Любомор

Елена Станиславская (2024)

Здесь мертвый язык помогает создавать живые яды. Здесь каменные стены глушат ночные крики. Здесь борются за власть, знания и собственные жизни — и часто проигрывают. Тьяна Островски с детства мечтает учиться в элитарной академии Старика, где превосходно преподают мистерианский язык и ядоварение. Желание сбывается, но слишком поздно: яд «Любомор» медленно убивает Тьяну и теперь ее единственная цель — сохранить свою жизнь, отдав чужую взамен. Подпольный клуб ядоглотателей, поиск ответов на дне могилы и запретная любовь — Тьяну ждет непростой путь, но успеет ли она пройти его, пока «Любомор» не разбил ей сердце?

Глава 7. Тайное стремление к свободе

Кто решил, что может использовать её как оружие? В голове мелькали лица и имена, старые связи и новые люди — воспоминания распирали череп, и Тьяна почти слышала его треск. Никто из знакомых, казалось, не годился на роль коварного кукловода. Впрочем, он мог входить в круг Велимира, оставаясь посторонним для Тьяны. Тот, кто подстроил всё это, знал о помолвке. Возможно, был в курсе измены. Вот только как он мог предугадать, что Тьяна решится убить Вэла, чтобы спасти себя?

Нет, этого он не знал, а потому подстраховался. Выбрал ещё кого-то на роль убийцы. И тот, второй, не сплоховал.

А вот наказание за него, скорее всего, понесет Тьяна. Как же она подставила себя, бросившись выручать Вэла! Тьяна до сих пор не понимала, что двигало ею, и не хотела возвращаться к вчерашней ночи. Ошибка совершена, время не отмотать, надо искать решение не в прошлом, а в настоящем. Думать о кукловоде рано, пока в воздухе висит вопрос с сумкой.

Побрал бы ее Хитвик!

Толкнув дубовую дверь библиотеки, почти черную от времени, Тьяна вдохнула ветер. Будь все иначе, она приостановилась бы, чтобы рассмотреть растительные орнаменты на створках, и наполированные бронзовые медальоны с гербом академии, и изящные ручки, которых касались пальцы великих переводчиков и ядовщиков — выпускников Старика. Нет, она не могла. Как бы Тьяна ни хотела побыть студенткой хоть один день, у нее отобрали эту возможность.

— Эй.

Сердце подпрыгнуло в груди, но мозг тотчас успокоил: всё в порядке. Из ниши, мерцая чернотой глаз, шагнул Еникай. Его губы чуть подрагивали: он слишком привык улыбаться и сейчас сдерживал себя.

— Как ты, дикарка? — Тьяна не ответила, и Еникай продолжил. — Слышал про Велимира. Это жуть! Сочувствую, но… — он замялся. — Если честно, думаю, ты достойна лучшего. Твой жених был козлом.

— Ты не очень хорош в соболезнованиях, да?

— Просто ужасен, — признался Еникай. — Тосты у меня получаются гораздо лучше.

Сбежав со ступеней, Тьяна устремилась к часовне — корпус, где проходило первое занятие, располагался прямо за местом смерти Вэла и его любовницы. Еникай пошел рядом.

— Ну так что, — в умении молчать он тоже не преуспел, — как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. Еще не осознала.

Еникай внимательно посмотрел на нее сверху вниз.

— У вас, надеюсь, было не по любви, а по договору? — Поймав Тьянин кивок, он с облегчением выдохнул и перестал сдерживать улыбку. — Я так и думал. Значит, мне можно не делать скорбную мину.

— Да, но постарайся обойтись без тостов, — Тьяна тихо хмыкнула. — Так ты ждал меня, чтобы выразить ужасное соболезнование?

— Нет, вообще-то я хотел сделать комплимент. Ты так восхитительно нарычала на Зорича! — Еникай взмахнул руками. — Никогда не видел ничего подобного. Удивлен, что ты до сих пор жива.

— Я тоже, — буркнула Тьяна.

— Что наш Зорька хотел от тебя?

— А ты что, подрабатываешь в «Желтой птице»? Собираешь материал?

— Фу-у! — Еникай помахал ладонью, словно отгоняя зловонное облако. — Я спрашиваю исключительно как друг.

