Зеркало

Елена Крюкова

Детство, любовь, путешествие – архетипы человеческой жизни. «Коммуналка» – саунд-драма в стихах, взгляд в прошлое, в судьбы обитателей старой коммунальной квартиры. «Овидиева тетрадь» погружает нас в мир древнего Эроса, сопоставимый с картинами «Ars amores» великого римлянина Овидия. А «Меч Гэсэра» – траектория необыкновенной жизни простой сибирской девчонки Маринки, отражения ее странствий по огромной Земле. И зеркало сердца поэта смело отражает быт и бытие.

Коммуналка

Часть первая — Обитатели

* * *

–…А я ей и говорю: ну, дура ты, дура, зачем такую шубу продала, это же царские хоромы, а не шуба… Ведь китайская земляная выдра!.. Господь с тобой, говорю, дура!.. А она мне зубасто так, да с присвистом злым, с шипеньем, аж у нее, матушки, скулы от злобы заострились топориками: а что ж ты мне да Петьке малому прикажешь кусать целый месяц до зарплаты, а?.. Что, говорит, я масло ему из сметаны буду сбивать, что ли?.. И вдруг — ох я и испугалась! — как завыла, прости Господи, как леший на болоте!.. И об спинку кровати головой — бряк, бряк…

— Ты бы ей капелек дала каких сердешных, Зина…

–…а кровать-то старая — того гляди развалится на палки да скалки. И как она взовьется да заорет пуще прежнего: жизнь клятая!.. Никуда не уйти, никого не привести!.. Куда — на эту кровать ночлежную?! Да в ночлежках у америкашек побогаче обстановочка будет… А от вас что, ширмой в цветочках загородиться?!.. Орет — ну иерихонская труба, прости Господи!.. Ты слыхала?.. Я уж ей так и сяк, валидол сую — она мою руку чуть не сломала, оттолкнула, вопит: жри сама свои таблетки!..

— Зинка, а может… это… ей полечиться лечь?..

— Панечка!.. Панечка!.. Разве нашу жизнь вылечишь!..

«…Я выплыла в людское море…»

…Я выплыла в людское море

Из этой гавани табачной,

Где керосином пахнет горе

И в праздники — целуют смачно.

Я вышла — кочегар метели —

Из этой человечьей топки,

Из этой раскладной постели,

Где двое спят валетом знобким.

Я вылетела —

В дикий Космос —

Из ледяного умыванья

Под рукомойником раскосым,

Из скипидаром — растиранья

При зимней огненной простуде,

Из общих коридоров жалких,

Смеясь и плача,

Вышла в люди

Из той людской, где все — вповалку.

* * *

— Игнатьевна!.. Ты че там скрючилась в три погибели?.. У тебя керогаз, што ль, не зажигатся?.. Дай помогу…

— Ну, помоги… Че двигашь меня локтем-от: локоть твой больно острый. Костыль прямо…

— Да потому што отойди. Чай, свет заслоняшь.

— Чай, весь не заслоню.

— Ну вот и все. Зажгла я тебе твою бандуру. Че варить-то собралась?

— Не суй нос… Чай, все то же: макароны.

— Растолстеешь, Киселева!..

— Може, в гробу и поправлюся… Мясца хочу… Зубов нету — не угрызу уже… А молодые зубки были — ох, жилы перегрызала!..

— Ну, ну, Киселева. Че реветь-то. Вари свое спагетти.

— Да уж сварю как-нито… А керогаз-то как пылат! Как сдурел… Огонь, огонь-то какой… Огонь-то… какой…

Киселиха ставит свечу перед иконой

Огонь! Из лодкою сложенных рук —

Огонь к закопченной иконе

Так рвется!.. — проросший и бешеный лук

Из тьмы черноземных ладоней…

Забыла совсем я, сколь, старой, мне лет

Пробило вчерась, намедни…

Сварила, сварила свой поздний обед,

Сходила к ранней обедне.

Вчерась раздеваюсь — да што ж это, ба!.. —

Гляжу — в гимнастерке… в лампасах… —

Как муж мой покойник!.. Во фрунт — голытьба

Вокруг офицерского баса…

Замучили Федю, два дула — к виску,

А я, молодая жененка,

Я всех революций срамную тоску

Кляла одичало и звонко!

Орала по улицам и площадям,

Какие вы есть, комиссары!..

Работа — рабочим, овес — лошадям,

А «бывшим» — сосновые нары…

Я двадцать пять лет оттрубила как штык!

При шмонах — смеялася лихо…

Твой рот к непотребной молитве привык,

Подстилка, раба, Киселиха…

Ну, выпустили — как линя — в водоем!

Лицо — что печеная свекла…

И в разуме штой-то подвиглось моем —

Как будто под ливнем промокла

И все не согреюсь, с тех пор и дрожу,

И греюсь — вот свечечку ставлю

Казанской иконке! В ладонях держу

Горячую желтую каплю…

Огонь-то, огонь!.. Ох, безумная я,

Зачем все так помню упорно —

В снегу талом стирку плохого белья

И струпьев подсохшие зерна…

Зачем, Матерь Божия, выжить пришлось?..

Слаба водовозная кляча.

А с пенсии — гребень для сивых волос,

«Подушечек» сладких впридачу…

«Подушечки» я растолку молотком —

Повыбиты зубы кобыльи!..

Огонь ты, огонь, полижи языком

Ты чернь моих щек замогильных…

Все верю, все чую — с ума я сойду!

Казанская, матушка, сделай

Ты так, чтобы в этом, о, в этом году

Душонка покинула тело!..

А сколь мне там стукнуло?.. Кто его знат!..

Быть может, и все девяносто…

А завтра в экране покажут парад

И эти… кремлевские — звезды…

* * *

— Тамарка!.. Че ты — ночь-полночь — стучишь?.. Че набатывашь, как в набат?.. Младенец твой орет как резаный по ночам, да ты ишшо моду взяла не спать?.. Какая тебя муха укусила в голу задницу?.. Самая сласть сна, а ты…

— Тетя Паня, горелым пахнет. Проводка горит. Из вентиляционных ходов — дым!..

— Окстися. Какой дым. Под носом у тя дым…

— Галка!.. Че путаешься под ногами, дура девчонка, иди спать ложись, не мети рубахой половицы…

— Мамка, я ноль-один вызвала.

— Ты че!.. Правда, што ль!..

— Сказали — сейчас приедут.

— Быстро в постель!..

— А че торопиться-то. Какой он — огонь? Поглядеть хочу. Мамка, а Петька спит?..

— Спит, умница моя. Пожарку вызвала! Умница моя… Не бойся… Не бойся с мамкой ничего…

— Пахнет горелым… Мам, вон огонь! Вон он! Хвосты лисьи!..

— Да, хвосты… Только шубу не сошьешь… Паня, буди всех! Всех!

— Милые! Милые! Вставайте! Пожар! Горим! Горим!

— Что?.. Кто придумал?.. А запах-то… А полыхает вон!..

— Это он, сволочь. Граф Борис Иваныч. Утюг оставил в кладовке. А сам заснул.

— Эй, Борис Иваныч!.. Спит… Свои брильянты под подушкой охраняет, а нам — гори синим пламенем?!..

— Вставай, контра проклятая!..

