Из темноты

Елена Филимонова

Англия, 1919 год. Опустошенная после смерти мужа, молодая писательница Анна уезжает из столицы в поисках уединения. Ее убежищем становится родовое гнездо ее семьи, много лет стоящее покинутым. У роскошного дома дурная слава: больше ста лет назад прапрабабка Анны повздорила с местной ведьмой, и с тех пор женщин ее семьи преследуют несчастья. Анна не верит в злой рок, но череда смертей, начавшихся вскоре после ее приезда, вынуждает ее начать собственное расследование.

Глава 3

Кап-кап.

Кап-кап.

Он поморщился и перевернулся на другой бок. Звук вонзался в мозг, и Винсенту казалось, что дождь стучит внутри его головы.

Кап-кап.

Кап-кап.

Он впился ногтями в простыню и стиснул зубы. Еще одна попытка сменить положение сорвала с его губ болезненный стон. На глазах невольно выступили слезы.

Кап-кап.

Кап-кап.

Он кое-как перевернулся на спину и уставился в потолок. Лицо пылало, на висках выступил пот. Тяжело дыша, Винсент откинул одеяло, медленно согнул правую ногу и до крови прикусил губу, чтобы не закричать. В бедро будто вонзился раскаленный штырь. Он снова поморщился, глубоко вдохнул, затем осторожно, опираясь ладонями о постель, приподнялся и взял с тумбочки стакан воды. За последний месяц это был уже четвертый или пятый рецидив — прежде так часто боль не возвращалась никогда. Влажность. Проклятая северная влажность. Доктор Кавендиш, что лечил его в Ливерпуле, пришел в ужас, когда узнал, что Винсент уезжает в Западный Йоркшир.

— Местный климат вас убьет! — заявил он тогда. — Тепло. Тепло и сухость, — раз за разом повторял Кавендиш, вбивая это в голову Чейза как таблицу умножения.

Винсент не послушал его, такой уж он был всю свою жизнь — самонадеянный, решительный и упрямый, как мул. Или осел — Кристиан чаще всего использовал именно это сравнение. Вспомнив о старшем брате, Винсент разозлился еще больше, и боль, ликуя, с удвоенной силой вцепилась в плоть, как изголодавшийся волк-одиночка.

Кап-кап.

Кап-кап.

Спасение находилось близко. Так близко, что Винсент, стиснув зубы, царапал ногтями живот. Протянуть руку, открыть верхний ящик, и боль уйдет. Пусть ненадолго, но у него будет несколько счастливых дней, а если совсем повезет, то и недель. Доктор Кавендиш говорил, что терпеть нельзя — вроде бы в такие моменты внутри мозга гибнут какие-то клетки и уже никогда не восстанавливаются. Когда их умрет слишком много, умрет и он. Винсент Чейз не хотел умирать, он хотел жить.

Вздохнув, он открыл верхний ящик, где терпеливо ждал своего часа его верный друг — серебряный футляр, обитый внутри алым бархатом, хранящий желанное и ненавистное содержимое. Привычным движением Винсент достал шприц, приладил чистую иглу и открыл пузырек с пожелтевшей этикеткой. Несколько секунд он в раздумьях держал шприц, пока наконец очередная вспышка боли не пронзила ногу. Винсент без труда, даже не включая свет, попал в вену и, прикрыв глаза, медленно ввел лекарство. Положил использованный шприц на тумбочку и откинулся на подушку. Ему казалось, что он чувствует, как яд разливается по телу, направляясь туда, к источнику боли, замораживая ее и заставляя разжать свою раскаленную хватку.

Через несколько минут стало легче. Нога больше не пульсировала, мышцы расслабились, прошла и испарина на лбу. В такие моменты Винсент ненавидел себя. Он яростно презирал всякую зависимость, считая ее проявлением слабости, и вот, словно в насмешку, сам сделался ее рабом.

