Ба

Елена Олеговна Рудакова, 2017

В старом деревенском доме Илона находит древнюю книгу, принадлежавшую её много раз "пра-" бабушке. Странным образом начав общаться с родственницей, которую Илона называет Ба, она узнаёт о нелёгкой жизни крепостной крестьянки XIX века и решает дать ей второй шанс – шанс прожить жизнь заново. Но правда ли Ба существует? Изображение на обложке: Photo by rawpixel from Pexels. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Всё началось в день, когда родители решили продать дачу. Помню, накануне был день рождения подруги, и я пыталась изобразить, что у меня совсем не болит голова. Стоял сентябрь, и пшеничное поле, по которому мы ехали, колыхалось на сильном ветру, как будто над ним сражались невидимые супергерои.

— Илона, всё в порядке? — спросила мама, сидящая за рулём.

Кажется, она заметила, что я держусь за виски, и пришлось изобразить самую счастливую улыбку на Земле.

Я не приезжала на дачу с тех пор, как умерла бабушка, а случилось это ещё в шестом классе. В детстве я терпеть не могла летние месяцы в деревне, тут совсем не было других детей. Мне хотелось приключений, догонялок, игр, а в итоге лето на даче походило на просмотр рекламы в кинотеатре перед показом картины. Вот только фильм в конце так и не пускали, и лето кончалось бессмысленно. К счастью, я провела здесь всего двое каникул.

Родители не любили дачу, потому что путь до неё из Москвы отнимал пять часов. Несколько лет после смерти бабушки дом стоял неприкаянным, но, когда мама нашла в ящике письмо о неуплаченных налогах на землю, они с папой тотчас же решили избавиться от дома, как от старой куртки в шкафу.

— Возьми что захочешь, — сказал папа, когда мы остановились перед домом, а за нами встала Газель грузового такси. — Мебель мы не берём, но поищи что-нибудь прикольное. Может, тут есть царские монеты? Дому-то почти двести лет.

Меня не прельщала перспектива копаться в двухсотлетнем хламе, тем более, что я помнила, какого размера в деревне вырастают крысы. Но, пожалуй, тогда, в шестнадцать лет, я впервые почувствовала, то, что зовут ностальгией. Скошенные стены с детскими рисунками в рамках, сломанный чайник на пыльном столе, непишущие ручки в советской банке из-под кофе, запах влажного после дождя дерева…

— Возможно, мы зря продаём дом? — тихо спросила мама, найдя альбом с чёрно-белыми фотографиями. Её голос дрожал, как последний зелёный лист на осенней ветке.

— А что с ним делать? — развёл руки папа, тяжело вздыхая. — Ни у кого из нас нет времени сюда ездить.

Я забралась на мокрый чердак. Крыша давно прохудилась, и на неровном полу чердака образовались глубокие лужи с зелёным налётом водорослей. Здесь спрятались тюки со старой одеждой да поломанные грабли с лопатами. В углу нашёлся древний комод, но ящики не открывались, оставаясь нетронутыми, наверное, с дня отмены крепостного права.

Однако на столешнице комода нашлась старая книжонка в чёрной и липкой, как спина лягушки, обложке. Название «Молитвенникъ» еле заметно проступало на тёмной коже. Жёлтые страницы осыпались по краям, но на полях виднелись заметки от руки.

— Ого, — удивился папа, увидев книгу, когда я спустилась с чердака, покрытая вековой пылью. — Написано, год издания тысяча восемьсот тридцать девятый. Надя, кому это могло принадлежать, как думаешь?

— Хм, да откуда же я знаю, — пожала плечами мама. — Какому-нибудь прапрапрапрадедушке Илоны. Твоя бабушка, Илона, не любила рассказывать про прошлое.

Ни я, ни мама, ни папа не смогли расшифровать ни одного рукописного слова на полях.

— Теперь не ругайте меня за плохой почерк, — попросила я, глядя на каракули предка.

К закату все нужные вещи были сложены, и Газель отправилась в Москву, а мы пили чай на веранде. Наш дом стоял за сельской церковью, и солнце каждый вечер садилось за неё, подсвечивая окна изнутри красным или персиковым цветом, похожим на тот, который получается, когда просвечиваешь руку ярким фонарём.

