Степени свободы

Елизавета Авдеенко, 2021

Он работает в институте, пьёт колу без сахара и живет в старой многоэтажке. Он живет прошлым, пока щупальца виртуальной реальности опутывают город все сильнее. Он решает принять участие в эксперименте по подбору идеальной пары и, достав старую маску для входа в VR, встречает ее. Он не знает ни имени, ни голоса, ни лица, но разве это важно для настоящей любви? Вот только можно ли верить технологиям?

Последнее воспоминание во мне медленно растворяется, как шипучая таблетка в стакане с водой. Медленно разваливается на все более маленькие кусочки, пока не исчезает совсем. Оставляет только несколько крупинок ощущений и намеков, которые так и будут крутиться в голове, будто я вот-вот все вспомню. Легкое касание и привкус настоящих событий — тех самых настоящих событий, в правдивости которых я совсем не уверен.

Еще раз смотрю на переливающийся сине-зеленым крошечный прямоугольник чипа.

В самом углу еле-заметная капелька крови. Кожу на виске неприятно жжет.

Я протягиваю руку и осторожно пытаюсь схватить чип, он все выскальзывает из моих рук, пока я наконец не цепляю его указательным пальцем и не зажимаю большим сверху.

А потом подхожу к окну и отпускаю его. Чип настолько легкий, что поначалу мне кажется, что гравитация может не сработать и он так и будет летать между небоскребами и цифровыми баннерами. Но нет ничего, что могло бы противиться физике и крошечный кусочек металла с выгравированными микросхемами и проводами для нейростимуляции летит вниз. А вместе с ним все то, что я когда-то так сильно пытался удержать.

***

Каждый день я задерживаюсь в лаборатории ровно на двадцать восемь минут, до погасания последней умной лампочки и первого слова, произнесенного размеренным голосом из стереодинамиков.

Я закрываю файл со статьей или программой для обработки данных эксперимента, выключаю экран, погружая процессор в десяти с половиной часовой сон и надеясь, что ему приснится что-то получше электроовец на киберферме.

У меня жутко скучная работа. Все считают меня романтиком или сумасшедшим, который променял карьеру в корпорации на фундаментальную лабораторию в потрепанном здании с древними экранами и не менее древними профессорами, пережившей цифровую эру научной системы. Доживающей теперь свой последний век.

Поначалу я действительно мечтал о чем-то масштабном и просиживал ночи напролет, составляя уравнение за уравнением. Мне все казалось, что тут-то она и живет — настоящая, искренняя наука. Познание ради познания, а не глянцевых обложек или блестящих корпусов новых моделей в погоне за местом на рынке.

А потом я будто проснулся. И понял, что здесь наука задыхается точно также. Она не только оставила след на этих морщинистых лицах и потертых приборах, но и сама также одряхлела и запуталась в матмоделях собственной вселенной. И все же вдруг я понял, что мне здесь просто комфортно, вдалеке от постоянной погони за технологиями, стеклянных небоскребов, бешеной конкуренции и постоянных вызовов. Без вечного подстраивания под систему, техзаданий и стартапов, вылупляющихся из инкубаторов будто цыплята из скорлупы.

Выключив экран, я выпиваю банку колы без сахара, достав ее из холодильника с реактивами Станислава. И только потом, услышав третье предупреждение о закрытии выхожу из здания лаборатории — приземистого пятиэтажного дома с красивым лимонным фасадом, частично разрушенным и частично реконструированным. Белые завитки лепнины от неудачной реставрации будто стекают с крыши над двумя такими же белыми колоннами каплями.

Все это — мой ежедневный ритуал, помогающий ставить в моей жизни некие контрольные точки, от которых и по которым так просто вести отсчет. Пять банок колы до воскресенья, двадцать пять до конференции, сто пятьдесят до дня рождения. Всего лишь пятнадцать или целых сто вечеров.

Обычно я прихожу домой и пару часов зависаю в VRе, по пятницам провожу весь остаток вечера и первую четверть ночи в квартире Станислава или Анджея. Там собирается наша небольшая компания за бутылкой виски или несколькими банками пива в зависимости от ситуации, и постоянными историями, выуженными из универского прошлого или потрепанного институтского настоящего. А иногда все вчетвером — высокий и неуклюжий Станислав, ругающийся по-польски и по-русски, а еще чаще вперемешку Анджей, вежливый и до умопомрачения красивый, но при этом постоянно закрытый и одинокий Олег, и я — идем в бар в паре кварталов от Института. Там наши истории становятся слегка громче, выпивка дороже, шутки смешнее, а глаза грустнее. Потому что все мы давно поняли в насколько странном положении находимся.