Как глупо. Желание проявить себя, доказать, что он не трус, обернулось пулей в бедре. И дернул же его черт нарушить приказ командира и броситься в атаку. Тогда Винсенту казалось, что он держит все под контролем. Секунд пять. А потом он даже не сразу понял, что случилось — ноги просто перестали его слушаться, и, упав лицом в грязь, он еще несколько мгновений думал, что просто споткнулся. Вскочил, побежал, не обращая внимания на стекающую по ноге струйку крови. Наверное, просто царапина. А потом… Потом кто-то выключил свет, а когда мир вернул себе привычные звуки и краски, он уже лежал на больничной койке в полевом госпитале. И было больно. Очень больно. Настолько, что хотелось умереть. Если бы он мог кричать, то закричал бы, но голос пропал.

Гильзу вытащили, рану промыли и зашили, но проклятый немецкий «маузер» задел помимо артерии нервное окончание, на котором впоследствии образовался рубец, что уже третий год напоминал о себе. Прощальный подарок безымянного рядового за несколько секунд до того, как Винсент всадил пулю ему в глаз. Теперь тот бедняга лежит в земле, и ничто его больше не тревожит, а Винсент накачивает свое тело отравой, чтобы не сойти с ума от боли. Интересно, кому из них повезло больше?

Кавендиш утверждал, что причина таких вспышек не только в сырости: волнение и входящее нынче в моду понятие «стресс», что в общем-то одно и то же, провоцируют рецидивы. Если избегать этих раздражающих факторов, то есть все шансы дожить до старости, но когда он, Винсент Чейз, отличался благоразумием?

Теперь, когда боль ушла, он подумал, что такого «стрессового» произошло за последнее время, отчего приступы участились? Болезнь Джорджианы, будь она неладна, хотя сейчас Винсент вспоминал о ней без злобы и отчаяния; кризис в юридической фирме отца и раздражающие попытки Кристиана наладить братские отношения. Еще письма матери и Флер, в которых они умоляли его вернуться в Ливерпуль, зная, что этого не случится. Винсент представлял их, сидящих в полумраке у камина: леди Чейз, всхлипывая, просит дочь подать ей сердечных капель, Флер вздыхает и, опустив плечи, идет к ящичку с микстурами. В такие минуты Винсент чувствовал себя последним мерзавцем, но знал, что не вернется домой. Что бы они сказали, увидев его в таком состоянии? И это была еще одна причина, по которой он не хотел видеть их.

— Я с самого начала говорил тебе, что это плохая идея.

Это было первое, что сказал ему Кристиан, когда в шестнадцатом году Винсент вернулся в Ливерпуль, комиссованный с фронта. «К службе не годен», — стояла печать в его медицинской карте.

Родители и Флер, казалось, даже обрадовались такому повороту событий — Винсент дома, живой и почти не искалеченный и уж теперь-то наверняка одумается и займется семейным бизнесом.

Его невесты Джорджианы не было ни на вокзале, ни дома на ужине, который миссис Чейз устроила в честь возвращения сына. Не то чтобы он так сильно любил ее, но неприятно было осознавать себя брошенным.

В день его отправки на фронт на ней было лиловое платье и шляпа с искусственными цветами из фетра и атласа. Джорджиана плакала и клялась, что будет ждать его.

На следующий день после ужина в честь своего возращения Винсент узнал, что она теперь помолвлена с Кристианом. «Джорджиана и Кристиан» — даже имена их были созвучны друг другу. Мистер и миссис Чейз. Голубоглазая блондинка с кукольным личиком и холеный, словно выставочный кот, Кристиан, сверкающий, как новенький пенни. Правда, синяк под глазом и выбитый зуб немного испортили идиллическую картину, но помолвка от этого, конечно, не расторглась.

— Вот что война делает с людьми, — пробормотал Кристиан, выплюнув кровь, — превращает в зверей.

Через полтора месяца Винсент, послав к чертям старшего брата и юридическую контору, уехал в Тэтфилд. Больше они не виделись.

