Иллюзион жизни. Рассказы

Елена Сомова

Человек всегда находится в центре истории и своими раздумьями способен определить наиболее ценные способы выживания. В книге содержится рассказ памяти узников фашистских лагерей. В своей книге «Иллюзион жизни» Елена Сомова выражает дистанцию между общечеловеческими ценностями и олигархическим феодализмом, предложенным россиянам в качестве нового общественного строя. «Иллюзион жизни» – уникальная книга поэта в прозе. Елена Сомова рисует мир во всех красках, доступных зрению поэта и вдохновляющих.

ДОМ БЕЗ ЗЕРКАЛ

Глава 1. На горах Архипа Куинджи

Я живу в карцере одиночества, то есть раньше я входила в группы поэтов, были постоянные встречи с разбором и чтением собственных стихов. Дети мои выросли, получив максимум любви моей, но чем больше отдаешь, тем меньше это ценится, и теперь они говорят, что выросли сами по себе: всё моё внимание всегда было приковано к поэзии, а им не хватало меня, мамы. Родились внуки, и пространство моего выхода из дома заросло. Сначала я думала, это временно, а оказалось, насовсем: поэтическое пространство засорили глупые ругательные стихи, засохшие лилии старинных внутрикопаний остры на эмоции и бездарны, слышать эти аморфные стенания — нереально, — это нельзя слушать и нельзя читать. Я перестала ходить на литературные тусовки, увидев массу спеси и наглости в молодых чтецах — не поэтах: они перепевают или просто берут более половины чужого стихотворения и ставят только две строчки концовки, выдавая это за свое, так однажды я услышала и свое переделанное стихотворение из уст представленного культуртрегером молодого поэта. Меня будто обожгло кипятком изнутри: я сжала кулаки, чтобы не закричать, — так было больно слышать свое стихотворение из уст вора, как плакали строки моего сердца, увеченные его воровским пером. Голубая кровь моей небесной поэзии капала с его позорного пера, когда вор зачеркивал мои строки и надписывал свои — легковеснее, — он же не пережил всех этих чувств, которые я вложила в свое стихотворение. Этот гадкий воришка до сих пор посещает литературные фестивали. Я всегда считала плагиат позором, и сочла стыдным посещать их турниры лжи, исчезла из пространства поэзии нашего городка, но мне открываются недосягаемые другим двери, в которые я вхожу без препятствий. Мысленно я нахожусь в горах Архипа Куинджи, учителя живописи Николая Рериха, я впитала красоту гор и неба, а слышимые мною с вершины импульсы мира людей дают основу моим рассказам. Я слышу крики о помощи и песни влюблённых сердец, медленное умирание леса накануне зим и пробуждение весенних рек. Я вижу закрытые для других лица и молча присягаю честности своих чувств. Я знаю, что в одном доме нашего района живёт странная семья с двумя семилетними близнецами: мальчиком и девочкой, которым необходима срочная операция по трансплантации кожи лица, потому что этим детям суждено было с рождения лишиться главного, что выражает мимику.

Я увидела этих детей случайно, войдя в подъезд, где они «зарабатывали» пуганием прохожих. Дети были обречены зарабатывать себе на хлеб насущный, пока их мать в две смены работала на операции им. Вот уже семь лет она работает, но деньги утекают: надо же кормить как-то ребятишек и самой что-то есть. Дети зарабатывали весьма странным образом, я бы сказала, даже хулиганским и жестоким, если бы речь шла о более старших по возрасту людях. Ребята заговаривали на улице с прохожими, идущими из магазинов с пакетами еды в руках, заходили с ними в подъезд. Далее помогали придержать дверь, иногда даже вызывали своим жертвам лифт, но как только выдавался удобный момент, они резко снимали с себя картонные маски, которые их мать заказывала для них, по мере необходимости, у одного художника. Бедные голодные дети творили зло по собственному желанию, но делали это, чтобы спасти себя от голода, а их мать — от позора, что у нее нет средств на операции им, страха и страшной работы в две, а порой и в три смены, когда надо было заменить заболевшего работника.

