Гроздь рябиновых ягод

Елена Чумакова, 2017

Деревенская девушка Настя встала перед выбором: спокойная жизнь в достатке с нелюбимым мужем или шаг в неизвестность с любимым, но – увы! – бедным парнем? Какая судьба ее ждет? Какую цену заплатит она за свое счастье? В основе романа судьбы реальных женщин, ровесниц двадцатого века, тех, на чью долю выпали войны, революции, голод, репрессии, на чьих плечах страна дважды поднималась из руин. Как они жили? Как любили? Как растили своих детей? Какими неимоверными усилиями строили для них более счастливую жизнь? Эта книга – мой низкий поклон моей бабушке, Анастасии Павловне Халевиной и всем российским женщинам того горемычного поколения.

Глава 8. Новые жизни

Отгулялась свадьба, и полетели дни, один за другим, в трудах, заботах, радостях. Пелагея поначалу опасалась, как они, две хозяйки в одной избе, поладят? Боялась, что невестка норовистой окажется, но скоро поняла, что страхи ее напрасны. Настя свои порядки не устанавливала, от работы не отлынивала, была ласковой да веселой.

— Ишь ты, окошки у нас больше стали, что ли? Светлее, вроде, в избе, — посмеивался в бороду дядя Еремей.

А Настя не замечала ни тесноты, ни бедности, все ей было в радость. Для нее, неизбалованной родительской лаской да добрым словом, мужнина любовь была живой водой. Это были самые счастливые дни в их жизни.

Находилось время и для зимних забав. На святки Саня с Настей затеяли гадание. Пелагея разворчалась было, что не дело замужней бабе гадать, судьбу испытывать.

— Так мы ж не всерьез, тетушка! Так, позабавиться только.

— То-то, что не всерьез. По-настоящему разве так гадают!

— А как? Научите, тетушка.

— Да ну вас, до греха доведете, — отмахнулась Пелагея. Но не удержалась, начала рассказывать да показывать, увлеклась. Она не на много старше Насти была, всего-то на пятнадцать годочков. До петухов в бане гадали!

Так, незаметно, пролетела зима. Молодежь шумно, как положено — был бы повод — отпраздновала масленицу. Потянулись дни поста. Как-то решила Пелагея подать к картошке соленых рыжиков, заглянула в кадушку, а там половины грибов нету. Подивилась — когда успели съесть? Потом укараулила, как Настя рыжики прямо из кадушки вылавливает и ест.

— Ты чегой-то делаешь? Проголодалась, что ли?

— Ой, тетушка, у вас рыжики такие вкусные, прямо удержаться не могу!

Пелагея руками всплеснула, опустилась на лавку:

— Да ты, бабонька, никак в тягости?

Настя только плечами пожала, опыта в этих делах у нее было маловато.

К Пасхе сомнений не осталось, уж и посторонние заметили округлившийся Настин живот. Геша нарадоваться на жену не мог, все-то ему в ней нравилось: как ходит уточкой, как говорит, как смотрит на него. Ему удивительным казалось, что вот тут, в чреве жены, растет будущий маленький человечек, и он, Гешка, — он! — скоро станет отцом. Раньше, при виде беременных баб, он никогда не задумывался о таких вещах, а теперь зарождение новой жизни казалось ему чудом, великой тайной. Вечерами, забравшись на сеновал, они мечтали, кто это будет, девочка или мальчик? Каким будет этот новый человечек, какая жизнь его ждет? Геша прислушивался к слабым толчкам в животе жены и смеялся от счастья.

Настя с каждым днем становилась все тяжелее, все медлительнее, по деревне ходила павой, не замечая иных завистливых глаз. Как-то у колодца повстречала двух соседок незамужних. Девушки судачили меж собой, хихикали. Одна Настю окликнула:

— Что, Настя, скоро рожать-то будешь?

— Как срок придет.

— Ты бы за мужем лучше приглядывала, а то пока ты с животом дома сидишь, он на посиделках да на гулянках бабам и девкам проходу не дает, щиплется!

Вторая дернула первую за рукав, обе рассмеялись и убежали.

У Насти заныло сердце. Еле дождалась вечером прихода мужа, сразу потащила его на сеновал, подальше от ушей домашних.

— Да чего случилось-то? Непорядок какой? Говори, не томи!