Кристиан и Джорджиана, очевидно, все же чувствовали за собой вину: писали письма и телеграммы, заказывали телефонные звонки. Но конверты нераспечатанными летели в камин, телеграммы оставались непрочитанными, а телефон он в конце концов выкинул. Номер того, что был в его новой конторе, никто не знал.

Полгода назад Винсент получил письмо от матери: скандал с помолвкой Кристиана распространился по Ливерпулю, и семейный бизнес стоял на грани краха. Плюс ко всему тяжело заболела Джорджиана, а денег на ее лечение не было. Винсент выслал им чек на сто фунтов и навсегда вычеркнул их из своей жизни. Через два месяца пришла телеграмма от Флер — она писала, что Джорджиана поправилась, а через семь месяцев станет матерью. «Да, я знаю, они с Кристианом поступили отвратительно, но тебе будет легче, если вы поговорите. Хотя бы в письмах». — «Мне это не нужно. Пусть живут счастливо, только подальше от меня».

Винсент не лгал. К тому времени от его чувств почти ничего не осталось, лишь горьковатый привкус разочарования.

Он повернулся на бок и прислушался. За стенкой стояла тишина, очевидно, его гостья уже спала, да и неудивительно — после всего случившегося Анна выглядела измотанной и мало осознающей, во что ввязалась. Винсент не знал наверняка, что привело ее в Тэтфилд, но был уверен — миссис Дафф, как и он, бежала с поля боя. Она привезла с собой всего два чемодана и пару дорожных сумок, словно собиралась в большой спешке.

Когда месяц назад он осматривал Райдхайм, пришел в ужас — имение лет тридцать, если не больше, стояло покинутым, грязь и паутина затянули каждый угол, полы угрожающе скрипели, а электричество не работало, хоть он и обнаружил провода. Водопровод исторгал черную жижу, мебель изгрызли мыши. В тот же день он нанял рабочих, тех немногих, что согласились сунуться в «дьявольский особняк», и велел работать за семерых. За три недели дом, конечно, не вернул былое великолепие, но несколько комнат на втором и третьем этажах были вполне пригодны для жилья.

«Не удивлюсь, если она сбежит оттуда в первую же ночь», — подумал Винсент прежде, чем провалился в сон.

***

Проснувшись, Анна не сразу поняла, где находится. Зеленые портьеры вместо нежно-голубых, незнакомая мебель и зеркало почему-то стоит в другом углу… События минувшей ночи вихрем пронеслись в голове: ночь, станция, Винсент, гостиница… Она поднялась и, потирая виски, встала с кровати. Распахнула наглухо задернутые шторы, и в спальню хлынул солнечный свет. Она сощурилась. Окна гостевой комнаты выходили в небольшой палисадник с ухоженным газоном. У забора рос куст сирени. От калитки бежала вперед грунтовая дорога, та самая, по которой они и приехали. Еще несколько тропинок уводили в разные стороны. Сквозь кружево цветущих яблонь проглядывали соседние дома — на узкой улочке их было немного, но прошлой ночью в темноте Анне показалось, что дом вообще стоит на какой-то окраине. На соседнем участке копошилась возле клумбы пожилая леди и, увидев Анну, с любопытством прищурилась.

— Доброе утро! — Анна помахала старушке рукой и лишь потом поняла, что́ та, должно быть, подумала, увидев сонную молодую женщину в окне неженатого соседа.

В горле пересохло, а желудок урчал от голода — Анна вспомнила, как прошлой ночью отказалась от ужина. Что ж, пожалуй, будет не грех попросить у миссис Труди что-нибудь на завтрак.

Просить, впрочем, и не пришлось. Едва только Анна спустилась на первый этаж, как горничная, заслышав ее шаги, выглянула из арки, ведущей в столовую.

— Миссис Дафф! Доброе утро! — Женщина улыбнулась. — Ступайте скорее за стол, сейчас я вас как следует накормлю.

От аромата горячих блинчиков и свежесваренного кофе есть захотелось еще сильнее. Миссис Труди, несмотря на внушительное телосложение, порхала по комнате как бабочка, с ловкостью огибая углы и мебель.

