Невинный семейный бизнес. Мелодрама с острыми краями

Евгения Палехова

Это история о том, как легко можно обзавестись капиталом, если: а) ты этого очень сильно хочешь; б) ты изобретателен, артистичен и психологически мобилен; в) у тебя такой особенный папа! Андрей попадает в непростительно опасную ситуацию. Алексей Давыдович, пытаясь помочь сыну, встречает Ростислава Фёдоровича, старого друга и злейшего врага. И теперь все помыслы Алексея Давыдовича направлены на то, чтобы внести в жизнь Ростислава Фёдоровича все последствия ядерного взрыва. Книга содержит нецензурную брань.

Глава вторая

СЕЙЧАС

Не то чтобы ранним, но всё же утром на кухне бывшей коммунальной, а нынче полуартистической (ибо кто есть мошенники, если не артисты?) квартиры Алексей Давыдович в бархатной куртке чувствовал себя барином.

Андрей, на плечи которого легли вся тяжесть и прелесть переезда и обустройства нового жилья, придерживался иного мнения, отца, как всегда, не интересовавшего. И всё же Андрей, накрывая на стол, искоса поглядывал на отца, в глупой надежде, что Алексей Давыдович заметит его взгляды и желание вступить в утреннюю разминочную перепалку. Но Алексею Давыдовичу было наплевать, тем более что он прекрасно знал: сын считает привязанность отца к таким вещам, как домашняя бархатная куртка, анахронизмом, в чём отчасти таился намёк и на саму персону Алексея Давыдовича.

Андрей, который всю свою сознательную и бессознательную жизнь жил с отцом, привык к определённого рода зарядке: Алексей Давидович никогда не оставлял мозг сына в покое.

— Просто хочу проверить, есть ли он у тебя, — говорил он после особенно колкой, заковыристой фразы, приводившей Андрея, как правило, в состояние, близкое к истерике. С годами фраза изменилась на «я должен быть уверен, что он у тебя не размяк».

Сколько себя помнил, Андрей был постоянно чем-то занят. Если он не мыл полы, значит, красил их. Если не клеил обои, значит, до одури спорил с продавцом в магазине, настаивая на том, чтобы его отвели на склад, где непременно должны отыскаться шелковые, красные с белым, которые хотел папа. Когда Андрей не изображал нужного папе персонажа в компании людей, указанных папой же, — он играл в домохозяйку с сильными мускулистыми руками.

Сейчас Андрей сервировал завтрак для папы, а сам боковым зрением оглядывал кухню и отмечал для себя, что сегодня нужно сделать: посуду купить, — знаем, где и какую, холодильник поменять, — знаем, куда позвонить и куда поставить, и обед — главное обед! Папа считал, что классический приём пищи в два часа пополудни продлевает жизнь. Андрей был мастером на все руки благодаря тому, что его папа был исключительным мастером только в одном — он умел дрессировать детей.

— Как говорят французы, ищите женщину, — наконец изрёк Алексей Давыдович.

— А мы кому женщину искать будем — тебе или мне? — молниеносно отреагировал Андрей, которому уже минут десять как было скучно. — Если мне, то давай шатенку, такую, знаешь, жгучую и с родинкой вот здесь.

Он с готовностью принялся раздеваться, чтобы показать, где именно должна быть родинка у волшебной шатенки.

Алексей Давыдович недовольно поморщился.

— Ты столь же примитивен, сколь и…

— Туп! — радостно закончил фразу Андрей. — Знаем, слышали. Так чего мы ищем, папа?

Алексей Давыдович посмотрел в окно и улыбнулся, что, конечно, никак не могло удовлетворить любопытства Андрея.

— Какого девайса не хватает твоей гениальной разводке, простоты и глубины которой мы с Болдиным не в состоянии оценить, — Андрей торопился выговорить всю фразу целиком, поскольку перебить его могли в любой момент, — и не столько потому, что тупы и примитивны, — да, Болдин? — а скорее потому, что папаша наш до жути скупердяй!

Закончив фразу без помех, он в радостном ожидании уставился на отца. По его мнению, получилось лихо.

— Не скупердяй ваш папаша, — легко ответил Алексей Давыдович. — Просто всему своё время. Сына, ну дай насладиться замыслом! — широко улыбнулся он. — Это же так увлекательно — наблюдать за тем, как у отпрыска мозг ворочается в безуспешных попытках понять ход моих мыслей!

Андрей в сердцах вывалил всю банку корма Болдину в миску.

— Ешь, мой славный молчаливый друг, ешь. И херня, что папа притащил нас в коммуналку, где трубы ревут по ночам голосом Мерлина Менсона! И, конечно же, херня, что мы сидим взаперти, выходя пописать только под покровом тьмы! И однозначная херня то, что мы с тобой — марионетки в его жилистых старых руках.

Андрей закончил свою полную горечи и обиды речь и скосил глаза на отца, который внимательно просматривал газету.

— Во-первых, взаперти сидишь только ты, — сказал тот, не отрываясь от газеты. — Это же не Болдин облажался с силиконовой дивой и её ухажёром. Во-вторых, руки у меня, может быть, и старые, но никак не жилистые. Я же не грузчик, в самом деле! А в третьих, коммуналка нам просто нужна — прими это, сына, как факт.

Алексей Давыдович отложил газету и посмотрел на Андрея.

— Может быть, выпущу тебя сегодня. На всякий случай потрудись к вечеру привести себя в такой же вид, в каком ты явился пред ясные очи своей… — он пытался вспомнить имя. — Клотильды? Кончитты? Изольды?.. — варианты иссякли, и Алексей Давыдович с жалобным видом посмотрел на сына.

Андрей решил с достоинством перенести это унижение: он молча убрал чашку отца в раковину и так же молча покинул кухню.

— Вивиан! — донеслось из коридора.

— Отчего же сразу не Мессалина? — усмехнулся себе под нос Алексей Давыдович.

Андрей этого не слышал, но догадаться было нетрудно: у отца для всех женщин мира было только два статуса, они же заменяли имена, — Мессалина и ласточка.

Андрей вошёл в свою комнату и упал на огромный широкий матрас. Ремонтом эту комнату обделяли долго, и Андрей не собирался нарушать эту вековую традицию, но для себя всё же кое-что успел сделать. Матрас — подчеркнём! — был шикарный, ортопедический, оснащённый, по словам продавца, ещё какой-то штукой, настолько хитрой, что Андрей не запомнил. Бельё тоже было выше всяких похвал. Впрочем, это только Андрей так думал. Папа же был убеждён, что именно бельё мальчик выбрать не в состоянии. На стену Андрей повесил огромный телевизор, который, по его мнению, вполне заменил обои. В общем и целом комната была пригодна для комфортного времяпровождения. Так же думал и Болдин, который ночевал ночью и почивал днем только здесь.

Алексей Давыдович стоял в дверях комнаты сына и обозревал пространство. Он был задет и даже обижен. Андрей же одной рукой что-то лихо печатал на ноутбуке, лежавшем у него на коленях, второй — гладил Болдина, разлёгшегося рядом на подушке, одним глазом смотрел в телевизор, вторым — в монитор.

— Так, значит, да? Мы тут новости на большом экране смотрим, а отец должен газеты покупать, чтобы знать, что в мире происходит?

Андрей усмехнулся, не отрываясь от монитора.

— Если папа хочет телевизор, папа должен это сказать. Тогда сын закажет бесовскую машинку, и её доставят через два часа. А поскольку папа не озвучил желание, сын, который не умеет читать мысли, ничего и не сделал.

Он наконец поднял голову и посмотрел на отца с улыбкой.

— Сынок, а догадаться? — скорбно поджал губы Алексей Давыдович.

— А не пилить меня? — весело парировал Андрей.

Алексей Давыдович посмотрел на экран телевизора.

— Что обещают?

Андрей закончил печатать, отложил ноутбук и с удовольствием потянулся.

— Конец света обещают.

— Вот как! И когда?

— А всегда! Пап, ты же знаешь людей как никто! Люди любят катастрофы, им нравится жить в ожидании вселенского потопа. Это их заводит и толкает на безумные поступки.

Алексей Давыдович отрешённо качнул головой, что у него было признаком задумчивости, обещающей головную боль потенциальным жертвам.

— Да-да. — Он посмотрел на Андрея и повторил вопрос: — Так когда, говоришь, ближайший конец света?

— Если верить Скаллиону… — Андрей глянул в ноутбук.

— А кто это? — ревниво спросил отец.

— А какая разница? — коротко хохотнул Андрей.

— Большая, — резонно заметил Алексей Давыдович и с достоинством подчеркнул: — Мне не всё равно, кому верить!

Андрей наслаждался, глядя на папину игру.

— Да ты вообще веришь только двум людям на этой обречённой планете: Бенджамину Франклину и королеве Елизавете Второй.

— Это единственные люди, за которыми стоит эмитет национальных банков, сынок! — явно не в первый раз принялся втолковывать Андрею отец. — Им нельзя не верить!.. Ну ладно, я ушёл.

— Папа, ты куда? Я думал, мы ещё поиграем!

— Сущий ребёнок! — всплеснул руками Алексей Давыдович. — Папе надо работать!

— Я тоже хочу!

— Ты уже поработал, — ядовито сказал папа. — Хорошо поработал!

— Ты опять?! — вспыхнул Андрей.

— И ещё много-много-много раз, уверяю тебя, — кивнул Алексей Давыдович. — Пока жив, буду напоминать тебе твою первую самостоятельную работу! Да! И помой полы!

— А розы белые не высадить?! — запальчиво выкрикнул Андрей уже в закрывшуюся дверь.