— Пожарнички, родненькие, вы уж потушите за ради Христа… Дети малые у нас…

— Уж потушили, бабы. Не нойте. Счастье ваше. Дом-то… деревянный коробок. Еще минут пятнадцать — и все рухнуло бы… к едрене-фене…

— Пожарники! Братаны! Водочки тяпнем?.. За жизнь!..

— Мамка, мамка, да почему горелым пахнет, аж плакать хочется, а голуби на крыше — не сгорели?..

Пожар

Лютая, зверья сила огня.

Судорга ног — к подбородку.

Страшно, огонь. Вдруг возьмешь ты меня

В гулкую рыжую глотку?

Пасть твоя светлая. Зубы остры.

Дом наш качается, пьяный.

Так вот горят — первобытно — костры

В наших песцовых буранах.

Это Борис наш Иваныч, наш граф,

Житель крысиной кладовки,

Тощая щепка, — спал, ноги задрав,

После крутой голодовки

Так запродав с аметистом браслет,

Что на паршивую сотню

Снедь закупил и поел на сто лет

Впрок — хоть сейчас в преисподню!.. —

Гладил рубашки… Дрожание рук,

Сытости радость тупая…

Как он оставил включенным утюг —

Плача, сопя, засыпая…

И загорелось в щелях и пазах

Красной сухой круговертью.

И загорелся в ребячьих глазах

Дикий азарт передсмертья.

Взрослые — те лишь вопили одно:

«Дом бы сгорел этот нищий!..

Иль в новоселье попьем мы вино,

Иль повезут на кладбище!..»

И, спохватясь, прижав руки ко рту:

«Родненькие!.. Погасите!..

Все переможем — всю голь-нищету,

Только нам дом наш спасите!..»

Шорох — из шлангов — вонючей воды!

Гари древесная пряность!

Перед тигриною пастью беды —

Я, не мигая, уставясь…

Рядом со мною — Петюшка Звонцов

В черных трусах доколенных —

Ласковых не докричишься отцов —

Сгибших, застреленных, пленных…

Рядом со мною картежник Сократ

В бязевом женском халате —

Там, в его комнате, знаю, лежат

Трое — все в дым! — на кровати…

Рядом со мной Киселиха стоит,

Жесткая, будто двустволка!

Сходен с болотной кикиморой вид,

Светят глаза, как у волка…

А за лопаткой угластой ее,

Весь в первобытных сполохах,

Пьяный Валера — дыряво белье,

Грудь — вся в наколках: эпоха…

Саня, не бойся! Тамарка, держись!

Этот пожар — что он сможет?

Он не сожжет поднебесную жизнь —

Кости земные изгложет.

В небе январском — горелый салют

Виден сквозь детские веки.

«Жить вам осталось — пятнадцать минут!»

Жить нам осталось — навеки.

Что суждено? Вдоль по свету — с сумой?..

В пахоту — слезные зерна?..

…Русый пожарничек,

Ангел ты мой.

Спас ты мой Нерукотворный.

* * *

— Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!

— Буду ходить.

— Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе — не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..

— Нет. Читает.

— Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю — дорогие…

— Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.

— Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..

— Настоящая.

Кладовка

…Старый граф Борис Иваныч,

Гриб ты, высохший на нитке

Длинной жизни, — дай мне на ночь

Поглядеть твои открытки.

Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА»

Запряженные кареты —

У Царицы грудь открыта,

Солнцем веера согреты…

Царский выезд на охоту…

Царских дочек одеянья —

Перед тем тифозным годом,

Где — стрельба и подаянье…

Мать твоя в Стамбул сбежала —

Гроздьями свисали люди

С корабля Всея Державы,

Чьи набухли кровью груди…

Беспризорник, вензель в ложке

Краденой, штрафная рота, —

Что, старик, глядишь сторожко

В ночь, как бы зовешь кого-то?!

Царских дочек расстреляли.

И Царицу закололи.

Ты в кладовке, в одеяле,

Держишь слезы барской боли —

Аметисты и гранаты,

Виноградины-кулоны —

Капли крови на распятых

Ротах, взводах, батальонах…

Старый граф! Борис Иваныч!

Обменяй кольцо на пищу,

Расскажи мне сказку на ночь

О великом царстве нищих!

Почитай из толстой книжки,

Что из мертвых все воскреснут —

До хрипенья, до одышки,

Чтобы сердцу стало тесно!

В школе так нам не читают.

Над богами там хохочут.

Нас цитатами пытают.

Нас командами щекочут.

Почитай, Борис Иваныч,

Из пятнистой — в воске! — книжки…

Мы уйдем с тобою… за ночь…

Я — девчонка… ты — мальчишка…

Рыбу с лодки удишь ловко…

Речь — французская… красивый…

А в открытую кладовку

Тянет с кухни керосином.

И меня ты укрываешь

Грубым, в космах, одеялом,

И молитву мне читаешь,

Чтоб из мертвых — я — восстала.

* * *

— А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..

— Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.

— Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..

— У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.

— Мамочка!..

— Гаденыш.

— Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.

— Мой!.. Что хочу, то и делаю!..

— Да он глянь как пищит — душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..

— Пусть знает тяжелую материнскую руку.

— А ну — до смерти забьешь?..

— Горшок с возу упадет — кобыле легше будет.

Пьета. Плач над избитым ребенком

Лежит на медном сундуке,

И в плечи голову вобрал…

Кровь да синяк на синяке.

Ты много раз так умирал.

Петюшка, не реви ты… Слышь —

Твоя в аптеку мать ушла…

За сундуком скребется мышь,

И пылью светят зеркала.

Бьет человека человек.

Так было — встарь. Так будет — впредь.

Из-под заплывших синих век,

Пацан, куда тебе смотреть?!

Хоть в детской комнате мужик —

Противней нету, — а не бьет…

Петюшка, ты же как старик:

В морщинах — лоб, в морщинах — рот…

Не плачь, дитя мое, не плачь.

Дай поцелую твой живот.

О Господи, как он горяч…

До свадьбы… это заживет…

И по щекам катят моим —

О Господи, то плачу я

Сама!.. — и керосин, и дым,

И синь отжатого белья,

И гильзы, что нашел в золе

На пустыре, и маргарин

Растопленный, и в серебре

Береза — светит сквозь бензин,

И лозунги, и кумачи

Над дырами подъездов тех,

Где наподобие парчи

Блатной сверкает визг и смех! —

И заводская наша гарь,

И магазин — стада овец,

И рубит рыночный наш царь

Мне к Ноябрю — на холодец,

Набитого трамвая звон,

И я одна, опять одна,

И день безлюбьем опален,

И ночь безлюбьем сожжена, —

А ты у матери — живой!

Пусть лупит! Что есть силы бьет!

Не плачь. Я — плачу над тобой,

Пацан,

Родимый мой народ.

* * *

— Дяденька, дяденька! Иди сюда, на кухню… Здесь у мамки блины холодные остались… Щас найду… Вот они — под миской… На…

— Дочка!.. Спасибо тебе, Бог тебя наградит…

— Дяденька, да ты не плачь, а ешь… У тебя слезы в бороде.

— Милашечка… И-эх!.. это все ништяк, а вот добрых душ на свете мало — ох, штой-то не видать…

— Дяденька, а почему у тебя гармошка — красная?

— Потому что песня моя — прекрасная.

