Дети Мертвого Леса

Екатерина Бакулина, 2020

Он – Хёнрир сын Даки, лорд Синего Дома, прямой потомок Ильгара, самая могущественная и опасная тварь Мертвого Леса. У него было все – сила, власть, победа в войне. Но сразу после победы… все закончилось. Он очнулся в доме незнакомой женщины, в деревне, на краю всего… Слепой. Почти без одной ноги, не в состоянии ходить. Лишившись магии. Лишившись имени. Не понимая, что случилось и как попал сюда. Теперь перед ним два пути: смириться или вернуть себе все… Вторая книга дилогии. Самостоятельный сюжет. Первая книга: Эрлин из Красного Дома.

Глава 1. Хёд

Чайник закипел. Свистит. У этой заразы где-то свисток, как только закипает — орет на весь дом. И ничего с ним не сделаешь.

Сейчас…

Хёд сжимает зубы, пытается приподняться локтях. На ноги встать не выйдет. Он не может ходить.

Свистит чайник.

Кажется, Шельда специально сделала это — повесила над огнем и ушла. Непонятная, мекая месть… за что? Или не такая уж и мелкая, если подумать. Но если Шельда что-то знает о нем, то Хёд вообще не должен быть очнуться. Должен был умереть. Его не должно быть здесь.

Почти три месяца. По крайней мере, так ему сказали. Но очнулся только вчера.

Его нашли в Красной Пади, полумертвого, в луже собственной крови, ни одной целой кости, все переломано, даже спина.

В эту историю Хёд как раз верит, помнит, как это было. Но совсем не верит тому, что было потом.

Три месяца он лежал в забытьи в этом доме, и Шельда сидела рядом с ним. Ему сказали — она его вылечила. Хорошо, пусть так… Даже не важно, как она смогла, у него хватило бы собственных сил. Пусть срослись кости… Но случайно ли это?

Шельда, значит…

А он — Хёд.

«Тебя будут звать Хёд, — сказала она. — Ты ведь не помнишь своего имени».

Так уверенно сказала, что он даже сомневаться не стал. Не помнит. Ничего не помнит. О его прошлом, о его имени лучше молчать, иначе можно умереть раньше, чем понять хоть что-то.

Чайник…

Орет так громко, что раскалывается голова.

Хорошо…

Хёд садится в постели. Слабость накатывает разом так, что кружится голова. До дрожи. И кашель… Кашель хуже всего, потому что от каждого неосторожного вздоха разрываются легкие.

Когда удается справиться с кашлем, чайник все еще свистит.

Сбросить одеяло, сдвинуть ноги в сторону, с кровати. Уже сейчас спина мокрая от пота… Постараться подвинуться так, чтобы поставить ноги на пол… правую ногу. Левая — намного короче, кривая, сухая и вывернута в колене, так что вряд ли удастся опереться на нее. И на одной ноге далеко не ускачешь.

Со стороны изголовья кровати — стена. Подвинуться немного, так, чтобы опираться о стену рукой…

Интересно, можно ли по стене дойти до кухни? Хёд даже не видит. Он слепой.

Самое смешное, что он от рождения слепой. И от рождения одна нога короче другой. Только в той, его прошлой жизни, все было иначе.

Удивительно, как меняется мир, когда больше не видишь и не можешь ходить. Сжимается. Становится чужим.

Встать?

От слабости трясутся руки. Встать, опираясь на одну руку и одну ногу — не выходит, не хватает сил. Хёд пытается… раз, другой… Надо иначе?

От усилий сердце колотится где-то в горле, не давая дышать.

И что-то меняется…

Он не сразу понимает, потому что не слышит, только ощущает что-то присутствие. Шельда? Тихо… То есть не тихо, чайник свистит, и за этим свистом невозможно уловить ее дыхание. Шагов не слышно. Ничего…

Ладно. Еще раз?