— Папе было бы приятно! — донеслось из коридора.

КОГДА-ТО ДАВНО

В прекрасном, волшебном и мутном городе Ленинграде Вовке понравилось сразу. И не только потому, что здесь обитали люди, даже кожей излучавшие инакость, непохожесть на уютную и теплую ауру Вовкиного родного провинциального городка. В них, в этих людях, он чувствовал размах: даже в самом пьяном из сантехников и самом зачуханном из грузчиков Вовка видел мощь русских медведей, серых волков и прочую ахинею, которой нещадно пичкал себя перед приездом сюда, — благо русские классики писали в своё время много и подробно. Вовка готов был раскланяться перед первой высунувшейся из окна барышней. Он готов был поднять платок дворянки, если та неловко его уронит. Вовка хотел верить — верить в то, что жизнь может быть иной, более возвышенной, что ли.

— Вов, ты, главное, не думай, ладно, — оборвала Вовкины мечтания и парения бабушка. — На тебя это плохо действует, а получается всё равно через раз. Так что давай думать я буду, да?

Вовка встряхнулся. Он уже на два корпуса отстал от идущей твёрдым комиссарским шагом бабушки. Он дважды торопливо скакнул вперёд и, поравнявшись с Гретой Гарбо, выдал:

— Довольно мило с вашей стороны, уважаемая, брать меня на дело и не вразумить — а что, собственно, к чему?

— Красиво накрутил! — одобрила бабушка. — Но стили перемешивать надо только в том случае, когда тебе нужно произвести впечатление на олухов. Сейчас же получилась стилистическая ахинея, которая даже зрителя в театре оперетты не рассмешила бы. Но в целом, признаю, попытка была неплохой.

— Я не волшебник. Я только учусь.

— Не волшебник, похоже, это я! — вздохнула бабушка, смерив его критическим взглядом. Она резко затормозила, и Вовка влепился в её спину. — Пришли.

Вовка поднял голову и увидел большую надпись на куске фанеры, выполненную в лучших традициях иллюстрирования книг Достоевского. Они вошли, и Вовка принялся вертеть головой, как заведённый. И его можно было понять: этот недоюноша никогда не бывал в настоящем ломбарде. Ему мнились низкие потолки и керосиновые лампы, подслеповатый еврей в столетней жилетке, — а на деле оказалось: просто комнатёнка и чем-то смахивающий на сапожника противный дядька, которого уже через год смело можно будет называть противным старикашкой.

— Очки надень, — зашипела бабушка.

Вовка, подавив вздох, нацепил на нос уже знакомые очки с толстенными линзами.

— А вот выражение провинциального лопуха с лица сотри, — продолжала шипеть бабушка. — Ты — коренной ленинградец. Ты недоверчивый и расчетливый. И все люди для тебя обманщики и прохиндеи. И ты — зануда. Студент. Отличник.

И под этот грозный шёпот Вовкино лицо стало меняться: брови собрались над переносицей, одна выше другой, губы сложились в скептическую усмешку, адресованную буквально всему, что встречал взгляд, высокомерный и презрительный. Плечи, в будущем обещавшие косую сажень, как-то ссохлись и съёжились. Вовка на глазах таял, кажется, даже пиджак стал ему велик. Бабушка явно была довольна.

— Я бы хотела сдать кольцо, — надменно объявила она, дойдя до заветного окошка, из которого тотчас, как чуткая кукушка, высунулась голова, до этого момента следившая за вошедшими через стекло и решётку. — Будьте любезны, милейший, оцените изделие.

Милейший, расцвечивая всё вокруг улыбкой, обнаруживающей основательный недостаток зубов, протянул руку.

Бабушка кивнула Вовке, и тот, мелко дважды кивнув в ответ, распахнул пальто, под которым оказался свитер, натянутый на рубашку. В её-то нагрудный карман и полез Вовка, демонстрируя чудеса неловкости. Добыв, наконец, коробочку, он открыл её и положил на подставку в окошке.

Ленинградский Шейлок замер.

В коробочке лежало невероятно, изумительно изящное кольцо с одним-единственным камнем, мастерскую огранку которого не могло скрыть ни скудное освещение ломбарда, ни лоскут убогого бархата в коробочке.

— Ну? — нетерпеливо спросила бабушка.

— Боюсь, я не могу его взять, — с явным сожалением ответил оценщик, убирая линзу.

— Почему же, не потрудитесь объяснить? — высокомерно поинтересовалась бабушка.

— Мы не располагаем полномочиями покупать товары за сумму, превышающую десять тысяч, — заученно отбарабанил оценщик. — У нас — правила.

Вовка на словах «десять тысяч» закашлялся. И бабушка моментально сориентировалась: она тряхнула головой и подняла на оценщика взгляд из серии «я-несчастная-одинокая-очень-пожилая-но-сильная-женщина».

— Мой внук… — начала она с трагически-стоической ноткой в голосе.

Вовка, не сводя глаз с оценщика, взял коробочку и тем же многотрудным путём водворил её обратно в нагрудный карман рубашки.

–…Мой внук серьёзно болен. — Бабушка выдержала паузу. — Туберкулёз.

Вовка, как бывалый тапёр, тут же в подтверждение её слов глухо и страшно дважды кашлянул, вынул платок из кармана и приложил его к губам.

— Мне необходимо отвезти его в санаторий. Как вы могли догадаться, я — пенсионерка. И пенсии вполне хватало на нас обоих. Тем более, что мой внук…

Вовка вновь дважды кашлянул, так же глухо и страшно, а когда отнял платок от губ, дал возможность присутствующим увидеть несколько мелких пятен крови. Оценщик испуганно дёрнул головой и сочувственно ойкнул. А вот бабушка реально испугалась.

–…Мой внук — студент, — продолжила она, а сама всё поглядывала на Вовку, и было ясно, что к чертям летят афера и веселье, что ей сейчас важно только одно — потрогать коричневой сухой ладонью его лоб, послушать своим чутким ухом хрипы: прямо через свитер и рубашку и даже через пальто она бы расслышала угрозу своему мальчику и за уши вытащила бы её голыми руками из этого юного тела!..

–…Мой внук — студент, — заново начала она, решив пока отложить все решительные действия по искоренению заразы, поселившейся в легких внука. — Стипендия отличника. Но это не выход из ситуации. Ему нужно усиленное лечение и горный воздух.

Последовала пауза. Оценщик отвёл взгляд — так велико было искушение!

— Сколько вы можете дать? — решительно спросила бабушка.

— Нуууу… — протянул было оценщик, но опять испугался. — Нет, я не могу!

— Давайте-ка так, — жёстко сказала бабушка. — Кольцо я всё равно продам. Вот пойду сейчас на «блошинку» и продам.

Оценщик непроизвольно схватился за сердце, что бабушка отлично увидела.

— Вы платите мне девять тысяч, выигрываете тысячу, — и никаких претензий. Тем более, что я сразу могу вам сказать — выкупать я его не буду. Сами видите, не до того. Так что вы можете смело начинать искать клиента. Ну?

Оценщик невольно погрузился в мир прекрасных перспектив, которые открыли бы перед ним не зарегистрированные ни женой, ни любовницей тысяча и кольцо.

— Ну? — грозно напирала бабушка. — Вы заставляете меня думать, что деньги перестали нести положенную им функцию.

Оценщик едва слышно вздохнул и принялся отсчитывать деньги, поглядывая то на бабушку, то на Вовку, который уже в третий раз полез за кольцом в карман.

— Выговор у вас такой… — решил поддержать светскую беседу оценщик и потянулся к закрытой коробочке, сграбастал её. Паучьи пальцы нащупали защёлку. Ещё секунда — и он откроет коробочку. Вовка замер. Благо, у бабушки с реакцией всё было в полном порядке.

— Не выговор, дружок, а речь, — отчеканила она высокомерно, удерживая взглядом всё внимание оценщика. — Такое, знаете ли, бывает в княжеских семьях.

Паучьи пальцы замерли — оценщик уставился на княгиню.

— Всех расстреляли, — не останавливаясь и не тормозя на поворотах, продолжала бабушка. — Я осталась жива, потому что наш садовник Михей унёс меня, годовалую, к себе. И жена его Порфирья сказала, что я — их ребёнок.

Паучьи пальцы все-таки дёрнули защёлку коробочки. Но то была ложная тревога: оценщик слушал рассказ и явно сопереживал, оттого и теребил пальцами защёлку.

Вовка уже сгрёб деньги с полочки и бочком продвигался к двери, не реагируя на грозные взгляды, которые бабушка бросала в его сторону. Вовке было страшно, очень страшно.

Бабушка, с полувзгляда определив, что внук ощутимо наложил в штаны, набирала обороты.

— Большевики не поверили. Михею с женой было тогда уже под пятьдесят, а выглядели они на все шестьдесят пять. Но один из этих посмотрел мне в глазки и сказал… — Бабушка исключительно ярко изобразила выговор мифического большевика: — Нее, слышьте, такую нельзя в расход, глазищи какие!.. Подождём, пока вырастет деваха!..

Оценщик закрыл коробочку, открыл рот и застыл.

— Прощайте, милейший, — резко оборвала свою байку бабушка и уже в дверях торжественно провозгласила: — И помните — вы спасли молодую жизнь.

И, тыча молодую жизнь под рёбра кулачком, она покинула каморку.

Молодая жизнь, оказавшись на улице, припустила было во все лопатки и уже успела повернуть за угол, но тут цепкая бабушкина рука поймала её за ворот.

— Покажи платок!!