— Как друг. — Резко остановившись, Тьяна повернулась к нему. — А можешь сделать кое-что для меня? — и она повторила: — Как друг?

— Ну… — Еникай снова замялся, — наверное.

Исподтишка оглядевшись, Тьяна сжала его руку и утянула за часовню, под тень золоченых вязов. Еникай, едва не стукнувшись макушкой о низкую ветку, привалился к стене. На его губах играла озадаченная и озорная улыбка. Зыбкий свет, прорываясь сквозь листву, бликами танцевал на лице.

— Используй свою проволоку еще раз. — Тьяна смотрела на Еникая так, словно пыталась загипнотизировать. — Мне нужно, чтобы ты зашел в мою комнату, забрал сумочку и надежно спрятал ее. Только есть одно условие: не заглядывай внутрь. Нет, два: ещё никому не говори о моей просьбе.

Глаза Еникая всё округлялись и округлялись, пока он не стал похож на удивленную птицу. Казалось, он вот-вот заклокочет, точно возмущенный орлан, чья добыча зарылась в песок, и улетит.

— Нет, так дело не пойдет, — он покачал головой. — Либо ты всё рассказываешь, либо…

— Ты у меня в долгу, — заявила Тьяна в надежде, что ей не почудились доброта и отзывчивость Еникая: лишь в этом случае ее жалкая манипуляция могла сработать. — Твой розыгрыш чуть не стоил мне жизни.

— Тебе? Забыла, как набросилась на меня с ножом? — Еникай усмехнулся, но, поймав суровый взгляд Тьяны, посерьезнел. — Ладно-ладно, не смотри так, я заберу твою сумку. Но потом ты всё объяснишь, уговор?

Кивнув, Тьяна добавила:

— Она висит на кровати.

Еникай, одарив очередной улыбкой, шлепнул ладонью по ветке и сорвался с места. Мелькнули косы, зашуршала листва. Тьяна ещё немного постояла под деревьями, стараясь не думать, что будет, если его поймают, и поспешила к учебному корпусу.

Невысокое, в два этажа здание словно жалось к земле под тяжестью веков. Скользнув незаинтересованным взглядом, его можно было принять за хозяйственную пристройку, но стоило приглядеться, и суть выходила на первый план. Ещё до того, как Остор Ястребог скупил эти земли, отстроил поместье, а следом превратил его в академию, оссы-переселенцы основали тут маленькую деревню. Жилые дома, построенные из дерева, не уцелели в вихре времени, выстояла лишь плинфяная школа. Её-то впоследствии и переделали в корпус для новичков.

Тонкие кирпичи выпирали из толстых слоев раствора, отчего здание выглядело полосатым, а на выступах ютились воробьи и голуби. Над входом висела табличка: «Вилену кехела. Вилену зекехела». Тьяна не могла не отметить: остроумно. Язык как система знаков и язык-орган в мистерианском обозначались одним словом, а «ложь» образовывалась от «правды» с помощью приставки «зе». «Язык говорит правду. Язык лжёт», — сообщала табличка, и каждый мог решить для себя, какое значение поставить в начало, а какое в конец. Для Тьяны всё было очевидно: обманывал орган, а языковая система несла истину.

Поблизости не мелькало ни одного виноградного кителя, и Тьяна не сомневалась: она катастрофически опоздала. Что скажет мастер переводов? Казалось, в сердце не найти места для волнения, но оно будто расширилось и впустило еще. Одно дело, когда арестовывают блистательную студентку, и совсем другое — когда какую-то разгильдяйку. Тьяне не хотелось запомниться лишь двумя вещами: тем, что она убила Вэла, и тем, что опоздала на первое занятие.

Добежав до учебного зала №1, Тьяна резко остановилась и глубоко вдохнула. Ладони вспотели — пришлось вытереть их о подол юбки. Поправив шляпку, Тьяна тихо отворила дверь и скользнула внутрь.

Мастер стоял в прямоугольнике оконного света, словно под софитом на сцене. Поза тоже отсылала к представлению: одна рука вытянута, вторая драматически прикрывает лицо. Эффект театра поддерживали и учебные ряды, полукругом уходящие к потолку — в бывшей школе, похоже, объединили оба этажа, чтобы сделать залы более просторными. Окна шли в два ряда, и каждую пару обрамляли необычайно длинные фиолетовые шторы. Пахло старым и новым: древними стенами и свежей формой первокружников.

