Голос Безмолвия. Избранные статьи

Елена Блаватская

В сборник вошли статьи величайшего мыслителя нового времени Елены Петровны Блаватской, своей жизнью и трудами всколыхнувшей погрязший в материализме XIX век. Открывается сборник отрывками из индусской этической «Книги Золотых Правил», с которой под названием «Голос Безмолвия» впервые познакомила европейского читателя Е. П. Блаватская. В сборник также включены статьи, которые проясняют сложные аспекты традиционных учений: Каббалы, зороастризма, буддизма, алхимии. Для пытливого и непредвзятого ума эти неизмеримо глубокие работы Е. П. Блаватской приоткроют многие тайны Природы и человека и станут первым этапом на пути философского поиска. В качестве введения помещена статья основателя Международной классической философской школы «Новый Акрополь» Хорхе А. Ливраги, в которой живо и ярко представлен образ Е.П.Б., этого удивительного человека, навсегда оставшегося загадкой. Издание четвертое, исправленное.

ИНТЕРВЬЮ С ЕЛЕНОЙ ПЕТРОВНОЙ БЛАВАТСКОЙ

Хорхе Анхель Ливрага

Первые недели 1991 года я провел в Лондоне: я приехал на проходившую здесь традиционную встречу с руководителями «Нового Акрополя» Англии и Ирландии.

Однажды, типичным лондонским утром, холодным и дождливым, мы отправились на прогулку по одному из обычных наших маршрутов — на ярмарку «Портобелло», где можно найти множество предметов старины, редкостей и изделий ремесленников. Тогда-то мы и вспомнили, что находимся недалеко от того места, где расположен предпоследний в этом мире дом, где жила Елена Петровна Блаватская (Е.П.Б.) и где она написала большую часть монументального труда «Тайная Доктрина».

Такси доставило нас к дверям дома № 17 по Лэнсдаун-роуд.

Этот район сегодня один из центральных, но остается застроенным частными особняками и очень тихим; под январским моросящим дождем ко мне пришла мысль об этом репортаже — о возможности обратиться сознанием на век назад и посетить этот дом в то время, когда его знаменитая обитательница еще жила здесь.

Но тогда все последующее является вымыслом? Возможно, и нет, хотя бы отчасти. Я сам этого не знаю, ибо я понял, что между вымыслом и реальностью нет такой разницы, как мы себе представляем.

Одно из испытаний, которому подвергались акусматики — претенденты на первую ступень обучения в Пифагорейской школе, — заключалось в том, чтобы представить три черные точки, нарисованные на белой доске. Испытание проходил лишь тот, кто отвечал, что видит три черные точки, но не те, кто говорил, что видит треугольник. Воображаемая связь между двумя предметами, подчас просто фантастическая, во многих случаях не является достоинством. Истина более проста и прекрасна и не становится лучше от чрезмерного объяснения.

Однако я оставляю каждому свободу верить в то, во что он хочет и может.

* * *

…Экипаж доставляет меня к дверям того же дома № 17 по Лэнсдаун-роуд. Погода стоит прекрасная, солнце, довольно редко появляющееся над Лондоном, ярко освещает все вокруг.

Я знаю, что госпожа Блаватская ждет меня, и отмечаю, что оказался слишком пунктуальным, поэтому медленно прохожу к крыльцу и звоню в колокольчик бронзовым молоточком. Входная дверь и фасад дома свежевыкрашены.

Какая-то дама, вероятно, из прислуги, предлагает мне пройти в крошечную прихожую; я вручаю ей визитную карточку, и она исчезает в боковой двери, объяснив, что госпожа Блаватская примет меня и я могу пройти. И там находится она — легенда.

