Астероид L974

Елена Лукина

В ваших руках автобиография, главной героиней которой является в меру воспитанная, в меру чуткая и не в меру талантливая женщина, подарившая жизнь не только двум непоседливым дочерям, но и множеству прекрасным дизайн-проектам. Волнения, радость, переживания, истории детства, любовь и расставания – все это вы найдете на страницах этой книги. Елена убеждена, что счастье обитает всюду, стоит лишь сместить фокус – и вы увидите его.

Глава 2. Пронзительные серые глаза

Пронзительные серые глаза были у моего отца, Лукина Геннадия Петровича, сколько себя помню.

Взгляд мог быть обращен к человеку или же направлен «в себя», отец словно погружался в мир айсбергов, в хмурую и дождливую непогоду.

Этот взгляд и способность ранить словом были всегда присущи моему отцу.

Я благодарна ему за то, что, понимая, каким бы я стала врачом, он разрешил мне пройти свой жизненный путь.

Отец был «на своем месте». Бодр и резок в суждениях, профессия врача-рентгенолога и должность главврача наложили отпечаток на его образ жизни и мысли. Блестяще окончив Челябинский медицинский институт, он уезжает с моей мамой и сестрой в «глушь». Работает судмедэкспертом, рентгенологом и заведует Туберкулезным санаторием.

Заведует как главврач недолго: порядочность, краткость и категоричность в суждениях, думаю, не позволяли в данной структуре обходить краеугольные камни. Я долго не принимала его манеру общаться, обсуждать все происходящее в жизни, но, к счастью, оказалась неправа, думая о нем, как и о других врачах, сухих и циничных людях.

Каждый день встречаясь с болью других людей и неся ответственность за поставленный диагноз, он не приносил эту боль в дом, нашу семью. Я видела, как он замыкался в себе и много, очень много курил «Беломорканал» и думал.

Ребенок войны, рожденный в 41 году, вставший на ноги в пять лет, борющийся всю свою жизнь с полиартритом, он знает цену жизни и что есть боль.

Это его, я так думаю, и направило на освоение этой профессии.

В свои 43 года, когда отцу показалось, что жизнь вошла в свою обычную колею, он поступает в Московский институт им. Патриса Лумумбы и оканчивает отделение иностранных языков. Его фразы на латыни или на французском остаются воспоминаниями о моем детстве, но одним из самых любимых и запомнившихся мне его занятий было чтение.

Ежедневно папа читал, обсуждая свои открытия в классической литературе и привлекая нас в свои дебаты.

Мама в ответ улыбалась красиво своей белоснежной улыбкой, а нам с сестрой не по силам было сие занятие.

Библиотека в нашем доме была обширной.

Надо упомянуть, что в те годы, в Советском Союзе, книги были большой редкостью, их появления с нетерпением ждали и обменивались ими. Сейчас все это вытесняет многоликий интернет-ресурс. Я буду надеяться, что моя книга будет интересна читающим людям. Я, только взяв в руки «живую» книгу и перелистывая шуршащие страницы, могу ощутить всю гамму написанных букв, собирающихся в слова, фразы и мысли, чувства пишущего. Помню, как я еще маленькая стучала своим кулачком в дверь комнаты отца.

Зная, что он читает, приносила ему апельсины или яблоки и осторожно ставила эту тарелку на тумбу рядом с ним.

Каждое воскресное зимнее утро отец ставил всю семью на лыжи. Мы жили практически рядом с лесом, а в сказке написали бы «на лесной опушке» — да так и было. У каждого из нас были свои лыжи. Любимым занятием моего отца было приводить в порядок лыжи и обувь всех домашних. Самое яркое воспоминание, живущее в моем сердце, это пикник на поляне: папа берет меня на руки маленькую, думаю, мне года три, поднимает над собой на вытянутых руках, мы смеемся. Так было далеко не всегда. У папы хватало терпения относительно меня. Вернувшись как-то из поездки в Питер в классе седьмом с отстриженными впервые волосами до плеч, он встретил меня холодным взглядом и ушел спать в свою комнату.

Как-то мой отец сказал мне: «Лена, у тебя не голова, а „Дом советов“, но иногда все парламентеры уходят».

Думаю, так и есть. Отрицать было бы бессмысленно.

