Матрёнин домовой. Всё будет хорошо

Елена Владимировна Аболишина (2024)

Спиридон — обаятельный парень с разноцветными глазами. Оранжевый весело щурится, а голубой становится серым, когда солнце заходит за тучи. В этих глазах можно утонуть навсегда. Но берегитесь, он читает мысли, немножко ворожит и может приходить к вам во сне. Потому что он — домовой.Анну все считали несчастливой. «Крокодил не ловится, не растёт кокос». Жизнь Анны текла мутной рекой. Дом-работа-дом. Обретёт ли она свое счастье?

4. Ворожея

Кто сказал, что весной Париж расцветает? Знаменитый серый камень, которым облицованы набережные Сены и сложены дома, не даёт возможности зацепиться взглядом хоть за что-то — цвет стен, архитектурные завитушки или зелень газонов и разноцветье клумб. Все оттенки серого — от хмурого неба до свинцовых волн реки. Даже ветер имеет серо-голубой привкус.

Но весной Париж действительно расцветает: вдоль тротуаров открываются бесчисленные цветочные лавки, продавцы выносят корзины с крокусами, фиалками и тюльпанами прямо под ноги прохожим. На самих тротуарах открываются уютные уличные кафе, в которых непременно подают кофе и круассаны.

Ах, Париж, Париж! На маленькой круглой площади в обрамлении седых величественных зданий танцует цыганка. Разноцветные юбки разлетаются колоколом, открывая стройные смуглые ножки. Чуть поодаль, возле тележки с жаренными каштанами, два мима, парень и девушка, разыгрывают историю любви. А над площадью летит вечное «Padam… Padam…»

— Мадемуазель, ви, позвольте, рюсський?

Анна повернулась на голос. Перед ней стоял пожилой месье в тёмно-сером пальто, из-под которого виднелся шёлковый шейный платок. Надо же, какой франт.

— Oui, monsieur, mais comment le saviez-vous? — Анна собрала все свои школьные знания.

— О, йето нье тгюдно. Ви… — он помахал в воздухе руками — такайа кгасивайя! Такими бивайут только рюсский мадемуазель. Вот, йето для вас!

Месье словно из воздуха достал букетик бархатных фиалок и протянул девушке.

— Merci, — растерянно улыбнулась Анна.

Мужчина приподнял шляпу в прощальном приветствии, лукаво улыбнулся и подмигнул оранжевым глазом. Другой глаз, голубой, который становится серым, когда солнце заходит за тучи, смотрел внимательно и серьёзно.

— Спиридон! — Анна рывком поднялась на кровати. — Ты вернулся? Когда?

— Я смотрю, ви, мадемуазеля, по Парижам спите. Совсем своего домового позабыли, — голосом пожилого месье из сна промурлыкал домовой. Он восседал на подоконнике в неизменных вязанных носках.

— Спиридончик, как тебе не стыдно! — Анна запустила в ворчуна подушкой. — Ускакал среди ночи, и ни слуху, ни духу! А тут у нас знаешь, что было?

— Знаю, знаю, Шуршуня уже рассказал. Пустила в дом предзимников. Я говорил тебе, голуба душа, вымети все листья! Ладно, у тебя полчаса на утренние процедуры. А я на заутрак штось-то сварганю. А то чую, чито бьез мьеня ви, мадемуазеля, питалися из рюк вон пилёхо! — и, протянув Анне букетик фиалок, исчез.

Анна сунула нос в букет. Фиалки были самые настоящие. Их бархатные упругие лепестки нежно щекотали кожу. Словно ласковый привет от их дарителя. Аннушка смущено зарделась, отложила букетик и улыбнулась — весенний Париж не хотел отпускать. За окном неделю мело. Ноябрь только добрался до середины, а зима уже обосновалась до самой весны. Тяжёлые белые тучи несли снег. Иногда в них появлялась прореха, и на землю сыпалась снежная крупа. Этой крупы насыпалось столько, что нечисть по призыву огородного даже выходила на субботник — чистить дорожки.

Из кухни потянуло чем-то ароматно-сдобным. Совсем не французским. Спиридон варганил оладьи. Судя по всему, на кислом молоке. За печкой что-то грюкнуло, зашуршало, послышался приглушённый разговор.

— Шпилидоша, ты когдыщь ей шкажешь?

— Скажу, Шуршуня, скажу.

— Щмотли, влемя-то идёть, а ейной годков-то школько уж, щай не девощка. А ейной ущитьщя ышо надоть.

— Я знаю.

— Толку-то што ты жнаишь. Вона, два мещаца ужо жнаишь! Шмотли, влемя упущтишь, щито делать-та буим? Опять в немтыли я не шобилающя.