Мы не были знакомы до того, как судьба свела нас в институте изучения элементарных частиц и межъядерных взаимодействий, название которого было также далеко от того, чем занимались его сотрудники как содержание злакового батончика в моем кармане от этикетки, обещающей кристально чистые зерна пшеницы и ни грамма искусственных добавок. Большинство лабораторий занималось чем придется, полагаясь на подачки в виде грантов и возможность отделиться от науки и упорхнуть в Квантум.

После окончания университета каждый из нас пришёл в фундаментальную науку по той или иной причине, не понимая в какой ловушке оказался. Мы мечтали стать новыми Эйнштейнами, Резерфордами, Максвеллами или на худой конец Борами. А получили выброшенную Квантумом на берег за непригодностью старую клячу. Никакого финансирования, постоянная погоня за публикациями, чтобы урвать хотя бы что-то и воздушные замки, которым не хватает свободы и воздуха, чтобы взлететь — все это прилагалось к стандартной должности научного сотрудника вмесите с до смешного небольшой зарплатой, медицинским страхованием и невкусной резиновой кашей на завтрак.

Часто по связям Анджея мне удавалось брать несколько халтур по кодам и получать неплохие деньги, разменивая талант на средства к существованию. Это помогало сводить концы с концами и отвлекаться, причем в науке никогда не знаешь, что важнее.

Так проходили мои будни, и я в общем-то был вполне доволен. Это не то, о чем я мечтал, но к тридцати годам понимаешь, что мечты понятие слишком эфемерное для реального мира. Мне нравится моя тихая жизнь и я все еще надеюсь, что тот крошечный массив данных, который мне удастся собрать когда-нибудь пригодится кому-то действительно великому.

А пока у нас осталось то, чего сейчас не найдешь в бесконечных коридорах виртуальной реальности — прошлое. Живущее в плохо заштукатуренных стенах и дрожащих волнах на экранах осциллографах. О нем так часто забывают, думая, что путешествия по мировой истории в VRе может заменить его дыхание в реальности.

Ученые всегда жили словно бы на пару столетий вперед от своего времени, а теперь рядовой научный сотрудник, наверстывая эту разницу существует будто бы на полвека раньше.

Смартфон вибрирует в кармане брюк, и я вижу на экране фото Олега. Слегка отстраненным голосом, как и обычно, он просит отправить ему результаты расчетов по последнему моделированию. И я впервые говорю, что смогу сделать это только завтра.

Ведь сегодня — необычный день. Сегодня я встречусь с ней.

Бета-тестинг — отличная вещь, особенно если у вас есть знакомые из отделов разработки приложений для подбора идеальной пары. Моего зовут Митя и по первому взгляду на его растрепанные волосы, красные глаза и майки с принтами мультфильмов десятилетней давности можно сразу же сказать: программист.

Он сам нашел меня вчера в Аллее и запросив доступ, предложил мне найти любовь всей моей жизни и заодно помочь ему потестить код. Странно? У нас бывает и не такое.

Я не слишком мечтаю о любви — какой-бы то ни было в принципе, но поддерживаю эксперименты — в конце концов ученый я или нет?

Мне вдруг резко захотелось поверить в технологии или разочароваться в них окончательно, чтобы с совершенно довольным видом, сидя в своей маленькой лаборатории, попивать чай с лимоном и тихо повторять"я же знал". К тому же в прошлом месяце я задолжал Мите, попросив достать из базы пару статей на препринте.

Наверное, я лишь оправдывал себя за желание хоть раз почувствовать то, во что практически невозможно поверить, если вам тридцать, и вы посвятили свою жизнь чему-то очень важному для вас и совсем неважному для мира.

Любовь — само звучание этого слова ассоциировалось у меня с чем-то избитым и замусоленным, так долго служившего в качестве объекта поклонения и как медные статуи в центре какого-нибудь городского сквера совсем затертого и потерявшего первоначальный вид.