Я часто была непослушным ребенком, жизнь кипела и бурлила во мне, что радовало деда и огорчало моего отца. Папа поддерживал мое поступление в институт, купив мне книгу по вузам нашей страны, и после моего прочтения и заметок на полях внес свои коррективы. Конечно, он мечтал о врачебном поприще для меня, было много разговоров в доме, и все его обоснования и логические размышления дробились моими чувствами и переживаниями. Понимаю сейчас его как никогда лучше, когда у моей старшей дочери «отлично» по биологии и химии, но она так же отказывается рассмотреть для себя эту специальность.

С папой в моей жизни наступали периоды полного отрицания и противодействия. Мы могли не общаться год или полгода, но это не убавляло понимания важности его как отца в моем мире.

Папа поддерживал меня после рождения первой моей дочери, приходя, он заботился о своей внучке, купая ее ежедневно и давая мудрые советы по воспитанию и содержанию ребенка. Еву, мою старшую дочь, он всегда называл Моя Фарфоровая Куколка.

Папу привлекали утонченные женщины, с фарфоровой кожей, тонкие и ранимые. Мама была очень яркой, эмоциональной и устремленной, словно тысячи светлячков радовались жизни в ее изумрудных глазах. Я, пожалуй, и не могу вспомнить ни слез мамы, ни слез отца в моем детстве.

Отец задавал вектор моего развития, он как маяк, о который я неоднократно в бушующие эмоциональные дни разбивалась, а точнее, разбивались мои устремления, подобно волне. Так было и по выходу московского журнала Salon, где была небольшая статья о моем творчестве. Мама была уже после инсульта, и радость в ее глазах означала лишь одобрение, отец же, напротив, столкнувшись с глянцевым журналом, лишь усомнился в моем прогрессе как специалиста, назвав его платным ежемесячным изданием и не более.

Какая же разная была реакция на одно событие у отца и матери. Так и останется для меня загадкой формула любви моих мамы и папы.

Ты смеялся, когда я просила разбудить меня, чтобы нарисовать рассвет, я, растрепанная, в пижаме, водила пальцем и говорила: «Розовый, оранжевый, фиолетовый и переходы небесно-голубого. Все, я запомнила, можно идти спать». И ты смеялся от души, глядя на меня, и мне было смешно.

Ты много сделал для меня в области образования, это было с твоей точки зрения самым ценным ресурсом, который ты мог мне предложить. И я ценю это, пап.

На юге, пообещав нам купить с сестрой все, что угодно, я попросила ролики, и ты нашел их — в восьмидесятые годы, когда только вышел фильм с Муравьевой, где она катается на таких же. Это было удивительным событием. Позже они исчезли — после того, как я сломала свою руку, покатавшись на них, но меня никто и не ругал, просто их не стало. А на шестнадцатилетие ты подарил мне песню, а вернее, заказал по телевидению — меня поздравили и включили клип Жанны Агузаровой, просто у тебя были знакомые везде и повсюду, и ты смотрел на мою реакцию, да, это было волшебством. Ты и спрашивал всегда с нас строго. Уроки, увлечения — все обязательно курировалось тобой, пап. Мы ходили с тобой на концерты, тогда это была всеми любимая Роза Рымбаева.

Наши шкафы ломились от платьев и кофточек, ты сердился, но по возможности баловал нас новыми и современными вещами, уж больно мода вещь быстротечная.

Пишу эти строки и понимаю, что мы в разных городах и тебе важна моя поддержка, как была важна и мне твоя, когда я оказалась одна из взрослых в своей семье, и к первым я пришла к вам с мамой за помощью, и вы ее мне дали.

А как ты приехал ко мне в институт на мой день рождения и обеспечил праздник мне и моим друзьям, разве я могу это забыть? На столе вино и фрукты. Сам же ушел к Колосковым, нашим родственникам в Магнитогорске. Я вырезала из твоего классического тренча себе куртку, и ты не ругал меня, только сердился, уходил курить на веранду, а возвращаясь, говорил: «Давай научу тебя шить» — и рассказывал, как в семидесятые ты шил себе классические брюки. Твою фотографию, где ты стоишь на Красной площади в Москве, я тихо вытащила из семейного альбома и не могу ее никак найти, пап, ты в кепи и пальто, молодой, радость и полет читаются в твоей позе. Ты удивительным образом носил бороду, и она тебя делала импозантнее

Конец ознакомительного фрагмента.