Когда уходит печаль

Екатерина Береславцева, 2020

Вместо уютной спаленки – безликое купе для проводников. Вместо домашних пирожков – приевшиеся специалитеты из вагона-ресторана. Вместо семьи и школьных друзей – персонал пассажирского поезда да личный дневник… До недавнего времени такая жизнь «на колёсах» Любочку полностью устраивала. Тем более что собственной квартиры у неё никогда не водилось, а в детстве кочевать из состава в состав вместе с мамой – работником железной дороги – было даже весело.Теперь Люба – взрослая барышня, умеющая обаять и настроить на мирный лад самых ворчливых пассажиров. Вот только велики ли шансы на любовь у той, которая упорно не желает сходить на станции под названием «Личное счастье»? И как примет Любочку жизнь по ту сторону вагонных окон, которая абсолютно не укладывается в рамки железнодорожных графиков и расписаний?

Глава 2

Плацкартный вагон набился до отказа, когда протрубил гудок машиниста и состав, медленно набирая ход, отправился в путь. Провожающие махали руками, кто-то плакал, кто-то сразу зашагал к зданию вокзала, кто-то побежал за вагоном, оттягивая момент расставания. Пассажиры продолжали суетиться, раскладывать вещи — те, кто не успел их разложить по местам, — и знакомиться с соседями.

Проводница, тщательно, согласно всем инструкциям, замкнув вагон, появилась в проходе. Лицо её сияло радушием, как у хозяйки, встретившей дорогих её сердцу гостей.

— Уважаемые пассажиры, прошу приготовить свои билеты на проверку! — с улыбкой громко объявила она и медленно направилась по вагону.

— Уже проверяли вроде! — недовольно заметил сухощавый дедок из пятого купе.

— Всегда два раза проверяют, при посадке и после того, как поезд тронется, — миролюбиво объяснил ему сосед, круглолицый мужчина средних лет. Он, по всей видимости, был бывалым путником.

— Зачем два раза? Развели бюрократию! — пробубнил сердитый пассажир, но всё же полез в карман за билетом, а заодно вытащил и паспорт в потрёпанной обложке.

— Это вы ещё бюрократию не видали! — подала голос бабулька в синем платочке из соседнего купе. — Вот платила я на днях за квартиру. За свет заплатила, за газ тоже, а как дошло до воды, выясняется вдруг, что вместо моей улицы Лихой у них в платёжках значится переулок Лихой. Какой такой переулок, откуда он взялся? Отродясь в нашем городке таких переулков не было! Ну, кинулась я в домоуправление, а они меня в гороно отфутболивают, прихожу в гороно, а мне говорят…

— Ты бы ещё в минздрав припёрлась, бабка! — перебил соседку небритый мужичок в тельняшке, раскладывающий как раз над ней, на второй полке, свою постель. От него заметно пахло алкоголем и чесноком, которым он, видимо, пытался загасить стойкий запах. — А лучше в спорткомитет, ха-ха! Деревня!

— Зато по тебе сразу видно, что городской! — весело переключилась на соседа говорливая бабуля. — Вона, нажрался уже на дорожку! Небось и с собой прихватил!

— А ты и завидуешь? — не смутился мужичок. — Завидовать — грех, бабуся с лихого переулка!

— Было б чему завидовать!

— Да-а-а, весёлая дорога нам предстоит, — пробормотала себе под нос ещё одна пассажирка, сухощавая дама лет пятидесяти, сидевшая через два отсека от спорщиков. — Надо было купе брать.

— Вот и я тоже думаю, понёс меня чёрт в плацкарте ехать, — услышала её бормотание соседка с боковой полки напротив.

Они улыбнулись друг другу понимающе.

А между тем проводница, не убирая с лица доброжелательной улыбки, продолжала проверять билеты, попутно объясняя каждому купе, какими услугами они могут пользоваться в вагоне и какие обязательства при этом должны исполнять. Её ровный голос и тёплая улыбка делали своё дело — пассажиры успокаивались и веселели, словно и правда чувствовали, что они тут — важные гости и им несказанно рады. Даже нахал в тельняшке присмирел, когда к нему обратился взгляд добрых, но серьёзных серых глаз хозяйки вагона.

— Хороша… — прошептал он ей вслед со вздохом.

А девушка действительно была хороша. Стройная, с длинной шеей и нежной белой кожей, будто не знавшей никогда загара, с тяжёлой русой косой, уложенной вокруг головы, — она словно сошла сюда с картин Васнецова, чтобы подмешать в палитру мира новых оттенков — доброй сказки и чудес.