— Спой! Спой, пока Киселиха не пришла! А то она если услышит — щас завоет. И будет петь «Когда мы сходили на борт в холодные мрачные трюмы…» Я ей рыбок подарила, мальков, живородящих, а она только все свечку перед иконой жгла, а рыбок не кормила — и уморила. Спой!

— И-эх, гармошечка жалобная, стерлядочка жареная!..

— Дяденька, а из чего твоя вторая нога сделана? Из дерева?..

— Дочка, дочка!.. Из дуба мореного… Это меня — под Кенигсбергом шарахнуло… Пахнет от меня крепко?.. Я нынче имянинник — беленькой купил…

— Пахнет. Как от дяди Валеры.

— Слухай песню! Неповторимую.

Одноногий старик играет на гармошке и поет

Время наше, время наше,

Стреляное времячко!

То — навалом щей да каши,

То — прикладом в темячко…

Рота-рота да пехота,

Всю войну я отпахал —

Отдохнуть теперь охота,

А вокруг кричат: нахал!

Инвалид, инвалид,

Головушка тверезая,

К дождю-снегу не болит

Нога твоя отрезанная?..

Так живу — в поездах

Да во крытых рынках.

Папироса в зубах

Да глаза-барвинки.

Государство ты страна,

Тюремная решетка:

То ли мир, то ли война —

Два с полтиной водка!

Я протезом гремлю

Да на всю Расею:

Поплясать я люблю —

От музыки косею!

Эх, музыка ты моя,

Клавиши играют!..

До исподнего белья

В тюрьмах раздевают…

Кушал Сталин знатный харч,

А Хрущев ест икру…

Я в подвале — плачь не плачь —

Так голодным и помру!

Выдают мне паек:

Соль, картошку и ржаной!

Эх, куплю себе чаек

Да на весь четвертной!..

Так чифирчик заварю,

Да попью вприкуску,

В окно гляну на зарю

Зимних далей русских:

То не белые поля —

Алые полотнища!

То родимая земля

Флагами полощется…

Флаги винны, флаги красны —

Сколько крови пролито!..

Неужель снега напрасно

Кровушкою политы?..

Помню: стылый окоп.

Тишь после взрыва.

И под каскою — лоб

Мыслит, потный: живы…

Да, живой я, живой!

И пою, и плачу,

И гармошки крик лихой

За пазуху прячу!

И протезом об пол — стук!

Деньги — в шапку?.. — в каску!..

Друг, налей, выпей, друг,

Да за эту пляску…

* * *

— Вон, вон пошла. Цаца заморская.

— Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась — и думает, все, золотое дно…

— А сама-то дура стоеросовая — другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта — блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку — цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков — свитер наворачиват…

— А руки золотые!

— Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.

— Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.

— Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит — машинки-то не слыхать…

— Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.

— А че? Талия у нее ниче. Как у Софи Лорен.

— Тю!.. Да она брехала однажды — бухая што ли, была?.. — што у нее каки-то старики деды, взаправду из Италии родом были…

— Сочинят!..

— Деревенска она и есть деревенска. Кака тут Италия. Под носом у няе Италия.

— А на всех как с башни глядит. С прищуром.

— Скулы-та каки широкие. Как сковорода, лицо. Италья-а-анка!.. Тьфу…

— Это к ней ходит?.. Лабух из ресторана?.. Степка?..

— А как же. Днюет и ночует.

— Да она с них со всех деньги берет. А в ресторане за вечер — знашь, сколь можно нагрести?..

— Ушла… Дверью-та как хлобыснула! Как бомбу взорвала. Портниха лупоглазая. Вот всех люблю, всех люблю в квартире. А ее нет. Гордая! Не здоровается. Да Степка, хахаль, тоже оторви и брось. Давеча — трезвон! Открываю. Он стоит, еле держит ящик с вином. «Я звонок носом нажал, извините», — грит…

— Если все хахали ейные будут носами на звонки нажимать…

— Или еще чем…

— Губищи толстые, морда румяная, ну чисто доярка!.. И што они все в ней находят?.. Портниха… Нянька…

— Санька! Муфту забыла!

— Пальчики итальянски застудишь!

— Личико от мороза в мех не спрячешь — обморозишь щечки — куды Степка-та будет целовать?..

— Все туды.

— Закрой форточку, Зинаида. Кончай над человеком измываться.

— Да она все одно не слышит. Са-анька!.. Не упади на каблуках, корова!..

— Кости переломат — есть кому полечить.

«Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка…»

Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка.

Я сегодня ночью шила до трех.

Ты обхватишь руками — и страшно, и знобко,

Зубы друг об дружку стучат, как горох…

Я, гляди, — лиловой крашусь помадой!

Амальгаму зеркал проглядела до дна…

Я безумная. Нету с собою сладу.

Я с тобою — как пьяная: без вина.

Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка!

Ох, зачем я в кабак твой поесть зашла?!

А ты брямкал, горбясь, по клавишам топким,

Из-под пальцев твоих — моя жизнь текла…

Моя жизнь: изба в Тарасихе вьюжной,

Ребятня мокроносая, мамкин гроб,

Да отец-матерщинник, кривой, недужный, —

Поцелуй его помнит росстанный лоб…

Моя жизнь: чужие орущие дети,

Подтираю за ними, им парю, варю, —

Рвущий деньги из рук шестикрылый ветер,

И капрон на ногах — назло январю!

Моя жизнь — бормотанье швейной машинки,

Проймы-вытачки — по газетам — резцом,

Бабий век, поделенный на две половинки:

С гладкокожим лицом — и с изрытым лицом…

А тут сел ты за столик, заказал заливное,

Взял исколотую, крепкую руку мою —

И я холод небес ощутила спиною

У великой, черной любви на краю!

Я люблю тебя!

Ты — хрупкий, с виду — хлипкий,

А на деле — весь из железа, из тугих узлов:

Ты рояль свой кабацкий разбиваешь с улыбкой

Песнями нашей жизни — песнями без слов!

Песни трамваев, буги-вуги магазинов,

Твисты пельменных, комиссионок, пивных —

Я их танцую и пою — во бензинах —

Сиренью щек и гвоздикою губ шальных…

Да, я молодая еще!

Я люблю тебя, Степка!

Соседки кричат: «Шалава!..

Красный фонарь повесь!..»

А мне ни с кем еще не было так нежно,

так кротко, так робко.

И никогда больше ни с кем не будет так,

как с тобою — здесь.

* * *

— Мамка! Сбей мне масло.

— Петька, отвяжись.

— Сбей! Из сметаны.

— Отвяжись!

–…Возьми, Анфиса, у меня в холодильнике стоит в банке.

— Не возьму. Ты небось мужу к щам купила.

— Муж перебьется. А Петька твой в рост пошел. Косточки вытягиваются. Корми дитя, Анфиса!

— Да я тебе щас денежку…

— Спрячь свое серебришко. Чай, не червонцы за сметану отдала. Не хлюпай носом!.. А хоть бы даже и червонцы.

Анфиса сбивает сметану в масло для Петьки

Не в судорге, не спьяну,

Не в куреве-дыму —

Сбиваю я сметану

Да сыну моему.

По лестнице по нищей

Брела с работы я…

Востребует и взыщет

Голодная семья!

О, в керосинной шали

Под форткою дрожа —

Как руки удержали

Слепую боль ножа?!

