Плюшевая заноза

Екатерина Коровина, 2020

«Мишке же больно!» Знакомая фраза? А что если этот «мишка» Вы и играют с Вами? Легкое чтиво о нелегкой жизни детских игрушек, внутри которых по решению Небесного суда отбывают свое заключение человеческие души. Герои этой книги даже представить себе не могли, что однажды им придется на собственной шкуре испытать все прелести детских игр. А ведь во время этой «игрушечной жизни» им еще предстоит разобраться в себе, меняясь к лучшему, чтобы получить шанс вновь стать обычными людьми… Ну что, поиграем?

ГЛАВА 3

Мальчишка что-то проворчал, повернулся на другой бок и укрылся с головой. Папа, улыбаясь, подошел к кровати и стянул с сына плед, отчего тот скрутился калачиком.

— Просыпайся, соня! Мы можем опоздать в детский сад. Беги чистить зубы и спускайся вниз.

Ричард потер глаза, немного помедлил, но все же встал с кровати, бросив в адрес отца что-то вроде: «Сами не спите и мне не даете», и прошлепал в ванную. Послышался звук льющейся воды, а через минуты три в комнату вошел уже бодрый и веселый мальчуган. Заправив аккуратно кровать (я до тридцати четырех лет этому так и не научился), он повернулся на пятках и направился в нашу сторону. Я побледнел. Точнее, я бы побледнел, если б мог. По крайней мере, моя воображаемая кровь разом отхлынула от лица, а сердце ускакало куда-то в район левой пятки. Маленькая ручка потянулась ко мне, и я съежился, насколько это возможно сделать, оставаясь неподвижным. Пальцы всколыхнули воздух около моего уха, но не тронули его, а вместо этого схватили зайца.

— Что? Где? А-а-а-а! Кто это?! — завопила Лиетта. — Кто этот… ребенок? Что происходит? Отпусти меня!

Конечно, Ричард не слышал этого. И конечно он не отпустил игрушку. Напротив, повертел ее в руках, отчего вестибулярный аппарат зайки наверняка послал свою хозяйку куда подальше, и одним неуловимым движением ткнул ей в живот.

— Ай!

«Я тебя люблю».

— Эт-то ч-что ещ-ще такое? — прошипела девушка. — Это я что ли? Это у меня что ли? Эй, вы там, слышите, вы там совсем опухли? Да я вам… — это было, видимо, опять в «небесный» адрес, но договорить ей не дали. Мальчишка перехватил зайца (или зайку) и впечатал его носом в мой нос, имитируя поцелуй.

Готов поклясться, я слышал скрежет ее зубов.

— Фу, блин!!! Тьфу! Тьфу! Даже не думай! Это не я! Да чтоб я тебя поцеловала… Не в этой жизни!

— А утро-то действительно доброе, — поддразнил я эту плюшевую занозу, — может, повторим?

— Да пошел ты!

— Какие вы милые! — протянул наблюдавший за всем этим Джон.

Снизу послышался голос мамы, и Ричард, кинув зайца прямо в мои объятия, бросился вниз.

— О, ну что ты! Не так же сразу! Давай хоть познакомимся, крошка! — меня откровенно забавляла эта ситуация. Проявить такт и включить джентльмена именно в этот момент и именно в отношении этой девчонки было все равно, что изменить самому себе. Поэтому я наслаждался.

— Только. Попробуй. Меня. Облапать. — зайка вколачивала каждое слово, словно забивала гвозди в крышку моего гроба. — И не смей думать! Я представляю, что ты там уже нафантазировал! Блин! Ну как же встать-то! Не буду же я тут валяться весь день!

— А что, валяние на «мягком мне» тебя не устраивает? Желаешь оказаться в руках Ричарда?

— Да лучше уж с ним, чем с тобой, животное!

— О-оу, а вот это было обидно! Потому что ты — тоже животное. Не переживай, мы из разных видов. У нас все равно с тобой ничего не получится. Я не люблю стерв.

— На себя посмотри, хамло мохнатое!

— Так, друзья! — в нашу перепалку, готовую перерасти в войну, вмешался Джон. — Давайте вы немного успокоитесь! Заяц засунет свою гордость под свой прекрасный белый хвостик, а медведь туда же засунет свой острый язык.

— В смысле под ее пушистый хвостик? — я едва сдерживал смех.

— Тьфу ты! Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом рядом с ней? — Джон расхохотался, а вместе с ним и я.