Послушный Вовка вынул платок, и бабушка коршуном вцепилась в него.

— Почему молчал?!! Давно у тебя это?!!

Вовка поначалу и не понял, почему она так испугалась: только что они были на грани провала, она и глазом не моргнула, а тут из-за пятен крови вон аж побледнела. А поняв причину, расхохотался.

— Ба, да я щёку прокусил слегка — чтоб натуральнее было!!

Бабушка с размаху ударила его тростью по голове.

— Это тебе за то, что приблизил меня к инфаркту! — Ещё один удар: — А это за то, что скрывал, насколько далеко простирается твоя сообразительность! — Хотела и по третьему разу огреть, но слишком зла была. — Пошли.

Злость бабушки была понятна и, что тут скрывать, приятна Вовке. Он шёл и улыбался, и жалел только об одном — что не увидит он лица оценщика, когда тот своими паучьими пальцами всё же откроет заветную коробочку, в которой, кроме лоскутка убогого бархата, не осталось ничего.

— И всё-таки, ба, — начал Вовка, когда они пришли домой, — сколько на самом деле стоит это кольцо?

— Оно бесценно, — усмехнулась бабушка. Она уже успокоилась и пребывала в стадии законного удовлетворения от проделанной работы, которое в значительной степени подогрел коньячок. — Сына, ты его отработал.

Она снова усмехнулась, но уже по-другому, как-то ласково.

— У тебя девчонка-то есть? Там? Дома?

Вовка в ту же секунду вспомнил Настю, её улыбку, руку на своей щеке, и расцвёл.

— Есть, — твёрдо сказал он.

— Вот ей и подаришь, — довольно кивнула бабушка, а потом прищурилась. — Если она действительно твоя девушка.

Вовка покраснел под бабушкиным перископом, как маков цвет, и насупился.

— Вов, я же не вечная, — вдруг сказала бабушка.

— Ба, ну чё опять ты, а? — дёрнулся Вовка.

— А что, ты не знаешь этого? — бабушка умела быть садисткой. — И быть к этому готовым ты должен. Хоронить меня будешь ты.

— Ба!! — Вовку аж скрутило от этого заявления.

— Не истери, — усмехнулась бабушка. — Больше всё равно некому. Мать что пишет? — спросила она после паузы.

— Да так — обо всём, — Вовка постарался выглядеть безмятежным.

— Ты отвечаешь ей?

— Сам пишу — каждую неделю. Как обещал.

— Точно всё нормально? — пытала бабушка.

— Ба, а чё случиться может? Не понял я тебя!

Бабушка промолчала. Она смотрела в окно, как будто там показывали что-то очень интересное лично ей. А потом сказала очень странную фразу, да так, словно и не с Вовкой говорила, а с кем-то, кого здесь уже нет:

— Женщина — сложный механизм. Винтик выпадет — и кранты. А тут не винтик, тут весь корпус сняли. Так-то.

И бабушка опять повернулась к окну — досматривать нечто дымчатое и расплывчатое.

СЕЙЧАС

Обещанным утром Алексей Давыдович пришёл к Сергею в офис. Сергей даже не стал спрашивать, как тот его нашёл, — его сейчас интересовало другое. Самовлюблённый психопат, не лишённый вкуса, который он мог демонстрировать без оглядки на смету, Сергей ждал похвалы. Точнее, всяческих и многочисленных похвал. Хотя что-то ему подсказывало, что Алексей Давыдович хвалить не станет — ни сейчас, ни потом. И Сергей заранее злился, глядя на гостя, с комфортом расположившегося на новеньком диване у новенького стола.

— «Радужные пузыри»? — усмехнулся Алексей Давыдович. Невозможно было понять, одобряет он такое название или считает его верхом скудоумия.

— Что вас смущает? — вежливо поинтересовался Сергей. Вежливость его, однако, никого не обманула и обмануть не могла.

— Пузыри! — коротко хохотнул Алексей Давыдович. — Вот так сразу и в лоб!

Сергей усмехнулся.

Примерно то же самое сказал и его отец, когда Сергей принёс ему проект. Сергей постарался и расписал свою скуку смертную в красках и цифрах, которые Ростислава Фёдоровича не испугали. Его вообще мало что пугало в этой жизни. Он привык убирать за сыном его игрушки. Но так же, как и Алексей Давыдович, он привык играть со своим ребёнком. И пусть игры эти были иные и игрушки более жёсткой выделки, — ритуал Ростислав Фёдорович соблюдал. Он устроил сыну допрос и получил честный, в пределах запланированной Сергеем лжи, ответ: мол, переспал сына с психоаналитиком, а она возьми да и начни трепать языком о его стонах, позах и посткоитальных слезах. Вот Сергей и обозлился, и не только на неё, а вообще на всех своих друзей-приятелей. И теперь Серёжа с помощью любимого папы хочет устроить грандиозное предприятие — разводилово для всех!

Ростислав Фёдорович согласился и на дорогущий офис, и на огромную парковку, и на штат размером с армию маленького государства. Единственное, что затормозило дело и поставило всё предприятие под угрозу срыва, так это вопрос о раскрутке новой фирмы. Именно на этом Ростислав Фёдорович решил поймать сына. Однако Сергей, наученный Алексеем Давыдовичем, лихо отбился, сказав, что раскруткой заниматься не нужно, потому как потенциальные клиенты — это всё те же дети богатых родителей, которым так же, как и Сергею, и скучно, и грустно, и некому руку подать.

Ростислав Фёдорович оплатил всё.

Алексей Давыдович был доволен. Виду он, конечно, не подал. С Сергеем нужно было держать ухо востро, потому что маниакальный психоз, приобретённая жестокость и врождённое недоверие ко всем прямоходящим у Сергея были помножены на два.

Сергей сразу понял, что дело не в нём, а в его отце. А поскольку отцу подложить свинью — чистое удовольствие для ребёнка, Сергей и не стал отказываться от затеи Алексея Давыдовича, чётко уяснив одно: убить надо столько зайцев, сколько встретится на его блистательном пути. Но Сергей не мог не восхищаться прозорливостью Алексея Давыдовича, который как в воду глядел, когда предложил Сергею позволить отцу самому догадаться, в чём, собственно, дело.

— И как только он поймёт, что опасности нет, — то есть что твои планы, замыслы и задумки по поводу мелких пакостей для него прозрачны, — он сразу станет мягким и влажным. И конечно, предложит свою помощь, — убеждал Алексей Давыдович.

Именно так и случилось.

Сергей убедительно уронил слезу на стол отца, рассказывая про психоаналитика, которая на самом деле волчица позорная и сука та ещё, но к которой весь бомонд ходит, а бомонд он, Серёжа, ненавидит, а теперь она болтает, и бомонд, который он, Серёжа, ненавидит, тоже болтает. Короче, надо всем отрубить головы. И точка.

Папа подумал и сказал:

— Сущий ребёнок.

— Трудный ребёнок! — трогательно улыбаясь, поправил Сергей, глядя, как папа подписывает чек.

Он бы и рассказал всё это до мельчайших подробностей Алексею Давыдовичу, но тот явно скучал.

Сергей в который раз за последние несколько дней спросил себя: а что он, собственно, делает в компании этого странного человека, который чем-то неуловимым, но ощутимым напоминает его отца, точнее, того, кем его отец мог бы быть и был в лучших Серёжиных кошмарах?

Алексей Давыдович извергом не был. Он понял, чего не хватает этому ребёнку.

— Молодец. Оперативно сработал. Ничего лишнего.

Этим Алексей Давыдович и решил ограничиться. Он встал и пошёл к выходу.

Сергей, просиявший на миг ярко и по-детски радостно, вдруг почувствовал обиду: он осознал, что всё же ждал восторгов и комплиментов!

— И всё? — с вызовом спросил он у спины Алексея Давыдовича.

— Медальку потом дам. В холле ковёр постели. Это подкупает, — ответила спина, двигаясь на выход. — Чего стоишь, как дурак? За мной!

Сергей коротко и зло засмеялся: а чего он, в самом деле, как дурак?

— Парковку посмотреть не желаете? — угодливо-подобострастно спросил Сергей уже на ходу. Он просто изнывал от желания вывести этого человека из себя.

— Желаем, — донеслось до него уже из холла.

Парковка была хоть куда. Алексей Давыдович и не скрывал удовольствия.

— Сюда ещё машины поставь.

— Чьи? — не понял Сергей.

— Свои!! — почему-то рассердился Алексей Давыдович, но тут же взял себя в руки. — Серёжа! Ну как можно быть таким тормозом?! Здесь же главное даже не костюмчик и не то, как он сидит! Главное — показать тем дурням, которые к тебе приедут, что они не единственные!

Алексей Давыдович вздохнул. В конце концов, парень-то в чём виноват?

— Серёжа, их это будет очень мотивировать, — он заставил себя говорить спокойно и мягко. — Значит, всё исправишь. И значит… — он улыбнулся, как еще не пьяный Дед Мороз, запустивший руку в мешок с подарками. — И это значит, что мы скоро-прескоро пойдём ловить!

— Мы? — Сергей был неприятно удивлён. — Я думал, я сам.

— Он думал! — усмехнулся Алексей Давыдович, и Дед Мороз пропал. — Скажите-ка, думал! А что ещё такого интересного ты умеешь делать?

С вежливым любопытством, участливо и терпеливо он смотрел на Сергея, который набухал злобой, но молчал. Так и не дождавшись взрыва, Алексей Давыдович продолжил:

— Короче, работать будем в команде. Я тебе сказал — схема обкатана. Изъянов не обнаружено. Так что постарайся не стать первым.