Е.П.Б. сидит в просторном рабочем кресле за столом напротив большого и очень светлого окна; возле него расставлены столы, заваленные рукописями и стопками листов с отпечатанным на машинке текстом. Она выглядит почти так же, как на известных фотографиях, только более человечной и сердечной, и улыбается. Одета она очень скромно, плечи покрыты несколькими темными платками с бахромой, кое-где цветной. Не переставая улыбаться, она протягивает мне пухлую руку; пальцы ее тонкие и очень нежные. Я здороваюсь и говорю несколько положенных при этом слов, объясняя цель своего визита. Ее большие живые выпуклые глаза серого цвета смотрят на меня бесхитростно и с любопытством. Думаю, что мое волнение, хотя и скрываемое, ее забавляет. Снова взяв уже основательно исписанный толстый синий карандаш, она просит меня, сопровождая слова жестом, подождать немного в этом просторном салоне, пока она закончит предложение из книги, которая будет называться «Тайная Доктрина» и будет гораздо более объемной, нежели «Разоблаченная Изида». Она с головой уходит в работу.

Комната в типичном для эпохи викторианском стиле, довольно большая; в глаза бросаются многочисленные маленькие столики и этажерки, расставленные вокруг того места, где сидит Е.П.Б. — уже очень больная, со следами водянки, придающей ее телу, некогда стройному, неестественную полноту; создается впечатление, что она едва ли сумеет подняться с кресла. Я вижу ее сзади, обрамленную светом, льющимся из окна. За окном виден зеленый массив Холлэнд-парка.

Я осматриваю комнату, стараясь не шуметь. Дальняя часть помещения занята пестрой коллекцией: книги, пергаменты, свитки из ткани, вероятно, с письменами, бронзовые статуэтки с юга Индии, отобранные скорее из-за символики, нежели из-за древности или внешнего вида, ковры из Адони, деревянные блюда из Морадабада, кашемировые салфетки, сенегальские изображения, на полу ковры из палгатского волокна. Необычные фигурки неизвестного происхождения, камни, какие-то маленькие окаменелости, собранные во время путешествий по дальним странам и не имеющие особой ценности, которые подходят скорее для кабинета старого лорда-путешественника, нежели знатной русской дамы.

Я не подозревал, что кресло Е.П.Б. вращающееся, — она уже не работает спиной ко мне, а весело смотрит на меня, ожидая, когда я закончу свой осмотр. Извинившись, я подхожу и сажусь на деревянный стул у полунакрытого стола в двух метрах от нее, на который она мне указала.

По-прежнему улыбаясь и глядя мне в глаза, она предлагает несколько самодельных папирос, от которых я вежливо отказываюсь. Она разминает одну из них пальцами и прикуривает от длинной деревянной спички. По комнате распространяется облачко дыма, запах которого напоминает запах известных мне турецких папирос.

Справа возникает фигура женщины, одетой в серое и черное, которая с большим почтением приближается к нам и что-то шепчет Е.П.Б. на ухо.

— Графиня спрашивает, не желаете ли Вы чаю… Она мне напомнила…

Услышав эти слова, я чувствую смущение и тут же вскакиваю: я не знал, кто была эта красивая служанка.

Я отвечаю утвердительно, и, прежде чем я успеваю поблагодарить ее соответствующим образом галантным и легким поклоном, — она удаляется в другую комнату.

Я снова ощущаю веселый взгляд Е.П.Б.

— Уж не подумали ли Вы, что это элементал появился здесь? — ее улыбка совершенно лишает вопрос серьезности. Но ее серые, как легкий туман, глаза, очень прозрачные, глядят на меня весьма живо и выразительно. Я не нахожу ничего иного, как остановить взгляд на серебряном колокольчике и припомнить те необычные явления, которые связывались с Е.П.Б., например, такие, как звон колокольчика. Заметив мой взгляд, она объясняет, все еще забавляясь, что он служит лишь для вызова Констанс, графини, когда это требуется. Она добавляет, что эта видная госпожа — ее хороший друг и прекрасная ученица, и не только ее ученица: она уже могла бы входить в контакт с другими высокими Сущностями, если бы не была ежечасно поглощена заботой о ней.

— Госпожа, простите меня за смущение… Я пришел, чтобы сделать репортаж, но совершенно не знаю, с чего начать… Уже одна мысль о том, что здесь находятся оригиналы рукописи «Тайной Доктрины», заставила меня полностью растерять все вопросы.

