Песнь северного ветра

Елена Тальберг, 2019

Ей едва исполнилось восемнадцать. У неё нет имени, но есть дом. Ведьмин Дом. Она живет там одна. Но это не ее выбор. Так заведено: "Из поколения в поколение жили тут ведьма и её дочь. Потом старая ведьма уходила в ночь, а её преемница забывала свое имя и становилась ведьмой. Безымянной. Той-кто-знает".Только в этот раз что-то пошло нет так. Мать оставила её, передав совсем немного знаний. И, хотя юная ведьма наделена сильным даром – ей подвластны все стихии – её дар не в силах ей помочь, когда мир вокруг необратимо меняется – под крылом чёрного дракона. Теперь, чтобы получить ответы, нужны знания, записанные в древней лунной книге. Прочесть её может не каждая. Ведьме предстоит присвоить себе свою силу, СТАТЬ той-кто-знает, а не только зваться ей.Она начинает собственный путь, проходя через сомнения, страх, искушение и разочарование.И первым на своём пути она повстречает Охотника.

Глава 4. Охотник. На пороге

Охотник прошел последний поселок на побережье. Здесь его встретили настороженно, проводили быстро, едва снабдив всем самым необходимым. Как будто знали, куда идёт. И что не только пушнину умеет добывать. Люди севера привыкли жить тесным кругом, мгновенно отличая своё от чужого. Они знали наперечет всех торговцев, добиравшихся к ним весной и летом, знали и ловчих, приходивших за зверем — эти ходили парами и тройками. Одиночке здесь не верили. Бросали взгляды исподлобья, ответы цедили сквозь зубы. Весь его опыт, все года, подаренной драконьим долголетием, позволили сыграть по касательной — не более. Он ушел ни с чем, но ушел невредимым. Зимой не могли отказать ему в еде или в крове, но сверх этого не дали ничего — ни доброго взгляда, ни хоть пары слов о том, что там дальше на северо-востоке, там, где земля изгибается как птичий коготь.

«Мы туда не ходим», — твердили как один рыбаки.

Он сидел, сгорбившись, у стола и допивал горячий кислый эль, злость шевелилась колючим комком в горле.

«Через лес иди, — шепнула высокая сухая старуха, что чинила сеть в углу таверны, наощупь латая дыры. — Среди хвойных стен там еще одна стена стоит. Из тонких невидимых струн. Как перешагнешь — колокольчик зазвенит, хозяйка о госте загодя узнает и, если не захочет, никогда ты к ее дому не выйдешь, плутать будешь».

«Хозяйка? Ведьма?» — вопрос легко, тишайше соскользнул с губ, но рыбачка поняла.

«Та-кто-знает, — кивнула она. — У нее сотни глаз. Ей сам ветер вести приносит».

Охотник чуть улыбнулся, затянул шнурок на плотном мешочке и протянул его рыбачке.

«Возьми. Увези их в море, скорми рыбам или морским гадам».

«Что там?» — старуха подозрительно прищурилась.

«Тьма. Расколотая на кусочки. Отдай ее морю, оно поглотит все».

«Ха! Оно же и выплюнет твой дар на берег под ноги любому глупцу. Нет, так не годится. Сам неси свою тьму — в море ли, в бездну, в огонь».

Охотник поднялся, спрятал мешочек за пазуху.

«Что ж. Спасибо, что подсказала. Я понесу свою тьму дальше».

В столице, отправляясь в путь, он знал лишь то, что Ведьмин Дом находился в глубокой бухте, образованной полуостровом под названием Коготь. Но дорогу туда еще предстояло найти. Если верить словам магистра, климат там был мягче, лес снова подступал чуть ли не к самым прибрежным скалам. Посёлок, стоявший на сотню километров западнее, такой защиты был лишен, продувался беспощадным северным ветром, снимавшим любую растительность со скудной почвы, кроме мха и лишайников. Однако никто из посёлка не подумал перебраться в бухту. Нет, там были её владения. Ведьмы. Той-кто-знает. Сейчас она безымянная, как и он сам. А когда-то у нее было имя.

