Он сам! На какой козе подъехать к своему ребенку

Елена Свитова

В этой книге Елена делится своими соображениями о том, как НЕ трогать детей, как НЕ воспитывать их, как оставить их в покое, чтобы они выросли сами, но – рядом. Как дать им любовь и опеку, себя – и как сделать себя собой. Настоящей собой.

Как все начиналось

Начиналось все очень плохо.

Со старшего.

Со старшего чаще всего все начинается как первый блин — или отрезанный ломоть, что, конечно, совсем грустно, но бывает! — мы читаем всякие книжки типа доктора Спока, что запрещено, чего делать ни в коем случае не стоит и чего нельзя допускать ни при каких обстоятельствах.

«Нет», как сказал бы младший, если бы родился в то время.

На этих «нетах» строим свою жизнь.

Пытаемся!

А они очень сопротивляются.

Мой сын стал сопротивляться с самого начала, досидев в животе до сорок третьей недели и не отваживаясь родиться, даже когда решил: из меня его, извиняюсь, выдавили.

А это, скажу я вам, какая-то из пренатальных матриц, если руководствоваться трансперсоналкой: принял решение не рождаться — теперь всегда придется тянуть за уши.

Или… не придется?

Я — тянула.

Доразвивала за первые три месяца до такой степени, что невропатолог счел это чудом: он пытался нас успокаивать вначале, чтобы мы не ждали быстрых результатов, что повернется, сядет, пойдет — но позже, позже, пусть оклемается после таких ужасных родов, эму потребуется больше времени, чем другим детям, это не страшно, подождите.

А тот и повернулся, и сел, и пополз, и пошел в сроки, опережающие среднюю статистику.

Вот ведь тревожные перестраховщики! Массажи, книжки, ванны, Бродский во время кормления — а как еще-то? Я и не знала, что можно по-другому.

Вычитала, что нельзя пыль вытирать, когда кормишь.

Потом — вытирала.

А с ним — никогда.

Вычитала, что надо кружочки разноцветные над кроваткой повесить.

Чтобы цвета учился различать.

Висели.

Следующих младенцев и в кроватке редко оставляла, под бок — и спать. Какие кружочки? Мир такой разноцветный!

А его — никогда.

Под бок-то.

Не дай боже, задавлю.

Страшилок было немеренно!

Ох, а эти бутылочки… С десяток бутылочек с разными лекарствами, порошками, каплями; одни — до еды, вторые — в еду, третьи — после, четвертые — между.

Какая же я была бедная!

Помню, как плакала с ним вместе.

Не помогали ни врачи, ни диеты, ни схемы, ни смены питания: ребятенок всегда, всегда плакал.

Это очень выматывало.

Нам говорили: подождите месяц, все пройдет.

Я говорила: я до завтра не доживу.

Потом нам говорили: в полгода все наладится.

Я немела.

Потом — что в год проблемы уйдут в прошлое.

Я нервно смеялась.

Когда в садике сыночек не давал мне выйти из группы, чтобы заскочить с каким-нибудь списком к какой-нибудь заведующей или медсестре, визжа и цепляясь за ногу — а надо учитывать, что это была группа, в которой я работала, поэтому с ним никогда, никогда не расставалась! — я уже малость злилась.

Потом злилась всерьез.

Сын вырос внутри моей злости и своих истерик. «На ючки!» — вытягивал он ручешки и бежал, бежал за злющей мегерой. А потом злющая мегера била его носом об тетрадку — с пяти лет! И до… стыдно сказать! Как-то заехала ему по маковке, когда не мог (я считала — не хотел) то ли съесть благотворный для его тогдашнего желудка, но ненавистный, рис, то ли рассказать благотворный, про войну, но ненавистный, стих…

Как оценить плоды своих «трудов», как?!

Кем бы он был, если бы не мои наезды?

Кем бы восхищались?

Ах, как он читает стихи! Ни разу не читал при всем классе, так до конца школы и «сдавал» учителю в кулуарах, и только учитель знал, КАК он читает стихи.

Ах, как он играет Дашкевича! — через огромные хрустальные капли, перемешанные с соплями, текущими на клавиши фортепиано.

Ах, какие рифы, какие гитарные запилы! С папой — в онлайне, и папа в итоге не смог побороть его сопротивление.

Ах, как…

Ах, как…

А ему что? — ему никогда не было ни лестно, ни приятно.

Зато ему было очень приятно, когда весь класс аплодировал его стихотворной сказке.

А почему он написал сказку в стихах в пятом классе? — правильно: гены.

И ничего больше.

Никаких потуг, поползновений, выдавливаний.

Ни родовых, ни послеродовых.

Ах, как он поет! — потому, что никто не заставлял его петь.

Никогда.

У него была тройка по пению в школе, так как он никогда не знал слова.

Сейчас — знает все английские тексты всех рок-групп.

Я как-то напевала «Imagine» — он пришел и подпел, я спросила, откуда это ему знакома такая попса, если он считает себя рок-музыкантом?! Это ж Биттлз, просто — Биттлз. А он — не, это не битлы, это Леннон написал в таком-то году для такого-то проекта сам.

Восхитительно!

Я считаю, если бы был факультет истории рока, он бы преподавал на нем.

И думаю, если когда-нибудь открою универ — а что, почему нет, садик был, школа — есть, вырастут — пойдут в мамин универ, не?! — возьму его деканом.

Истории рок-музыки.

А как он знает этот самый английский язык, я вообще молчу!

Я молчу: внучка бабушки, которая грузила меня двадцатью упражнениями вместо двух заданных, так как некомильфо не знать английский этой внучке, ибо внучка — она обязана, ей надо и вовсе должна.

Надо.

Должна.

«Нет слова «не хочу», есть слово «надо»! — наша семейная поговорка.

Наших женщин: прабабушки, бабушки, мамы.

И так — до сих пор: моя мама очень раздражается на сына, когда он по какой-то причине прекращает учиться. Как это?! А о родных подумать? Мы для них… Мы о своих детях…

Вот.

А я — нет.

Я — все о себе.

Эгоистка!