— Успокойтесь и выпейте чаю. Я буду пить кофе, — говорит она, указывая на стол, о который я опираюсь рукой и на котором теперь стоит полный серебряный прибор на подносе из корня орехового дерева, должно быть, тяжелый, хотя я не заметил, чтобы кто-либо ставил его туда или входил в комнату. Е.П.Б. перестает улыбаться и придвигает свой кофе. Я почитаю за благо не быть бестактным и пью очень горячий и душистый цейлонский чай.

— Увидев графиню Констанс Вахтмайстер в этой скромной роли и зная о том, как много представителей дворянства, генералов, академиков являются Вашими частыми посетителями, я склонен думать, что Вы отдаете заметное предпочтение самым высоким слоям общества. Но, с другой стороны, мы знаем, что Вы предлагали дружбу и помощь многим простым людям; особенно это касается индийцев… Не могли бы Вы рассказать об этом?

— Я прочитала кое-что из того, что Вы написали. Хотя за прошедший век эволюционировал в действительности не сам человек, а лишь его машины, средства передвижения и связи, все же есть нечто, что манит его заглянуть в XIX век, чтобы лучше понять его. Я родилась в 1831 году в России, в провинциальном городке; с тех пор минуло уже более полувека. Время, в которое мне довелось жить, имело характерные особенности, которые Вам невозможно оценить. Даже в Центральной Европе более половины населения было неграмотным, и очень малая его часть имела высшее образование. Социально-экономические условия, за известным исключением, предполагали совмещение знатности и образованности. И прежде всего это относилось к мужчинам высшего общества, поскольку нам, дамам, нужно было лишь уметь говорить по-французски, играть на каком-нибудь музыкальном инструменте и в совершенстве знать довольно сложный церемониал этикета. Самое большее, на что могла претендовать дама, это совершить какое-то путешествие или иметь представление о живописи. Кроме того, тиражи книг обычно были небольшими, а дорогие переплеты очень часто делали их недоступными для тех, кто вынужден был жить лишь на минимальный доход. Так как женщины очень редко могли посещать университеты, они были вынуждены брать уроки на дому, а недостаток публичных библиотек давал большое преимущество тому, кто, подобно моей бабушке, имел домашнюю библиотеку. Поверьте, человек в этом смысле далеко продвинулся в XX веке и достигнет еще большего, по крайней мере в Европе, Северной Америке и таких крупных городах мира, как тот, из которого прибыли Вы. Необразованным останется лишь тот, кто не хочет быть образованным… Однако так было не всегда.

— Вы, безусловно, восхваляете мудрость и познания многих индийцев…

— Да, в Индии в середине XIX века положение было несколько иным, но в сущности тем же… Кастовая система давала доступ к высшей культуре брахманам и лишь немногим кшатриям, а мудрецы, которых я упоминаю, это старые монахи, имеющие доступ к немыслимым библиотекам или традиционным учениям. Мои непосредственные Учителя являются принцами, потому что тогда, даже касательно физических характеристик расы, происхождение имело определенную связь с духовным развитием. Если Вы встретите, например, носильщика, который умеет читать на санскрите, то будьте уверены, что это один из учеников — лану — на испытании, и, вероятнее всего, до недавнего времени он жил во дворце. Кроме того, когда я была молодой, рабство — и отнюдь не то, что было узаконено августейшими особами, действительно существовало от Соединенных Штатов Америки до России. Эти люди с трудом могли просуществовать, и, независимо от того, были они счастливыми или нет, очевидно, что у них не было ни времени, ни влечения к наукам, будь то экзотерические или эзотерические… Только предрассудки, суеверия, знахарство…

— Однако Вы с детства наладили отношения с этими простыми и наивными людьми и, похоже, даже разделяете их убеждения. Или я ошибаюсь?

— Не во всем… Но то, что у них было догмами и фанатизмом, окрашенными «религиозным» страхом, для меня явилось поводом к исследованию оккультного.