— Вот и всё, — сказала мама, допивая чай.

***

— То есть всё крутое, что завалялось в заброшенном доме — это старая Библия? — разочарованно спросила меня в школе соседка по парте Саша. — Или молитвенник. Какая разница? Не, я не рассчитывала на истории про призраков, конечно, но хотя бы на здоровых таких пауков, которые ловят кошек…

— Такие только в Австралии бывают, — посмеялась я.

Саша закатила глаза и перебросила светлую косу с одного плеча на другое. Её веки всегда наполовину прикрывали глаза, как будто Саша жила в полусне.

— После деревни мне снятся жуткие сны, — пожаловалась я шёпотом, чтобы англичанка не услышала.

— Про кого? — Саша меланхолично рисовала в тетради на полях.

— Не знаю… Может, быть про родственников, которые жили в этом доме? Мы с родителями пытались разобрать, что написано в книжке, и там на обложке с обратной стороны написано слово, похожее на «Алёна». Наверное, у меня была сколько-то раз пра — бабушка по имени Алёна.

— В девятнадцатом веке женщинам вообще разрешалось читать? — усмехнулась Саша.

— Ну, Библия не считалась за «читать» возможно. Бабушка рассказывала, что кто-то из нашей семьи служил в храме. И Алёну при храме учили, может быть.

— Надо её дух призвать, — подмигнула мне подруга. — Помнишь, как в началке Пиковую даму вызывали?

— Помню, как ты выпрыгнула из окна второго этажа, когда дверь от сквозняка хлопнула, — стукнула я Сашу по плечу.

Саша стукнула меня в ответ и громко захихикала, так что англичанке пришлось влепить нам в дневники по замечанию.

***

Прошла осень, наступила зима, а я давно забыла про книгу из проданного деревенского дома.

Но однажды, торопясь в выходной день на подготовительные курсы, я случайно наткнулась на молитвенник в ящике стола. Вокруг книги ворохом валялись крошки истлевшей жёлтой бумаги, но я лишь запихнула всё глубже в стол, поняв, что времени на уборку нет.

Сидя в холодном метро между бабушкой, вяжущей рыжий шарф, и мужчиной, разбивающим кристаллы на смартфоне, я подумала: «Алёна, а что бы ты сказала, если бы была здесь?»

Я оглядела вагон, полный уставших, но сытых и здоровых людей. Была ли Алёна сыта посреди зимы в деревне за триста вёрст от Москвы? Была ли она тепло одета? Торопилась ли она куда-нибудь двести лет назад, как сейчас торопится её прапраправнучка Илона? Сколько бы ей потребовалось времени, чтобы смириться с необходимостью ехать в подземном поезде на курсы по ненавистной математике?

«Смотри, вот он, двадцать первый век, — говорила про себя я, глядя перед собой на парня в ярко-красных наушниках. — У нас неплохо, тебе бы понравилось. Интересно, ты знаешь, что такое музыка?»

«Разумеется, знаю, — ответила я сама себе, играя роль Алёны. — Дорогая, невозможно перетерпеть летнюю страду без песен».

Мои курсы находились на Пушкинском бульваре, и, выбегая из метро, я оглядывалась и думала:

«А вот и Москва. Ты её никогда и не видела, наверное?»

«Из деревни далеко-то не поглядишь, — ответила я за Алёну. — Да и кто отпустит? Вот, с отцом была давеча в Твери на базаре, так он говорит, что делать девке в городе нечего».

«Это Пушкин, — думала я, пробегая мимо памятника. — Знаешь такого?»

«Откуда знать-то? Но памятник большой, а я в Твери маленький видала».

«А в Твери кому памятник?» — удивилась я и поняла, что хоть в Твери никогда не была, но вполне представляю её старые улицы и покосившиеся особнячки.

«Да кто его знает! Дворянину какому-нибудь».

«А ты, получается, крепостная?» — сочувственно спросила я, минуя театр мюзиклов и забегая в нужный дом.

«А как же! — почему-то гордо ответила я за Алёну. — Но дворянский дом у нас прямёхенько через дорогу. Рядом с нашей хатой и князьям жить не срамно, такой терем отец построил!»