Алексей Давыдович в последний раз окинул хозяйским глазом пространство.

— Поехали, — распорядился он. — Мне через двадцать минут нужно быть в центре.

Он сел в машину Сергея первым. На заднее сиденье сел. Сергей постоял секунду и нерешительно качнулся, но всё же сел за руль. Алексей Давыдович уже приложил к уху мобильный телефон и тут же похлопал Сергея по плечу сложенными перчатками.

— И не кури в машине. Не люблю.

Сергей собрался красиво и матерно ответить, но Алексей Давыдович сделал большие глаза и поднял указательный палец вверх — типа, молчи!

— Вечер добрый, друг мой! — сказал мягко Алексей Давыдович в трубку. — Как вы? Как ваша супруга? Да? Вот как! Ну что, планы наши не изменились?

Сергей слепым движением повернул ключ и вдруг улыбнулся. Впервые за много-много лет он почувствовал себя хорошо, просто потому, что кто-то не испугался, не прогнулся, а наоборот, нагнул его и держит в страхе. Это было ново, оттого и восхитительно. Сергей отлично знал, что чувство это долго не продержится. Поэтому решил насладиться им досыта, пока мог.

КОГДА-ТО ДАВНО

Дядь Юрка мало что помнил из своей прошлой жизни. Может, потому что хорошего было мало, а плохое вспоминать не хотелось. А может, потому что бескрайнее море, которое каждый день было дядь Юрке по колено, не оставляло никаких воспоминаний. Но один день он запомнил. Так чётко и пугающе ясно, что никакие «чекушки» и «полкило» не спасали, когда наваливалась тоска.

Это был чёрный день. Светило яркое весеннее солнце. Деревья уже перешёптывались за окном, обещая фрукты к сроку. В открытые настежь окна и двери влетал и вылетал ветерок. В квартире Вовки, в гостиной, был накрыт длинный стол, который на самом деле был не один. Три стола, обеденный, кухонный и ещё один, который притащил, отдуваясь, дядь Юрка со своей кухни, стояли торец к торцу в гостиной и в коридоре. Накрыто было щедро: куриная лапша, рыбные котлеты, водка и компот. Во главе стола, там, где обычно сидел Вовкин папа, сидела Вовкина мама. И была она похожа на гипсовую статую в чёрном платке. Очень красивую статую.

Дядь Юрка, который в этот день умылся, побрился, расчесался, а потом влез в самостоятельно поглаженный костюм, который годами висел в шкафу, смотрел на Вовкину маму и всё никак не мог понять — а как же так? как же так, Алевтина?

Перед ним стояла полная рюмка водки. Он посмотрел на неё, как на верную подругу, откашлялся и встал.

— Я сказать хочу. Тебе, Алевтина, сказать хочу.

Алевтина перевела на него невидящий взгляд.

— Ты, Алевтина, должна понять одно — нет твоей вины в этом. Сердце — это такой орган, понимаешь, ему и не прикажешь, его и не починишь. Ты, Алевтина, посмотри на меня.

Дядь Юрка опустил голову, и сразу стало ясно: стыдно ему за себя, по-настоящему стыдно. И не по пьяни говорит человек, а от чистого сердца.

— Ты знаешь меня, ну, какой я… А вот сердце, сука, работает. А почему? Да кто ж знает-то? — дядь Юрка мотнул головой в небо. — Только Он и знает всё. Значит, так тому и быть, Алевтина. Мы здесь остались. Нам ещё, наверное, что-то отмерено. Сын у тебя. Квартира. Работа есть. Что делать, Алевтина? — дядь Юрка смог сдержать первый натиск слёз. — Я твоего мужа уважал.

Со вторым натиском он не справился, поэтому махом опрокинул в себя водку и сел, и спрятал лицо в ладони.

Алевтина совсем не слышала, что сказал дядь Юрка.

За её спиной стояла Настя. В свои шестнадцать лет она была просто и без затей красива. Юность, свежесть и яркий румянец — всё это было улыбкой весны, за которой, если присмотреться, можно было угадать зрелость, твёрдо обещавшую быть не менее прекрасной.

— Тётя Аля, я второе уже принесу? — тихо спросила Настя.

— Там посуда… — встрепенулась Алевтина и хотела подняться.

Настя удержала её, обеими руками сжала плечи, потом ещё раз — словно пытаясь собрать воедино, укрепить то, что осталось от Вовкиной мамы.

— Мы уже разобрались. Сидите-сидите! Вам здесь надо побыть.

Настя собрала грязную посуду со стола и понесла её на кухню, где Мишка мыл посуду. Выглядел он смешно и глупо. Он навертел вокруг тонкой талии яркий цветастый передник. Мощные для подростка руки были в пене, но работали ловко и быстро.

— Этот твой там речь толкнул. Его прошибло, Миш, — негромко сказала Настя, поставив стопку грязной посуды у раковины.

— Ты бы пошла — бутылку от него подальше переставила, — так же негромко ответил Мишка.

— Да все же не переставишь, Миш!

Вовка стоял у открытого окна и курил, зажав в кулаке сигарету.

Алевтина вошла так тихо, что Вовка не услышал и не успел выбросить сигарету в окно. Алевтина прижалась к Вовкиному боку, и он, неловко развернувшись, обнял её за плечо одной рукой и беспомощно посмотрел на Настю. Она сразу поняла — подошла и, незаметным движением забрав у него сигарету, бросила её в окно.

— Вова, папа на лестнице курил. Не надо в доме. Ладно? — ласково попросила Алевтина, всё так же прижимаясь к Вовке.

У Вовки комок в горле, дремавший последние сутки и ждавший своего часа, вдруг пошёл вверх — в глаза, в рот, в уши, всё лицо перекосилось. Он задрал голову, опустил, наткнулся бегающими глазами на Мишку. А Мишка сам с красными глазами стоит и держит его взглядом — нельзя! нельзя! не при ней!

И опять вмешалась Настя: подошла к Алевтине, ласково взяла её за плечи и в зал увела.

Мишка в один шаг оказался около Вовки и крепко, до боли в суставах, сжал его, как обручем, — ну точь-в-точь так же, как Настя держала за плечи Алевтину! — стараясь, пытаясь собрать друга в кучу.

Ветерок всё играл и играл до самого вечера в квартире, которая сегодня была похожа на проходной двор, и во дворе, который превратился в квартиру — соседи сидели там и здесь, и всё говорили и говорили или молчали и молчали. И каждый думал о том, что вот было и теперь нет. И каждый думал о том, что и в его семье такое случится — как ни крути, рано или поздно, а всё равно случится. И каждый думал, что это ничего, ничего, ведь люди есть рядом, друзья есть рядом. Дядь Юрка уже пел из своего окна любимую песню «…ох, и сволота-то же какая, Миша́нька, сволота… рожа ты…». И дальше — тонкое завывание «йииииии!!».

А Вовка и Мишка сидели особнячком на лавочке в конце двора, ближе к гаражам, и курили, уже ни от кого не прячась. Оба были трезвые и такие опустошённые, что в них посёлки можно было строить и людей заселять.

— Меня мать к бабке отправляет, — сказал Вовка.

— В Ленинград?

Вовка кивнул.

— Бабка, говорит, тебя человеком сделает. Я, говорит, не смогу.

— Ты бы подождал. Полгода хотя бы, — попросил Мишка.

— Да сказал я ей!! — с досадой воскликнул Вовка. — Говорю — на следующий год поступать буду, не убежит этот техникум дурацкий!! Нет! Она вообще придумала, что я в институт поступать буду. Говорит, бабушка тебя поднатаскает — будешь инженером. — Вовка сглотнул и через силу закончил: — Как папа.

— Ну, может и к лучшему, — сказал, помолчав немного, Мишка. — Ты не волнуйся. Мы с Настей присмотрим за тёть Алей. Вовка, точно говорю тебе! Нас же двое.

— Да. Да, — с тоской, ужасной и тягучей тоской протянул Вовка. — Вас двое.

Из окна Мишкиной квартиры вылетела бутылка и с оглушительным звоном брызнула мелкими осколками во все стороны. Мишка вздохнул и встал.

— Вов, пойду, — уложить его надо. А то до утра буянить будет.

— Таблетки-то есть? — спросил Вовка.

— Да, — Мишка похлопал себя по карману. — Хорошо, тётка в аптеке с пониманием попалась. Без рецепта дала. Ещё и научила, как схитрить, чтоб выпил и уснул.

— У самой, наверное, муж алкаш, — улыбнулся Вовка.

Мишка тоже улыбнулся, совсем по-детски, и ушёл.

Вовка долго сидел на скамейке, — идти ему было некуда. Дома была мама, смотреть на которую он не мог. Мишка укладывал чудовище и, наверное, слушал его колыбельную. Вовка даже усмехнулся — вот ведь ирония! Он встал, походил немного вдоль скамейки и вдруг круто развернулся и пошёл. Быстро и решительно до самого дома Насти, до самого её окна, что выходило на огород. Он встал на цыпочки и заглянул в окно.

Настя сидела на кровати с ногами и читала книгу. Точнее, книга раскрытой птицей лежала на её коленях, а Настин взгляд был где-то совсем в другом месте. Она накручивала на палец прядь волос и не замечала слёз, которые тихо, мелко сбегали по её щекам.

Вовка всхлипнул и тихо постучал в стекло.

Настя вскочила так, словно ждала и знала, что стук раздастся. Она открыла окно и, не глядя, прильнула прямо к этим губам.

— Миша, Мишенька! Я думала, ты свалился уже — после всего этого.