И, сгорбившись на кухне,

Где лампа — волчий глаз,

Где тесто грозно пухнет

И квохчет керогаз,

В бидоне, ложкой, плача,

Сметану сыну бью —

Лохмата и незряча —

За всю-то жизнь мою!

За мыльные лохани.

За смертное белье.

За то, что потрохами

Плачу за бытие.

За наше процветанье,

Что царственно грядет.

За наше подаянье

У заводских ворот.

За пропуск постоянный

К изношенным станкам.

За ящик деревянный

У тьмы отверстых ям!

И, бешена, патлата,

Сметану в масло бью —

До завтрашней зарплаты

У рабства на краю,

До детских ртов галчиных,

Где зубы — как огни! —

До матюга мужчины,

До ругани родни,

До магазинов пьяных,

Где жиром пол пропах —

Ну, вот она, сметана!

Густеет на глазах…

А я ее сбиваю

Всю ночку, до утра!

Живу и выживаю —

На выдумку хитра!

И, если лютый холод

Затмит и слух, и речь —

Я в наш родимый голод

Найду, чего испечь.

* * *

— Степка!.. Ты?..

— Я.

— Че трезвонишь-то?.. Фу, весь в снегу… Заходи…

— Саня дома?

— А куда ей деться, Саньке твоей?.. Дурище… Сидит на своей финской машинке строчит, тебя поджидает… Пенелопа!..

— Но, но. Еще заикнись, зява…

— Звиняйте — любовь вашу задел… Пойдем вмажем, Степка, а?.. По маленькой…

— Я уж к большенькой… приложился.

— Э-эх!.. И тут ты меня обскакал!.. И к Саньке первым пристоился, и коньяк «Белый аист» за пазухой нянчишь — классный ты мужик, Степан!.. Ван Клиберн ты наш!..

— Гончаров, падла!.. Осторожней на поворотах.

— Я всегда только закрытые… повороты… делаю. Ну — по чуть-чуть!..

— Вали. Огурца нету.

— А Санька с тобой… за компанию — тоже?..

— Нет. Она — только огурцы любит.

— А… тебя?

— Будешь в скважину подглядывать — быстро окривеешь. Понял?

Одинокая песня Степки — Сане

Да, я лабух в ресторане,

Многоженец!..

Четвертак в моем кармане

Да червонец.

Все скатерки в винных пятнах,

Шторы — в жире!

Все мне до хребта понятно

В этом мире.

Ресторан ты мой вокзальный,

Работенка!..

Держит баба так печально

Ребятенка…

В толстой кофте, в козьей шали,

Лик — невесты,

Из какой далекой дали

Здесь — проездом?..

Закажи блатную песню —

Я сыграю.

На своей работе — честно

Помираю.

Мне грузин две красных сунет —

Между жором…

Саксофон в меня как плюнет

Соль-мажором!

Ты, рояль мой гениальный,

Я — твой лабух!

Ресторан ты мой вокзальный

В спящих бабах!

Эти — спят, а те — хохочут,

В рюмку глядя,

Рысьими очьми щекочут,

Все в помаде…

И в плацкартном ресторане

Да в мазутном

Как тебя я встретил, Саня,

Серым утром?

Ты зашла. За столик села.

Как — с гостями!..

Я твое увидел тело

Под шерстями.

Напряглась во мне пружина.

Я рванулся.

Бритый на тебя детина

Оглянулся.

Я не помню, что мы ели,

Что мы пили…

Помню — мы одни — в постели —

Вместе — были.

И под грубыми руками

Пианиста

Ты горела вся, как пламя —

Мощно, чисто!

Целовал холмы, ложбины,

Лоб горячий…

Санька, ты ж была с мужчиной —

Что ж ты плачешь?..

Но, пылая головнею,

Вся сияя,

Ты сказала: — Я с тобою —

Умираю…

Кипятком по сердцу дико

Хлестануло.

Ах, портниха ты, портниха!..

Все… Уснула…

И тогда в ночи безбрежной,

Тьме кромешной

Целовал живот твой нежный

И безгрешный.

Целовал большие руки

В тайных венах,

Что обнимут все разлуки,

Все измены.

Целовал ступни корявые,

В мозолях,

Что прошли путями ржавой

Бабьей боли.

И, горящими губами

Скул касаясь,

Будто во сиротском храме

Причащаясь, —

Я заплакал над тобою,

Саня, Саня,

От мужской забытой боли

Воскресая,

Оттого, что я — лишь лабух

Ресторанный,

Что судьба не любит слабых,

Окаянных!

И во сне ты ворохнулась…

Блеском — зубы…

И царевной улыбнулась

Пухлогубой…

И клещами рук я сжал

Твои запястья —

Будь я проклят, я держал,

Держал я

счастье.

…А наутро — ну, дела…

Адресочек мой взяла…

С губ лиловою помадой

Как усмешка потекла!..

«Ночевальщик… Извини…

Коммуналка… Не одни…»

Сыр нарезала ломтями.

Глаз кошачьих — вбок — огни.

«Да, у нас тут ванной нет…

Да, в сортир — купи билет…

Щас яичницу пожарю —

Гады, отключили свет!..

Значит, кухня… Керогаз…

Зырканья запавших глаз…

Обзывают… Лучше в петлю —

Чем вот так вот — каждый раз!..»

«Много было мужиков?..»

«Был один — да был таков…

Да и я не из таковских:

Норов у меня суров…»

«Да уж вижу… Жрать давай…»

«Ешь — да живо вылетай!..

Нынче от соседок будет:

Отошлют и в ад, и в рай…»

«Че робеешь?.. Им ответь!..»

«Нагрублю — и так жалеть

Буду этих баб поганых,

Что уж лучше — помереть…»

«Саня, Санечка, постой!..»

«Выметайся. Не впервой,

Степка, расстаешься с бабой,

Да с такою — не святой…»

А сама-то — жмет виски,

Радугою слез белки

Так сверкают…

Саня, Санька —

Крик протянутой руки…

* * *

— Сократ! А Сократ! Ты че по квартире в дамском халате расхаживашь? Стыды!..

— Проиграл я все подчистую, баба Зина. Продулся.

— Чай, можно и отыграться!..

— Пробовал. Не та масть идет… Несчастная страна, баба Зина. Несчастный я.

— Ну, в любви-то тебе должно везти — по уши в любви, небось, сидишь!..

— Не сбывается поверье, баба Зина… Холодная земля. Несчастная земля. Несчастный я.

— А где б ты был счастливый?..

— В Афинах. В Пирее. Зачем отец нас сюда привез! Зачем ему надо было уезжать! Мне Афины ночью снятся. Просыпаюсь — на подушке пятна от слез. Зубами скриплю. Я от этого холода сдохну, баба Зина.

— Ох, Сократушка!.. Ты бы водочки с Валерой Гончаровым выпил — може, полегшало бы?..

— Карты лучше. Водки выпьешь — и спишь как убитый. Или бормочешь ересь. А за картишками всю ночь сидишь. И чувства разные: то страх, то ликуешь, то — сердце замрет, бьет, как птица лапками…

— Ты ж проигрался!

— Отыграюсь я, баба Зина. Отыграюсь.

Картежники

Нет, здесь столы покрыты не сукном

Зеленым, — а гнилой клеенкой.

Хруст огуречный снега — за окном.

И вьюга плачет звонко.

А мы сидим. Глаза обведены

Бессонной черной метой.

О карты! Вы меж мира и войны

Летящие планеты.