— Хороша, Маша, да не наша! — поддержал небритого сердитый дедок, начавший разговор о бюрократии. Впрочем, теперь его сердитость сменилась улыбкой, даже несмотря на то, что его паспорт при второй проверке был отклонён за ненадобностью.

К тому времени, как проводница закончила свой обход, настроение всего вагона изменилось, как по волшебству, и на обратном пути девушку провожали уже совсем другие взгляды. Однако она, в свою очередь, бдительности не теряла, отметив про себя все те моменты, которые могли каким-то образом помешать поездке, вызвав нежелательные последствия. К ним относились и звон бутылок в сумке мужичка в тельняшке, и слишком бледный вид толстушки в седьмом купе, и красные глаза девицы из второго, и ещё много чего такого, чего бы мы, простые смертные, не заметили и на чём заострился внимательный взгляд профессионала.

Когда проводница с чувством исполненного долга вернулась в своё купе, к ней, один за другим, потянулись пассажиры. И каждый, заглянув в раскрытую дверь, мог увидеть ещё одну обитательницу служебного отсека — круглолицую женщину с маленькой чёрной шляпкой на голове, которая вздрагивала от любого шума и старалась ещё глубже задвинуться в тень от назойливых взглядов. Однако русоволосая девушка ничуть не смущалась присутствием постороннего в своём купе. Она любезно отвечала пассажирам на их разнообразные вопросы, выходила с ними по необходимости и возвращалась вновь, и обращалась к толстушке с таким видом, как будто та имела полное право находиться в этом вагоне и в этом поезде.

— Ирина Вячеславовна, сделать вам чайку?

— Спасибо, Любочка, я не хочу! — сдавленным голосом отвечала женщина, стараясь стать ещё незаметнее. В ней сейчас никак невозможно было узнать ту крикливую даму, час назад устроившую небольшой скандал на перроне. Она как будто даже в объёме уменьшилась, а не только в своём напоре.

— А я всё-таки сделаю! — звонко отвечала девушка Люба. Удивительно, как подходило ей это имя! — А ещё у меня есть специально для вас кизиловое варенье! Ведь вы любите кизиловое варенье, Ирина Вячеславовна?

Не странно ли, что Люба угадала?

— Очень! — призналась пассажирка и раскраснелась ещё сильнее, теперь уже от удовольствия. — Но откуда у вас оно? Нынче мало кто варит варенье из кизила. Мама или бабушка постарались?

— Мама, но не моя, — ясно улыбнулась проводница, — а моей напарницы. Она для меня всегда передаёт, знает, как я его люблю.

— А где же ваша напарница сейчас? Странно, что вы одна в рейсе…

— Она на больничном. Но я частенько одна езжу, мне это совсем не в тягость! — Возникшая на лице девушки радость лишь подтвердила её искренность.

— Понимаю вас, Люба. Пока молодая, нагрузка даже бодрит. Да ещё и оплата, наверное, двойная — за себя и за того парня?

— А я и не знаю, какая оплата, — пожала плечами Люба. — Вам чаю с сахаром или без, Ирина Вячеславовна?

— Без, голубушка, — слегка удивилась такому ответу безбилетная пассажирка. — Как же вы не знаете, сколько за рейс заплатят? Это даже странно. Хотя… — она смутилась, — судя по тому, что вы меня посадили в своё купе да ещё отказываетесь от платы… Вы редкая девушка, Люба! И я так благодарна вам, так благодарна! Если бы не вы… — у женщины дрогнул голос.

— Я рада, что смогла вам помочь, и не будем больше об этом говорить!

— Вот только боюсь, что попадёт вам за меня. От начальства достанется.

— Об этом можете совсем не волноваться, Ирина Вячеславовна, не достанется. Пейте чай, пока горячий, а я пойду в пятое купе кофе отнесу…

Люба вышла с подносом в руках, и тётушка принялась за чай, но мысли об отзывчивой проводнице не выходили у неё из головы. Эх, если бы такую жену для младшего сына, для Глеба! А то вечно ему с девушками не везёт, попадаются одни акулы да пираньи, а эта, сразу видно, рыбка золотая. С такой только жить и горя не знать. Да-а-а…

Мысли о сыне вскоре заменились мыслями о матери, и пассажирка опять пригорюнилась, завздыхала и даже всплакнула немного, пока никто не видит…