— Мистер Чейз еще не спускался? — Анна неуверенно подцепила блинчик и обмакнула его в джем, думая о том, уместно ли завтракать раньше хозяина.

— Так он уж час как уехал в контору! — рассмеялась миссис Труди. — Уходит — еще темно. Приходит — уже темно. Так и живет, — вздохнула она, — нисколечко себя не жалеет! Ну точно мой супруг, упокой Господь его душу. — Горничная махнула рукой. — Мужчины, что с них взять? Упрямые, как черт знает кто. Вы кушайте, кушайте, а то худая, прямо жуть! Ветром унесет.

Анна задумалась. Конечно, они ни о чем не договаривались, но она планировала как можно скорее лично осмотреть Райдхайм и надеялась обсудить это с Винсентом.

— Далеко отсюда его контора?

— В центре городка. — Миссис Труди положила ей еще пару блинчиков. — Аккурат рядом с книжным магазином, которым так же владеет мистер Чейз, — гордо добавила она.

— Он ничего не просил мне передать?

Домработница растерянно покачала головой:

— Вроде бы ничего, миссис Дафф.

— Ну, ладно. — Анна улыбнулась и поднялась из-за стола. — Благодарю за завтрак, миссис Труди.

Она зашагала к выходу, но уже в арке обернулась:

— Не подскажете, как добраться отсюда до Райдхайма?

— Дело немудреное, — махнула рукой женщина, — прямо по дороге и до самой окраины. Имение-то на отшибе стоит… — Тут она будто опомнилась. — Подождите-ка! Уж не хотите ли вы сказать, что сунетесь туда в одиночку?!

— Именно это я и хочу сказать, — улыбнулась Анна. — И думаю, что местные призраки меня не тронут, все-таки я их родственница.

Миссис Труди, однако, не оценила ее шутки. Добродушное лицо горничной стало вдруг непривычно серьезным.

— Не пущу, — заявила она, уперев руки в бока, — а ну как ежели с вами беда приключится? Доски провалятся или перила треснут? Или чего доброго с потолка на голову кусок штукатурки ухнет? Что я тогда скажу мистеру Чейзу?

— Что я уже большая девочка и могу о себе позаботиться. К тому же он ведь не запрещал вам выпускать меня из дома? — Анна хитро прищурилась. — Так что формально никаких правил вы не нарушите.

Отчасти она понимала нежелание миссис Труди отпускать ее, но перспектива провести день в четырех стенах или бесцельно слоняться по деревушке ее не прельщала. Познакомиться с Тэтфилдом можно и позже, а сейчас ни к чему досаждать Винсенту своим присутствием — чем раньше она осмотрит дом, тем раньше съедет. А потом, конечно, пригласит его на праздник в честь переезда, да и сама наверняка будет захаживать в гости по выходным. В глубине души Анна понимала, что лукавит перед самой собой. В ней проснулся азарт, какое-то почти детское любопытство и жажда приключений. Последние месяцы ее существование было чередой серых безликих дней, и вот наконец она вновь начала проявлять интерес к жизни. Анна боялась упустить это внезапное чувство и потому торопилась.

Миссис Труди, очевидно, прочла это в ее глазах — вздохнув, покачала головой и сказала:

— Ох, что поделать! Не запирать же мне вас в спальне в самом-то деле. Только подождите немного, я кое-кого с вами отправлю.

Прежде чем Анна успела сказать, что в провожатом не нуждается, миссис Труди громко позвала:

— Верáса!

Из гостиной донесся цокот коготков по паркету, и через несколько секунд в столовую вбежала собака. Шотландский сеттер. Ее рыжая шерсть блестела на солнце. Увидев Анну, она замерла, принюхалась и, решив, что чужачка не представляет угрозы, осторожно вильнула хвостом.

— Не бойтесь, не укусит, — успокоила миссис Труди, — она у нас добрая девочка, правда, Вераса? Добрая и бесстрашная. — Горничная посмотрела на Анну и улыбнулась. — Ну что, мэм, от такой-то компании вы не откажетесь?