— Госпожа, мы все знаем Вас как Е.П.Б. Я не хотел бы быть невежливым, но мои читатели часто задают вопрос, почему Вас зовут Блаватской, по фамилии мужа, который годился Вам в дедушки и с которым Вы отказались совместно жить. Я знаю, что причиной тому не экономические соображения, поскольку, приняв гражданство Соединенных Штатов, Вы тем самым отказались от солидной пенсии, положенной вдове русского генерала. Дело также не в престиже, потому что Вы происходите из знатного рода и состоите в родстве с царской фамилией… Почему же Блаватская?

— Дело в том, что в молодости я не придавала этому значения. Я вышла замуж, чтобы освободиться от надзора семьи и, чтобы утвердиться в этом положении, взяла фамилию своего мужа, как тогда было принято. А затем… я уже привыкла к тому, что меня так называют, и к аббревиатуре тоже, да и неуважительным мне казалось по отношению к памяти старого дворянина менять свою фамилию на девичью.

— Вы очень сурово нападаете на спиритизм, популярным стало Ваше объяснение относительно «скорлуп», которые причиняют страдания медиумам… Почему же тогда Вы практиковали это, невзирая на трудности, которые это Вам приносило? И не являлись ли Вы сами в некоторые моменты медиумом такого типа?

— В середине XIX века спиритизм был повальным увлечением… Он уже несколько раз появлялся в истории, но даже Ветхий завет осуждал тех, кто занимался подобными практиками. Вызывание душ умерших или тех, кто выдает себя за них, является наиболее популярной и простой формой подмены призывания, например, религиозного. Наступление позитивистского материализма привело к упадку всех известных религиозных течений, в том числе и в Азии, а некоторые виды культа оказались настолько дискредитированными — как это произошло с христианством вследствие инквизиции и коррумпированности епископов, — что Иерархия решила возобновить это движение в качестве временной формы, дающей людям возможность получения духовной пищи. Я не нападала на спиритизм, а только рассказала, чем он является, и указала на злоупотребления, крайности, которые в этой связи много раз отмечались со стороны тех же самых религий. Я могла бы быть хорошим медиумом и в некотором смысле была им в детстве и отрочестве, но присутствие моего Учителя было постоянным, а его могущественные Слуги защищали меня.

Когда мне было двадцать лет, мы с отцом однажды гуляли по Гайд-парку в Лондоне, и там я увидела моего Учителя в физическом облике, таким, каким я столько раз визуализировала его в астральном свете… Я «ощущала», что он был живым, что это было реальное, воплощенное существо… Однако я испытала большое потрясение, констатируя это. Он шел среди других индийцев и, заметив, что я намереваюсь подойти к нему, подал знак, чтобы я не двигалась. Я все рассказала своему отцу, поскольку в то время он уже был моим сторонником. На следующий день я снова пришла на то же место одна, и Учитель также был там. Мы два часа ходили по этому парку и говорили о многом…

Понятно, что я не могу назвать всего, но разговор касался прежде всего меня… Мне были объяснены происходящие со мной редкие явления, то, почему я всегда так отличалась от других, и смысл этого, а также моей работы в этом воплощении; особое внимание было уделено тому, как подчинить себе свои собственные силы и мир элементалов, прочих невидимых сущностей и необычных сил, которые проявлялись передо мной. Он посоветовал мне, какие совершить путешествия, с какими людьми поддерживать отношения, какие книги читать. И… Может быть, довольно?

— Это был Учитель К.Х.?

— Простите меня, но назвали бы Вы в публичном репортаже имя своего Учителя? Было уже немало недоразумений, и они вызывали бури ненависти и непонимание того, что стало уже общеизвестным. Страстно желая сделать доступной для многих древнюю форму философии, называемую теософией, мы приобретаем друзей и порождаем сильное здоровое беспокойство, способствующее борьбе против беспросветного невежества, но также можем вызвать публичное осуждение того, что заслуживает уважения, и осмеяние Священных писаний, которые, к сожалению, публикуются лишь с искажениями и не полностью. Я прошла тяжелые испытания и отчасти потому так больна и почти не чувствую нижних конечностей этого бедного тела, что не сумела должным образом сдерживать свою нервную реакцию на подобного рода несправедливость.

