Жена хранителя маяка

Елена Асатурова

«С очередным порывом северного ветра погас ночник. Хорошо, что на маяке есть переносной генератор, и его лампам ничего не грозит. И сквозь тьму зимней ночи виден свет его спасительных огней…» Загадочная атмосфера, проникнутая ароматом соли и йода, гудящая в проводах северными ветрами, наполненная неизвестностью, что скрывается в сердце бури, – это визитная карточка романа Елены Асатуровой.

Глава пятая

Неожиданное открытие (встреча на кладбище)

Слова Розмари о последнем приюте на острове не выходили у неё из головы. Но придумать им логичного объяснения не получалось. Встреча с подругой тоже всё откладывалась: приближались праздники, и дел было много. Да и погода не располагала к морским прогулкам: начинались затяжные зимние шторма, поэтому паром ходил реже обычного.

Однажды, сразу после завтрака, когда муж лёг спать, она отправилась в церковь, чтобы помочь старому Мэтью с подготовкой к Рождественской службе. В корзинке лежали ветки падуба с яркими ягодами, сухие цветы бессмертника, последние астры из её садика.

В церкви было пусто, только одинокая свеча мерцала в полумраке. Быстро прочитав молитву, она через боковой проход вышла в примыкающий двор и приблизилась к калитке кладбища. Утренний туман ещё не рассеялся, и могилы тонули в лёгкой дымке, что придавало окружающей обстановке мистический вид. Она шла медленно, вглядываясь в надписи на надгробиях, шёпотом произнося имена, среди которых не было ни одного знакомого.

В дальней части кладбища она заметила несколько необычных одинаковых надгробий, вытесанных из местного гранита. Это были высокие строгие обелиски восьмиугольной формы, чем-то напоминающие башню маяка. Она решила рассмотреть их поближе: на каждом значилось мужское имя и была надпись на латыни: «custos lucis».

«Надо бы узнать, чьи это могилы», — подумала она и решила вернуться к церкви: одной здесь ей стало как-то неуютно.

Вдруг её внимание привлёк свежий букет из веточек вереска и бледно-розовых хризантем на одной из могил. Приблизившись, она всмотрелась в готический шрифт на мраморной плите. «Эллен Розмари Уилкинсон, возлюбленная дочь и невеста. 1900 — 1923. До последнего вздоха».

Она стояла перед могилой дочери викария и раз за разом повторяла слова, написанные на своём обручальном кольце… «До последнего вздоха»… Что это: совпадение, случайность или Том прав и между ней и Эллен Уилкинсон действительно есть какая-то связь?

Она достала из корзины несколько астр, положила их на могилу девушки и, распрямившись, вскрикнула от неожиданности. Рядом стоял старик Мэтью и, опираясь на черенок садовой лопаты, с нескрываемой нежностью наблюдал за ней.

— Это дочка нашего викария? — спросила она, отряхивая с юбки сухую траву.

— Да, наша милая девочка, Эллен. Викарию очень её не хватает. Думаю, он так и не справился с этой потерей: просто делает вид, что всё идёт как раньше. Но я вижу, что это не так. Он и дом свой мне оставил, а сам перебрался на побережье: не смог оставаться среди воспоминаний.

— Мэтью, а что же случилось с Эллен? Я всегда стеснялась спросить об этом, но недавно… — тут она запнулась: ведь ей нельзя ничем выдать Тома. — Недавно я услышала в городе, что она погибла в бурю.

— Смотрю я, ты замёрзла совсем, дрожишь вся. Пойдём, я напою тебя горячим чаем с молоком и расскажу эту печальную историю…

В домике Мэтью весело потрескивали дрова в кухонной печи, пахло сухими травами, трубочным табаком и ещё чем-то неуловимым, чем обычно пахнет в старых домах.

— Здесь всё остаётся, как при жизни Эллен, — Мэтью довольно проворно для своего возраста поставил чайник на плиту и принялся доставать жестянки с чаем, печеньем и сахаром. — Викарий не стал забирать ничего, кроме своих личных вещей и архива. А я только освободил гостевую комнату и перетащил туда свой скромный скарб.

— Мэтью, можно я осмотрю дом? Ведь я впервые у Вас в гостях, — попросила она.