Лиетта была готова самовоспламениться и сжечь нас обоих к чертовой матери. Ну, в конце концов, ей никто и не обещал хороших «соседей».

— Я серьезно, ребят, — сквозь утихающий смех проговорил солдат, — давайте вы заключите временное перемирие и мы, наконец, познакомимся с нашей «новенькой». Нам теперь жить вместе, хотите вы этого или нет. Поэтому и держаться нам следует вместе. Ричард сейчас уйдет в садик, поэтому у нас будет затишье…, — он выдержал театральную паузу, после чего устрашающим голосом добавил, — перед бу-у-у-рей.

— Не буду я с ним мириться, тем более в таком унизительном положении. Да я, Лиетта Уильямс…

— Да, это мы уже выучили, Лиетта Уильямс, — перебил ее Джон. — Но так уж вышло, что это самое «унизительное положение» может исправить только Ричард. Или ты видишь где-нибудь полную луну?

— А при чем тут луна? — спросил я.

— Как при чем? Ты вообще читал «Краткие рекомендации и условия улучшения душевных качеств»? — Тишина. — Та-а-а-к… Вижу, что нет. А подписывал? А ты? — он перевел взгляд на девушку.

— Да, — хором ответили мы.

— Что-то подписал, но читать — не читал. Там страниц десять с набором букв! Это не для меня.

— Одиннадцать с половиной, если быть точным. Мда-а-а… И как вы собирались «перерождаться»? Там ведь один неверный шаг — и все заново! Вопиющая безответственность! — похоже, режим «командир» активирован. Глядишь, натренируется на нас и «исправится» в угоду небожителям.

— У меня, если вы забыли, голова болела! Мне было не до чтения, — огрызнулась наша фифа.

— Ага, забудешь тут, когда ты напоминаешь об этом каждые полчаса.

Она метнула в меня взгляд, полный ненависти, который мог значить только одно: «Сдохни!».

— Итак, луна!

— Лекцию в студию! — пробормотал я себе под нос.

— Согласно «Рекомендациям…», наши тела могут обретать подвижность только в определенную фазу луны и только при определенных условиях, а именно в полнолуние и только в лунном свете. Если в такую ночь на нашем небе густые тучи, это значит, что в этом месяце нам не повезло. Но, — честное слово, если бы он мог, он бы поднял указательный палец вверх, — сбежать из дома и спрятаться или сменить ребенка, а точнее «хозяина» мы не можем. Это карается обнулением всех достижений, и душа вновь помещается в игрушку с целью прохождения заданного пути заново. Как-то так. Ах, да, чуть не забыл! К моменту пробуждения хозяина, игрушки должны находиться на тех местах, где он их оставил, при этом не важно, проснулся хозяин, чтобы сходить в туалет через час после отбоя или чтобы сходить на работу через восемь часов сна. Поэтому, далеко уходить не стоит. Иначе, если хозяин заметит несоответствие, это карается все тем же обнулением. По сути, там все карается обнулением. Вы что, правда не читали? Это не шутка?

— Как показала практика, для этого у нас есть ты, — я с уважением посмотрел на нашего лектора. Возможность раз в месяц размять затекшие кости, которые ощущаются, наверно, по старой памяти — это весьма и весьма хорошая новость!

— Так, ладно, с этим разобрались. Теперь вернемся к более раннему вопросу, а именно, — он посмотрел на зайца, — кто Вы, мисс Уильямс? Судя по Вашей выходке с таблетками и непреодолимым желанием попасть в клуб, Вы весьма юная особа. Итак, мы слушаем.

— Здравствуйте, меня зовут Лиетта Уильямс и я… игрушка. Вы это хотели услышать? — ощетинилась девушка.

— Почему ты такая колючая? Уж, не за это ли ты тут? Тогда тебе придется очень постараться, чтобы научиться нормально разговаривать с людьми.

— А где вы тут людей видите? Пластмассовый солдат и плюшевый медведь. Тоже мне! Единственный человек в этой комнате ушел в детский сад.

— Ты тоже, знаешь ли, на человека не тянешь! — отрезал я. — Розовый зайчик с белым хвостиком и загнутым ухом. Ничего человеческого в тебе нет, даже души.

Последнее, она, видимо, пропустила мимо своих длинных ушей, но в ее взгляде отчетливо читался поднимающийся ужас.

— Какой? Розовый? Кошмар! Этот цвет был в моде два сезона назад! Нет, они там точно хотят моей смерти!

— Эмм, ну ты, как бы и так… того… — осторожно подметил Джон.

