Ледоход

Елена Крюкова

В новой поэтической книге Елены Крюковой «Ледоход» – пять композиций: «Литургия оглашенных», «Литургия сумасшедших», «Мать. Литургия верных», «Кхаджурахо», «Франция. Фреска». Храмом, где идет сакральная служба, становится весь зимний мир. Пациенты «желтого дома» сами служат свою литургию, где кондаки и ирмосы – искалеченные судьбы. Цикл «Кхаджурахо» – апология любви. Жизнь идет, как великий Ледоход, вскрывая тяжелые льды, неся воды подлинной страсти поверх равнодушия, измены, обмана…

ЛИТУРГИЯ СУМАСШЕДШИХ

Манита пророчествующая

…На ужин был кефир сегодня…

Вот зеркала машинный дым —

Дышу больничной преисподней,

Сверкаю зубом золотым…

Теченья вен — в чернильных пятнах.

Во рту — соленый йодный вкус…

Схожу с ума — вполне понятно.

Да вот совсем сойти боюсь.

Сестра!.. Боюсь одна — в палате…

Мне закурить бы — тут нельзя…

Халат — заплата на заплате —

Со стула падает, скользя…

Все спят… О, тело самолета —

Оконной рамы черный крест…

Лечу во тьму!.. Огня охота…

И бельма стекол жжет норд-вест.

Какие у стакана грани —

Сожму в руке — раздастся хруст…

На перекрестке умираний

Одна остаться я боюсь!..

Ох, шлепанцы на босу ногу…

До двери, плача, добегу —

Ну, помогите ради Бога —

Одна я больше не могу…

Я больше не могу на свете

Одна! Ведь пытка это, Ад!

Я плачу так, как плачут дети,

Когда ведут их в детский сад!

Во тьме тяжелой матерь вижу:

Вот за столом сидит одна,

И сморщенною грудью дышит,

Хрипя, минувшая война,

А сын — на нынешней, позорной,

В горящих зубьями горах,

Где звезд пылающие зерна

Летят в земной кровавый прах,

Где у хирурга под ножами —

Тугое, юное, в пыли —

Не тело корчится,

а пламя

Разрытой взрывами земли!

Провижу — все вот так и будет:

Ни веры нет, ни счастья нет, —

И полетят, изверясь, люди

Во тьму, как бабочки — на свет!

Хлеб, чай горячий на дорогу,

Прикрыть истертым шарфом грудь…

О, как же в мире одиноко,

Поймем мы все когда-нибудь!

Провижу — закричим: «Пощады!»

Войдет рассудка ржавый нож

Под сердце! Да напрасно рады —

Ведь от безумья не уйдешь!

Нас всех, быть может, ожидает

Рубаха для смиренья зла, —

И плачет нянечка седая,

Что я похлебку разлила…

Провижу все! Что будет, чую!

Все возвернется на круги…

И снова привезут больную

Из мировой ночной пурги

Сюда, во спящую палату,

И сердце ей сожжет игла…

Она ни в чем не виновата!

В том, что — дышала и жила…

Зачем живем? Зачем рожаем?!

Зачем родную месим грязь?!

Зачем у гроба мы рыдаем

И обнимаемся, смеясь,

Табачные целуя губы,

Стирая соль и пот со щек, —

Затем, что людям вечно любы

Те, кто устал и одинок?!

Эх, закурить бы… Табачку бы…

Сестра!.. Водички бы испить!..

От страха пересохли губы.

Снотворным бездны не избыть.

И, одинока и патлата,

Я знаю все про этот свет,

Таким пророчеством богата,

Что слов уже навеки нет,

А только хрипы, клокотанье

Меж сцепленных в тоске зубов, —

И бешеным, больным молчаньем

Кричу

про вечную любовь.

«Лечебницы глухие стены…»

Лечебницы глухие стены.

Стерильный пол. На окнах — грязь.

Сюда приходят неизменно.

Рыдая. Молча. И смеясь.

Кому-то ночью стало плохо.

А у кого недуг — в крови.

У тяжелобольной эпохи —

Острейший дефицит любви.

И так с ума безумно сходят,

О яростных грехах кричат —

Надсадно, честно, при народе,

В чистейшей белизне палат!

И уж сестра идет с уколом,

Шепча: — Ну вот и боли нет…

И видит человека голым —

Каким родился он на свет.

«Тьма стиснута беленою палатой…»

Тьма стиснута беленою палатой.

На тумбочках — печенья тихо спят.

Больные спят, разметаны, распяты.

Бессонные — в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..

Нас замесили. Тесто подойдет

Как раз к утру.

В начале было Слово…

В конце…

…уже никто не разберет…

Им — хлеб и воду! Папиросы пламя!

Им — номер на отгибе простыни!

И так об кружку застучат зубами,

Что спутаю — где мы, а где они!

И так пойму, из кружки той глотая,

Что нет границы,

что ОНИ и МЫ —

Одна любовь, едина плоть святая —

Средь саванной, январской яркой тьмы.

«Темнота. Иду по палатам…»

Темнота. Иду по палатам.

Господи! Как трудно быть проклятым!

Иней солью стекла повызвездил…

Ветер битой форточкой выстрелил…

В кромешной темнотище —

хрипло, многолюдно.