Стоило Тьяне войти, как все студенты — человек десять или чуть больше — повернули к ней головы. Один лишь мастер остался в прежней позе: возможно, он действительно разыгрывал какую-то сценку. Тем лучше. Не сводя с него взгляда, Тьяна прижала лопатки к стене и поползла вверх по ступеням. Может, мастер не заметит ее? Крайнее место на первом ряду занято, надо добраться до второго, сесть и принять невинный вид. Осталось совсем чуть-чуть. Шаг, полшага, вот и стул… Резко раздвинув пальцы, мастер сверкнул глазом в сторону Тьяны.

— Ах, госпожа Островски, — он отвел руку от лица, и подкрученные соломенные усы приподнялись в улыбке. — Не стоит так вжиматься в стену, я всё равно вас вижу. Как славно, что старший мастер не задержал вас надолго. Пожалуйста, присаживайтесь, и мы продолжим. Вы пропустили совсем немного. Самая неинтересная, но нужная информация — на доске. — И он указал себе за спину.

Там, белым мелом по черной эмали, были выведены два слова: «Мастер Крабух».

Тьяна опустилась на стул, пораженная теплым приемом. Какое-то время она ждала подвоха: вот сейчас мастер снимет маску благодушия, окатит ледяным взором и скажет, что учиться в Старике — это честь, которой она, госпожа Островски, недостойна. Однако ничего такого не произошло. Крабух, снова прикрыв лицо, пробормотал:

— Ну что же, есть мысли? Смелее.

— Я — Бора, — наклонившись к Тьяне, сказала однокружница; от нее пахло теплыми солеными рогаликами. — Мы играем в шарады. Мастер Крабух загадывает мистерианские идиомы.

— Тьяна, — она пожала протянутую руку.

Глаза так и впились в мастера. Надо же, он и вправду разыгрывает сценку. Невероятно. Тьяна на мгновение представила, как мастерица-переводчица в Деве изображает присказку «От дурных помыслов изо рта змеи выползают, а от похоти жабы из всех отверстий сыплются», и злой восторг заклокотал в груди. Язык мастерица знала неважно, увлечение мистерианской культурой считала зловредным, а большую часть занятия посвящала молитвам.

— Слепой указывает путь, — прошептала Тьяна, глядя на мастера.

Крабух опустил обе руки.

— Кто сказал?

Тьяна уже открыла рот, чтобы повторить, но тут сзади пропищали:

— Слепой указывает путь.

Украла ли другая студентка ее ответ или пришла к нему сама — гадать не имело смысла. В следующий раз, решила Тьяна, надо говорить громче и быстрее. И тотчас одернула себя: если он вообще случится, этот «следующий раз».

— Прекрасно, будем считать, что мы размялись. Три из пяти — неплохой результат, — в улыбке мастера появилась остринка, — но к концу года, чтобы успешно сдать экзамен, вы должны знать пятьсот идиом. — Он показал пятерню, а следом, соединив большие и указательные пальцы, два нуля. — Понятно?

По залу пролетело короткое «ох».

— О нет. Не надо междометий. — Крабух покачал головой. — Ах, ого и ой-ой-ой оставьте для задачек посложнее, чем зубрежка пословиц.

Он повернулся к доске, взял мел и стремительно начертил несколько мистерианских символов. Выведенные уверенной рукой, они ловко цеплялись друг за дружку, и вся фраза выглядела точно кружево.

— Ядовщики, разумеется, полагают, что главное в бесуне — выбор травок и цветочков, а заговор — побочное действие. Нет зелья-основы — нет и магического яда, так они рассуждают. Не будем разубеждать наших сотоварищей, помешанных на растениях. — Крабух хмыкнул, а вслед за ним и несколько студентов. — Мы-то знаем, в чем кехел. — Он указал на доску. — Слово. Только слово превращает малополезную смесь ингредиентов в божественную субстанцию. Мистерианский — не просто язык. Это код, оставленный нам не другим народом, а высшими силами. Это ключ к пониманию и управлению магией, а следовательно — миром.