Пододвинуться к стене ближе, так, чтобы опереться двумя руками. Упереться, стараясь подняться, хоть как-то распрямить ногу… срывая пальцы, пытаясь ухватиться хоть за что-то… Про левую ногу можно вообще забыть, пусть она и касается пальцами пола, но не слушается совсем… Медленно… И все равно — одно неудачное движение, и правая нога подгибается тоже. Хёд с грохотом падает на пол, плечом о табуретку, стоящую рядом, ребрами о кровать… Дыхание перехватывает.

— Что ты делаешь? — спрашивает Шельда. Очень спокойно, равнодушно.

Чтобы ответить, нужно хоть как-то справиться с дыханием, нужно вдохнуть.

Окончательно сползти на пол, сесть, опираясь спиной о кровать. Ничего, Шельда подождет.

— Чайник закипел, — говорит Хёд. — Я хочу снять его.

— Чайник? Он тебе мешает? Почему ты просто не позвал меня?

— Ты думаешь, я могу кричать громче, чем он свистит?

Тихий смешок.

Шаги. Слышно, как Шельда идет… мягкие шаги, женские… шуршит юбка. Переступает что-то… Там ступенька? Надо запомнить. Слышно, как снимает чайник с огня, ставит на стол.

От внезапной тишины закладывает уши.

— Тебе не стоит вставать, — говорит Шельда.

— Почему?

— Ты очень слаб, — говорит Шельда. — Будет только хуже.

— Хуже? — Хёд тихо смеется, и от этого смеха накатывает кашель. И вместе с кашлем подступает тошнота, скручивает… хорошо хоть в желудке ничего нет. — Прости, — говорит он, справившись, отсмеявшись, утерев рот тыльной стороной ладони. — Смешно…

Пытается отдышаться.

Слышит, как Шельда подходит. Останавливается рядом, в нескольких шагах, разглядывает его.

— Ты всерьез рассчитывал дойти?

Хёд поднимает голову к ней. Он не видит, но все равно поворачивается, по привычке.

— Я всерьез рассчитываю уйти отсюда, — говорит он. — Так быстро, как только смогу. И почему бы не начать с того, чтобы добраться до чайника?

— Уйти? И куда ты пойдешь?

— Домой, — говорит он.

— Домой? — удивляется Шельда. — Ты ведь не помнишь, кто ты такой и откуда? Где твой дом?

— Не помню, — послушно соглашается он. — Но мой дом точно не здесь.

Он и так задержался на три месяца. Дома его считают погибшим? Эрлин уже не ждет его?

Он должен вернуться…

Сейчас… подтягивает ногу под себя, с усилием переворачивается, становясь на колени. Приподнимается. Наваливается грудью на кровать, заползает, втаскивает себя руками, падая лицом в край подушки. Кое-как, из последних сил, перекатывается на спину.

В ушах звенит.

От пота мокрые даже ладони.

Шельда смотрит.

— Тебе надо поесть, — наконец, говорит она. — У меня недавно сварился бульон, я сейчас принесу.

Уходит в глубину дома, куда-то во тьму, на кухню. Гремит чем-то. Достает посуду, снимает крышку, наливает. Хёд пытается сесть, привалившись к стене.

— Я налила в кружку, — говорит Шельда, возвращаясь. — Так тебе будет удобнее. Только подожди пока, очень горячий.

Поправляет табуретку у кровати, ставит кружку на нее.

— Спасибо, — говорит Хёд.

В животе урчит от запаха еды. Вчера, когда очнулся, Шельда давала ему только какой-то отвар, густой и горький, сказала, что поможет восстановить силы. И немного кислого молока потом. А сейчас — бульон пахнет просто умопомрачительно, ждать невозможно.

Хёд протягивает руку, пытается нащупать… осторожно, чтобы не задеть, не уронить. Берет. Кружка тяжелая, руки от такого веса чуть подрагивают, приходится держать двумя… но с этим еще удается справиться. Горячая… Осторожно, обжигаясь, сделать маленький глоток.