— Госпожа… я не могу удержаться, чтобы не задать себе вопрос: как же это Е.П.Б., обладающая такими незаурядными психическими силами, способностью к концентрации и исключительным умом, тем не менее, была столь уязвима перед нападением тех, от кого, по их собственной природе и убеждениям, можно было этого ожидать?

— Это очень сложная тема. Я сама не знаю точно… Однако проведем сравнение. Представим себя в химической лаборатории, внутри реторты, задействованной в реакции, в результате которой выделяется много тепла и других типов вибраций. Приемник не всегда может это выдержать, и тогда появляются трещины и обугливание. Такой приемник бессознательно приходит к саморазрушению и даже может обжечь находящихся рядом с ним. Но Дело должно быть сделано… Сам атанор^[1] не имеет значения. Когда разрушение заканчивается, остается пыль… Я хочу, чтобы мое тело кремировали, а пепел развеяли по ветру. Реторта — как это говорят в XX веке? — загрязнена.

— Расскажите о Теософском обществе.

— Полагаю, что Вы знаете о его развитии больше меня. А я не могу и не хочу знать детали будущего. О прошлом скажу, что, когда я была еще очень молодой и предприняла свое первое путешествие в Египет, моей целью было основать в любой форме общество или центр по изучению эзотеризма. Через несколько лет после этого в Нью-Йорке я познакомилась со стариной Олькоттом, который пытался сделать то же самое с помощью некоторых своих друзей, занимавших видное положение, а также других, просто любопытствующих. 17 ноября 1875 года начало работать Теософское общество, которое я помогла основать с разрешения моего Учителя. Его принципы несколько раз менялись по форме, потому что энтузиазм владел всеми нами, но по совету моего Учителя официально я считалась лишь членом-корреспондентом, так как в будущем мне предстояло совершить многочисленные путешествия… На самом деле основателем общества был полковник Олькотт, который, как вы знаете, является адвокатом и специалистом по психическим феноменам и спиритизму.

Я знаю, что без моего участия Теософское общество не смогло бы заинтересовать столько людей. В настоящее время существует три мощных центра: в Соединенных Штатах, в Англии и в Индии, в Адьяре, который, вероятно, в один прекрасный день станет официальной столицей на мировом уровне. На сегодня он является таковой скорее по названию, чем в действительности. Однако я также понимаю, что принесла Обществу и много вреда, поскольку нападки некомпетентных фанатиков от религии и науки приводили к очернению Общества и многих его членов по моей вине. Я никогда никого не обманывала, да мне это и не было нужно, поскольку мне приходилось скорее ограничивать паранормальные явления, нежели вызывать их; это было для меня естественным. Но я не знала положения дел, я не могла избежать общества людей, помешанных на медиумизме или подверженных духовной слабости, зависти или желанию быть главными действующими лицами. В настоящее время одновременно с написанием «Тайной Доктрины» и правкой ее машинописного варианта мне приходится писать статьи для «Теософа» и других теософских и научных журналов, и я начала объединять вокруг себя тех, кого некоторые называют Ложей Блаватской, Внутреннее отделение, представляющее собой истинную эзотерическую школу. Я понимаю, что многие еще не готовы к этому, но это все, что я могу сделать: работать с тем человеческим материалом, которым располагаю. Было бы хуже не делать этого, хотя часто я сама не знаю… Мои Голоса, которые столько учили меня, замолкают… Мое астральное зеркало ничего не отражает… Я стараюсь прислушиваться и по мере своих сил выполняю то, что мне предназначено. Я также думаю написать словарь терминов, полезный при чтении «Тайной Доктрины». Кроме того, у меня много чертежей и схем педагогического характера, которые накопились со временем.

— Госпожа, всех нас, ценящих Ваш удивительный, сверхчеловеческий труд, особенно беспокоит то, что Вам не удавалось не тратить время на любопытных людей, которых интересовали феномены или личные консультации… Как я теперь понимаю, для того чтобы Вы имели возможность закончить свое Дело, Учителя должны были дать Вам дополнительную жизненную силу. Почему же Вы раньше времени растратили эту жизненную силу на феномены, не имеющие реальной значимости?