Вспомнив покосившийся сруб дачного дома, я усмехнулась.

Вбежав в класс математики, я извинилась за опоздание и забыла про разговор с воображаемой родственницей.

***

— Импрессионисты гордились свежим взглядом на мир, — декламировала лысая учительница по ИЗО, задумчиво глядя в окно. — Они могли нарисовать картину за десять минут, и я хочу от вас того же. Оглядите наш класс свежим взглядом, выберите любой предмет и запечатлейте его.

— Она не обидится, если я выберу её? — нахмурилась Саша, глядя на учительницу. — И запечатлею в виде кошки-сфинкса. Похожа на мою Фиалку, такая же гадина.

— Думаю, сойдёт, — усмехнулась я, — она любит самые неадекватные работы. Помнишь, как она превозносила Серёжино художество с одной кляксой на листе?

— Ах, Серёжину… — Саша мечтательно уставилась на затылок Серёжи за первой партой, а я лишь закатила глаза. При упоминании о Серёже Саша теряла связь с реальностью, как космический зонд Вояджер-1 с Землёй.

«Интересно, ты когда-нибудь рисовала?» — мысленно спросила я Алёну, дабы прекратить представлять, как Саша улетает за пределы Солнечной Системы.

«Все рисуют, — ответила я за Алёну, — у меня не было красок, как у тебя, но мы с братьями и сёстрами возились в глине, как дождь проходил. Тогда и художничали».

«И что рисовали?»

«Да всё подряд. Солнце, деревья, отца с мамкой, церковь у дому. Вот Федот рисовал на загляденье, да давеча помер от холеры».

— Неплохо! — похвалила учительница, глядя на мою картину.

На учительском столе стояла женская гипсовая голова для портретов. Недавно по её лбу пошла трещина, и я нарисовала рядом две головы: одну с трещиной, другую — без.

— Я бы назвала эту картину «Memento mori», — вдохновлённо продолжала учительница.

— Моменто что? — не поняла я.

— «Помни о смерти», — презрительно бросила учительница. — Ты, очевидно, сама не поняла какую глубину вложила в картину. Это действительно… новый взгляд.

Мне показалось, что учительница смахнула слезу, отходя к следующей парте и ругая одноклассника за банально нарисованный кактус.

— Чего это она? — нахмурилась Саша.

Я могла лишь пожать плечами.

***

«Так, что происходит?» — недоумевал у меня в голове голос Алёны на физике.

«Да если бы я знала», — ответила я, автоматически переписывая с доски ход решения задачи.

«Но ты же записываешь, выходит, понимаешь. Чудно, что ты умеешь читать, писать и рисовать. Но на прошлых классах я хоть кумекала, о чём говорили, а тут и устную речь словно позабыла. Иксы-шмиксы сплошные. Чудная церковная школа».

«Это обычная школа, — вздохнула я, пытаясь заглушить голос Алёны в голове. — Сейчас все это учат».

«Зачем это?» — удивилась Алёна.

«Хотела бы я знать… Сама терпеть не могу».

«Слушай, да это хуже крепостного права! — я почти увидела, как Алёна уперла руки в боки. — Ладно ещё мужика заставлять цифры писать, но бабу-то несмышлёную за что!»

Я аж подавилась от неожиданности. Саша стала бить меня по спине, а учительница поинтересовалась всё ли хорошо. К счастью, кого-то вызвали к доске, и я от облегчения растеклась по парте, как кетчуп по картошке фри.

«В двадцать первом веке всех учат одинаково», — с обидой сказала я Алёне.

«Да зачем бабонек-то мучать? — рассмеялась Алёна. — На кой тебе эта… фисика? Без неё что ль за домом не приходишь?»

«Женщины дома не сидят, — с раздражением думала я, — все получают образование и работают так же, как и мужчины»

«Ой, да прямо и так же! — мерзко-насмешливым тоном говорила Алёна. — Али баба городовым станет? Али в газету писать будет? Али учить знатных князьёв в университетах?»

«Да, всё это можно», — думала я, наблюдая за решением на доске.