Засаленной колодою трясу.

Сдаю, дрожа руками.

Я Дамы Пиковой площадную красу

Пью жадными зрачками.

Табачный дым — старинный гобелен…

На вилке — сердоликом —

Селедка… Позабыт и фронт, и плен,

И дочкиного крика

Предсмертный ужас, и глаза жены,

Застывшие небесно…

И этой близкой, яростной войны

Хрип и огонь телесный…

Забыты гимнастерки, ордена,

Зенитки и разрывы…

Ох, карты!.. Лучше всякого вина,

Пока мы в мире — живы…

И бабий, теплый нацепив халат,

Очки на лоб подъявши,

Играет насмерть в карты грек Сократ,

Афинский шкет пропащий.

Играет врукопашную, на дзот

Врага — бросает силы:

Эх, черная одна лишь масть идет,

Собака, до могилы!..

Таращатся бессонные дружки.

Ползет под абажуром

Змеиный дым. Валятся из руки:

Валет, король с прищуром…

И, козырь огненный бросая в гущу всех,

Кто сбился ночью в кучу,

Смеешься ты, Сократ! И хриплый смех —

Над лысиною — тучей.

И шавка тявкает меж многих потных ног,

Носков, сапог и тапок!

И преферанса медленный клубок…

И близкой кухни запах…

И — ты пофилософствуй, грек Сократ,

Тасуя ту колоду,

Между картин, что ведьмами глядят,

И рыжего комода,

И слоников, что у трельяжа в ряд

Так выстроились чинно —

О том, что нету, нет пути назад

В горячие Афины, —

А только есть седые игроки,

И костью пес играет!

И бубны бьют!

И черви — близ ноги

Ползут и умирают!

И пики бьют — наотмашь, под ребро!

И под крестами — люди…

Играй, Сократ.

Проматывай добро.

Твой козырь

завтра будет.

* * *

— Паня, мы в кино уходим!.. Пусть Галка поглядит за Кирюшкой, а то он оборется да мокрый належится!..

— Ну, расфуфырились… Тамарка-то, Тамарка!.. На бигудях небось спала?..

— Не, это в парикмахерской…

— Галка, живо к Калединым!.. Пеленочки Кирюшкины — на этажерке, слева… Молоко подогреешь, Киселиху попросишь или маму, они керосинку разожгут… Галка!..

— Щас иду.

— Только гляди, ничего у Тамары не трогай в коробочках!.. Там у нее украшения лежат — дорогие!.. За них много денежек уплочено!.. Только тронь!..

— Да что ты, Паня, на ребенка наговариваешь, не тронет она ничего, там и трогать-то нечего — одни стекляшки…

— Небось. Дети как сороки — хватают, что блестит. Особенно девки. В нищете растет — на витрины засматривается!.. Давеча в ювелирный занесло нас, так она прилипла к прилавку — силком не отдерешь!.. «Какие, — грит, — камушки красивые!.. Их что, в уши вдевают?..» Вот я те покажу уши!.. И всяки други места… Ишь, козявка, а туда же — за модницами, за балахрыстками норовит!..

— Иди, Галочка. Я из кино пойду — тебе зефир куплю.

— Ой, зефир!..

— Иди, кляча моя долгоногая. Кирюшка уж блажит!.. Да в шкатулках-то, в шкатулках не ройся!..

Брошка

Ох, коробочка какая…

Ты, Кирюшка, не ори —

Крышку быстро я откину…

Погляжу-ка, что внутри…

Ух ты, камешки какие!..

Полосатый вот — агат…

Фиолетовый какой-то —

будто дикий бык, рогат…

Аметист его названье —

он от пьянства, говорят…

Вот его бы Гончарову —

пить бы бросил все подряд…

А вот этот — как лягушка,

весь зеленый и смешной!..

Перестань орать, Кирюшка…

На пустышку — и не ной…

Молочко-то вскипячено?..

Греть не буду — на, соси…

А вот это что за чудо?..

Светит — Господи, спаси!..

Аж глаза лучами режет…

Брошка — круглая, как лук…

Как от лука — горько плачу…

Тяжесть — валится из рук…

Красотища… Красотища…

Оглянусь — не видит кто —

Ну — скорей в карман засуну —

в материнское пальто —

Вот оно — котельной пахнет —

топкой, ржавчиной, огнем…

Это что же — я воровка?!..

Брошь горит — светло как днем…

Я воровка… я воровка…

Мать убьет, убьет меня!..

Не найдет… Запрячу ловко

краденый шматок огня…

Что, Кирюшенька, покушал?..

Весь облился молоком…

Дай-кось перепеленаю —

не ори, лежи молчком…

Я посуду перемою…

В окнах — звездная слюда…

Я воровка…

Я — воровка!

Резко. Сразу. Навсегда.

* * *

— Петька! Иди глядеть на точильщика! Точильщик пришел!

— Точу ножи, ножницы!.. Точу ножи, ножницы!..

— Вот вам, дяденька, ножи.

— Дяденька, а эти искры — холодные? Мы от них не подожжемся?

— Как бенгальский огонь?..

— Дяденька, а вы можете так наточить нож, что он железо разрежет?

— А мы в ножички во дворе играем. Мы Маскимке нечаянно правый глаз выбили. Ему операцию делали. Дразнят теперь в школе: Кривой.

— Дяденька, а почему у вас щетина пучками на лице растет?.. Как мох?..

— Точу ножи, ножницы!.. Точу ножи, ножницы!..

Точильщик

Струмент тащу тяжелый

Во грязные дворы!..

Несите мне в подоле

Ножи и топоры.

Все наточу на славу —

Для хлеба и мясца,

На ворога державы,

На ребра подлеца.

Соседушки-соседки!

Расплата по плечу.

На лестничной я клетке

Судьбу вам наточу.

Как в зеркало, глядитесь

В стальное лезвие!

Вы вновь не народитесь —

Одно у нас житье.

Одна у нас планида —

Живи, пока живешь!

А коль придет обида —

За пазухою — нож…

Летят тугие искры.

И колесо визжит.

Я во тюремной жизни,

Смеясь, точу ножи!

А коль большак — убогий

И за спиной — конвой,

Я помолюся Богу

О ране ножевой.

* * *

— Да ты!.. Да ты на себя глянь, босяк ты подзаборный, кандал ты каторжный! Ты что тут затеял — посуду на кухне бить!..

— Валерочка, Валерочка… Тише, ласточка, ты кулаками-то не махай… Не махай…

— Все р-разнесу!.. Выковыряю вас всех, гниды!..

— Да ты што… Да ты што, опомнись, Гончаров, што ты с розеткой-та делашь, не выворачивай ее из стенки, током убьет!..

— Отойди, бабы!.. Гуля-аю!.. Сволота толстопятая!..

— Тихо, тихо!.. Куды ты кастрюлю с супом-та метишь!.. Чай, мясо не тобой куплено!..

— На мои, кровные… Отсохни!..

— Да ты свои кровные все в самую получку просадил!.. Налил глазыньки-то — всклянь!..

— Убери ручищи!..

— Паня, Зина, Тамарка, Анфиса! Ба-бынь-ки!.. Давайте свяжем его, чтоб не мотался!.. Руки ему перевяжем кальсонами!.. Не могу больше, все в синяках, в бане — от баб стыдно!.. Милка уж в заику превратилась, вся дрожит, как заяц: папа с работы идет… Ирод идет! Гитлер домашний!..