— Простите меня, но каждый волен распоряжаться своей жизнью так, как он хочет и может. Свобода означает не возможность для овец выбирать очередного пастуха, но нечто гораздо более глубокое, непередаваемое, имеющее индивидуальные корни…

— Извините… Я не хотел критиковать Вашу позицию, но многие из нас страдают вместе с Вами от такой неблагодарности, и тот, кто участвует в международном движении, может оказаться в той или иной мере зависящим от друзей и учеников, которые не связаны с ним ничем иным, кроме личного к Вам отношения.

— Это одна из форм работы, к которой Вы бы не прибегали, но которую использую я. Мне представляется смехотворной любая форма авторитета, которая не основана на духовном взаимопонимании, и, вероятно, это является одним из моих многочисленных недостатков, потому что становится неизбежной причастность собственной личности… Однако каждый таков, каков он есть, и без подлинности и естественности мы ничего не смеем сделать. Я заверяю вас, что мне нравятся долгие вечеринки и разговоры на разнообразные темы с теми, кто не думает так же, как я, и мне очень трудно отказать тому, кто просит меня о чем-то… Я не верю в трансцендентность паранормальных явлений, но ими пользуются с самых далеких времен. Исключите паранормальные явления, о которых говорится в Библии, например, и Ветхий завет превратится в простое описание злоключений племенного объединения, а Новый завет — в сборник моральных наставлений в стиле книг стоиков. Феномен является составной частью того, что невозможно полностью обойти молчанием… Паранормальный феномен, если он не поддельный и вызван не в корыстных целях, хотя и является весьма опасным, обычно запоминается гораздо больше, нежели урок, полученный устно или письменно; особенно это касается тех, кто боится жизни и смерти… И все мы в той или иной степени боимся некоторых аспектов цикла жизни и смерти. Это не приводит сразу к воспоминаниям прошлых воплощений… Впрочем, Вы хорошо это знаете.

— Почему мы не можем ничего вспомнить о периодах между воплощениями, когда наше сознание находится в Девахане, на Небе, или как это еще называется?

— Потому что речь идет о воспоминании с помощью смертной части, а таким образом мы вспоминаем только наше смертное существование. Поднимая свое сознание до уровня, на котором оно не подвергается непосредственному разрушению, мы можем получить информацию о той самой небесной жизни, о которой говорили Платон и многие другие Посвященные… А теперь, с Вашего позволения, я вернусь к своей работе. Работа продвигается так медленно… Порой необходимо дня два ждать, чтобы мне был дан один только факт, одна цитата, даже простое сообщение о только что изданных книгах, которые я никогда не смогу прочитать… Я благодарю Вас за стремление сделать этот репортаж и объяснить своим ученикам, что мои труды не являются потолком, а служат дверью. Как бы то ни было, будущее видится очень трудным, и думать о нем чаще всего страшно. Наилучшим советом было бы делать свою работу, не строя долгосрочных планов…

— Спасибо Вам за то, что Вы существуете. Та связь, которую, как Вы говорили, следует устанавливать между созвездиями Мудрости с целью их объединения, позволила нам узнать определенные вещи, по-настоящему значимые, а не заниматься пустым делом. И большое спасибо за столь необычным способом поданный чай…

— Я предвижу, что через несколько лет из этого репортажа, вероятно, запомнят только способ подачи чая…

Е.П.Б. смеется и как будто пребывает в прекрасном настроении, хотя я отмечаю, что она устала и что ее руки машинально возвращаются к бумагам. Я прощаюсь с ней и встаю. Мне кажется, что прошло всего лишь несколько минут.

У входа приглашают войти новых посетителей, поскольку сегодня суббота и госпожа Блаватская принимает избранных визитеров; впрочем, их так же много, как и обычно. Я не могу сдержать улыбки при мысли о том, что Е.П.Б., в сущности, никогда не изменится… Да, вот так: она это знает, но ей не нужно скрывать этого.

День уже клонится к вечеру, и я медленно шагаю в ту сторону, куда ложатся тени, прижимая к себе, как бесценное сокровище, тетрадь с записями… которые понадобятся мне, чтобы составить репортаж об этой встрече.

Примечания

1

Атанор — алхимическая печь. — Прим. ред.