Вовка молча и жадно целовал её, понимая, что у него есть, может быть, ещё какая-то жалкая доля секунды. Настя отпрянула, прижала ладонь к губам.

— Вовка?!

— Прости.

Вовка отступил в темноту.

Настя мотнула головой, стряхивая с себя наваждение, ошибку, поцелуй. Вовка чувствовал себя и того хуже.

— Я уезжаю, — брякнул он.

— Куда?

— В Ленинград. К бабушке. Поступать буду.

Настя уже пришла в себя. Она улыбнулась и прихлопнула ладонями по подоконнику.

— А Мишка тоже уже решил. Пойдёт в школу милиции, — она доверительно нагнулась к Вовке. — Знаешь, я думаю, это из-за дядь Юрки. Он, знаешь, прямо помешан на том, что порядок есть и он для всех один.

— А ты будешь писать мне? — он явно не слушал Настю.

— Конечно, буду!! — воскликнула Настя. — И за маму не волнуйся. Мы с Мишкой её не оставим. Нас же двое.

— Да. Вас двое, — как во сне кивал Вовка. — Да-да.

Вовка поднял на неё глаза, и Настя моментально раскисла, увидев его глаза. Она протянула руку и погладила его по щеке, осторожно и нежно, как будто Вовка вдруг стал стеклянным.

— Вова, Вовка…

И Вовка, как безумный, рванул, прижался к её ладони щекой, вытянул обе руки и схватил Настю, притянул к себе. И опять, как когда-то давно, не стало друга Мишки, была только она, вот эта девушка Настя и её нежные руки.

Настя испуганно вырвала руку.

— Вов!..

И столько ужаса было в её голосе, что Вовка очнулся. В его глазах плескался страх, тот давний и жгучий страх: что?! что он опять натворил?! опять всё испортил?!! предал? уничтожил?!

Настя стояла в освещённом проёме окна, прямая, как свеча.

— Дурак ты, что ли… — без вопроса в голосе обронила она.

И тут Вовка решил:

— Я приеду. Я приеду и женюсь на тебе, Настя!

И не дав ей времени, чтобы ответить, ломанулся, как лось, через кусты прочь.

СЕЙЧАС

Алексей Давыдович любил прогуляться по городу. Неважно по какому. Он считал, что пешая прогулка укрепляет сердечную мышцу. А ещё он считал, что именно так можно понять город: вроде бы и все люди одинаковые — как блохи: все чёрненькие и все прыгают, а вот пройдёшься по центральной улице — и понимаешь, что есть разница. Вот же она, очевидная, в глаза бьющая разница! Да, все хотят жить, и жить непременно хорошо, но при этом есть в каждом городе что-то своё, настрой этакий. Каждый город по-своему понимает это самое хорошо. И стремится к нему по-своему.

Размышления Алексея Давыдовича о природе вещей, людей и гадящих прямо на тротуар собак были прерваны жутким воем.

— Лююдии! Опомнитесь!! Угомонитесь! Людиии!!!

Алексей Давыдович остановился и улыбнулся так, словно именно этого воя он и ждал. А потом направился на голос, который продолжал уговаривать людей опомниться и угомониться. Дойдя до источника шума, Алексей Давыдович улыбнулся ещё шире.

Да и кто бы не улыбнулся?

Завывающий мужчина был крепким и высоким, и совсем ещё не старым. Одет он был в замечательный и яркий, правда, очень грязный комбинезон работника службы уборки города, под которым, видимо для тепла, красовалась вязаная женская кофточка малинового цвета. Блестящая каска пожарного на голове наводила на мысль о краже: ведь ни один пожарный просто так не отдаст свою каску. Руки человек украсил браслетиками из гаечек, а шею — бусиками из винтиков. Но самым примечательным и, определённо, полезным в плане информации был плакат, висящий на его груди. Надпись на плакате гласила: «Конец света не за горами!! Это — скоро!!».

Человек внезапно затих и закачался, всё так же стоя у стены.

— Уснул? — негромко поинтересовался Алексей Давыдович.

Человек встрепенулся и тут же заорал:

— Угомонитесь! Лююююдииии!!!!

— Тебя как зовут? — Алексей Давыдович даже не вздрогнул.

Человек словно только что услышал голос рядом с собой. Все остальные, мимо идущие и гомонящие, были явно не в счёт.

— Вирсавий! — торжественно объявил он.

— О как! — Алексей Давыдович усмехнулся. — И что, как работа, Вирсавий? На хлеб хватает?

Вирсавий не понял сарказма. Он, скорее, растерялся перед этим спокойным человеком.

— Угомонитесь, люююддииии… — уже не так уверенно и совсем негромко призвал он.

— Слышал, слышал, — кивнул Алексей Давыдович. — А что, конец света и в самом деле близок?

Вирсавий шагнул к нему.

— Ближе, чем ты думаешь, человек, — жарко зашептал он. — Угомониться надо. Угомониться.

Вирсавий вынул из глубокого кармана своего комбинезона смятый листок бумаги, сел на землю, скрестив ноги, разложил лист на асфальте и принялся старательно его разглаживать.

— Вот. Смотри и увидь, — велел он.

Алексей Давыдович присел.

— И что это?

— Карта. Карта грядущего мира.

— Из Интернета скачал?

— Ветром принесло — вещим ветром, — благоговейно прошептал Вирсавий.

Алексей Давыдович опытным взглядом ещё раз провёл быстрый техосмотр товарища и сделал вывод: определённо больнушка. Однако на карту посмотрел, внимательно и задумчиво.

Вирсавий принял это за хороший знак. Он похлопал по асфальту ладонью около себя.

— Садись, садись, человек угомонившийся, — радушно предложил он. — Спасён будешь.

Алексей Давыдович явно что-то взвешивал: какая-то мысль прошла внутри него голубой волной. Затем он улыбнулся, быстро взял карту, выпрямился и пошёл прочь. Расчёт оказался верен: Вирсавий, схватившись за сердце, побежал за ним.

— Откровение! Откровение верни, человек не угомонившийся! — побелевшими губами шептал Вирсавий.

— Иди за мной, мессия! — бросил ему через плечо Алексей Давыдович.

Алексею Давыдовичу были не чужды сомнения относительно полезности всего сущего. Он воспринимал каждого живущего примерно так: живёт, значит надо, сомневается, значит, будет толк. И никак не мог привить это восприятие сыну, который сейчас, в ожидании отца, намывал полы и вёл содержательную беседу с Болдиным, молчание которого в данной ситуации было скорее плюсом, чем минусом.

— Таланты, Болдин, это тлен. А вот навыки — это то, что не даст тебе сойти с ума. Например, когда ты под домашним арестом. Или, например, когда папа тебе работу не доверяет.

Звонок в дверь прервал Андрея, и это было к лучшему, потому как Андрей чувствовал — его злость на отца иссякает, а сарказм без подпитки испаряется.

Вместо отца в дом вошёл Вирсавий, и Андрей врос в пол. И Болдин тоже.

— Болдин, скажи, что мне это чудится.

Алексей Давыдович, вошедший следом, проигнорировал такое приветствие, подтолкнул Вирсавия вперёд.

— Проходи.

Он повёл Вирсавия за собой по коридору и, открыв перед ним одну из дверей, радушно сказал:

— Вот! Здесь теперь ты будешь жить и работать.

Андрей печально посмотрел на следы, которые оставили на свежевымытом полу папа и гость.

— Папочка! У нас что, и в самом деле здесь будет жить больнушка?

Алексей Давыдович широко улыбнулся:

— Смотри-ка, сам догадался!

Андрей вдруг обиделся. Подбоченившись, он обратился к Болдину:

— Вот, мой друг, узри и услышь, какова благодарность людская!

Он застыл в оскорбленной позе, но, видя, что отец не понял, по какому поводу столько экспрессии, снизошел до подсказки, чуть кивнув на закрытую дверь его комнаты. Алексей Давыдович отворил дверь. Андрей следовал за отцом в предвкушении похвал и реверансов. И была на то причина. Если совсем уж точно, целый ряд дорогостоящих причин.

Да, Андрей расстарался: и огромный телевизор на стене, и рабочий стол с компьютером, принтером, факсом и чем-то ещё, с виду малопонятным, но, видимо, очень нужным папе. И самое главное — огромная кадка у окна с кустом чайной розы.

Алексей Давыдович всхлипнул.

Из-за его плеча немедленно вынырнула рука Андрея с чёрным шёлковым носовым платком. Алексей Давыдович не глядя взял платок и промокнул глаза.

— И не надоест же тебе ломать эту комедию! — насмешливо и ласково сказал Андрей.

— Не-а, — Алексей Давыдович неаристократично шмыгнул носом и добавил сварливым тоном: — Я же хотел белые розы!

— Ты уж прости. Моя вина, — приторно-нежно заворковал Андрей. — Я был занят тем, что вешал телевизор на стену на высоте ровно сто сорок пять сантиметров от пола — как папа любит, — и не уследил. Привезли розовый куст. Поставили и ушли. Поменять? — Он с готовностью вынул мобильный телефон.

Алексей Давыдович загрёб голову сына в охапку.

— Ты в кого такой кусачий?

— Люююдиии… — раздался вкрадчивый голос Вирсавия.

Он стоял на пороге комнаты и смотрел на папу с сыном.

— Угомонитесь? — скорее утвердительно сказал он и, улыбнувшись, добавил: — Мне бы в душ, что ли…

— Следуй за мной, божий человек! Выдам тебе полотенце и одежду, — Андрей уже понял, что папа всё решил, а бунт на корабле неприемлем.