И снова накатывает кашель. Кружка прыгает в руках, брызги…

Шельда успевает перехватить, отобрать. Но Хёд все равно успевает обжечь пальцы. Облизывает, потом вытирает об одеяло. Жирный бульон, страшно вкусный.

Вдох-выдох… надо собраться… спокойно.

— Я помогу, — говорит Шельда. Уверенно берет его за руку, вкладывает кружку, осторожно придерживает сама. — Не торопись.

У Шельды тонкие нежные пальцы, но очень сильные. От нее пахнет медом и травами… чабрецом… удивительно. И чем-то еще, едва уловимым, Хёд пытается понять, но это все время ускользает…

Опасной силой пахнет.

Хёд пьет маленькими глотками, и по телу разливается тепло. Безумно хорошо.

* * *

Сегодня Хёд успел справиться, но… вчера, когда только очнулся — волнами накрывала паника, до истерики, до невозможности дышать. Нет, он держался… как мог. Но собственная беспомощность сводила с ума. Вчера он лежал, отвернувшись к стене, пытаясь осознать… Вдох-выдох… нужно понять…

Как вышло все это?

Последнее, что помнит — они неделю, как взяли Фесгард. Ночью сидели с людьми у костра, в лагере, а не в крепости, где слишком много крови… еще немного, и ушли бы домой. И вдруг Лес дернул его, потянул с такой силой, что сопротивляться зову невозможно. Как никогда еще в жизни. Выворачивая… Напрочь лишая воли.

«Убей его!» — звенел в ушах женский крик. «Иль, убей его! Убей эту тварь! Я ненавижу! Иль…»

И Лес взялся убивать.

— Я убью его! — серьезно говорит Тьяден.

Мальчишка. Младший брат Шельды, насколько Хёд успел понять. Он сидит за столом… стол тут неподалеку… уплетает за обе щеки куриный суп.

Весь день Тьяден помогает кому-то из соседей с овцами, за это им с Шельдой дают молока и крупы. У Шельды куры и ткацкий станок… Они не здешние, просто дом был пустой, их пустили перезимовать. Старые хозяева ушли, когда войска Леса взяли Фесгард. Сейчас здесь слишком опасно, многие ушли. Того и гляди — появятся твари…

— Вырасту и убью! — говорит Тьяден.

— Кого? — спрашивает Хёд.

— Хёнрира! Я не верю, что он умер. Он где-то там… Рано или поздно я убью его!

«За что?» — глупый вопрос. Тьяден человек. Их ненависть к лесным тварям понятна. А Хёнрир — самая кровожадная тварь.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Хёд.

— Двенадцать! Я уже взрослый! — горячо и уверено говорит Тьяден.

В двенадцать Хёд сам уже сражался, в четырнадцать — командовал людьми… Но Тьяден… По тому, с каким азартом он обещает убить, сразу ясно, что убивать ему никогда не доводилось.

— Ты умеешь драться? — спрашивает Хёд. — Владеешь оружием?

— Умею! — говорит Тьяден. — Мой отец учил меня. Он был лучшим воином из всех, кого я знал!

Мальчишка.

— Он погиб?

— Да. Хёнрир убил его.

Погиб в битве за Фесгард?

— Хёнрир? Лично?

— Да, сам, — упрямо говорит Тьяден, и вдруг такая неподдельная ярость в голосе. — Хёнрир заставил моего отца сдаться, пытал, а потом убил.

Какого хрена?

— Он был комендантом Фесгарда, — говорит Шельда.

Нораг? Нораг был его отцом? Их отцом?

Стоит усилий сохранить невозмутимое лицо.

В голосе Шельды ясно слышен вызов.

Она что-то знает? Знает кто он?

Но кто тогда она сама?

У Норага был сын, но дочери не было. Зато была жена. Двадцать лет назад Нораг приехал в Фесгард с женой и до взятия крепости она…

— А ваша мать? — спрашивает Хёд осторожно.