Маски портились от постоянного пользования, изнашивались. Изношенные лица выбрасывались, но вначале дети устраивали с изношенными масками игру, которая не нравилась их матери, она даже зажмуривалась, не кричала на детей, сочувствуя им, но было у неё от этой игры её детей отталкивающее чувство страха и неизбежного падения. Иван и Ванесса вешали свои бывшие лица на толстые нитки и били по ним прутьями из свежих ветвей. Однажды в сердцах ударив по маске, Иван получил жгучую боль на своём собственном лице, хотя прут ударил по маске, а не по лицу. А его сестра Ванесса почувствовала щекотание по своему живому лицу, когда водила прутиком по своей маске, прежде чем ударить по ней, как делает её брат. Но это было только один раз, когда дети впервые решили расправиться со своими первыми изношенными масками. Они били по своим бывшим изуродованным лицам — маскам, и их увечные лица искажала ещё и боль злобы, даже ярости. Иван и Ванесса не сдерживали слёзы боли за свои привычно грустные вечера в ожидании возвращения их мамы с каторжного труда, результатом которого когда-нибудь станут необходимые операции для их лиц. Ванесса била по маске, оттого что в своих тайных мечтах она была красавицей, от неземной красоты которой падали на колени заморские принцы в латах, и дрались за обладание ею короли, на статных конях убивая соперников огромными мечами. Дети много читали, и все их детские мечты о любви были выращены из литературных образов.

Иван бил прутом по маске, оттого что тайно полюбил девочку из дома толстомордого мужика, это была его дочь, у неё были голубые глаза и маленькая кошечка Алиска.

«Киска Алиска», — твердил Иван, желая взять на колени котенка из рук голубоглазой девочки с милой улыбкой. Девочка однажды увидела Ивана через забор, которым был обнесен дом близнецов и их матери, но мальчик ловко спрятал своё лицо в маске за зелёные ветви. Девочку звали Снежанна. «Мой Снежок держит ещё одного Снежка», — так видел Иван, он мечтал подружиться с девочкой и представить маме и сестре эту красавицу Снежанну как свою невесту. Девочка успела заметить быстро движущегося за ветками мальчика и бросила в него маленькой ириской. Иван мгновенно почувствовал слабый удар конфетки по его плечу, стал искать в траве, и вдруг увидел: «Кис-кис». Ириску Иван до сих пор носит в своём кармане. Это не просто конфетка, это символ тайной детской любви.

Глава 2. Время до масок. Рождение

Пока возраст позволяет ходить в масках, — люди думают, что дети так играют.

Мать родила этих детей в глухой деревне. Повитуха принимала роды в бане, и на ночь оставила спящих новорождённых в предбаннике. У их бедной молодой матери было осложнение после родов, и все силы ушли на спасение жизни этой несчастной.

Новорождённые мальчик и девочка лежали, туго запелёнутые, на лавке в предбаннике. Их матери пришлось рожать в бане, — другого места в деревне просто не было. Повитуха приняла роды, а её помощница забежала на минутку, — был сенокос, горячее время в деревне. Жница быстро забрала детей пеленать в предбанник, чтобы не мешать старой повитухе завершать свою работу: необходимо было убрать послед из лона родильницы. Грубые ловкие руки умело запеленали детей, и жница Василиса быстро убежала в поле помогать мужу, чтобы управиться до грозы, оставив крохотные коконы — новорожденных — в предбаннике на лавке. Открытыми оставались только лица малышей, жница пеленала профессионально, с головкой: сама пятерых родила и вырастила. Вон бегают по огороду, помогают полоть укроп, морковь долгожительнице бабке Груше.

У родильницы открылось кровотечение, которое было побеждено, остановлено, но за это время произошло непоправимое.

Крысы заживо сожрали у детей кожу и часть лицевых мышц, но дети остались живы. Они стали туловищами без лиц, людьми без будущего. Хвостатые твари чувствовали запах молока, которым были накормлены новорождённые близнецы, и за прикрытой дверью совершили своё чёрное дело. Так Всевышний наказал мать этих детей, или судьба забыла позаботиться о них с самого появления на свет, но факт — упрямая вещь. Дети живы, они быстро набирали вес, едва пошли на поправку после чудовищной работы грызунов, они уже научились читать и пошли бы в этом году в школу, если бы им сделали операции, нашли бы деньги и донора для трансплантации. Но теперь им придётся жить инкогнито всю жизнь, и работать на операции самим, потому что у их матери нет такого огромного заработка, а педиатры посоветовали их умертвить еще в младенчестве, разглядывая их лица и сочувственно кивая.

Мать с утра до ночи работает, бывает, в две и даже в три смены, приходя с работы, боится зайти в комнату, где спят её дети, потому что то, что она увидит на подушке, может нанести непоправимый ущерб психологически неподготовленному человеку. Привыкнуть к такому нельзя. Человек может привыкнуть к любому уродству, но не к изувеченному лицу своего родного ребёнка, а тем более двух детей-близнецов. За трудовое время уходят грустные мысли, в ее мечтах дети с красивыми лицами. Силен был похотливый красавец, соблазнивший ее на сеновале, да и сама она пользовалась успехом в клубе на танцах, а вот не повезло так: не хватило духу отбиться от спешной варварской любви.