Первый раз он услышал о ней от отца. Это было почти пятнадцать лет назад. В тот год он отыскал отца в его новом прибежище — лесной хижине, затерявшейся между Верхним Домом и столицей. Они провели вместе последние дни лета, а потом отец сказал: «Пойдем. Мне нужно на север, в поселок успеть».

Отец был стар, стар уже много лет. Но годы не тяготили его, он был крепок и упорен. Они шли через бесконечный лес. Порой ему начинало казаться, что отец давно потерял дорогу и они просто идут. «Слушай лес, — говорил отец. — И своё сердце. Если ты будешь знать, куда ты хочешь попасть, лес тебе уступит».

Они оставались на одном месте до тех пор, пока тревога и сомнения не уходили, переставали тяготить сердце. Во время одной из таких остановок отец сделал игрушку-свистульку, старательно оглаживал её, любуясь: «Теперь можно снова в путь, надо успеть на север, там у меня внучка названая растёт. Рада будет Ниечка этому подарку».

Охотника ожгла тихая ласка этих слов.

«Я не знал, что у тебя есть семья на севере. Зачем ты меня взял с собой?»

Старый гончар помолчал.

«Чтобы ты знал. Однажды твоя дорога ляжет еще дальше, дальше посёлка, в который мы идём. В Ведьмину бухту».

«В ведьмину?.. Что там? Ты там был?» — Охотник взглянул быстро, пытливо, но глаза отца были как всегда пусты — слепы, голос ровен и тих.

«Нет. То место хранит особая сила. Их сила. И простой путник туда попадёт, если только хозяйка захочет. Вот Мориса она пускает, — старый гончар улыбнулся. — А я и не рвусь туда. Мне достаточно знать, что у Анны с дочкой всё хорошо. Мать Анны всё пыталась мне глаза вылечить, но я и без них неплохо на ногах держался. А она меня жалела, что ли, или силу свою пробовала. Она ведьмой настоящей была, той-кто-знает, безымянной… Искры от неё так и сыпались. Я видеть её не мог уже — только тень и свет различал — а искорки эти видел. Поди, опять кровь дракона примешалась… А Аннушка её, видать, в отца пошла. Когда мать покинула дом, страшно ей одной стало, потерялась она на северном берегу, к людям всегда тянулась, вот и пошла искать ответы у них. Мастерица она была ткать, прижилась бы и в столице, но дочку родила, и пришлось ей уйти снова на север… Я её смущать не хочу, но за ней и Нией приглядываю. Морис мне помогает…»

В северном посёлке, продуваемом всеми ветрами, старик отыскал рыбака, что на баркасе ходил вдоль побережья, заглядывая и в Ведьмину бухту, и передал гостинцы с ним — отрезы ткани, бусы из яркого стекла и свою свистульку. Его здесь привечали, не частым гостем он был, но желанным. Охотник же в ту поездку даже не снял капюшона — недобрая слава о человеке с петлей у пояса и мечом за спиной, еще жила среди людей. Особенно среди тех, кто бежал на север, спасая себя и свой дар. Но он зорко присматривался. Видел, что живущие здесь были умелы и смелы, среди них было много мастеров — ткачей, резчиков по дереву, по камню и кости, кузнецов. Но нести свой товар под общий полог в торговый дом они не торопились. Спускали контрабандой через тех ловчих, что пушнину напрямую в столицу везли и лордам Домов. Все еще боялись мастера выдать себя, открыть ненароком, что ткань, сотканная их руками, согреет в самую лютую стужу, а костяной гребень выведет боль и дурные мысли. Охотник смотрел на воплощение чудесных даров, и рот его полнился горечью. С тех пор, как он отыскал свой дар, ему всегда было горько. Но оборачиваясь назад, он ни разу не захотел переиграть и не отыскать. Ведь тогда бы ему пришлось отказаться от одной встречи. Встречи с тем, кого называл отцом.