— У нас нет матери, — говорит Тьяден. — Мы с отцом жили… втроем.

Шельда.

Молодой голос, нежные руки, легкие движения. Сколько же ей? Дочь? Любовница? Норагу было столько, что и внучкой могла бы быть.

— Что-то не так? — говорит Шельда.

— А тебе, Шельда, сколько лет? — спрашивает он.

— Двадцать один, — говорит она.

Не сходится. Что-то отчаянно не сходится… если он только сам не сходит с ума.

— И вы были в Фесгарде вместе с отцом? — говорит Хёд.

— Да, — говорит Шельда. — Мы были с ним.

— И вы остались живы в городе, захваченном тварями?

— Да, — говорит Шельда. — Мы спрятались. Тебя это удивляет?

Безумие…

Или все куда сложнее.

— Пожалуй, удивляет, — говорит Хёд. — Как твари могли не найти вас?

— Нужно уметь прятаться, — говорит Шельда. — В Фесгарде глубокие подземелья.

Хёд качает головой.

Ни одно подземелье не спрячет от тварей.

— Хёнрир обманул моего отца! — говорит Тьяден. — Он обещал, что если город сдадут и ворота откроют, то сохранит людям жизнь! Но он выпустил тварей и залил город кровью.

— Твой отец хотел сдать город? — говорит Хёд.

Тьяден сопит, сердито и слегка обиженно. Знает, что не хотел. Знает, что Нораг готов был умереть, но не сдаться.

— Магистрат открыл ворота и сдал город, — говорит он. — Сделали все, как требовали эти твари! Что еще было нужно?! Хёнрир обманул, поступил подло. Он ответит!

Ответит… Так наивно, что почти смешно.

— Магистрат? — говорит Хёд. — Разве Хёнрир договаривался о сдаче города с магистратом?

— А разве это имеет значение? — говорит Шельда. — Город сдан. Что за игры, в которых любой шаг можно представить так, как удобно? Погибли люди. Весь город был залит кровью. Твари рвали людей на части… женщин, детей… В городе, который открыл ворота и так надеялся на мир, на жизнь… Там такое творилось… чудовищно. Улицы, заваленные разорванными, обглоданными телами… Никто не мог спрятаться от них.

— Никто не мог? — говорит Хёд. — Но вы же спрятались?

Шельда молчит.

Слышно, как Тьяден сердито бросает ложку в тарелку, отодвигает.

— Я хотел драться! — горячо говорит он. — Я не хотел прятаться! Я хотел выйти и драться с ними! Я уже мужчина!

— И первая же тварь отгрызла бы тебе голову, — говорит Хёд. — Кому бы ты тогда отомстил?

Месть — отличная штука. Иногда это единственное, что помогает не опустить руки.

— Если ты умеешь прятаться, Шельда, — говорит Хёд, — если в Фесгарде глубокие подземелья, то почему тогда ты не увела этих людей, детей, женщин, с собой? Ты жива, а они умерли.

Слышно, как Шельда встает.

— Какое право ты имеешь обвинять меня? — говорит она. Холодная сталь в голосе. И ненависть, которая пытается найти выход.

— Разве я обвиняю? — говорит Хёд. — Я просто спросил, как это вышло. Но, полагаю, что и сам знаю ответ. Нельзя спасти всех. Кого-то все равно придется принести в жертву. Чужого. Чтобы спасти своих. Вы могли спрятаться вдвоем. Но если бы повели за собой десятки, сотни людей — вас бы нашли, и шансов спрятаться уже не было бы. Всегда приходится делать выбор. Ты поступила разумно, так, как было выгодно.

«Амулеты Йорлинга»… она не может не знать. Та сила, с которой Хёд столкнулся в Фесгарде — слишком велика. И то, с чем он столкнулся после…

Нораг умер, не желая говорить, где Шельда. А теперь вот она — сама нашла его. Надо только понять.

— Ты ничего не знаешь обо мне, — голос Шельды напряженно звенит.