«Срам какой! Да ведь какая бабонька с этим управится? Вот ты сидишь тут, а зачем? Ни в зуб ногой в мужицкой фисике не смыслишь!»

«Дела не в том, какого я пола, — я до боли сжала ручку в кулаке. — Просто у меня к ней нет таланта… А вот посмотри на доску. Там Даша решает задачу и нормально справляется».

«Да ну тебя! — заохала Алёна. — Али я поверю, что это не мужик? Да у неё волосы короче, чем у всех ребят на селе!»

— Илона… Илона! — тыкала меня в бок Саша. — Открой таблицу с коэффициентами.

Пытаясь понять, что это за коэффициенты, я листала учебник, когда услышала приговор:

— Кузнецова к доске, задача триста седьмая.

Закономерно я получила двойку.

***

Кончалась зима, начиналась весна, а я всё рассказывала и рассказывала Алёне про то, что в церковные школы ходят единицы, что мужчины и женщины работают одинаково, и что князей и графов давно нет.

Теперь, когда я смотрела какой-нибудь фильм или сериал, приходилось объяснять ей все детали, всё, что произошло в мире с девятнадцатого века по наши дни. Хотя и про свой век Алёна знала так же мало, как муравей про верхушки деревьев. Карта мира и названия стран вызывали недоумение, а фамилии известных политиков и писателей её времени — смех.

— Последние дни так странно себя чувствую, — жаловалась я Саше, когда мы с ней поехали гулять в Парк Горького, празднуя начало весны и наблюдая за прорывающейся из-под снега травой. — Ты не подумай, что я сумасшедшая, но… у тебя были в детстве воображаемые друзья?

— Психологи говорят, что для ребёнка не нормально не иметь воображаемых друзей, — весело рассмеялась Саша и смело сняла шапку, расправляя пушистые светлые волосы, как крылья. — Моего друга звали Кнопка, и он был львёнком. А что? У тебя они до сих пор есть, и поэтому ты вечно витаешь в облаках?

— А я витаю? — смутилась я. — Ну, можно и так сказать… Знаешь, я иногда думаю, как же тяжело людям жилось раньше и как легко живётся нам.

— Не вижу связи с воображаемыми друзьями. О, глянь! — Саша отвлеклась на палатку с мороженым.

— И я иногда представляю, что говорю с людьми из того времени…

— Какого того? — Саша искала в кошельке мелочь на мороженое.

— Например, девятнадцатого века.

— И что говорят? — весело глядела на меня подруга, уплетая мороженое.

— Да так, разное… — отвела взгляд я, не зная, как не выставить себя сбрендившей. — Просто представляю, что болтаю с ровесницей двухвековой давности.

— Может, блог заведёшь? От имени чувихи из девятнадцатого века. Не уверена, что идея топовая, но оригинальненько.

— Не хочется, — нахмурилась я. — Просто хочу спросить… это же не странно?

— Да забей ты! — Саша явно хотела переключиться на другую тему. — Твои мысли — это твои мысли, и всё, что происходит в голове, нормально. У меня тоже иногда такая каша в мозгах, что сдохнуть хочется… Предкам не говорила?

— Не, а то отправят лечиться.

— Ну и правильно, — улыбнулась Саша и запульнула остатки мороженого в выключенный фонтан.

***

«То есть за небом есть космос?» — спросила Алёна, когда я каталась на велосипеде в ясный летний день.

«Давно тебя не было слышно, — усмехнулась я. — Но да, там бесконечный-бесконечный космос. Ты же и в школе со мной это слышала».

«Да в школе одни формулы, которые ты не знаешь, а за ними я и не поняла ничего», — ехидно заметила Алёна. Её деревенский говор постепенно исчезал, голос становился менее визгливым и всё более похожим на мой обычный внутренний голос, который я слышала, когда, например, читала.

«Ну, и в кино постоянно об этом говорят… Все это знают», — напомнила я.

«И люди летали на звёзды?»

«Нет, — вздохнула я, глядя на пушистые облака. — Звёзды слишком далеко. На орбиту Земли выходили и на Луну вроде бы высаживались».

«На Луну? — ахнула Алёна. — А как туда попасть? Поехали, а? У тебя проездной с собой?»