Нити молекул, тянущихся в мозг и обвивающие его до конвульсий, даря безумные мысли и эмоции, наполняющие жизнь смысл лишь потому, что бурные всплески дофамина и эндорфинов не дают задуматься о реальном положении вещей.

Дурацкая в общем-то штука.

Но я, разумеется, согласился. Как в любом почти ушедшем в прагматизм романтике во мне осталось по-детски наивное ожидание настоящего чуда. Где-то далеко между мыслью о том, что эту функцию можно покрутить рядом Фурье, а во вторник никоим образом не забыть купить новую вешалку в коридор.

Митя заметил, что я являюсь для них идеальным тестером, ведь подобрать пару для такого как я. — задача, граничащая с объединением квантовой физике и теории относительности. К тому же и на то, и на другое всем по большому счету наплевать.

Теперь.

И вот я как полный идиот иду домой, срезая путь перебежками и оценивающе оглядываясь в отражение витрин. Я просто хочу что-то изменить.

Нет, не так. Изменить хоть что-то.

***

Потрепанная девятиэтажка неподалеку от центра, винтовая старинная лестница, облупленная краска на двери. И все это совсем рядом с глянцевыми офисами и до неприличия тонкими полотнами экранов корпораций.

Смешно? Не очень.

Быстро пролетаю пролеты, и слегка задыхаясь проворачиваю ключ три раза до щелчка. Дверь нехотя открывается, будто зевающее чудовище впуская меня в пасть моей же квартиры, и тут же, скрипя челюстями, захлопывается снова.

Прохожу к спальне, которая на самом деле является кабинетом и иногда становится местом для сна, если глаза окончательно слипаются, а процессор начинает недовольно гудеть и изредка шипеть как перегревшийся чайник.

Моя маска — черная и не слишком новая, всегда покрыта тонким слоем пыли, то ли по свойствам материала, то ли из-за не слишком частого использования. Ведь большую часть недели она просто валяется на полке шкафа, позади Азимова, Лема и Хайнлайна. Рядом с Достоевским и Набоковым.

Книги достались мне от бабушки. Мать хотела продать их, но я не позволил. А ведь тогда мне было только тринадцать."Будто бы у тебя последнее отнимают, лучше бы сестру так защищал". Вот только книги мне были и правда дороже.

С сестрой я совсем не общаюсь, она никогда не понимала меня, а я ее. И мы вполне спокойно жили параллельными прямыми в параллельных мирах. Она в Германии, забрав к себе родителей и дежурно звоня по праздникам, а я в России, не столько из-за патриотизма, сколько из-за привычки и упрямства. Ведь все-таки представить себя где-то вне этого еще не уступившего технологиям до конца мира я не мог. Если бы я не был прагматиком, сказал бы, что здесь прочно обосновалась моя душа. Так и не понял хорошо это или плохо.

Маска холодная и липкая. Прочный силикон и множество гибких датчиков с электродами. Достаю таблетку-капсулу из большой упаковки, хранящейся у меня уже несколько лет и так и не израсходованной хотя бы на половину.

Вставляю в выемку, плотно прижимаю и она исчезает в корпусе.

Почему-то мне вдруг становится не по себе, и я вспоминаю как купил свою первую маску лет девять назад, когда Европа была уже охвачена эпидемией VRa и экспоненциально приближалась к"Матрице". Сестра только собиралась переезжать, я заканчивал аспирантуру, а первые маски все еще пылились на витринах бутиков, служа малопонятным развлечением для богачей и не менее малопонятной мечтой подростков. Маску я привез с конференции в Женеве, стоила она там в полтора раза дешевле. И вот когда в самолете, уже настроив на дисплее смартфона часовое погружение, я подносил к лицу маску — моя рука дернулась.

Стало вдруг страшно уходить из совсем привычной реальности куда-то, где я буду только проекцией самого себя. Тонкая сложенная игла показалась мне жуткой, а сама маска напомнила смешившие в детстве хорроры про пришельцев-паразитов, присасывающихся к лицу. Мной овладел вполне закономерный страх потерять личность, будто сам я не знал, что все мои решения обусловлены много больше подсознанием и работой нейромедиаторов нежели моим непосредственным участием. И все же это было слишком пугающе — потерять контроль.