— Да еще это «я тебя люблю», — последнюю фразу она почти выплюнула. Да я в жизни никому такого не говорила! — она осеклась и замолчала. До нее медленно доходил смысл сказанных ею слов.

Мне почему-то стало ее жалко. Вот так прожить, пусть и короткую, жизнь без любви… Я — любил. Правда, я любил память о родителях. Какие-то обрывки воспоминаний: мамины глаза, ее руки, прижимающие меня к груди, папины широкие плечи, на которых он любил катать меня, когда мы втроем выходили гулять в парк, и их последние слова «Не скучай, малыш. Мы тебя очень любим!» — все это всегда порождало в моей душе разливающееся тепло и умиротворение. Я знал, что любим ими, где бы они ни были. Из живущих со мной рядом людей я не любил никого, как и меня — никто. Это ужасно, как я теперь понимаю. Тогда же я обманывался, раз за разом споря со своим «внутренним я», что это норма. В случае с Лиеттой все гораздо хуже. Ее не научили любить. Она жила ради себя, в угоду себе. Где-то там, в глубине души, она была калекой. И это надо было срочно лечить. Едва ли не впервые в жизни мне захотелось пожалеть другого человека, обнять, окружить заботой и теплом, жить ради этого. Весьма странное чувство. Надо будет подумать о нем и дать ему объяснение. Впрочем, я вновь выпал из реальности.

— Сколько тебе было лет, Лиетта? — уже без сарказма спросил я.

— Двадцать два, — глухо отозвалась девочка. В этом голосе чувствовалась горечь и обреченность. Нет, она не сломалась. Такие личности в одну секунду не ломаются. Но что-то в ней хрустнуло. Возможно, она наконец задумалась о чем-то действительно важном. Хотя, может, точнее будет сказать «впервые в смерти»?

В комнате повисла тяжелая тишина. Каждый думал о своем. Я же думал о ней. Такая молодая! И так глупо… Стерва она, конечно, порядочная, и при других обстоятельствах я, возможно, придушил бы ее. Да что греха таить: еще пару часов назад я готов был это сделать! Но сейчас она уже не казалась такой зарвавшейся эгоисткой. Просто… недолюбили. Просто… не сказали, как надо. Судя по тому, как она угрожала «судьям» своим папой, он был влиятельным и состоятельным человеком. Уж не знаю, какой была ее мать, но подозреваю, что тоже крайне избалованной личностью. В таком союзе ребенок всегда страдает. Хоть родителям и кажется, что они делают все для его блага, по факту получается, что от ребенка откупаются. Хочет девушка машину аквамаринового цвета с аэрографией на капоте? Пожалуйста! И никто, никто не станет разбираться, что за всем этим стоит острое, почти болезненное ощущение нехватки внимания. Хочет девушка купальник от Шанель за «килограмм денег» — пожалуйста! Никто даже не догадается, что эти три лоскутка — это способ сказать миру: «Смотрите, я дорогая! Я чего-то стою! Я богатая, а, значит, уважаемая обществом!». А обществу-то как раз пофиг. Нет, не тем подружкам, которые поохают, а именно обществу в широком понимании этого слова. А девочкам невдомек. И они снова, засыпая, думают: что бы еще такого сделать, чтобы доказать миру, что я — не пустое место? Счастливым людям перед сном думается не об этом, а о том, что утром приготовить детям на завтрак, какую рубашку погладить мужу на работу и сколько подарков купить на Рождество, чтобы никого не забыть. А эти — эти глубоко несчастны. Они думают только о себе.

Такие мысли привели меня к одному очень занимательному выводу: из меня получился бы неплохой психолог, ну или философ. При жизни не было времени об этом думать, нужно было крутиться, чтобы выжить. А сейчас времени — вагон. Да и «думать», оказывается, весьма увлекательное занятие!

Вязкую тишину оборвал спокойный женский голос:

— Меня зовут, как вы знаете, Лиетта Уильямс. Можете называть меня Лия. Мне 22 года. Я из Бостона, штат Массачусетс. Студентка Гарварда. Папа — владелец крупной строительной фирмы с филиалами по всему миру. Мама просто красивая, как она всегда говорит… говорила… Люблю тусовки, шопинг и путешествовать. Есть старшая сестра, кот и канарейка. Историю моей смерти вы знаете. Что-то еще?

