прочитал. Почему так происходит, я пока не знаю. Впрочем, сомневаюсь, что узнаю когда-нибудь. Мозг штука темная…

— И исследованию не подлежит, — закончил за Зинаиду Михайловну Михаил, задумчиво потирая лоб.

— Как это — не подлежит? — подняла брови женщина. — Я именно тем и занимаюсь, что изучаю мозг. Исследую его.

— Не обращайте внимания! — вздохнул Михаил. — Это такая… хм… присказка. Мем. Тьфу! Опять анахронизм! Трудно сосредоточиться на этом времени. Я все еще там, в будущем! В нашем будущем. Кстати, посмотрел по газетам — этот мир никак не отличается от нашего. Совсем не отличается! Хотя… по большому счету я его и не видел. Только из окна палаты психиатрической лечебницы.

— Увидишь! — уверенно заявила Зинаида Михайловна и, посмотрев в глаза пациенту, тихо спросила: — Коммунизм построили?

Михаил как-то сразу замолчал, затих, будто угас, и, подняв на нее тяжелый, грустный взгляд, ответил:

— А вы разве не расспросили меня, когда я был в гипнозе? Разве не знаете?

— Нет. Глубокий гипноз держится недолго, и я не сочла необходимым расспрашивать тебя о таких вещах, о которых ты и так мне расскажешь, бодрствуя. Я лишь узнала о ключевых, узловых точках, определяя, лжешь ты или нет, является ли твой рассказ результатом патологических изменений в твоем мозгу. Я знаю теперь твое имя, твой адрес, кое-что из твоей жизни. Больше ничего не спрашивала, мне нужно было еще дать посыл твоему мозгу — «упорядочить воспоминания». Больше ни на что не хватило. Итак, построили коммунизм? Как живет страна в будущем? Станции на Луне поставили? На Марсе? Что в мире делается?

— Нет коммунизма, — голос Михаила был глухим, как из бочки. — И страны нет такой — СССР. Растащили ее… мрази. Ради своих карманов, ради власти, растащили подлецы. Партия превратилась в сборище старых маразматиков и агентов влияния забугорных разведок. Развалили армию, развалили КГБ, развалили и растащили все, что могли растащить! Республики отсоединились и теперь сами по себе. Некоторые превратились во врагов — Прибалтика, Украина. Идет война на Украине. Там власть захватили бывшие бандеровцы, фашисты, которые делают все, чтобы нагадить русским, России. Донецк и Луганск подняли восстание и сопротивляются власти хунты. Россия им помогает. США помогает Украине, натравливая Украину на Россию, финансируя терроризм и террористов. Долго рассказывать, очень долго. Это разговор не одного часа. И даже не одного дня…

Молчание. Зинаида Михайловна смотрит на Михаила с недоверием и даже неприязнью, и он не выдерживает:

— Ну что вы на меня так смотрите? Думаете, сумасшедший? Придумал? Ведь не придумал же! Спасибо вам — я могу все рассказать едва ли не по часам, как все было. И кто это все сделал. Десятого ноября 1982 года умрет Брежнев, и все понесется под гору. Потом будет Андропов. Он тоже скоро умрет. За ним будет Черненко. За Черненко — Горбачев. Вот этот настоящий подлец. Негодяй. Агент влияния. Он натворит такого, что вам и не снилось! Он отдаст врагам все страны Варшавского договора. Мы уйдем из Германии, не получив за это ни ломаного гроша. И Штаты сразу начнут подкрадываться к нам со всех сторон, обставляя наши границы военными базами и ракетными комплексами. Но они боятся — у нас самое сильное оружие в мире! У нас такое оружие, что за океаном они не отсидятся! Страна, Россия, сейчас очень сильна. Слава богу, у нас теперь такой президент, что его боится и уважает весь мир. Если бы не он… в общем, и России бы не было. Что еще вам рассказать? О том, как при Брежневе введут войска в Афганистан? И как там останутся пятнадцать тысяч жизней наших парней! И сколько их вернется больными, калеками — физически и психически! И сколько денег стоило это безумие! Я был там в восемьдесят восьмом году и до выхода — в восемьдесят девятом. Я выходил с последними советскими частями. А может, рассказать, как Чечня решила стать самостоятельной? Как убивали, резали русских — прямо в домах, их же дорогие соседи? Убивали дома, убивали по дороге, беженцев, когда они пытались уйти в Россию. И что творилось потом… когда, преданные своими командирами, мы были расстреляны, растерзаны чеченскими боевиками! Как боевики брали заложников, как убивали детей, как захватывали театр в самой Москве! Как подрывали дома и станции метро! Я был там. Я все это видел. И лучше бы я этого не видел никогда…

Конец ознакомительного фрагмента.