Коварные алмазы Екатерины Великой

Елена Арсеньева, 2017

Это повторяется в каждом поколении: она и он, опоздавший родиться вовремя, встречают друг друга и идут рука об руку сквозь град насмешек. Диана де Пуатье была старше Генриха II почти на двадцать лет, между Екатериной Великой и ее фаворитом Сашенькой Ланским три десятка, но что значат любые цифры там, где двое блистают рядом как настоящие бриллианты в короне? Да нет, куда там бриллиантам, ведь любой камень можно украсть, но как украдешь нежность, страсть, вместе пережитую вечернюю зарю?..

Париж, наши дни

Хорошо тому, кто ничем не владеет: он свободен. Но тяжко владеющему. Внезапно свалятся на тебя деньги — будешь бояться, что они исчезнут так же неожиданно, как появились. Купишь ценную вещь — спать не сможешь: вдруг украдут? Заведешь молодого любовника — тоже, понятно, не до сна, хотя и по другой причине. И все равно каждое утро будешь просыпаться с одной мыслью: а не последней ли вашей ночью была эта ночь? Что, если сегодня он пойдет куда-нибудь прогуляться и больше не вернется? Как ты будешь жить тогда?

Нет, не так: сможешь ты жить тогда?

Теперь Фанни боялась только одного: потерять Романа. Это было страшно само по себе, но еще это означало снова утратить молодость и красоту. Фанни и сама понимала, что похорошела несказанно: она ловила восхищение во взорах встречных мужчин и отвращение в глазах встречных женщин, а эти две составляющие (особенно последняя) — неопровержимое доказательство, что ты выглядишь хорошо, очень хорошо. Le Volontaire гудел от комплиментов, только бездельник Арман что-то загрустил и все смотрел на Фанни не то с тоской, не то с насмешкой, кто его разберет.

Да и не до Армана ей было. Каждое мгновение этих счастливых, счастливейших дней (нет, не ночей, потому что ночью Роман был близко, ближе некуда) ее не покидал страх. Даже когда субботним утром Фанни, по обыкновению, надевала бриджи, мягкие полусапожки на низком каблуке, садилась на велосипед с корзинкой, укрепленной впереди, и ехала на рынок на авеню Трюдан (конечно, вполне можно было пройти квартал пешком до площади Бурз, где около здания Биржи тоже имелся небольшой рынок, но, во-первых, Фанни отлично знала, как потрясающе смотрится на велосипеде, во-вторых, езда на велосипеде — отличная тренировка, субботним утром она даже без обязательной пробежки обходилась), словом, даже по пути на рынок она не переставала думать, застанет ли Романа, когда вернется.

Заставала — как правило, все еще в постели. Он любил долго спать, он не любил театры и музеи, куда пыталась вытащить его Фанни. Вообще говоря, она тоже была не бог весть какой интеллектуалкой, но имелась у нее причина рваться в эти места, особенно в музеи, особенно в Лувр и д’Орсе. Еще он любил, не вставая с кровати, смотреть детективы по телевизору, лениво перебирая каналы. Иногда мусолил какую-нибудь книжку из русской библиотеки, а иногда просто лежал, устремив взгляд в никуда, и только по сосредоточенно сдвинутым бровям и стиснутым губам можно было понять, что его что-то тревожит, даже мучает.

В такие минуты Фанни особенно пугалась, что когда-нибудь его унесет этот поток размышлений. Унесет безвозвратно в ту прошлую жизнь, которую он вел до встречи с ней. Спокойнее всего ей было, когда после бурной любви Роман засыпал в ее объятиях, свернувшись калачиком и сплетя ноги с ее ногами.

— Спой мне, — бормотал он, сонно шаря губами по ее груди, и она покорно запевала колыбельную своего детства. Простенькая мелодия давалась с трудом — так сжималось горло от любви, непрошеной, разрывающей сердце любви к этому приблудному мальчишке.

— Doucement, doucement,

Doucement s’en va le jour.

Doucement, doucement

A pas de velours.

Тишина, тишина,

Медленно уходит день.

Медленно, в тишине,

Как по бархату.

Вот-вот, в Романе было так много мальчишеского, полудетского. Как странно: это проявлялось именно в те мгновения, когда верх брала его мужская, почти звериная суть. Неутомимый, распутный самец, он доводил Фанни до криков не только своими бурными движениями, но и задыхающимся шепотом: «Пусти меня к себе!» В этом шепоте была робость неопытного мальчишки, который впервые берет женщину и еще не знает, испытает сейчас боль или наслаждение, будет любимым или его предадут.

Наверное, ей всю жизнь хотелось капризного ребенка, вот она и завела его себе, вернее, он сам завелся. Но Фанни предпочитала не думать ни о чем, что разделяло ее с Романом. Да и не имели эти нежность и вожделение, если уж начистоту, отношения к материнским чувствам. Оставался возраст, да, возраст стоял между ними по-прежнему. Ночью, в постели Роман не замечал ее морщинок, и просто их стало меньше (любить молодого — лучшее средство помолодеть самой), зато днем Фанни то и дело прикидывала, под выгодным ли углом падает на ее лицо свет или что-нибудь ненужное выделяет, подчеркивает?.. Вот в Le Volontaire свет падал на редкость удачно, поэтому она любила, когда Роман туда являлся. Правда, иногда он вдруг уходил, говорил, что должен навестить мать. А куда шел на самом деле?