— Вяжи его, бабы!..

— У, гусеницы!.. Навалились…

— Охолонь чуток! Охолонь!

— За что только ты нас так ненавидишь, пьянь портовая?.. Ведь жена я тебе, а она — дочь тебе!..

— За то, что вы — беззащитные.

Праздник Сретенья Господня

Ох я нынче покочевряжусь!..

Шубы, платья, рубахи — в кучу!..

Я сожгу имущество наше,

нажитое в жизни кипучей.

Я ковры со стен посрываю

да с базарными лебедями.

Ну, глядите, Варварка, Милка, —

как горит золотое пламя!

Не хватайте за руки-ноги…

Смерть пришла барахлу мирскому!..

Смерть пришла моему людскому,

в тараканьих обоях — дому…

Дому, выклянченному в главках,

дому, выплаканному в обкомах,

Той каморке, где запах сладкий

Клопомора и спирта, — дому!..

Я верчу газетой зажженной —

вот, Варваркина тлеет шуба!..

Дети-плети, бабки да жены —

все — отзынь!.. Мне огонь лишь любый.

Че ревете? Вы, росомахи!..

Кто у нас в нашем доме главный?!

Че одергиваете рубахи?!

А морозец на улице славный…

Я сейчас над вами потешусь.

Вон отсюдова!.. Дверь — ногою

Распахну… Я или повешусь,

Иль судьбой заживу другою…

На мороз, в рубашонках, — живо!

А не то сожгу — да с тряпьишком!..

Эх, снежок-то колкий, красивый, —

потанцуйте на нем вприпрыжку!

Выметайтесь! Моя закалка!..

Ишь, заплакали, — вы, двухвостки…

Прочь, соседи!.. Мне их не жалко —

Эх, снежок-то резучий, блесткий!..

Че захныкали, кровососки?!

Попляшите — за век короткий,

Где сосу табачную соску,

Где толкаю селедку в глотку!

Брысь! Иконкой трясешь, Киселиха?!..

Праздник Сретенья, што ль, сегодня?!

Потому я и выпил лихо

На помин страданий Господних!

Там Гагарин летал — однако,

Не узрел худых ангелочков!..

Отвали, истопница, собака!..

Ну, святая выдалась ночка…

Что?!.. Милицию?!.. Вызывайте!

Ишь, козявки, чем испугали!

Да ментов я тех — стукну лбами,

На снежке проштампую — ногами…

Варька, Милка!.. Китайские выдры!..

Вон босые — в сугробе пляшут…

Киселиха, сопелку вытри, —

Это горе мое, не ваше…

Шубы, тапочки, щи да каши!

Бабы, бить кончайте

на жалость!..

Это горе мое. Не ваше.

И сожгу — чтоб вам не досталось.

* * *

— А у меня мамка вчера на рынке щуку купила. Икры в ней было — ужасть!

— А я эту икру ложками ел. Черную. Когда мы в Астрахань к тетке на пароходе плавали.

— А у Лики отец золотые сережки ей купил. С алмазами! И уши уже прокололи.

— Ну и что! А мне уши завтра проколют! Это ничего страшного: черный хлеб подложить под мочку, взять толстую иголку, швейную, и очень крепко прижмуриться…

— А что вставлять-то будешь? Надо золото вставлять. А то дырки загноятся.

— А у нас есть золотые сережки.

— Это откудова?.. Ха!.. Граф Борис Иваныч, что ли, даст напрокат?..

— Вот и нет! Это бабушкины.

— Бабушка же твоя нищая — откуда у нее золото?

— А я завтра на день рожденья к Динке иду. Там у нее ананасов будет — целая гора! И шоколадные конфеты с вином внутри. Раскусишь — а там вино. И запьянеем.

— А ты чево Динке подаришь?

— Скакалку.

— Э! Она тебя засмеет. Нужна ей твоя скакалка. Динка ведь богатая.

— А моя мама еще богаче, еще богаче!

— Иди ты врать.

— Да, да, да! Она клад закопала. За гаражами. Она сказала: «На черный день».

— А что такое — черный день?

— Это когда кругом тучи и уже совсем ничего вокруг не видно.

День рожденья

Пахнут синие льдины,

Будто пряник печатный…

День рожденья у Дины.

Снег скатерки камчатной.

На серебряном блюде

Ананасы — ломтями.

Здесь еды не убудет —

Гости, ешьте горстями!

Дом здесь — полная чаша.

Во шкафах — перламутры.

И не варят здесь кашу

Пшенную — зимним утром.

Здесь и дичь и колбаски,

Здесь в салатнице — крабы…

Здесь — богатая сказка.

Там — о, хлебца хотя бы…

С днем рождения, Динка!

Из чего платье сшито —

Из Луны-половинки,

Бархатистых самшитов?..

Извини — я — скакалку

Подарю! И открытку…

Матери денег жалко,

Говорит: больно прытки…

Заработай копейку,

Пусть в кармане — горохом!

Да ее пожалей-ка

На подарок угрохать!..

Должен очень дешевым

Быть подарок дитячий…

Ты поздравь ее словом,

Поцелуем горячим!..

Динка, дай поцелую!

Ты у нас — королева…

В нищете — затоскую.

В бедноте — околею.

В тесноте — народилась.

В темноте — умираю.

Подари, сделай милость,

Динка! кус каравая…

— Каравай, каравай,

Кого хочешь, выбирай!..

Как на Динкины именины

Испекли мы каравай:

Вот такой вышины,

Вот такой нижины,

Вот такой ширины,

Вот такой ужины!..

Выбирай, налетай,

С блюда яркого хватай —

В каравае восемь свеч,

Можно новенький испечь…

Ах, рубинами — икра…

Это вовсе не игра.

Ждет мышиная нора.

Ждет крысиная нора,

Керосинная дыра…

Кого хочешь… кого хочешь!..

кого хочешь — выбира……

Часть вторая — АЛЕКСАНДРА

* * *

— Санька… Дура моя, че плачешь?..

— Как я буду встречать Новый Год… Как…

— Ну, как — обыкновенно. Елочку нарядишь. Телик врубишь… Тебя никуда еще… никто… не приглашал?..

— Степка… Ты же знаешь — че спрашиваешь… Я с тобой хочу…

— Со мной?.. Да брось ты… Со мной не выйдет. Я в другие места иду.

— Степушка… Зачем в другие… Мы же — с тобой…

— Прекрати. Ты меня уж всего обревела. От меня в ресторане уже бабьими слезами пахнет. Ты как фонтан Бахчисарайский.

— Степушка… Я трехслойный торт испеку… Я уж и бутылочку купила — твой любимый «Белый аист»…

— Одной мало. Это на один хамок.

— Еще достану… Степонька… А мне пить уже нельзя.

— Че городишь?..

— Степ-ка… Я ведь…

— Ну, ты… крольчиха!.. Как это я не подрассчитал… Или ты — меня обманула?..

— Я не хотела!..

— Врешь, хотела. Хотела, лягушка. Встречай теперь Новый Год… вдвоем. А я пошел. Мне пахать в кабаке надо.