Вирсавий проникновенно посмотрел на Алексея Давыдовича:

— Человек, вместе спасёмся! И подкидыша твоего не забудем, человек!

Алексей Давыдович, оставшись один, прошёл к столу и, положив листок Вирсавия у компьютера, принялся бодро кликать мышкой, глядя в монитор. Но что-то его явно не устроило.

— Андрей! — недовольно позвал он.

В дверях показался мокрый Андрей.

— Это ещё что? — окинул его взглядом Алексей Давыдович.

— Мэсседж был — в купели меня омыть, — явно процитировал Вирсавия Андрей.

— Ну, надо так надо, — пожал плечами отец. — Садись. Работать будешь. Я здесь не вижу ни хрена!

— Пап, ну самый большой монитор поставил тебе!

— Большой?! — возмутился отец и ткнул пальцем в стену: — Вот!! Вот — большой!!

Андрей только вздохнул. Он нашёл в коробках в углу комнаты шнур, подошёл к рабочему столу и, напрягшись всем телом, сдвинул громадину к стене, прямо под телевизор. Затем быстро подключил телевизор к компьютеру. Папа в это время ворковал с розовым кустом.

— Па!

— Чего тебе?

— Нет, это не мне, это тебе!!

Папа развернулся и улыбнулся: в полстены висело изображение рабочего стола.

— Мавр может уходить? — ядовито поинтересовался мавр.

— Нет. Найди-ка мне этого своего Скаллиона.

Андрей вздохнул и покорно сел за компьютер. Через пару секунд на стене появилось изображение карты мира, пережившего конец света. Зрелище было внушительное, и много мыслей приходило на ум перед этой картой. Первая из них была о бренности человечества. Вторая — о его глупости.

— Я так понял, вот здесь — абзац всем настанет, — показал Андрей на бедную Северную Америку. — А вот здесь, — он кивнул на Европу, — абзац будет частичный.

— А вот здесь нужно покупать землю, — Алексей Давыдович указал на Сибирь. — А кто у нас в Сибири?

— Радик, — Андрей уже набирал номер. — Па, а ты ему в последний раз когда платил? До или после нашей эры?

— Я этого барана на золотую бочку посадил, — раздражённо ответил Алексей Давыдович. — А он жопу греет в кабинете. Другой бы на его месте уже пол-Сибири японцам продал и уехал со спокойной совестью на Кипр!

— Не всем дано, — развёл руки Андрей.

— Вот именно — не всем!! А денег много хотят почему-то все! Звони!

Радик действительно был патологически ленив, что для мошенника является не то чтобы непростительной роскошью — это вообще противоречит самой сути ремесла. Мошенника ведь, как волка, ноги кормят, иногда руки, но по большей части мозги и язык. Радик же, обосновавшись в старом здании Дворца культуры в милом, занюханном сибирском городке с тремя сотнями жителями, окончательно утратил связь с реальностью. Точнее, с тем, что в этой реальности его раньше так привлекало. Деньги стали неким малоиспользуемым приложением, потому что здесь у Радика было всё и не было одного — долгов у него здесь не было. Тем не менее, Радик даже во сне помнил, кому он обязан такой славной жизнью. Поэтому он исправно сидел в риэлторской конторе, основанной Алексеем Давыдовичем, и дожидался часа Х, когда он понадобится хозяину. Он даже обзавёлся помощником, которого звали «эй, парень».

Сейчас Радик тихо лежал на диване, лишь изредка попискивая, когда ему сносили башку в стрелялке, в которую он резался на своём смартфоне.

— Алё! — сказал он, радуясь тому, что наконец-то может опробовать новый телефон. Он нажал кнопку громкой связи, и голос Алексея Давыдовича разлился по всей комнате:

— Купить надо пару га на северо-западе, Радик, и чем севернее, тем лучше.

— Я понял! — Радик просто плавился, слушая голос Алексея Давыдовича.

— Сними аппетитное видео. Такой ролик, знаешь, минуты на три.

— Я понял!

— Так сними, чтобы там жить захотелось.

— Я понял!! — и хотя Радик отлично понимал, что Алексей Давыдович видеть его не может, он встал и вытянулся во фрунт — вот прямо как благодетеля любит!

— Подготовь документы. Я тебе реквизиты банка факсом вышлю.

Радик был не в состоянии отвечать — он истово мотнул головой и щёлкнул каблуками.

— Ничего не меняется! — неожиданно усмехнулась комната голосом Алексея Давыдовича. — Ты, Радик, по-прежнему гусар.

Трубка дала отбой, а Радик утёр скупую слезу и тут же заорал:

— Рота, подъём!!

«Эй, парень» горохом скатился с дивана.

— Чё, бухать?

— Работать! — гаркнул Радик и смягчился: — А потом бухать. — И с чувством выпалил: — Люблю я Иваныча! Душевный человек! Мощь и скала!

Радик велел «эй, парню» взять камеру и штатив и вышел наружу. Снаружи было здорово — свежо, ясно и очень спокойно. Радик с «матюгальником» в руке быстро пошёл вдоль улицы. «Эй, парень» к его возвращению уже настроил камеру и даже принялся поливать пространство — так, искусства ради.

— Значит, так, — начал давать указания Радик, — панораму домов. Статика — убегающая к японцам дорога. Два-три общих плана тех домов, что посимпатичней, А снимешь крупный план шмеля — на стольник больше дам.

Радик поднёс «матюгальник» к губам.

— Из домов не выходим! — распорядился он на всю деревню. — Из окон не высовываемся. Чья собака в кадр попадёт, тот гонорар не получит. Понятно?

Из домов донеслось разноголосое, многочисленное и почти школьное «Да!». Радик довольно кивнул и закашлялся, потому что его без предупреждения обдало облаком ядовитого дыма. За его спиной стоял пастух с «козьей ножкой» в зубах, спокойный, как фараон в телогрейке. Явился он сюда прямо с картинки из учебника литературы за четвёртый класс: на плече висел кольцами свёрнутый кнут, на голове сидел картуз, а в глазах — усмешка и хитринка. Стадо ровно стояло метрах в пятнадцати от хозяина и господина.

— Куда гнать? — невозмутимо спросил пастух.

— В поля!!

— Так они там были уже, — невозмутимо возразил пастух. — Не пойдут. Домой скотина хочет.

— А что твоя скотина скажет, если я тебе стольник прибавлю?

— Не пойдёт.

— А два стольника сверху? — уже сатанея, предложил Радик.

— Исключено, — пастух был просто воплощением невозмутимости. — Скотина — она упрямая.

— Слышь, — Радик пошёл бурыми пятнами, — я тебе не про рубли, я тебе про доллары говорю!!..

Пастух тотчас развернулся и энергичным упругим шагом направился к стаду.

Радик с шумом выдохнул воздух, закурил и посмотрел на родные просторы. Проговорил задумчиво и тепло:

— Трудно тебя продавать, родина-мать. Трудно. — Он повернулся к «эй, парню»: — Чё стоим? Ночи ждём? Здесь на неделю остаться хотим, а? — И ласково понукнул: — Снимай, сволочь!

Да, на Радика можно было рассчитывать. Алексей Давыдович в людях не ошибался. И сейчас, стоя перед картой грядущего мира, он уже и думать забыл о своём подручном: приказ отдан, и сомневаться в том, что его выполнят на отлично, причин не было.

— Ролик надо будет как-то показывать.

— Какой ролик, пап?

— Про новое место жительства!

— То есть, мы продаём землю? — уточнил Андрей.

— Именно.

— То есть, будем продавать землю за деньги, которые нам, когда мы её продадим и подкрадётся пипец, уже не понадобятся? — на всякий случай ещё точнее уточнил Андрей.

Алексей Давыдович внимательно посмотрел на сына.

— Андрюша, тебе что, мозг высосали?

— Человек! — тихо позвал Вирсавий, предотвратив перепалку.

Он стоял в дверях, умытый и чистый, побрившийся и расчёсанный.

— А вот и домовёнок Кузя! — с видимым облегчением воскликнул Андрей.

— Новые мэсседжи были? — участливо поинтересовался Алексей Давыдович.

— Когда строить будем? — счастливо покачал головой Вирсавий.

— Дружок, — начал Андрей преувеличенно ласково, — в Москве всё уже построили. — И принялся объяснять: — Здесь, знаешь, один такой Вирсавий был, — другой Вирсавий, не ты, — так вот он…

— Ты есть-то хочешь? — перебив сына, спросил Алексей Давыдович.

— Пойду приготовлю? — энергично закивал Вирсавий.

— Ты? — удивился Алексей Давыдович.

— Я же повар, — объявил Вирсавий. — Девятнадцатого разряда.

— Сколькинадцатого? — запнулся Андрей.

Алексей Давыдович с лёгкой сокрушённостью посмотрел на сына и мягко улыбнулся Вирсавию:

— Не угомонившийся он. Ступай, Вирсавий, удиви старика. Кухню-то найдёшь?

Когда Вирсавий удалился, Алексей Давыдович повернулся к Андрею:

— А ты почему ещё здесь?

— А куда мне деться? — И, не удержавшись, с детским любопытством Андрей спросил: — Папа, а что он строить хочет?

— Ноев ковчег, полагаю. — И Алексей Давыдович приказал: — В поля, сына, в поля!!

— Так ты не пошутил?

— Какие уж тут шутки! Папе впору над тобой плакать! Марш! В поход!! За ласточкой!

Выпроводив наконец Андрея, который невыносимо долго и нудно расфуфыривался, Алексей Давыдович направился на кухню, откуда шёл манящий запах. Он любил, когда люди его удивляли. И сейчас что-то ему подсказывало, что предстоящее удивление будет не просто приятным.