— А ты? Что ты знаешь обо мне, Шельда?

— Шельда, ты дома?! — вдруг доносится с улицы, и стук в дверь. Мужской голос, сильный, требовательный, впрочем, без угрозы, скорее… по-соседски.

И, не дожидаясь приглашения, он открывает дверь.

* * *

— Доброго вечера, Шельда! Решил заглянуть, меду тебе принес… хороший мед, жена передать велела, очень ты ей помогла, да…

Гость неуверенно мнется у порога, что-то смущает.

— Заходи, — говорит Шельда. — Я как раз пирог испекла, с капустой… садись, поужинай с нами. Как Нита себя чувствует?

— Хорошо! — говорит гость. — Вот прямо сразу полегчало ей, после тех травок, что ты дала. Встает уже! А то ведь совсем было слегла… Так что мы очень благодарны тебе. Да… А это ведь… Шельда… говорят, раненый твой очнулся?

На Хёда он посмотреть пришел, а вовсе не с благодарностью и не с медом…. Хотя, одно другому не мешает.

— Очнулся, — говорит Шельда. — Вон он лежит, хочешь, иди, посмотрит на него.

Шаги. Тяжелые, сапоги подбиты железом… Гость подходит, останавливается рядом. Потом берет табуретку, кружку, стоящую на ней, ставит на пол рядом, а сам садится.

— Вот, значит… очнулся… — задумчиво говорит он. — Что же случилось с тобой, парень?

От него пахнет потом и сосновой стружкой, смолой и немного дымом.

Хёд сидит, опираясь спиной о стену. К вечеру стало немного легче, по крайней мере, кашель больше не наваливается при каждом неверном движении, свободней дышать.

— Не знаю, — говорит Хёд. — Я ничего не помню.

— Совсем ничего? — удивляется гость. — Да как же так? — он скребет… бороду? Задумчиво. — Впрочем, я-то думал, ты вообще не жилец. А ты очнулся. Никто уже не верил.

— Три месяца? — говорит Хёд.

— Да уж побольше трех, весна на носу. Как зовут-то тебя, помнишь?

— Нет, — Хёд качает головой. — Шельда называет меня Хёд, пусть так.

— Пусть… — соглашается гость. — Я Орфост. Старейшина здесь. Это моя деревня и мой дом, тут дочь моя жила с зятем, но после Фесгарда они ушли… решили, что слишком опасно, а мы с женой остались.

Хёд кивает. Понятно. Значит, Орфост здесь — власть.

— А ты правда совсем слепой, парень? Не видишь меня?

— Правда, — говорит Хёд. — Ничего не вижу.

— И ходить ты не можешь?

— Не могу, — говорит Хёд.

— Слепой и безногий, — Орфост усмехается. — Шельда, и что ты теперь с ним делать будешь?

— Там будет видно, — говорит она. — Хёд хочет уйти.

— Уйти? — искренне удивляется Орфост. — Куда же он может уйти?

— Домой, — говорит Шельда.

— Домой? И где же твой дом, парень?

— Не знаю, — говорит Хёд. — Там разберусь. Для начала, надо встать.

Орфост хмыкает, потом тихо, с затаенной издевкой, смеется.

— Что ж, — говорит он, — понимаю. Но уйти ты не сможешь.

Говорит так, словно не «ты не сможешь», а «я не позволю тебе уйти».

— Хочешь скормить меня тварям? — говорит Хёд.

— Что? — Орфост удивлен. Табуретка скрипит под ним, он оборачивается на Шельду. Потом поднимается, подходит к Хёду ближе, наклоняется над ним.

— Скормишь меня тварям? — говорит Хёд. — Скоро весна, придут твари, и лучше отдать им чужого, чем своего. Разве не так?

Тяжелое сопение Орфоста совсем рядом, он наклоняется.

— Для человека, который не помнит своего имени, ты интересно рассуждаешь.

— Я не прав? — говорит Хёд.