«Надоела ты мне, — вздохнула я. — Ты дальше Твери не уезжала, какая тебе Луна? Туда просто так не попадают».

«Думаешь, я не хотела? — с обидой спросила Алёна — Думаешь, крепостную девку отпущают по заграницам? Эх, дура ты, Илона! Имя басурманское, в церкви православные не ходишь, вот и дура!»

Я лишь закатила глаза и быстрее закрутила педали, рассекая велосипедные дорожки в парке. Месяц уже я не «разговаривала» с Алёной, и вот опять. Пора было начинать беспокоиться о здоровье.

«Да пожила бы ты в моей шкуре, а я в твоей! — не унимался голос Алёны. — Поняла бы какого! У тебя всё есть! Ты сыта, одета, можешь учиться столько, сколько мой батя не мог! А он самый учёный на деревне, с двумя классами приходской школы! Я, может, всю жизнь мечтала из деревни уехать да наукам учиться!»

«Что за бред, — я пыталась выключить голос Алёны, но не выходило, — не ты ли недавно говорила, что женщина вообще не нужно писать и считать?»

«Так мне сызмальства это говорили, я и верила! Не знала, что по-другому то бывает. А ты знаешь и просиживаешь штаны за своими сериалами, прости господи Иисусе!»

«Заткнись! — внутренне крикнула я. — Просто заткнись! Реально как бабка старая талдычишь у меня над ухом! Достала!»

Кажется, голос Алёны исчез, и я вздохнула свободнее, вдыхая аромат летних цветов. Я надеялась забыть воображаемую родственницу как психоделический сон.

***

Тем летом мне несколько раз снились ужасные, пережимающие горло сны. Я пыталась избавиться от голоса Алёны в голове, думая, что схожу с ума, но вместо этого стали приходить кошмары.

Мне виделось, что я просыпаюсь в темноте душной избы, что грязные руки вытаскивают меня из кровати и сдёргивают ночную рубашку, натягивая другую из колючей ткани, а поверх — сарафан до земли. Сколько мне лет? Пять? Десять? Двадцать? Я не могла понять.

— Ребята, бежим, она с пустыми вёдрами! — слышала я крик разбегающихся мальчиков. На моих плечах коромысло, тяжелое, как шкаф. Я опускаю вёдра в колодец и вижу в глубине неверное отражение бледной девушки с длинной косой.

— Где ж тебя черти носят? — с недовольством говорит женский голос дома. Неприятно пахнущая полная женщина месит тесто на кухне, в углу которой играет три маленьких ребёнка. — Покорми дитяток. Своих не нажила, так за моими походи.

Почему-то мне очень больно и стыдно, и я плачу, пока меняю пелёнки маленьким детям, а затем стираю их на улице. Промозглый дождь, ледяная вода в тазу, дрожащие и стёртые в кровь руки — не могу понять, это я управляю телом или кто-то другой.

А теперь ночь, и вся деревня идёт по морозу на рождественскую всенощную молитву в церковь. Та женщина с кухни опять кричит на меня и тащит за локоть. Я вижу освещённый огнями храм и непроницаемую пустоту темноты вокруг. За церковью пустое зимнее поле, чёрное, словно космос.

В церкви — прихожане со всего уезда, некуда встать. Грубая женщина протаскивает меня и несколько детей в угол, и я топчусь на чьих-то ногах. Священник читает непонятные молитвы, и все мы по команде крестимся, повторяя отдельные слова, словно заучивая стихи.

Вдруг чьи-то руки проникают под мою овчинную куртку и шарят по животу, груди, ногам. Я чувствую мужской смех позади и хватаю женщину, с которой пришла, за руку, от страха не смея высказать ни звука.

— Молчи, — зло шепчет она, — это Архип с соседнего двора. Неча из себя царевну строить, коли давно замуж пора. А то вернётся отец с городских заработков, увидит тебя без мужа, да и прибьёт со сраму!

Слёзы текут по щекам, я их чувствую, но не могу утереть, не могу пошевелить ни пальцем. И дело не в страхе, а в том, что тело — не моё.

«Беги! — громко кричу я хозяйке тела. — Врежь ему и беги! Что же ты стоишь! Здесь тёмное поле рядом, тебя никто не найдёт!»