Крабух внимательно всмотрелся в лица студентов, и Тьяне показалось: он видит ее насквозь. Видит трепещущее сердце, захваченное «Любомором», но раньше, намного раньше, мертвым языком. Ее поразило, как легко и свободно мастер говорил о божественной сути мистерианского, хотя такой подход порицался и в научных журналах, и в религиозных кругах. Да и в целом считался чем-то неприличным и наивным, как вера в Хитвика.

Если признаешь божественное происхождение языка, признаешь и существование богов. Не осских ликов, а совсем других существ.

Крабух медленно кивнул, словно ответив на десяток незаданных вопросов, и продолжил:

— Первое, что вам надо усвоить: вы — пустые страницы. Я, другие мастера, все прочитанные книги — мы будем вас заполнять, а вы, разумеется, будете сопротивляться. Любой чистый лист сопротивляется — такова уж вечная борьба незамутненного ничто и загрязняющего нечто. — Мастер развел руками. — И второе, что вам нужно пошис рехабано иэ…

«Зарубить на носу», — мысленно адаптировала Тьяна, хотя на самом деле мастер сказал: «Запомнить мозгом кошки».

–…наша задача не переводить с мистерианского на осский, как это может показаться вначале. Наоборот: мы должны научиться перекладывать осский на мистерианский. Заталкивать наше мышление в их язык. Воплощать наши цели их средствами. Не питайте иллюзий: вы не будете заниматься с мистерианским любовью, вы будете его насиловать. И вам должно это нравиться.

Последняя мягкость покинула лицо Крабуха, как и свет, льющийся из окна. Повернувшись к доске, он снова указал на кружево слов:

— Что здесь написано?

Тьяне показалось, что мастер смотрит прямо на нее, но в следующий миг она поняла: каждый в зале подумал так же. Взгляд Крабуха горячим воском растекался по рядам, охватывая всех, и Тьяна почти чувствовала его липкий жар — это было приятно и неприятно одновременно. Послушав тишину, мастер добавил:

— Смелее. Любые мысли лучше, чем их отсутствие.

Тьяна не знала, что написано на доске, и, судя по робкому молчанию сокружников, была не одинока в своём «незамутненном ничто». Усвоив урок с похищенным ответом, она рискнула:

— Думаю, это идиома. Какая-то из пятисот.

Бора тихо хихикнула, и Крабух приподнял уголки рта.

— Будьте ещё смелее, госпожа Островски. Посмотрите на эти символы. Что вы видите? Полагаю, не снежные узоры на стекле и не бабушкину салфетку?

— Вижу слово «крылья». — Тьяна вычленила из вязи один из символов, но приказала себе не радоваться раньше времени. Сосредоточившись на произношении, она озвучила: — Люнгоне.

— Здесь нет люнгоне, — возразил пищащий голосок.

— Нет, — согласилась Тьяна.

Ей хотелось обернуться: выяснить, кому принадлежит писк, а заодно проверить, пришла ли на занятие Лика, но Тьяна сдержалась. И то, и другое можно узнать позже.

— Мистерианцы часто сокращали слова, когда использовали их в идиомах, — продолжила она. — Здесь есть лю.

— Как вы поняли, что это крылья? — уточнил Крабух.

— Предположила, — призналась Тьяна. — В мистерианском не так много слов на «лю», и они в основном относятся к быту: мука, горение… — Память подставила языку подножку, и Тьяна пресеклась.

— Я бы перефразировал: в мистерианском не так много слов на «лю», которые вы знаете, — мастер улыбнулся, и снова не тепло, а остренько. — Вы все. Не только госпожа Островски, — уточнил он. — Например, чудное время до первого снега называется лювень. Один старый мистерианец уверял меня, что это тоже идиома, только срощенная. Он расшифровывал ее как «время, когда хочется вздернуться». — Повернувшись к доске, мастер обвел «лю» ровным кружком. — Вы совершенно правы, госпожа Островски. Это крылья.

— Я вижу яку — от якухан, — подхватила Бора. — Растущий.