— Конечно, милая, чувствуй себя как дома. У меня редко бывают гости, и мне только в радость живая душа рядом. В домах должны жить семьи, бегать детишки…

Ей показалось, что при этих словах старик незаметно смахнул слезинку. Но, скорее всего, это дым от печки щипал ему глаза…

Она вышла из кухни и прошла в соседнюю комнату, которая, очевидно, раньше служила семье викария гостиной и столовой одновременно. Старинная тяжёлая мебель тёмного дерева вдоль стен, пара потёртых кресел и маленький круглый столик у окна да обеденный стол со стульями составляли всю её обстановку. Большой камин много лет не разжигали, подсвечники на его полке были тусклыми, давно нечищеными. Она подошла к окну и отдёрнула тяжёлые портьеры, чтобы впустить в комнату неяркий декабрьский свет. Оглядевшись ещё раз, заметила на стене портрет молодой женщины на фоне цветущего сада, в летней шляпке с лентами и цветами, из-под которой вырываются медные кудри. Узкие руки с длинными пальцами сжимают кружевные перчатки. Зелёные глаза, в обрамлении густых ресниц, улыбаются. Женщина выглядела счастливой, умиротворённой и кого-то неуловимо напоминала — поворотом головы, прищуром глаз, формой рта…

— Должно быть, это и есть Эллен, — подумала она. — Надо спросить Мэтью об этом.

Соседняя небольшая комната явно служила викарию кабинетом и спальней. Книжные шкафы до потолка, крепкий письменный стол и стул с высокой спинкой, тёмно-коричневый диван из кожи — всё выглядело строго и в то же время комфортно. Здесь она не заметила ни фотографий в рамках, ни картин — были только книги, папки с бумагами, настольная лампа…

Из кухни раздалось звяканье посуды: должно быть, чай готов и хозяин ставит на стол чашки.

Она вышла в небольшой коридор, который заканчивался ещё одной дверью. Толкнув её, она оказалась в светлой, оклеенной милыми обоями в мелкий цветочек комнате — безусловно, девичьей спальне. На кровати — красивое расшитое покрывало, на тёмном полу — шерстяной коврик; небольшой комод и туалетный столик в углу; у окна, выходящего в садик у церкви, — уютное кресло и скамеечка для ног. Так и тянет устроиться в нём с книжкой или просто помечтать… Над кроватью — картина с изображением маяка, написанная уверенными мазками, передающими всю его величественность на фоне бушующих волн. Она подошла ближе, чтобы разглядеть подпись или дату, которые обычно ставят в углу, и заметила необычную деталь: на балконе маяка была изображена фигурка женщины с развевающимися волосами, которая, казалось, всматривается в морскую даль и простирает к ней руки…

— Вот ты где, — в комнату вошёл старик Мэтью. — Чай готов, пойдём выпьем его, пока не остыл…

— Это комната Эллен? — спросила она. — Она сама нарисовала эту картину?

— Да, малышка с детства любила краски, — с грустью ответил старик. — Могла часами сидеть за мольбертом. Бывало, вся перепачкается, а викарий только смеётся и хвалит её рисунки. А эту картину Эллен нарисовала прямо перед своей гибелью. Я хотел убрать её вместе с рисовальными принадлежностями — их-то викарий велел сложить в кладовке, — но он решил повесить картину в этой комнате и, когда заходит сюда, всегда подолгу смотрит на неё и вздыхает…

— А в гостиной — это портрет Эллен? — спросила она, сделав несколько глотков ароматного согревающего чая, в который Мэтью не пожалел положить ни сахара, ни сливок.

— Нет, что ты: это портрет её матери, миссис Розамунд Уилкинсон. Его написал один художник из Италии, который приезжал на отдых на побережье. Розамунд брала у него уроки живописи; думаю, она и дочери передала это увлечение… Она тогда уже ждала ребёнка, очень радовалась предстоящему материнству, просто расцвела вся. Не знала, что не придётся ей понянчить малышку: не оправилась после родов, бедняжка. Миссис Эванс как-то рассказывала мне, что Эллен родилась до срока, это и подкосило здоровье её матери. А начались роды раньше положенного времени вот почему. Что-то уж очень сильно напугало жену викария, которая была в ту ночь одна: мистер Уилкинсон остался в городе по делам. Вот она и прибежала к дому Эвансов сама не своя, всё твердила про какие-то огни, про следы дьявола… Миссис Эванс говорит — родильная горячка это. Так плоха была, что пришлось её спешно везти в город, к доктору.

— Какая трагедия — потерять сначала жену, потом дочь, — она вздрогнула от собственных слов. — Мэтью, ты обещал мне рассказать, что же случилось с Эллен.

— Да что уж тут скрывать, грустная это история. Но странно, что ты до сих пор не знаешь её и спрашиваешь меня. Я думал, что твой муж давно рассказал тебе обо всём.

— Мой муж? — она была удивлена, но тут же вспомнила про надпись на кольце и на могильном камне. — Почему именно он?

Старик Шорт налил себе ещё чашку чаю, закурил трубку и начал свой рассказ.