Детям каждый день их мать надевает на части, где должны быть лица, специально изготовленные для них маски. Художник старается, тщательно подбирая оттенки, чтобы лица масок были более похожи на настоящие лица. Скоро детям уже не потребуется помощь матери в этом деле: они уже сами будут способны надеть эти маски, уставившись глазами в прорези, выполненные добрым художником.

— Дети, берегите людей, с которыми вы встретитесь, выходя на улицу, надевайте всегда свои маски, — каждый день мать напоминает об их обязанности не напугать своих соседей.

Когда дети снимали с себя маски, — я не могу сказать, что они снимали маски именно с лиц, потому что от их лиц осталось месиво, не доеденное крысами. Мышцы выглодали юркие голодные млекопитающие, напавшие на новорождённых в предбаннике семь лет назад, а люди падали в обморок, внезапно встретив взглядом в толпе двух чудовищ. Пользуясь мгновением удачи, дети быстро подбирали пакеты с едой, вынимали из карманов напуганных жертв деньги — и скрывались. Им было не смешно и жалко этих людей, дома они даже ни раз обсуждали свои скверные поступки, но они понимали, что иначе их матери никогда не найти денег на операции. Эта воровская помощь питанием и деньгами от грабежов давала надежду на то, что заработок их матери будет копиться для восстановительной хирургии.

В первый год их жизни, когда стало ясно, что дети выживут, мать подала просьбу на телевидение о денежной помощи на операцию её детям, но этих денег хватило только на переезд в город из глухой деревушки, в которой произошли роды и трагедия. Иначе было не достучаться ни до кого: в один день, как говорили в их деревне «взад-назад», она приехала подать объявление на телевидение, и в этот же день на последнем автобусе уехала назад в деревню: жить-то на что в городе? Да и детей надолго не оставишь с ослепшей старушкой — соседкой, той самой повитухой, которая принимала у неё роды.

Глава 3. Жизнь в городе. Мольбы и мечты

Городская теперь жительница, уехавшая из деревни и осевшая в городе, чтобы прооперировать своих детей, долго не могла смириться с тем, что не движется с места дело, долго копятся деньги. На беду остались дети в предбаннике, когда повитуха бабка Маруся боролась за её жизнь, — и теперь ждать и ждать остаётся: когда же настанет просвет в её жизни? Память не отпускает мыслей о прошлом, крутятся фрагменты ужасов, движутся тени ушедших далеко в иное пространство, лиц. Когда родила, в глазах была темень и в голове ясно стучала мысль: «Отмучилась. Родила. Только зачем? Всё равно бросил…».

В конце сентября она зачала своих детей от лихого парня, заехавшего в их деревню продавать лён. Светлый такой, голубоглазый паренёк, но уж больно врал много: и море обещал, и свадьбу.

Страшные последствия их скоропалительной любви теперь всегда с ней. Глаза у детей не пострадали: крысы не стали их есть, — не смогли вцепиться своими острыми зубами, но поработали по щекам, объели носы и два маленьких подбородка, вожделенно пахнувшие чем-то свежим и непонятно притягательным.

— Дай, пожалуйста, мне и моему брату лицо! — просит у Богоматери девочка в намокающей от слёз картонной маске, заменяющей ей лицо. — Как же мы будем жить без лиц, Богородица? Долго ли ещё мучиться нам и нашей маме? Неужели ты не сжалишься над нами и не подаришь нам счастье подставить свои лица солнцу? Дай нам хотя бы не очень красивые, но лица, пусть с длинными носами и без ямочек на щеках, но чтобы они не отталкивали взгляд в ужасе. Пусть в меня никто не влюбится, но я хочу видеть своего брата счастливым, видеть его улыбку. Говорят, бывают на щеках ямочки у детей. Можно без этих самых ямочек. Дай только мне и брату белые щёки и губы, закрой наши открытые челюсти от людских глаз не картонной маской, которую каждую неделю делает художник. Дай мне, пожалуйста, Господи, румянец на щёки и ноздри, я хочу дышать ноздрями, не дырками, в которые попадает летящий навстречу песок летом, как бы ни прикрывала маска. Мама будет рада, и останется с нами, не будет уходить утром, а приходить поздно вечером. Мама говорит, что она всё время работает, а мы с братом так хотим почувствовать на щеках её поцелуи. Сначала щёки и носы, Господи и Святая госпожа Богородица, дай нам кожу на лица и мышцы на щёки, умоляю тебя. Дай мне и брату щеки, чтобы чувствовать поцелуи нашей мамочки!