— Растущие, — поправил Крабух. — Итак, что получается? Крылья, растущие…

Он сделал паузу, позволяя студентам самим подыскать ответ, но никто не откликнулся. Тьяна едва сдержалась, чтобы не опустить взгляд. Она была уверена: большинство однокружников сейчас прячут глаза от мастера. Бора, например, с нелепой внимательностью разглядывала тонкие колечки на собственных пальцах.

— Господа, вы что же, никогда не слышали о «Теневике»? — Крабух обвел нижнюю часть узора. — К слову, я считаю малополезными адаптированные переводы названий ядов. Ну что это такое — «Теневик»? Намного лучше «Ксемокве хен» — «Тень приходящая». Или «Любомор»? Куда это годится? Звучит как имя, а должно — как когтем по сердцу. «Ахокташ».

Тьяна вздрогнула, обхватила себя руками и тотчас мысленно выругалась. Глупое тело! Ну ничего, ничего. Если кто-то заметил, можно списать на впечатлительность первокружницы.

— Теперь вы видите ксе? — он указал на обведенную часть. — Госпожа Рогоз, озвучьте, что у нас получилось.

— Крылья, растущие в тени? — неуверенно пропищало сзади.

— Совершенно верно. А теперь главный вопрос: что это значит? Говорите всё, что приходит на ум.

— Опасность? — предположил какой-то парень.

Крабух отрицательно качнул головой.

— Наоборот: подготовка к нападению, — возразил другой.

Не размыкая губ, мастер с сомнением протянул: «М-м».

— Что-то про птиц? — пропищала Рогоз.

Крабух поднял брови. В морщинке на его лбу так и читалось: «Как же вы далеки от кехел», и никто больше не решился выдвинуть версию. Подождав немного, мастер коротко вздохнул и сказал:

— Перевод — это не просто замена слов, а искусство передачи смысла. Схватывание духа оригинала. Что есть тень, кроме, собственно, тени? Нечто, связанное с укрыванием. Тайна.

Тьяна вспомнила, как отвела Еникая за часовню — туда, где их было не видно с дороги, — чтобы попросить о помощи. Там, в тени деревьев, она доверила ему тайну, пусть не всю целиком, а лишь малую часть. В конце концов, она была слишком велика, чтобы поделиться ею сразу.

Как там Еникай? Справился ли? Сердце будто свело судорогой.

— Что есть рост? — продолжил Крабух. — Некое движение, преодоление, стремление. — Он изобразил руками, как росток пробивается сквозь землю. — И наконец крылья…

— Свобода, — вырвалось у Тьяны, и перевод сложился. — Крылья, растущие в тени — это тайное стремление к свободе.

— Прекрасно, — лицо мастера вновь смягчилось и потеплело. — Будем считать, что белый лист — уже не белый. По нему растекается восхитительная клякса. А это уже что-то. — Он обвел ряды взглядом и, остановившись на Тьяне, одобрительно кивнул. — На сегодня достаточно. — Вытерев о тряпицу пальцы, испачканные мелом, Крабух стремительным шагом покинул зал.

— У тебя здорово получилось, — похвалила Бора, сгребая свои листы, не тронутые пером. — Как ты догадалась?

— Не знаю. Повезло. — Тьяна не стала уточнять, что Крабух будто подобрал идиому нарочно для нее.

Разложить вещи она не успела, собирать было нечего, и Тьяна осторожно осмотрелась. Пищащий голосок принадлежал эраклейке, виденной утром в Погребе. Лики не было. Выяснив всё, что хотела, Тьяна устремилась к двери.

После занятия она ощущала легкий подъем: хотя бы об одном теперь можно не волноваться — если ее арестуют или «Любомор» подействует раньше, Тьяна запомнится как толковая студентка. Мысли всё ещё витали вокруг идиомы и слов Крабуха, когда она вышла из здания и увидела Еникая. Он стоял, привалившись к плинфяной стене. Рукава закатаны, снятый пиджак перекинут через плечо — воплощение юношеской беззаботности. Бора и другие первокружницы окинули его заинтересованными взглядами. Кто-то шепнул: «Это же Хитвик», — и девушки захихикали.

Подойдя, Тьяна с надеждой посмотрела на Еникая.

— Прости, дикарка, не вышло. Сумки не было в комнате, — прошептал он. — Похоже, кто-то ещё умеет проделывать трюк с проволокой.