Он отлично знает, что жители деревень, рядом с Лесом, часто пытаются задобрить тварей, выставив им одну-две жертвы на откуп. Не всегда помогает, но люди верят. Людям кажется, так они могут отвести беду от себя… Да и Лес… Лес куда больше и его влияние куда сильнее. Лес подчиняет себе даже тех, кто живет в дне пути от его границ. Достает, опутывает, лишает воли. Люди не могут сопротивляться, защиты нет.

— Ты не сможешь уйти, — говорит Орфост.

Спорить с этим — смешно. Хёд только пожимает плечами.

— Вы ведь не сделаете этого? — тихо говорит Тьяден.

— Что? — Орфост выпрямляется. — Не сделаю? Ты ведь и сам понимаешь, что он прав. Лучше отдать чужого, чем своего. Он все равно… ну… что с него толку? А если не его, то кого тогда? Тебя? Ее? Или, может быть, мне свою жену отдать, своих детей?

— Никого, — напряженно говорит Тьяден.

— Да? Тогда твари придут и сожрут всех нас.

— Сражаться! — говорит Тьяден.

— Парень, — говорит Орфост с долей злой насмешки, — я бы очень советовал тебе молчать. Твой отец сражался. И что? Победил? Твари сожрали его кишки. Всех сожрали. Не стоит тебе… Не мути воду. Смотри, а то отправишься к тварям вместе с ним.

Нораг…

Еще там, в Фесгарде, Хёд не мог понять, откуда в Нораге столько упрямства. Отчего он раз за разом говорит «нет», когда другие готовы сдаться.

Лес ведь не всегда убивает людей, даже тех, кто совсем беззащитен перед ним. Он подчиняет, ломает незаметно. Человек остается жив, жажда крови не касается его, все как обычно… Люди могут жить под властью Леса годами, не подозревая, есть, пить, веселиться, даже рожать детей. Но паутина Леса уже внутри.

Лес делает людей послушными. Чтобы не дергались, не пытались уйти, не сопротивлялись тварям. Хёд видел, как это бывает. В деревнях, которые перешли под протекторат… Когда мать стоит и смотрит, как тварь жрет ее ребенка у нее на глазах. Стоит и… «что ж, такова судьба».

Люди перестают быть людьми.

Лесу это выгодно. Такие послушные куклы хорошо работают, возделывают землю, собирают урожай, разводят скот. Каждый из них может прожить долго. Лордам Леса тоже нужны хлеб и шерсть…

Нораг не хотел.

Он считал, что такая жизнь страшнее, чем смерть от зубов твари.

Что ж, Хёд был согласен с ним.

От влияния Леса Норага надежно защищали чьи-то щиты. Хёд пытался проследить, понять, откуда это берется, но там, в Фесгарде, так и не смог.

А теперь он готов поклясться, что Тьядена эти щиты прикрывают тоже.

Шельда…

Дело ведь в ней? Она ведь не травками лечит людей, просто они не понимают. Она сама из Леса, в ней есть дар. Так кто она? Какая-нибудь мятежная дочь из Белого Дома? Свои счеты с Лесом? Что-то еще?

Как узнать?

Не видя магии — не понять.

Сложнее всего Хёду давалась потеря дара. Он готов был смириться с чем угодно, со слепотой, с невозможностью самостоятельно ходить. Даже не просто смириться, а отдать за свободу. Подходящая цена. Разве не об этом он всю жизнь мечтал? Избавиться от Леса внутри себя.

Но магия… это другое.

Магия пронизывала собой весь мир, связывая воедино. Без нее невозможно. Пусть не управлять, но хоть видеть потоки и нити… Хоть что-то…

Эта пустота внутри оглушала.

Как вышло, что Хёд потерял свой дар? Лес выломал из него? Но ведь дар не подвластен Лесу.

Осталось узнать, сохранил ли он защиту сам. Или Лес скоро вернется, а Хёд даже и не поймет. Защищаться теперь нечем.