Своих родных родителей он помнил плохо. Мать держала его на руках, и он засыпал под мерное покачивание повозки. Она пела, разжигая огонь, и не позволяла обижать птиц — ловить их просто так, ради забавы. А отец… мать не захотела жить с ним в лесу сытой жизнью егерской жены. Позже, повзрослев, Охотник понял, что лесник и не был ему отцом. Он лишился их обоих на девятом году жизни. А через год повстречал слепого гончара.

«Он шел с повозкой, полной горшков и кувшинов. Он да его дряхлый осёл… Я спросил, не нужен ли им поводырь. На что старик отвечал, что дорогу он знает. Его босые ноги были в пыли, и, взглянув на них, я понял, что он никогда не собьётся с пути. Земля сама вела его, открывала ему источники и глиняные залежи, предупреждала о шумных трактах, гудящих от топота копыт и скрипа колёс, подсказывала мягкие спуски и берегла от обрывов. Я стоял в траве, на обочине, и пока я не шагнул к нему в дорожную пыль, чтобы потрепать осла, он молчал, улыбаясь вежливо, но непреклонно. Когда же я шагнул… старик позволил мне подойти. Я гладил ослиную голову, а он мою. «Пойдём с нами, мальчик. Пойдём. Я ошибся. Нам нужен поводырь».

Он долго водил меня по лесам. Он стал моим проводником, а не я его. Мы доходили и до каменоломен, были и у Верхнего Дома, что в лесах потерялся теперь… Он научил меня находить и разминать глину. Учил запоминать дороги, даже самые неприметные тропки. Я хотел стать таким, как он. Но мои руки искусно плели лишь верёвки. Мой язык немел, когда он пел за гончарным кругом… «Не стать тебе гончаром. И ткачом не стать. Целительных яблок ты тоже не вырастишь», — сказал он после очередной моей неудачи. Мне было пятнадцать лет, я как вихрь метался, не зная ни цели, ни пути. «Так что же мне делать, отец?!»

«Сплети петлю», — был его ответ».

Охотник смахнул снег, упавший на плечо, и чуть сдвинул капюшон со лба. Лес зимой стал еще более непредсказуемым. Все тонуло в белой пелене. Но он продолжал идти. Чутье и звезды вели его. Костер хорошо грел, и плащ тоже был хорош. Не зря за него такую цену просили. Лёгкий, мягкий, но ни одному ветру не продуть, и стужа не заползает. Мастером сотканный, знающим свое дело и нужное слово — одним из тех самых мастеров. Берег он и от чужих взглядов… Охотник не расставался ни с ним, ни с мечом заплечным, ни с арканом, прилаженным у пояса.

Сейчас мешок с вещами ощутимо оттягивал плечи. Солнце уже шло по второй половине небосклона, но мартовский день еще длился. Он успеет. И короткие лыжи заскользили по плотному снежному покрову.

Ночь он встретил меж двух упавших сосен. Расчистил место под костёр. Обтесал молодняк и соорудил себе навес — разлапистые ветки стали и крышей, и настилом на землю. Сосна горела жарко и быстро. Трескуче. Пахло смолой и снегом. Лениво булькала вода в котелке. Маленький топорик, с прилипшими к лезвию иголками, поблёскивал возле костра. Охотник зубами разрывал мясо на полоски бросал в закипевшую воду. Во рту собиралась слюна от мясного вкуса. Руки и ноги приятно покалывало в тепле. Ночь собиралась быть звёздной и стылой. Он запрокинул голову и выпустил дыхание в небо. Огромный мир — как шатёр раскинулся над ним. Лес спал, лишь в высоте мягко взмахивали крыльями совы. Он шёл уже много дней, но чувствовал, что путь его скоро завершится. Да, скоро. Охотник зачерпнул бульон чашкой и поднес к губам. Глоток был слишком жадным и поспешным — он закашлялся, отставил чашку и несколько раз стукнул себя по груди. Потом медленно выпрямился, нашарил за воротом куртки плотный мешочек и вытащил его.