— Сте-пуш-ка… Я ведь и имя ему… уже придумала…

Санька беременная

Там, в животе — ворохнулись клюв и крыло…

Вылетит, вылетит мой птенец — не поймаю…

Степушка, так в белом мире жить тяжело —

Вот и дошла, дошла до самого краю…

Я одинокая баба! Бастыл, бобыл…

Пухлые губы горят вишневою краской…

Степка, да ты ж меня никогда не любил —

Только сыпал дождем золотую ласку…

Горной вершиной живот мой в ночи застыл.

Я не могу в одиночку. В петлю залезу.

Мне без ребенка постыл белый свет, постыл! —

Будто на кухне железом скребут по железу…

Да, поднимаюсь тестом! Да, буду копна!

Да, молоком намокнет рогожа платья!

Только уже на сем свете я не одна —

Вот они, вот они, вот же — твои объятья!

Вот из чего зарождается этот комок

Жизни огромной: из ребер, входящих в ребра,

Из черепахою — жестко — сплетенных ног,

С дымом табачным исторгнутых слов недобрых!

Я-то вкусила все в этом мире, все —

Бог с ним… не надо про это, что я вкусила!

Степушка! Катится времени колесо —

От колыбели скрипучей до бедной могилы…

Катится?! Вот я качусь — наперерез!

Я от любви понесла — так я жить оставлю

Глаз моря и волос золотистый лес,

Эту живую кроху, жадную каплю!

Знаю, Степка, тяжелую бросишь меня —

Бросишь, я знаю…

спасешь драгоценную шкуру…

Скажешь: избавься?.. — не проживу и дня.

Следом за ним уйду. Такая уж дура.

Да, уж такая, Степка,

такая мать!

Мать я! И только мать! Никакая не баба!

Бабу ты мог ночьми напролет обнимать.

Мать — на объятье — лишь улыбнется слабо…

Есть эта радость — все радости — побоку: прочь!..

Кислого съесть бы…

Сама я себе — незнакома…

Знаю: Рождественская — моя! — будет ночь!

Степка. Ведь ты не придешь —

к окошку роддома.

* * *

— А ты куда, старуха?.. Че тебе здесь надо?.. Это не собес, это квартира.

— Я к ним пришла.

— Баушка! Да ты че-то спутала. Здесь такие не живут и не жили никогда.

— Я к ним пришла.

— Мамка!.. Мамка!.. Глянь, какая-то к нам старушка приблудилась, вся коричневая, стра-ашная!.. На ней балахон, а на ногах — как у дяденьки — сапоги разбитые!..

— Я к ним пришла.

— Бабулька… Ты че… тут забыла?.. Ты — на мою мать похожа как две капли… Выпей с Гончаровым!.. Душу уважь…

— Я к ним пришла.

— Бабушка, проходите на кухню, там тепло, я окна сегодня ватой заложил, ко мне бы можно было, да нельзя, у меня там преферансисты, накурено, так грязно, так неприбрано, так…

— Я к ним пришла.

— Че тебе здеся надо?.. Че здеся надо, старая карга?.. Уж больно ты цыганского виду… Проваливай!.. Того гляди, самовар мой в подоле унесешь… Иконку — украдешь!..

— Я к ним пришла.

— Тамарка, может, это к нам тетя Дуся из Павлова приехала?..

— Я к ним пришла.

— Господи, Господи, с нами крестная сила, спаси и сохрани, Паня, да какие у нее глаза страшные, сгинь, пропади, нечистая сила, обереги нас, сила Божия, помилуй нас, грешных…

— Я к ним пришла.

— О, bonsoir, la grande Mort! Pardonnez-moi… в кладовке живу… угостить нечем…

— Я к ним пришла.

Троица коммунальная (Саня, Степка и Старуха-Смерть)

— Наш чай, нам на веку сужденный,

Мы в холода испили весь.

Мой мир. Мой слабый, нерожденный.

Еще — во мне. Пока что — здесь.

— Ты, Санька… Плачешь, мерзнешь, бредишь…

Взаправду: к бабам с животом

И на кобыле не подъедешь…

А что же будет там… потом?..

— Ох, Степушка… гляди — старуха!..

Лицо — землистее земли.

Каким прозваньем люди глухо

Ее когда-то нарекли?..

— Ну, Александра… Подь поближе.

Ее узнал. Какая мгла

В очах. Я ничего не вижу.

Она пришла. Она пришла.

…Был накрытый багряною скатертью стол.

На столе возлежали на блюдах объедки.

За стеною — скандал упоительный шел

Во бескрылой семье куропатки-соседки.

Золотела в кольцом застывающей тьме,

Как горящая бочка, настольная лампа.

И за старым столом, как на нарах в тюрьме,

Положивши на скатерть не руки, а лапы —

Дрожью пленных зверей, ядом гона полны,

Болью жизни, что бродит винищем — в бутылях! —

Трое молча сидели. Без слез. Без вины.

В полумраке каморки навеки застыли.

Молодая девчонка с тугим животом

Потянулась за курицей, что на тарелке…

Парень с голою грудью, с дешевым крестом

Налил водкой дешевой стальные гляделки.

Головы он налево не мог повернуть.

А по левую руку Старуха сидела.

И лицо ее было — коричневый путь

Грязью, кровью, снегами пропахшего тела.

Вместе с бабой брюхатой сидела она.

Вместе с парнем, раскосо глядящим по пьяни.

И была со стаканом рука холодна.

И морщинистых уст — не сыскать бездыханней.

Был подковою конскою рот ее сжат.

Но услышали двое из мрака и хлада:

— Вам во веки веков не вернуться назад.

Вы уйдете со мной.

Я беру вас, ребята.

Будет каждый из вас моей силою взят.

Не ропщите. Живому роптать бесполезно.

Все равно никому не вернуться назад.

…Лей же, Степка, вино

в глотки горькую бездну,

Шей же, Саня,

роскошный и дикий наряд —

Чтоб гудеть-танцевать!..

А метель подпояшет!..

Все равно никому

не вернуться назад.

Я — Старуха. Царица.

Владычица ваша.

* * *

— Зинаида! А Зинаид! Нет, ты поглянь только! Санька-то!..

— Да уж и козе понятно.

— А похудела!..

— И-и, Тамарка. Да ить она всю дорогу два пальца в рот вставлят. У тебя-та вот этак не было. Ты ходила — кум королю.

— Че ж она не избавляется?..

— Мать-героиня!.. Вертихвостка!.. Навертела…

— Как ты думаешь, Пань, теперь Степка женится на ней?..

— Степка?.. Да он дурак, што ли!.. Он себе таких Санек найдет — цельный хоровод!.. И вокруг него запляшут…

— Гуляла-гуляла — и нагуляла-таки…

— Дите родить-та легше легкого, а ты взрасти его!.. А кормежка!.. А куды она с ним — одна!..

— На нас рассчитыват. Мыслит: народу много, небось помогут!..

— Хитрюга!.. На чужих холках хочет покататься!..

— А как таится, как таится, бабыньки, если б вы видели! Я тута из кухни сковороду с капустой несу, а она мне навстречу вывернулась. Белая — ну чисто бледная поганка. И улыбается криво. Хорохорится!.. А я ей так впрямую рублю: «Уж не залетела ли ты, Санечка?..» «Нет, — жмется, — это я штой-то в столовке плохое скушала…» А капусту мою из сковородки учуяла — аж белки закатила!..

— Стыдно ей.

— Умела гулять — умей гордо живот носить! Цаца тарасиховская!..