— Пока достаточно, Лия. Спасибо, что открылась, — сказал я, и, собравшись с мыслями, продолжил. — Меня зовут Том Райт. Мне 34 года. Я из Сент-Луиса, штат Миссури. С 5 лет воспитывался теткой, для которой был обузой. Родители погибли в автокатастрофе. С тех пор я рос практически на улице. Только ночевал дома и иногда ел. В школу ходил лишь для того, чтобы не отчислили. Дальше учиться не пошел — не было возможности. Жил, как мог. Зарабатывал, как мог. Воровал. Много. Прессовал тех, кто слабее. Самоутверждался за их счет, доказывая самому себе, что я что-то могу — это я уже сейчас понял. Мыслей о нормальной жизни с семьей и работой никогда не было. Мне казалось, что моя жизнь и есть норма. Насыщенная, непредсказуемая. Никогда не знаешь где и кем завтра проснешься. Здесь, в этой «игрушечной» жизни у меня появилась новая привычка — думать. И теперь, оглядываясь на свою прошлую жизнь, понимаю, сколько всего было упущено и не сделано. И насколько все было неправильно! На небесный суд попал прямиком из перестрелки с полицейскими при попытке скрыться после ограбления ювелирного магазина. Признаться, сам удивляюсь, как дожил до 34 лет. Был в шоке от «приговора» и не сразу понял, что произошло. В еще большем шоке был, когда увидел себя в зеркале. Но как же я рад, что я тут не один! А Ричард (кстати, Лия, он наш так называемый «хозяин») — его мы потерпим уж как-нибудь. Все ж лучше, чем гореть в аду, — горькая усмешка с налетом обреченности вызвала всеобщий вздох. — Джон?

— Меня зовут Джон Рикс. Мне 28 лет. Я тоже из Сент-Луиса. Да, Том, мир тесен. Меня растила одна мама. Отец нас бросил, когда мне было 3 года. Причину мама мне так и не сказала. Работал в библиотеке. Любил читать, гулять в парке и печь пироги по выходным. Ни жены, ни девушки, ни даже подруги. Я всегда боялся противоположного пола. Какие-то эти женщины непонятные, напрочь лишенные логики и здравого смысла. По крайней мере, те, кого я знал. Возможно, я и сам был замкнутым, нелюдимым. Но мне было так комфортно. Никто не причинит боль и не предаст. Причина смерти: был убит шайкой недолюдей, в квартале от дома. В день рождения мамы… Я был у нее один, — он замолчал.

Я представил его маму: осунувшуюся, почерневшую от горя женщину, для которой до конца жизни день ее рождения будет самым страшным днем. По теплоте в голосе солдата, когда тот упоминал мать, было понятно, что он ее очень любил. А по тому, каким он вырос, понятно, что она тоже души в нем не чаяла. О таких мальчиках говорят «маменькин сынок». Обычно они так и живут до старости с мамой и десятком кошек. Но в этой истории старости не случилось. И это страшно. Родители не должны хоронить детей!

Если моя смерть была вполне предсказуемой, а смерть Лии и вовсе была досадной ошибкой, то у Тома все было гораздо трагичнее.

Тем временем за окном уже вовсю разгорался день. Запахло разогретым асфальтом и стеклом — окна детской выходили на солнечную сторону, из-за чего в комнате уже сейчас становилось нечем дышать. Воздух нам, конечно, не нужен, но духота и растущая температура были весьма неприятны.

Лия все так же лежала в моих объятиях, погруженная глубоко в себя. Настолько глубоко, что я даже начал переживать выплывет ли она или придется ее спасать. А потом, как порядочный человек, жениться на ней.

— Ага! И жить как кошка с собакой, — отозвался мой внутренний голос. — Да она ж — идеальная заноза для твоей многострадальной задницы! Тебе что, слишком спокойно живется?

— С ней веселее, — отозвался я и мысленно показал самому себе язык. Ну, все! Привет, шизофрения!

— Мазохист!

— Зануда!

Та-а-акс… А в этой игрушечной жизни есть игрушечная психушка? А то она по мне явно плачет. При наличии двух собеседников, я говорю сам с собой. Да еще о чем — о женитьбе! А что еще хуже — о женитьбе на Лие. Ну, уж нет! Не в этой жизни! Да я ее убью раньше! Ну и что, что она рядом со мной, — я взглянул на нее, — лежит, уткнувшись мне в плечо… такая беззащитная… такая юная… такая… родная…

ЧТО?!

Бррр!

— Это просто переутомление, Том! Слишком много всего случилось за последние сутки. Тебе надо успокоиться и поспать. Да, точно, поспать!

Хм, «родная»… Надо ж было додуматься до такого!