Дай вынесу за тобой. Мне не трудно.

Дай простынку поправлю. Чай, мы не чужие.

Ты, с капельницей, — спокойно лежи.

А то пойдет мимо крови лекарство

В иное царство, в чужое государство…

Возьми сухарик. Дай в кружке размочу.

Самому разгрызть не по плечу.

Читаешь?.. Не ослепни…

На страницу — белую парчу —

Дай карманным фонариком посвечу…

Закури чинарик, ханурик… Я тебя люблю.

Я с тобой больничный харч делю —

А ты стакан молока мне в лицо — плесь!

…Хлеб наш насущный

Даждь нам днесь.

« — Родные мои…»

— Родные мои…

Не плачьте…

Я заплачу вместе с вами…

Говорите мне — кожей, руками, бровями,

а коль не можете, — то словами.

Говорите мне запахами, стонами… Я все пойму.

Эта речь — только сердцу.

Никогда — уму.

Говорите мне все!

Ваши тайны выбалтывайте —

Как сжигали живые картины, выбаливайте,

Как дитя, замотавши в тряпье неопрятное,

Под крыльцо, изукрашенное инеем, прятали,

Как, распяв невесомую нежность в сарае,

Насладившись, в покаянных слезах умирали,

Как по вене шагали афганскою бритвой…

Говорите мне все… Руганью и молитвой…

Я все знаки пойму. Я все страхи запомню.

Я посмертное ваше желанье исполню.

Для того в этот мир и пришла, чтоб заполнить

Ваших рук — пустоту.

Вашу волю — исполнить.

Я такая, как вы!

Не лечите, врачи.

…Вечный бред мой — Мария,

а пред ней — две свечи…

И как будто Мария — Елена, я,

А две свечи — сын и мать: вся оставшаяся семья…

Говорите мне, свечи!.. Трепещите, пока

Хватит вам на безумную жизнь — фитилька.

Сколько свечек таких — в сумасшедших домах —

Где в подъездах парни бьются впотьмах,

Где крадутся девчонки пещерами тьмы…

Я такая, как вы?!

Я — такая, как МЫ.

«…Мы…»

…Мы…

А что такое — мы?..

Обнимемся в приделе тюрьмы.

Полузгаем семячки на рынке ледяном

Забудемся в плацкарте посконным сном.

Мы…

…это слово рот прожжет.

Это — рельсовый стык. Это — тайный сход.

Это — генный и хромосомный код,

Над разгадкой которого сохнет народ:

Почему мы топим друг друга — мы —

В полынье тьмы

посреди зимы,

Почему мы любим друг друга — мы! —

Не прося ни секунды у Бога взаймы…

Трубный глас!

…Заводская сирена: репетируют Конец Света для нас.

А нас не запугаешь.

А нас не умертвишь.

В палате —

Великая Сушь.

Великая Тишь.

Коснусь тебя шершавой грешной рукой,

Баба в пятнах помады,

с глазами, текущими пьяной рекой…

« — Не тронь меня. Не тронь меня…»

— Не тронь меня. Не тронь меня.

Зачем мне голову обрили?

Я б волосами пол мела…

Меня в застолья приводили.

Я там снимала подлецов.

Заманивала на квартиры.

Я хохотала: «Водка вся!..

Пошлем, дружок, еще… к таксисту?..»

И пела — вольно, голосисто.

Сияла в зеркале коса.

Духи мерцали. Пахло пиром.

Потом звонили — резко — в дверь.

При мне пытали. Я кричала!

Огромный человекозверь

Рычал: «Заткни ее сначала».

А голова моя обрита.

А мое тело в синяках.

А оно желтое, как страх,

И лишь рубашкою прикрыто.

А там все голое… А там…

Ох, не гляди… Оно живое…

А то я, как они… завою…

И вою — всю себя отдам…

Рычанье… лепет… рокот…

…Клекот

Всех птиц — над голой головой.

Ропот. Гогот. Хохот. Вой.

И с тряпкой — санитаркин топот:

— Ежели воет — значит, живой.

«Трубы завода войной гудят…»

Трубы завода войной гудят.

Лиловой сваркой два глаза глядят.

…Я работал на заводе много лет.

Оттого я такой скелет!

Масла нету — забастовка тут как тут.

Наши себя в обиду не дадут.

Дождь. На улице грязь. Под станками грязь.

Ишь, какой толстый — нами выращенный князь!

Ишь, какой жирный — нами выращенный царь…

А ну, вали от станка,

а ну, отсюда жарь.

Поглядеть захотелось

на раба своего?!

А рабы сами справляют твое, твое торжество!

А мы сами тебе рукоплещем!

Да ты сам — из нас!..

Ты ж за соседним станком горбился…

Вот тебе и раз!..

Ну, выпялился,

ну, вырядился, царь!..

Давай, отсюда вали…

Ох… О-ох… Чем это вы мне…

так больно…

руку прожгли…

«Парня, качаясь, девка слушала…»

Парня, качаясь, девка слушала.

Затрясясь, в подушку себя обрушила.

…Маленькая, ты не плачь.

Глажу тебя по щеке.

Я не врач. Я не палач.

Конец ознакомительного фрагмента.