«Без толку, — отвечает другой голос в голове, — всё без толку. Мамаша права, а Архип не самый плохой мужик на деревне, пусть и пьёт».

«Алёна! — пытаюсь докричаться я. — Это же я, Илона! Помнишь меня?»

Чувствую, как Алёна сжимается от отвращения, но не обращает внимания на мои слова. Вся церковь в дыму от свечей, под куполом — серое облако дыма, и ладаном пахнет так мощно, что в глазах Алёны темнеет.

«Да чего ты ждёшь?! — ору так сильно, как только могу. — Ждёшь, пока тебя изнасилуют прямо в церкви? Вот дверь, растолкать десяток человек и пройти пять шагов! Ты сможешь, давай!»

«Мне некуда идти… — тихо думает Алёна. — А у Архипа хата большая…»

«Тогда лучше иди в поле, разденься и замёрзни насмерть! Дура! И как ты смеешь говорить, что я живу не так!..»

Просыпаюсь посреди ночи на мокрой от пота и слёз подушке. Бегу открывать окно и полной грудью вдыхаю тёплый летний воздух, пропитанный родным запахом бензина. С удовольствием вдыхаю аромат мегаполиса, забывая про удушающий ладан деревенской церкви. Тело липкое от пота, а места, где Архип касался Алёны, чешутся, как укусы слепней.

«Дура! — ругаюсь я про себя, залезая посреди ночи под душ. — Какая же ты бесхребетная дура! И смеет указывать на то, что я тупая!»

В голове неожиданная пустота, монотонный гул, как от холодильника, и голос Алёны не появляется, не прогоняет тишину.

«Надеюсь, ты осталась в своём долбанном теле и делаешь Архипа моим прапрапрадедом!»

Я сажусь на дно ванны и хватаюсь за голову, пытаясь понять, насколько же сильно я свихнулась.

«Это просто фантазии, — говорю я себе. — Просто воображаемый друг. Я ведь даже не уверена, что моих предков звали Алёна или Архип, да? Нет никаких свидетельств… Никаких».

***

Перед выпускным классом мои родители и родители Саши скинулись на путёвку в Турцию, чтобы побаловать будущих выпускниц. Валяясь на пляже, набивая живот едой из all-inclusive и покупая безделушки на пыльном базаре, я совсем забыла про кошмары и пыталась не вспоминать об Алёне, как о ветрянке, оставшейся в далёком детстве.

— У тебя, кстати, это… как с головой-то? — спросила Саша, когда мы плавали в море с панамками на головах. — В конце учебного года ты жутковато жаловалась на друзей-глюков.

— Просто вспоминала детство, — неловко рассмеялась я. — Ты рассказывала, что твоим воображаемым другом был львёнок, а не человек?

— Ха, я рассказывала? — улыбнулась Саша и раскинулась на воде в позе морской звезды, держась у границы воды. — Да, он был как маленький Симба из мульта. Просто у меня не было домашних животных, а, видимо, очень хотелось.

Над нами пролетали чайки: так низко, что порой полностью закрывали Солнце. Моё лицо грелось под лучами, и невольно вспоминались слова Алёны: «А правда, что за небом есть космос?»

— Но он говорил? — спросила я.

— Вроде да. — засомневалась Саша. — Говорил, что львы едят только кокосовые конфеты, а у нас дома их никогда не было.

— А что ещё говорил? — я закрыла глаза, и мир стал мутно-оранжевым.

— Это было сто лет назад, — отмахнулась Саша. — Ты почему спрашиваешь?

— Просто интересно… Я в детстве представляла, что у меня есть сестра, которая приехала издалека. То ли из Австралии, то ли из Бразилии, страна всё время менялась. Представляла, что я выросту и посмотрю её родину и что вообще буду всю жизнь путешествовать.

— Нет ничего невозможного, — Саша уверенно хлопнула рукой по воде, и её морская звезда потопла. Вернув равновесие, она продолжила. — Решила куда поступать будешь?

Я выпустила весь воздух из лёгких и ушла под воду, оставляя пузыри над головой. Вынырнув, я ядовито посмотрела на Сашу и сказала:

— Не говори об этом.