— Итальянка наша…

Санька у Киселихи перед иконой

Милая ты моя, Киселиха!..

Видать, жила я люто, лихо —

Живот растет не хуже опары,

А я в зеркале черна — старее старой…

Пальцы обожгу о твою магаданскую кружку

с грузинским чаем…

Вот так мы до рожденья их лелеем-качаем —

В люльках кухонь, в колыбелях метелей,

В сиротстве нагретых утюгом одиноких постелей…

Милая ты моя, Киселиха!..

Видать, я уж такая зайчиха-волчиха —

Ребенка нажила, а сама вот-вот с ума спячу:

За полночь подушку грызу, вою в нее, плачу…

У тебя иконка есть. Дай помолюся.

Вон она тихо сидит — матерь, Мария, Маруся.

Чай, тоже рожала. Может, услышит?

От нимбов тусклых — печкою пышет…

Колени подогну…

Упаду — как на горох, на гвозди…

За стенкой гонят твист — у Тамарки гости…

По коридору крик: Петьку опять бьет Анфиса…

Батареи ледяные — Паня, дохлая крыса,

Еле топит… Котлы аварийные в котельной…

Ну, Киселиха, —

у тебя такой затхлый дух постельный,

Топор можно вешать… Богородице, Дево!

У каждой молитвы — одинаковы припевы…

Пошли мне легкие роды! А коли не сможешь —

Пошли мне легкую смерть —

да ведь ты не поможешь,

Картинка сусальная,

стрекоза на булавке,

фольговая обертка!..

…Не верю. Не верю. Нет веры.

Это — хуже аборта.

* * *

«Милый, любимый мой Степочка!

Поздравляю тебя с Новым Годом. Желаю тебе от всего своего любящего сердца крепкого здоровья, хорошо повеселиться и быть всегда любимым и сильным духом! Пусть на твоей елке в этот счастливый вечер загорятся красивые свечи! Будь всегда таким же красивым и обаятельным! Не забывай меня. Всегда тебя любящая

Саня»

Новый год Степана

Эх, пьянь-ресторань,

Русская отрава!..

Слева — площадная брань,

И молитва — справа.

На столе — коньяк, шампань,

Яблок лысины — желты…

Кто там, кто?.. Сань, а Сань!..

Обознался я: не ты…

За рояль, за рояль, за рояль — скорей-скорей!..

Распугаю я всю шваль, всех синиц и снегирей.

Музыка, да ты ж — моя официанточка!..

С виду — ути-пути, а на деле — хваточка…

С виду — мур-мур песенка, ласковая киска,

А на деле — лезвие

по-над глоткой — близко….

— Степка!.. Пжалста!..

Мой любимый песняк!..

Да червонец кладу — не за так…

— «Так ждала и верила

Сердцу вопреки…

Мы с тобой два берега

У одной реки…»

…Ты, Серега-тромбонист, —

Пусть ушла жена!

Пусть козлы врубают твист

В прорези окна.

Ты напейся… Закуси

Сладким чем-нибудь…

Вон малявка — две косы —

Бросься ей на грудь.

Ты забудься!.. Я и сам

Чуть было не влип…

Кто там, кто там?.. Сань, а Сань!..

Обознался… Всхлип

Чей-то громкий… На, заешь!

Кроличье рагу…

Ешь ты, ешь, пока рот свеж.

Через «не могу».

Ну, а этих… мы найдем!..

Волки — я и ты!..

Всех подряд… переберем,

Груди-животы!..

Что?!.. Ждала и верила?!

Сердцу вопреки?..

Мы с тобой два берега…

Сергунь — от тоски

Выпью все!..

…Мадера, херес — я гуляю.

Гуляю!.. Задираюсь?! Блажь,

Я нервный парень!.. Я играю

На том фоно разбитом — ваш

Кабацкий шут! Да колпака мне

Не сшила Санька!.. Все мура,

Икра, печенка… Я руками

По клавишам ору: ура!..

Ура тебе, правитель лысый,

Родной-любимый-дорогой!..

Пусть из страны сбегают крысы,

А за кордон я — ни ногой.

Мне здесь привольно. Ресторанчик,

Вокзал, мазута терпкий дух,

И я, Степанчик, мальчик-с-пальчик,

Я Рихтер: абсолютный слух!..

Спят тупорылые владыки

В одеколонной тьме СВ.

А здесь — от ярких бабьих ликов

Темно и звонко в голове…

Мне все до лампочки, до фени —

Всех съездов-лозунгов позор, —

Сидела б девка на коленях,

Плела б тонкоголосый вздор,

А я бы слизывал помаду

С ее разнюненного рта,

А я б глядел людское стадо —

Не смыслящее ни черта,

И ел и пил,

блестя усами,

Обмокнутыми в арманьяк…

Кто там идет?..

Эй, Санька! Саня!..

Я обознался.

Люстры пламя

Глаз режет. Воротник слезами

Улил. Российский сыр — с ноздрями…

Я щас. Я пьяный между вами.

Умоюсь из тарелки — щами.

Я ничего. Я просто так.

…А елка стояла средь дымного зала,

Стояла — у всех на глазах —

Беременной, потною бабой стояла,

С игрушками в черных руках.

* * *

«Александра! Кобылка моя! С Новым Годом!

С новым счастьем!

Что бы ни случилось в нашей жизни, я тебя, лошадка, никогда не забуду. Ты женщина 100%. Не делай только в жизни глупостей. Мне нравилось, когда ты красила губы фиолетовой помадой. Вообще ты похожа на Стефанию Сандрелли из фильма «Развод по-итальянски». Гуляй больше на свежем воздухе. Не падай — сейчас очень скользко. Гололед.

Я гад. Прости меня. Будь. Я пьяный сижу в ресторане, открытка лежит между ветчиной и «Пшеничной». Если бы я мог, я бы всю жизнь носил тебя на руках. Но я слабый человек. А ты Стефания Сандрелли. Ты кончай вертеть ногами швейную машинку и езжай во ВГИК. Там тебя с руками оторвут. И ты пойдешь по рукам.

Рисую тебе свою рожу. Я идиот. Я влюбчивый идиот. Я сволочь. Я тебя никогда не любил.

С Новым счастьем!

Я люблю тебя. Твой Сивка-Бурка.

P. S. Все. Я ускакал. Навек.»

Новый год Сани

Ты каморка моя, каморочка.

Торт трехслойный. Бутыль. Хлеба корочка.

Да в углу, у телевизора, — елочка.

Да напротив сердца — швейная иголочка.

Платье-то… на живульку сметано.

На кошачий клубок горе намотано.

А под сердцем — торк, торк… — пихается.

Надо мною в животе — усмехается.

Мол, ты че, мать?.. Свой-то праздник справила,

А меня-то — без отца оставила?..

Гололед, да голь, да голод города!

А вот я — бревно: не чую голода —

Будто я навек наетая-напитая,

Так любовью измочаленная, избитая…

Пригублю коньячку из тонкой рюмочки…

Ворохнется плод… Ох думы мои, думочки,

Пить нельзя — а то б надралась в дымину я

За всю-то жизнь мою — ледяную, длинную!

С Новым Годом, Степка!

А сынок твой в моем брюхе бесится,

На земле меня держит,

не дает… повеситься…

* * *

— Куды она побежала, Пань?.. Как оглашенная!..

Конец ознакомительного фрагмента.