Чутьё не обмануло: Вирсавий оказался настоящим кудесником. Стол был сервирован идеально, но это, положим, не так тронуло Алексея Давыдовича, как то, что Вирсавий, едва дыша, подал ему изумительнейший, нежнейший кускус. В свое время Алексей Давыдович как-то на два месяца задержался с отъездом из города, где жил никому не известный повар, кормивший его кускусом. Повар, к сожалению, отказался связать свою жизнь с Алексеем Давыдовичем, несмотря на предложенный ему еженедельный гонорар, равный текущему ежегодному.

— Вирсавий, цены же тебе нет, дорогой! — с чувством сказал Алексей Давыдович.

— Патриархом будешь. — ласково ответил Вирсавий.

— А где работал?

— В земле чужой. Там и пару нашёл. Там и потомка народил.

— По контракту? — Алексея Давыдовича ничуть не смущала беседа в духе Ионеско.

— А когда вернулись, мои улетели, — Вирсавий помрачнел.

— Куда улетели? — Алексей Давыдович внимательно посмотрел на него.

Вирсавий резко мотнул головой вверх.

— Не угомонился я тогда ещё. Квартиру купил. Ремонт сделал. Для них.

И что-то вдруг случилось с Вирсавием: он завис, страшно и тягостно, где-то между прошлым и настоящим. Может быть, вспомнил время, когда был каким-нибудь Толиком или Славиком, и была у него жена, скажем, Лена, и дети, Антошка или Тоня. Алексей Давыдович мягко положил ладонь на его руку, изо всех сил вцепившуюся в стол.

— Всё будет хорошо, Вирсавий.

Вирсавий встрепенулся и с облегчением вернулся в настоящее.

— Да! Да! Построим дом для всех. Плыть будем, — он снова безмятежно улыбался. — Счастливы будем. — Он чуть опечалился. — Жаль, подкидыш голодный ушёл.

Расфуфыренный голодный подкидыш об этом не сожалел.

На самом деле Андрей был очень доволен, и не только потому, что ему разрешили выйти из дома и в люди. Андрей любил свою работу, — он именно так это называл. Он считал, что тот, кто работает в компании, которую сам же основал, основательно себе врёт, говоря, что работает на себя. Даже в этом случае, по мнению Андрея, человек работал не на себя — он работал на государство, на неясное будущее, на что угодно. На себя же работали он, Андрей, и его папа, Алексей Давыдович.

Сейчас, к примеру, перед Андреем стояла одна из любимых задач. Несмотря на то, что папа любил работать в семейном тандеме, время от времени требовались и другие персонажи. Вирсавия он уже привёл. Но, как говорят вечно правые в этом вопросе французы, женщина нужна, ой, нужна она!

У папы было устоявшееся веками, по выражению Андрея, мнение и давно выверенный психологический портрет, запоминание которого и тщательная «отработка» на практике в свое время стала одним из первых заданий шестнадцатилетнего Андрея. С тех пор многое изменилось, и в первую очередь он сам, но папина схема, структура, лепка, которую он вычислил и в конце концов выбрал, не менялась.

Сидя в дорогущей и модной едальне, Андрей не спеша оглядывал зал.

Его не интересовали любовницы. Впрочем, если верить папе, они никого не интересовали. Как и богатые идиотки, жаждущие развлечений. Примитивные побирушки, тщательно следившие за своей внешностью и при удачном раскладе превращавшиеся сначала в любовниц, а потом в богатых идиоток, тоже выпадали из списка. И пластилиновых особ царских кровей папа тоже не жаловал.

— Фасад — не главное, — говорил папа. — Мне не нужна подсадная утка.

И с этого момента Алексей Давыдович начинал петь и декламировать.

— Это должна быть такая птица! — голос его звенел. — Такой манёвр, такая красота бреющего полёта! — чтобы дух захватывало, когда наблюдаешь за ней. Чтобы чувствовала тебя — моментально, сразу, кожей!..

Нет, не было такой в этой едальне. Андрей промокнул губы салфеткой и ушёл бы, если бы к нему не подоспел официант. Он вежливо склонился с маленьким подносом в руке, на котором лежал счёт.

— Второй раз? А разве я не заплатил? — усмехнулся Андрей, но на счёт всё же посмотрел. — И что, я всё это уже заказал и употребил? — Он перевёл весёлый взгляд на официанта. — Я похож на любителя куантро?

— Дама в бирюзовом просила передать, что она уже не сердится на вас, — позволил себе улыбнуться официант.

Андрея распирало веселье.

— То есть, вы считаете это достаточным основанием для оплаты счёта? Нет, конечно, я понимаю: если дама, да ещё и в бирюзовом, уже не сердится, тогда, конечно, надо заплатить!

Официант сделал маленький шажок назад.

— А сама дама что поделывает в данный момент? — с детским любопытством спросил Андрей.

Официант чуть качнул головой в сторону столика, стоящего у окна. Андрей посмотрел в указанную сторону и замер. Улыбка расползалась по его лицу, как солнечное утро, и он ничего не мог с этим поделать. Впервые за всю свою пока ещё недолгую жизнь он понял, что имел в виду отец. Андрей узнал её — сам для себя узнал и понял.

— А что ещё сказала моя супруга? — спросил он у официанта.

— То, что вы могли бы уже и присоединиться к ней, — просиял тот. Он был, наверное, неплохой человек, раз примирение на его глазах после ссоры, которую он не видел, принесло ему радость.

Андрей встал и пошёл. И пока он шёл от своего столика к столику своей пока еще незнакомой «супруги», под взглядом этих карих, этих ореховых глазищ, думал он только об одном: а вот как так вышло, что чувствует он себя сейчас не охотником, а дичью?

Папа говорил, что лицо — это самое главное. Оно должно быть мягким, милым и никаким. Папа говорил, что не надо бьющей в глаза красоты, — необходимо «подкладочное» обаяние. Харизма львицы — плохой ярлык: его видно, его помнят. Но папа не сказал, что делать, если ты и сам не понял, как попался.

Андрей сел напротив.

— Ну что, наигралась? А я уже адвокату позвонил.

Дама в бирюзовом подняла одну бровь, и он с размаху бросил ещё один, и тоже пробный, шар.

— Только Макса ты не получишь.

— А когда это тебя успела сразить любовь к собакам? — отбила она атаку.

— А вот прямо сейчас, — Андрей оценил. — Что-то ещё будешь? Или достаточно первого счёта?

— Серж, прекрати меня третировать, — сдержанно произнесла дама в бирюзовом.

— Так я ещё и не начинал! — Андрей обратился к официанту: — Шампанского даме. Мне — коньяк.

— Шампанского? — изогнула она другую бровь. — Неплохая шутка. — И сказала официанту: — Два коньяка, пожалуйста.

Официант удалился. А они посмотрели друг на друга честно и открыто — как юные кикбоксеры в начале раунда.

— Андрей.

— Жанна.

Вернулся стремительный официант с коньяком.

Андрей поднял бокал:

— За удачную попытку!

— Платить не будешь? — удивилась Жанна.

— Не-а.

— Денег жалко?

— Ну почему — жалко? Ты их просто не отработала.

— Отработала? — переспросила она.

— Ой, не надо! — рассмеялся Андрей. — Не надо ломать бровь в приступе оскорблённого достоинства! — Он положил локти на стол и, не давая ей времени ответить, живо спросил: — А скольких ты сумеешь развести?

— За вечер?

— Ну, скажем, за два часа.

Жанна быстро прикинула в уме.

— Три-четыре человека. Зависит от места.

— Если в песочнице, то верю, — разочарованно хмыкнул Андрей.

Жанна вспыхнула, но тут же взяла себя в руки.

— Хочешь сказать, что ты сделаешь больше? — Она усмехнулась. — Ладно. Хочешь поиграть? Давай. Плати и пошли.

— Куда?

— А куда скажешь!

А куда мог сказать Андрей? Только в клуб, статусный и навороченный, чтобы было где развернуться двум таким легкомысленным персонажам!

Первым делом Жанна поменяла выложенную перед барменом купюру на меньшую, когда он отвернулся. В глазах Андрея это её не подняло, скорее наоборот. Трюк был слишком старым.

Жанну разозлила скептически-уничижительная усмешка Андрея, и она нырнула в толпу. Андрей переместился за низкий стол у дивана. Вернувшись через пять минут, Жанна ссыпала ему на колени портмоне разного калибра и отделки и с вызовом посмотрела на Андрея.

— План решила перевыполнить? — усмехнулся он.

— Что опять не так? И это слишком просто? — начала терять терпение Жанна. У неё уже была готова сорваться ядовитая фраза, когда прозвучал неожиданный вопрос:

— А вернуть сможешь?

Жанна расхохоталась.

— И над чем ты смеёшься?

— Над тобой. Ты думаешь, я их в лицо помню?!

Андрей пожал плечами.

— Парень в идиотской красной рубашке. Мужчина у стойки в очках. Девушка в розовых стразах. Несчастный гей — его, очевидно, бросили.

— Почему? — в растерянности спросила она совсем не то, что хотела спросить.

— Потому что только в состоянии стресса можно надеть на себя такую майку. — Он прищурился. — А ещё вон та смешная женщина с короткими ногами.

Жанна молчала. Честно сказать, ответить ей было нечего, и продолжать перепалку она не хотела. Точнее, не хотела выглядеть оправдывающейся.

Андрей встал, сгрёб портмоне и ввинтился в толпу. Вернулся он минуты через три с пустыми руками и всё с той же снисходительной усмешкой на красивых губах.