Девочка сравнивала толстые щёки прохожих, попадающихся ей на пути со своими, не идущими ни в какое сравнение. Она щупала пальцами скупые остатки своего лица, оставленные крысами, которых в момент насыщения спугнул внезапный хлопок дверью, — в предбанник тогда кто-то зашёл и поднял крик, охваченный ужасом. Кажется, это была бабка Маруся, повитуха, она тогда и ослепла от ужаса, но от ее крика всполошились жители соседнего дома, помогли. Так они с братом остались жить: с лицами, изуродованными крысиными зубами, но не изуродованными душами. Их мать заботливо убрала из дома все зеркала, и растила своих детей в любви и взаимопонимании в свободное от работы время, которое исчислялось минутками.

Вот какие здоровенные щёки у того мужчины из неподалёку расположенного частного дома: он ездит на красивой машине и даёт своей собаке вкусную еду, гораздо вкуснее той еды, что готовит им любимая мама. Собака довольно чавкает и громко лает на неё с братом, когда они в изумлении приникают к забору и созерцают царский обед пса. Потом выходит мордастый хозяин в огромных штанах, это у него огромный зад, — ой, сколько ткани требуется для того, чтобы сшить ему штаны! Вот это да!.. Мордастый засовывает свои щеки в салон своего авто. А зад остаётся наружи. Он огромен. Он похож на гору, которую девочка с братом, Иван и Ванесса, видели на картине в книге, которую им подарил однажды художник. Хорошо, что крысы оставили их глаза нетронутыми: так интересно рассматривать картины из альбома художника и журналы с картинками! Дети даже не знают, почему их лица такие, то есть, почему у них нет лиц. Подлинную историю они долго ещё не узнают. Может, им всем, и их маме повезёт, и как-то появятся могущественные деньги на операции по восстановлению мышц и кожи их лиц. Может, ещё и влюбится кто-то в них, и будет устроено их семейное счастье, о котором пока и не мечтает их несчастная мать. Приходя с работы и валясь в усталости на бок, погружаясь в обморочный сон, из которого её достаёт судорожный вопль будильника, женщина готовит еду детям и снова спешит всё сделать быстро, чтобы не опоздать на работу. Заботы о насущном хлебе не отпускают ни на миг: детей надо покормить, пожалеть, погладить им одежду, выстиранную неказистой машиной, которую они сами уже освоили, — и бежать скорее на работу. Человека создал труд… Труд не только создал человека, но и полностью им овладел, и воцарился над теми, кто труд ставит в стороне от своего мировоззрения, предпочитая, чтобы трудились другие, отдыхая зрением на чужих страдальческих попытках заработать себе на хлеб.

Интересно, сколько порабощенных трудились, чтобы Мордастый купил себе дорогую машину и породистого пса, выстроил свой дом и завёл семью? Все эти мысли гнездились в голове Ивана. Сестра нередко пыталась поговорить об этом с братом, но Иван страстно хотел такую же машину и даже собаку, не говоря уже о доме. Мальчик сочиняет план достижения богатств, чтобы ему и его сестре сделали необходимые операции на лицах, чтобы мама не надрывалась, работая в две смены, и чтобы увидеть своими глазами настоящие горы, а не огромный зад Мордастого, торчащий из машины, когда он достаёт забытый в салоне ключ зажигания.

Дети, они же милые, они жалеют свою маму, гладят её по натруженным рукам, целуют их, и говорят самые трогательные слова любви своей кормилице и защитнице. Однажды двое живущих по соседству, — муж и жена, подарили детям велосипеды в знак благодарности их матери, которая помогла им ухаживать за огородом, пока сами они были в отъезде на курорте. Но дети заехали слишком далеко, им же нельзя показывать свои картонные маски непосвящённым в их беду, и случайный прохожий, старый дед, упал в обморок, увидев их и поняв о них всё, зная понаслышке об этих детях и их матери, собирающей деньги на операции близнецам.

Иван и Ванесса не стали грабить его. Они вызвали деду Скорую помощь. Значит, они перестанут вовсе грабить людей. Как это хорошо… Их чистые души омывает надежда на счастье в будущем. А может, счастье — это только будущее? Может, сама надежда — это уже счастье? Судьба обязательно повернется лицом к бедным, ни в чем не повинным детям и их матери, и в их доме появится зеркало.