Однажды она не выдержала. Бросила бармену Сикстину, что через полчаса вернется, схватила пальто и выскочила на улицу. На бегу глянула в окно и увидела Армана: он покинул свое насиженное место и провожал Фанни мрачновато-насмешливым взглядом. Белая косматая Шьен стояла рядом на задних лапах, прижав передние к стеклу, и тоже таращилась на Фанни.

«Следят они за мной, что ли?» — почти с ненавистью подумала она, но тут же забыла и об Армане, и о Шьен. Вот и пересечение улиц Друо и Прованс, вот тот самый дом, о котором говорил Роман, — напротив агентства «Кураж», забранного зеленой ремонтной сеткой. Длинное здание: несколько витрин антикварных лавок, несколько подъездов. Ага, здание одно, а адреса-то разные: рю де Прованс, 1, 3, 5, 7, 9, 9а, 11 — таковы причуды парижского градостроения. А поверху, под самым гребнем крыши вдоль всего дома небольшие окошки — те самые комнатки для прислуги.

Так за которым из них Роман?

Фанни прошлась вдоль фасада раз и другой, поздоровалась с двумя знакомыми антикварами — оба иногда забегают в ее бистро. Надо же, как будто все встречные смотрят только на нее: рыльце-то в пушку!

Она снова прошла квартал до конца и остановилась на углу улиц Фобур-Монмартр и Прованс, напротив китайской харчевни. Сделала вид, будто рассматривает витрину, а сама исподволь бросала взгляды на дом-квартал.

Семь дверей. В которую войти?

Стоп. Зачем голову ломать? Роман же ясно сказал: в доме буланжерия и три антикварных магазина. Значит, Фанни нужен номер три.

Она перебежала дорогу. Вот синяя дверь, украшенная черной чугунной чеканкой, вот кодовый замок. Так, и что дальше? Код она не знает.

Минута отчаяния, и вдруг замок щелкнул, дверь отворилась, и Фанни вжалась в стену, пропуская высокую даму лет восьмидесяти в потертом каракулевом манто. Надменный аристократический профиль, надменно поджатые губы. Не эту ли обедневшую графиню упоминал Роман? Если так, Фанни попала туда, куда нужно!

Она ввинтилась между медлительной гранд-дамой и дверью, проскочила в крытый дворик, уставленный цветочными кадками.

— Вы к кому, милочка? — Вопрос повис в воздухе, Фанни уже перебежала дворик и захлопнула за собой дверь респектабельного подъезда.

Лифт доходил до шестого этажа, комнаты для прислуги размещались выше. Но вот Фанни наконец в длинном коридоре с рядами дверей по обеим сторонам. Та же чистота, что и во всем доме, но респектабельностью не пахнет — ни цветов, ни ковров, ни навощенного паркета.

Захотелось уйти. Глупая затея — подниматься сюда. Не все ли ей равно, здесь живет Роман или в другом месте, ходит сюда, чтобы повидаться с матерью, или здесь обитает его молодая любовница? Да пусть делает, что хочет, пусть исчезает, куда хочет, встречается, с кем хочет, — чем проще будет относиться Фанни к этой безумной связи, тем лучше для нее же. В конце концов, они с Романом вместе и каждый по отдельности получают, что хотели: она — неистового любовника, который заставляет ее кричать от наслаждения и трепетать от нежности, он — комфортную жизнь, изобилие тряпья и парфюмов, которыми Фанни его, честно признаться, завалила, так что он уже не шляется в потертой куртке и заношенных джинсах, сшитых невесть в какой подворотне и выдаваемых за Levi’s, а носит классные штанцы из приличных бутиков. Конечно, это не Черутти и не Версаче, но нормальная модная одежда. А чтобы одеваться от Версаче, ему надо было сойтись с миллионершей или любовницей миллионера вроде Катрин…

Как всегда, при воспоминании о Катрин по лицу Фанни прошла судорога. Ладно, пусть живет эта толстая дура вместе со своим русским миллионером, любовницей которого еще так недавно была сама…

Голос из-за двери! Голос Романа!

Все мысли о Катрин и Лоране вымело из головы Фанни. Она сделала шаг, припала ухом к двери. И тут же раздраженно стиснула губы: разговор шел на незнакомом языке, видимо, по-русски. Ее скудного словарного запаса: «я тебя люблю», «я тебя хочу», «трахни меня», «давай еще» — то, чему она выучилась от Лорана, и «пусти меня к себе» — пополнение от Романа, — здесь было явно недостаточно.

Только и оставалось, что вслушиваться в музыку голоса Романа, ловить его интонации. Иногда он говорил запальчиво, почти зло, явно старался убедить в чем-то своего собеседника или собеседницу. Потом голос его становился мягким, и Фанни вздрагивала, потому что так мягко его голос струился, когда Роман изо всех сил пытался уйти от ответа на прямой вопрос. Фанни уже распознавала эту фальшь, и сейчас словно бы увидела перед собой его лицо: этот обволакивающий взгляд исподлобья, эту тень от ресниц на щеке, вздрогнувшие в тайной улыбке губы…

Конец ознакомительного фрагмента.