— Окей, — рассмеялась та.

***

Ночью я сидела на балконе номера и смотрела, как Луна освещает остров в море. На территории отеля заканчивалась дискотека, но ещё в начале танцев Саше стало плохо, и я отвела её в номер. Наглотавшись таблеток, она уснула, а я осталась сидеть на балконе, слушая то ли крики туристов, то ли крики чаек, и пытаясь разобрать хоть одну звезду, но освещение отеля было слишком ярким.

«Что же с тобой случилось в ту ночь?» — думала я про Алёну.

«То, что никогда не должно случиться с тобой», — вдруг услышала я знакомый голос Алёны.

«Ты не убежала, так ведь?»

«Было некуда бежать… Ты, городская девочка, никогда не знавшая голода, не поймёшь этого».

«Ты могла бы убежать в город. Это было Рождество, наверняка, кто-нибудь ехал в город на праздник и подбросил бы тебя… Там ты могла бы найти работу. Хотя бы нянечкой, но ты была бы свободна…» — я смотрела на пустой остров посреди тихого моря чёрной воды.

«Легко лишь сказать, — горько усмехнулась Алёна. — Я была совсем одна, никто бы мне не помог. Добрые попутчики на Рождество встречаются лишь в сказках, а у нас в селе это был бы пьяный пахарь, который довёз бы меня до первого сугроба и оставил, поиздевавшись. И работа… Даже добравшись до города, я бы замёрзла насмерть на улице или попала бы в полицейский участок. Приняли бы за девку с жёлтым билетом, за кого же ещё… И кто бы взял на работу няню, сбежавшую от семьи?»

«Ты бы сказала, что сирота. Кто-нибудь бы да помог…»

«Да что ты заладила! Кто-нибудь да кто-нибудь! — закричала Алёна. — Никто бы не помог! Никто! Я всю жизнь была одна! Хотя и жизни у меня не было…»

Луна скрылась за облаком, отельные фонари погасли, и стали видны звёзды, тусклые, как полуживые светлячки.

«Если бы я только жила в твоё время, — спокойнее продолжила Алёна, — то провела бы настоящую жизнь. Тебя не держат дома, ты можешь изучать науки и смотреть весь мир! На моём веку ни одна крестьянка о таком и помыслить не могла…»

«В моём теле много не увидишь, — вздохнула я. — Талантов у меня нету, так что и науками не займусь и много на путешествия не заработаю… Пора тебе поискать человека поинтереснее».

«И ты смеешь говорить, что я жила не так? — Алёна припомнила мой давний укор. — У меня не было ни одной дороги, а перед тобой открыты тысячи! Я хотела бежать из деревни изо всех сил, но боялась смерти. А ты чего боишься? Кем ты станешь через год?»

«Заткнись, мне и родственников хватает с их вечными расспросами про универ! — от злости я сжала перила балкона. — Я не знаю, что мне делать, ясно? Не знаю, и всё! У меня просто нет ни одного таланта, и я знаю, что ничего не добьюсь…»

«Мне указывать ты горазда, а на деле… — Алёна поцокала языком. — Раз ты такая пугливая, то я могу всё решить за тебя».

«Как это?» — встрепенулась я, а Луна вышла из-за тучи.

«Раз ты заранее махнула на жизнь рукой, то позволь прожить её мне, — с улыбкой в голосе сказала Алёна. — Тебе легко было давать советы со стороны."Беги в поле!""Езжай в город!"Да вот во всамделишном мире такое люди не вытворяют, они остаются дома и плачут каждую ночь в подушку. Так и я советы давать горазда! А ты, может, посмелее меня? Может, научишься слушаться советов?»

«Хочешь указывать мне как жить?» — обалдела от наглости я.

«Ага! — весело сказала Алёна. — Раз тебе всё равно как жить, то я помогу!»

Я глубоко вздохнула. За стеклянной дверью балкона на кровати мучалась Саша, а под окнами слонялись пьяные туристы. На самом деле, мне не хотелось сюда ехать, вот если бы поход в горы… Но просто было неудобно отказывать родителям и Саше.

«А давай!» — махнула рукой я.