— Люди говорят, тебе на посиделках больно весело. Без моего пригляду других баб щупаешь? Это так?!

Геша облегченно вздохнул, рассмеялся:

— И только-то? Я уж думал, стряслось чего…. Ну, люди гармониста для чего зовут? Для веселья. Ущипнешь бабенку, какая подвернется, она визг подымет, мужики хохочут, всем весело.

Георгий сдвинул кепку на макушку, притянул к себе жену:

— Эх, птаха моя! Сколь чужих баб щупаю, а ты у меня лучше всех!

— Ах ты, кобель! — Настя со смехом ухватила мужа за чуб и потрепала слегка, — смотри у меня!

И упали оба на сено, затеяли возню.

Прошло и лето. Зашуршали дожди, зарделась рябина в роще, птицы, сбиваясь в стаи, потянулись на юг, опустели леса.

В аккурат накануне Покрова Настя разбудила мужа чуть свет:

— Вставай, кажись, началось у меня, моченьки нет терпеть. Беги за фельдшером и тетку Глафиру позови, она знает, что и как делать надо… О-о-ой, мамочка!

От крика проснулись все домочадцы, засуетились, как будто куда опаздывали. Георгий выбежал за ворота, тут только обнаружил, что забыл обуться, кафтан накинул, а сапоги второпях забыл! Пришлось вернуться.

Фельдшер жил в Пустынниках, один на всю округу. В его доме все еще спали, Георгию пришлось долго стучать и кричать, пока, наконец, его впустили. Он поразился спокойствию и неторопливости старика.

— Хорошо, хорошо. Скоро буду. Сейчас соберусь, чаю попью и приду. Ступай пока за Глафирой.

— Вы не понимаете! Она УЖЕ рожает! Какой чай?!

— Успокойтесь, молодой человек, скоро только кошки рожают. У Насти первые роды, это дело не быстрое, дай бог к ночи разрешится. Баба молодая, здоровая, все будет хорошо.

Когда Георгий прибежал домой, суматоха в доме улеглась. Настя, постанывая и держась за поясницу, ходила из угла в угол. Пелагея гремела посудой, собирая на стол. Вскоре пришла тетка Глафира, ее деловитость подействовала на всех успокаивающе. Пришел и снова ушел к другим больным фельдшер, пообещав прийти к вечеру. С обеда стоны перешли в крик, Настя то металась по избе, то затихала, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу. Еремей сбежал к свату и носа в избу не показывал. Пелагея тихонько молилась. Георгий места себе не находил. Крики жены гнали его из дома, чтобы не слышать их, он убегал на сеновал, но там тревога не давала покоя, и он вновь бежал в избу. Как стемнело, пришел фельдшер и уже остался в избе. Георгия больше в дом не пускали, но и во дворе он слышал Настины вопли, переходящие в вой. Он смотрел на двигающиеся в освещенных окнах тени, и ему казалось, что этот кошмар никогда не кончится.

К ночи похолодало, посыпался первый снежок. Крики в доме внезапно стихли. Санька выскочила на крыльцо, выплеснула что-то из таза. На белой пороше расплылось кровавое пятно. Георгий решил, что все кончено, Настя умерла, он упал на колени и зарыдал. Сестра обернулась в дверях:

— Ты чего? Все хорошо, Настя девочку родила! Погоди еще маленько, сейчас приберемся и тебя позовем.

Настя лежала в подушках на широкой лавке, мокрые волосы прилипли ко лбу, и улыбалась, а на руках, у груди, попискивал маленький сверток. Геша опустился на колени рядом с лавкой.

— Смотри, какая у нас дочка! Красавица! Черноглазая и волосики черненькие, видишь? На тебя похожа. Знаешь, я, когда в школе училась, загадала, что когда вырасту, родится у меня дочка, я ее Ниной назову, как нашу учительницу звали. Давай ее Ниночкой назовем! Вырастет, тоже учительницей будет.

Сказала, как напророчила…

Геша смотрел на красное личико, ищущий беззубый ротик и не видел ничего красивого, но, чтобы не обидеть жену, кивал: «Да, хорошо, согласен…». Потом вдруг сказал:

— Больше ты рожать не будешь! Никогда! Я тебе обещаю!

Через четырнадцать месяцев у Насти с Георгием родилась вторая дочка, на этот раз светленькая, голубоглазая, в маму. Нарекли ее «царским» именем — Елизавета.