— Не парься. Я с тебя денег не возьму. — И «милостиво повелеть изволил»: — Иди. Ну, в смысле, ты можешь делать, что хочешь. Мы закончили наш маленький междусобойчик.

Он демонстративно отвернулся от неё и принялся разглядывать людей за соседним столом, которые выглядели как пара, да, собственно, таковой и были.

— Ну и чем ты лучше меня? — Жанна так и не ушла. — Чем ты лучше меня?

— Да всем! — пожал плечами Андрей. — К примеру, я уже давно не дёргаю. Сдача, портмоне, часы, — боже мой! Как давно это было!

— Да что ты? — скептично прищурилась Жанна. — И чем же ты занимаешься?

— Смотри.

Она и глазом моргнуть не успела, как Андрей уже стоял, а потом сидел за соседним столом. А поскольку роскошное помещение не было особенно большим, Жанна имела удовольствие слышать, как Андрей смеялся и хлопал по плечу мужчину, который, как по волшебству, узнал в нём своего однокурсника или одноклассника. Впрочем, он был так пьян, что это не имело никакого значения.

Жанна выждала момент и подошла к ним:

— Всё веселье — без меня, да?

С обиженным лицом и надутыми губками она села рядом с Андреем.

— Вот про философичку он вспоминать любит, а про жену нет! — она обращалась исключительно к пьяному в дымину мужчине.

Мужчина посмотрел на Андрея и громко икнул.

— Ты ж сказал, что свободен!

— Конечно, свободен, — и Жанна, не дав Андрею и рта раскрыть, перечислила: — Он свободен от налогов и от тёщи!

Мужчина шутку оценил — видимо, и то, и другое было проблемным и насущным в его жизни.

Андрей махнул рукой, и около столика выросла официантка.

— А принесите шампусика! Три бутылки! — Он вынул из портмоне карточку.

— Нет, Андрюх, так не пойдёт!! — взревел вновь обретённый однокурсник, он же одноклассник.

— Так за следующие три платишь ты! — засмеялся Андрей.

— Лады! А помнишь того страшного такого, с прыщами? На вашем потоке был. На велике ездил. И собачонка у него была. Он её к велику привязывал.

— Погиб он, — со скорбным лицом сообщил Андрей.

— Кто? Велик? — спросила пьяная жена вновь обретённого однокурсника.

— Тот, с прыщами, — вздохнул Андрей. — Машина сбила.

Эффект был такой потрясающий, что Жанна решила приобщиться к лаврам Андрея.

— И его, и велик, и собаку, — скорбно сказала она.

Около столика вновь образовалась официантка. Однако в руках у неё не было ни подноса, ни шампусика. Она положила карточку перед Андреем.

— И чё? — тупо спросил Андрей.

— Прошу прощения, но ваша карточка заблокирована.

Андрей хотел рвануть вперёд через Жанну, но Жанна ловко перехватила его и кивнула официантке — мол, иди, пока не получила! Официантка, далеко не дура, моментально испарилась.

Андрей зажал между двумя пальцами карточку и с непониманием уставился на неё.

— Чё это, опять, что ли? — он повернулся к Жанне и жалобно вопросил: — Опять, да?!

— Тише, тише… — Жанна легко провела пальцами по щеке Андрея. — Ты же знаешь своего папу. Чему удивляться?

— Да, да… — Андрей помотал головой и тут же вкрадчиво попросил: — Дай мне свою.

— Нет, — категорично ответила Жанна.

— Как — нет?! — изумился Андрей. — Мы же…

— Знаю-знаю, мы же с тобой муж и жена! — Жанна повернулась к новому знакомому: — У нас в семье, как в том анекдоте — давай мы сначала твою карточку разбомбим, а потом я мою буду тратить! — Она взъерошила Андрею волосы. — Нет уж, зайка, не дам. Ты, в конце концов, можешь чек выписать.

— Да кто у меня его здесь возьмёт?! — взревел Андрей, но вдруг обмяк и, уныло поджав губы, сказал: — Всё. Повеселились. Пошли домой.

Вновь обретённый однокурсник решил проявить миролюбие, чтобы супруги не собачились, и власть, чтобы его жена видела, каков он.

— Давай, Андрюха, сядь. Что ты, в самом деле? Я заплачу!

Андрей и Жанна застыли на месте. Затем синхронно поднялись с дивана. Синхронно поджали губы.

— Спасибо большое, — с большим достоинством отвесила Жанна.

— Премного благодарны, — с ещё большим достоинством отвесил Андрей.

— Мы пока ещё в состоянии обеспечить свой досуг, — не унималась со своим достоинством Жанна.

— Я пока ещё жену на свои гуляю, — не желая уступать Жанне в достоинстве, добавил Андрей.

Однокурсник открыл рот, а его жена, проявив житейскую гибкость, быстро перехватила нить разговора:

— Вы не поняли! Муж даст тебе, Андрюш, наличных, а ты выпишешь ему чек! — она мило улыбнулась и захлопала ресницами.

Жанна и Андрей переглянулись.

Потом они долго спорили на улице, кто из них возьмёт честно заработанные деньги вновь обретённого однокурсника, или одноклассника, или совсем неважно кого. Сошлись на том, что деньги закопают в полночь первого апреля на левом берегу Нила. Потом они так же долго спорили, кто первый уедет. Таксист терпеливо ждал, а когда устал, высунулся в окошко и бросил:

— А давайте сразу обои!

Услышав про «обои», Жанна и Андрей заржали, как кони, и сели в такси. А потом никто из них и не вспомнил, как так вышло, что они прильнули друг к другу, и поплыли далеко и надолго, и поняли, что игра закончилась вничью, или не закончилась вовсе, или и не было её, этой игры.

Утром, когда пора было завтракать, они сделали вид, что всё произошедшее — пустяк. Вирсавий склонился над книгой у окна и никому не мешал. Жанна и Андрей, постоянно сталкиваясь друг с другом на кухне коммуналки, размеры которой оставляли желать лучшего, улыбались друг другу легко и безмятежно. Но в какой-то момент, столкнувшись у холодильника, к дверце которого потянулись одновременно, они зачем-то обнялись, а потом зачем-то поцеловались, а потом посмотрели в глаза друг другу уже совсем иначе.

Очарование момента разрушил Алексей Давыдович.

— А где мой халат, сына? — спросил, входя, Алексей Давыдович и тут же увидел его на Жанне. — Спасибо, сына, я уже его нашёл.

— Вот твой халат, папа, — весело кивнул Андрей и добавил с глубоко запрятанной нежностью: — А вот ласточка.

Но Алексей Давыдович смотрел не на Жанну, а на сына, у которого даже уши светились от счастья.

Жанна присела в шутливом поклоне.

— Понимаю, что книксен уже лишний, — легко сказала она. — Потеряла я свою репутацию благородной девицы.

Андрей тут же подхватил:

— Моя ли в том вина?

— О да! А чья ж ещё, охотник мускулистый? — Жанна улыбалась.

Андрей принял картинную позу и напоказ напряг бицепс.

— Да! Уловил! Я смог! Сумел! — гордо объявил он.

— Всё потому, что горд и смел, — мрачно закончил Алексей Давыдович. Ему не то чтобы не нравилось происходящее, он сам не мог понять, в чём именно дело. То ли лицо девушки показалось знакомым, то ли укол ревности получило старое сердце.

Он сел за стол и повелительно кивнул Жанне. Она села напротив — ни тени волнения на лице, взгляд открытый, спокойный, без улыбки.

— Я так понял, вы уже освоились здесь.

— Частично, — тут Жанна кивнула на Вирсавия и понизила голос: — Я не поняла ещё, кто это.

Прозвучало это так мило и по-домашнему, что Алексей Давыдович невольно улыбнулся.

— А это папа на улице нашёл! — вмешался Андрей. — Он, знаешь ли, никогда с пустыми руками не приходит. Помнится, когда я был маленьким…

— Ты был маленьким?! — фыркнул Алексей Давыдович. — Это миф! Ты всю жизнь был совершеннолетней половозрелой занудой! И поверьте мне, милая девушка, в этой грудной клетке — только холестериновые бляшки.

Он внимательно посмотрел на улыбающуюся Жанну.

— Алексей Давыдович Штерн.

— Жанна.

— И всё?

— Остальное — в процессе жизни. Андрей сказал, у вас есть вакансии?

Если бы не улыбка и не этот прозрачный, как слеза, взгляд, ответ Жанны прозвучал бы нахально и самонадеянно. Но Алексей Давыдович, кажется, уже сделал для себя определённые выводы.

— Вы ищете работу?

— Я думала, работа меня сама вчера нашла, — она не удержалась и бросила на Андрея серьёзный, обещающий серьёзные вещи взгляд.

— Похоже на то, — пробурчал Алексей Давыдович и сменил тему: — Сына, не говори так больше про Вирсавия.

— Он же всё равно с головой не дружит, пап.

Алексей Давыдович помолчал, потом сообщил то, что узнал по своим каналам:

— Два года назад в День десантника он с семьёй возвращался домой. Последнее, что он помнит, — как рванул вперёд, закрыть своих, и ослепляющий свет фар.

Алексей Давыдович посмотрел на сына, который онемел.

— Как думаешь, во что ему проще было поверить: в то, что пьяная тварь может в мгновение ока уничтожить его семью, или в мудрых и заботливых инопланетян? — Алексей Давыдович почувствовал, как к горлу подступил комок, поэтому сделал самое простое, что можно было сделать, — дал импровизацию.

Конец ознакомительного фрагмента.