— Ну что ты заладил — смотри, смотри. Смотрю. Знаю. Никто тебя немтырем не сделает. Я-то здеся! А что не говорю — так момент выбираю. Вишь ли, расцвела она, прямо как фиалка! А тут я такой со своими новостями. Пущай девка погуляит чутку. Силы наберется, воли напитается.

— Много она по жиме набелёца. Шнега лазве щто, да холода.

— Что ты понимаешь! Снег и холод чистоту дают. И в душе и в помыслах.

— Вы о чём? Уж не про меня ли разговор ведёте? — Анна давно поняла, что всю эту домовую нечисть вывести на чистую воду можно только прямым разговором и твердостью. — Нут-ка сказывайте, что скрываете!

Общаясь с обитателями своего дома Анна потихоньку перенимала их странный говор. Старые словечки нет-нет, да и проскальзывали в разговоре.

— Доблое утлещко, Аннушка! Воть, отведай оладушков. Шпилидоша швалганил. Ш медком да шо шметанкою. А я тутащки жа кикимолу говолю. Подлошла девонька, в школу ейну отдавать надоть.

— В какую школу, ты что, Шуршуня! Ей на порог избы приходить нельзя — беду накличет. А ты её в школу, к детям заслать хочешь.

— Енто в дом ейной нельжя, а в школу можно. Школа — не жильё. Воть ешли б енто интленат был, то нельжя было бы. А в школу можно.

— Ты, Шуршуня, мне зубы не заговаривай. Во-первых, в школу в сентябре принимают, а у нас — зима на дворе. А во-вторых, что-то наш домовой притих. А, Спиридон?

— Что? — вскинулся домовой, сверкнул оранжевым глазом, сконфуженно сморщил нос и фальшиво улыбнулся.

— Хватит оладьи печь. Садись, да за чаем нам и расскажи, куда делся, по какой надобности бросил нас, и о чём вы тут про меня сплетничали? Только про кикимору не ври.

— Не буду — легко согласился Спиридон. — Но и говорить покамест мне нечего. Скажу только, Аннушка, одно — ты здеся не просто хозяйка, а Хозяйка! — домовой поднял вверх указательный палец, демонстрируя важность статуса Хозяйки. На конце пальца красовался длинный, загнутый коготь — остатки кошачьего бытия. — Так вот коль захотела, то слушай. Только, чур, сковородками в меня не кидаться!

Спиридон рассказал Анне, что бабка её, Матрёна, была из тех, кто владел тайным знанием. Люди таких ведьмами называют и за версту обходят. Когда Матрёна умерла, её сила должна была перейти к следующей в роду — Аннушкиной матери. Но та к ворожбе оказалась не приспособлена, силу не приняла. Матрёна, в бытность свою, перешла на тёмную сторону и от домового, хранителя домашнего уклада, избавилась. В общем, Аннушке предстояло взять на себя бабкино ремесло и научиться управлять силой ворожеи. Спиридон в свою отлучку разведал, что слухи о ничейной ведьминой силе уже ходют, и не ровен час, появится какой-нибудь прохиндей, чтобы воспользоваться Аннушкиной неопытностью. Появление предзимников было первым тревожным звоночком.

— Ты шутишь, Спиридон? Какая из меня ведьма-то? Я даже кофе сварить не умею, а тут — зелья, заклинания, колдовство.

— Хорошая из тебя ведьма выйдет. Самая что ни на есть. Только сил набраться тебе надоть. Ты уже начинаешь, набираться-то. По-весне, думаю, и начнём учиться потихоньку.

— Я не хочу! — Анна помотала головой. — Я боюсь! И люди опять меня стороной обходить начнут! Нет, нет и нет!

— Не боись. Не начнут. Они ж почему от тебя шарахались-то? Потому что хранителя у тебя не было. Дом неприкаянный стоял. А теперича домовой у тебя есть! — Спиридон нежно погладил себя по груди, гордо задрав подбородок.

В печи громко треснуло полено, потянуло дымком. Смолистый сосновый запах смешался с запахом домашней снеди и мятного чая с шишковым вареньем. Спиридон достал своюлюбимую балалайку и нежная тонкая мелодия полетела по горнице. Анна вдруг поняла, вот это и есть её дом, и что бы ни случилось, она сделает всё, чтобы сохранить его уют. На душе стало легко и свободно. Откуда-то из глубины сердца поднялась тёплая волна радости. Она накинула на плечи платок, приосанилась и запела.

— Да я цыганка молодая, я цыганка удалая,

Могу ворожить, ой, могу ворожить!

Я умею ворожить, ой, я умею ворожить,

Знаю, как прожить, ооой, знаю как прожить.

Песня вилась, как дымок, сворачивалась тугими кольцами ритма, потом распрямлялась напевным аккордом. И вместе с ней сворачивались и распрямлялись волны древней семейной ворожбы, воздух начинал балалаечно звенеть от витавшего в нём тайного знания. Анна получала силу ворожеи.