Рыбачка отказалась принять. Не так проста, видно. Сумела понять. Он потянул за завязки и вытряхнул три черных камешка. Они блеснули в свете костра и едва не затерялись среди хвойных веток и снежной пыли. Но Охотник не спешил поднимать их. Он задумчиво провел пальцем по обожженным губам и аккуратно допил бульон из чашки. Три осколка Камня попали к нему в разное время. Два он вытащил из сжатых в предсмертной судороге пальцев ореденосцев. Третий сам прикатился к его ногам, выскочив из оправы кольца. И именно в нем еще теплилась искорка. Охотник ни разу не коснулся его руками, сгребал с земли, обернув пальцы полой плаща или вывернутым мешочком. Но именно этот камешек шепнул ему правду о том, кто он. «Ты дракон. Дракон! Найди свою силу! Собери по крупицам, соедини, сплавь! Ты такой же, как мы. Видишь то, что скрыто… Ты видишь и знаешь, и можешь взять…». Он заглушил едкий голос, проникающий в душу, отбросил камень. Но потом все же разыскал его в траве. И хранил, не в силах отказаться от надежды обрести утраченную цельность. Хоть и знал, что слишком много осколков погасло навсегда, и едва ли те, что уцелели, смогут вернуть силу в драконий род. Как бы он этого ни хотел, каменный шепот-шорох внушал ему омерзение. Охотник хорошо помнил, как ожила его петля в руке. Только жизнь в нее вдохнула не жадность, а жаркая волна справедливости, поднявшаяся в груди, когда на его глазах, орденосцы судили невинного мастера…

Охотник резко вскинул голову: ветерок скользнул по ветвям и принес отголосок птичьего крика. Соколиного. Зовёт свою соколицу? Или весть передаёт?.. Он повел плечами, поправляя плащ, и отыскал глазами камешки. Магистр Дан удивительно легко согласился заплатить названную цену: отдать свой осколок. Непогасший. Так легко, что либо вовсе не думает платить, либо знает, что осколок не даст мне ничего. Ни силы. Ни правды. А ведьма-то стоит большего, конечно! Но нельзя было не проверить. Поэтому и запросил самую высокую цену, ведь если белый бастард надумал возродить орден, то все «живые» осколки — величайшая ценность для него.

Пора покончить с этим. Охотник встряхнул мешочек и быстро сгреб камешки, вывернул мешочек и затянул завязки. Юному королю нужны крылья. Иначе он сгорит дотла или обернётся чудищем, обреченным на вечное заточение. Мне они тоже нужны. Он стиснул ладонь в кулак.

Я найду девочку, которая знает всё. Внучка истинной ведьмы, дочка ткачихи-неудачницы — она либо пуста, либо полна до краёв. Вот и узнаем. Узнаем, ваша светлость, магистр Дан.

Охотник спрятал мешочек за пазуху, поднялся, слил остатки супа в чашку и выбрался из-под навеса. Зачерпнул ладонью снег и резким движениям бросил его в котелок. Растущая луна изогнутой полоской висела над лесом, цепляя краем верхушки сосен. Охотник дождался, когда вода закипит еще раз, заварил себе горсть трав. Выпил мелкими неторопливыми глотками, чувствуя колкость травинок на языке. А потом проспал до рассвета, завернувшись в плащ.

Идти по снегу было легко — сплошной наст, его короткие лыжи скользили почти бесшумно. Ноги крепко держали направление. Мешок за плечами, подоткнутый за пояс плащ, капюшон, схваченный завязками у шеи. Ничего не мешало. И он шел быстро, так быстро, как только мог.

Снег кончился — проталина за проталиной, жёсткий настил из иголок, обрыв — и дюны. За ними море, и лишь левее, у скал, хижина. Небольшой каменный дом, с сараем и скудным палисадником. Здесь и правда, теплее. Он распустил завязки капюшона, ослабил пояс, и плащ собрался мягкими складками в маленький шар, выскользнув из-под приподнятого мешка. Легко поместился в руке, легко закатился в сапог. Вот так. Поклажу пока придётся оставить здесь. За спиной остался лишь меч в кожаных ножнах и аркан на бедре. Весь арсенал Охотника.

Но он медлил. Пробовал ветер на вкус, мерил изгибы дюн взглядом. Знал, что за первым шагом откроется путь, с которого не сойти…