Маску я тогда не надел. Только выпив несколько наполовину наполненных граненых стаканов с анджеевским ромом и только после его же громких заявлений (в буквальном смысле) о"нереальности"новой реальности.

Мне было так странно думать о том, что почти никто об этом не задумывался и с радостью прыгал в объятия пустоты. Так как их было большинство, отклонением от нормы был я.

И вот теперь, спустя столько времени и давно забыв о глупом страхе, почему-то об этом вспомнил. Это показалось мне дурным знаком, но как любой уважающий себя ученый я рывком надел маску, только чтобы удостовериться в отсутствии того, что вполне возможно благодаря квантовым флуктуациям и совершенно немыслимо с точки зрения горстки прикрывающихся толстыми монографиями людей.

В полной темноте всего один укол тонкой-тонкой иглой. Прямо в переносицу, предварительно сбрызнутую гелем-анестетиком. Неприятно, но вполне привычно.

Все погасает ровно на секунду.

***

Открываю глаза я совсем в другом месте. Маска уже была настроена на комнату — это отсек Сада. Лабиринт с постоянно обновляющейся природой. Одна из пяти основных и наиболее проработанных нейтральных локаций. Можно прийти в общий канал или вообще создать свой полностью закрытый и в одиночестве ходить по искусственной траве, смотря на искусственное небо и слушая искусственных птиц.

Где-то минуту я привыкаю к новым ощущениям. Тело будто становится легче и при этом в ощущениях появляется какая-то пелена, словно ты чувствуешь все наполовину.

Касаешься всего через тонкие кожаные перчатки. Невидимый скафандр.

Здесь должна состояться моя встреча с идеальной девушкой — подобранной мне нейросетью Митиной команды. Идея и вправду отличная — вот только в подобных уравнениях слишком много неизвестных. Даже с нашими чипами и буквально прогулками в чужих головах полностью узнать чужой мир совершенно не получится. Всего лишь аппроксимация. Иначе слепки(или как принято говорить, модели) давно бы уже заменили нам реальных людей.

У Олега есть именно такая девушка. Девушка — слепок. Печальный и утонченно-красивый Олег, будто вышедший из готического романа вместе со всем набором душевных метаний и страшных тайн — Олег, по которому безнадежно когда-либо вздыхала каждая из девушек в Институте, которому вслед оборачиваются также часто, как безразлично проходят мимо меня. Он променял реального человека со свойственными ему флуктуациями непредсказуемости и постоянному отклонению от модели поведения, неожиданному и прекрасному в бесконечных ошибках на бездушную математику в эфемерной оболочке, которую сам придумал и когда-то нарисовал на салфетке в столовой.

Я видел этот рисунок и видел эту девушку. Даже внешность у нее какая-то нечеловеческая, чистая симметрия и золотые сечения в каждом миллиметре. И говорит она так, что мне становится не по себе, хотя видел я ее только два раза и те совершенно случайно.

Будто бы ожившая статуя, она медленно растягивает слова и говорит формулами, сплетая их так изящно, будто это не константы и переменные, а нежный венок из ветвей вишни в летнем саду. Она не как девушка, она как богиня — будто бы живущая всегда вечно и знающая все на свете. Она — воплощение математики. Ее ожившая версия.

Мы никогда это обсуждали, но говорят, что Олег никогда с ней не спал.

Он скрывает от всех ее существование, но мне и Анджею со Станиславом давно уже все известно. Иногда, выпив, Анджей грозится, что расскажет об этом всему Институту — ведь это единственный способ отвадить от него бесконечные потоки внимания. Я не хочу его разочаровывать — это совершенно не поможет, ведь тогда к восхищению добавится еще и жалость. А это совсем уж гремучая смесь.

Может мне стоит придумать себе физику? Почему бы не полюбить то, в чем уже давно и безвозвратно утонул?

Правда таких девушек, как модель Олега в природе не существует, а приложение Мити ищет реальных пользователей VRа. Отправляет запрос, принимает ответ и все это в считанные минуты. Остается ждать согласия или отказа.

Я прохаживаюсь по аллее и задумчиво вожу руками по коре деревьев. Рука на миллиметр всегда застревает в текстурах. Это кажется мне забавным.

Какая девушка может быть идеальной? Я никогда не задумывался об этом.

Умная? Образованная? Впрочем, первое важнее.

Красивая? Задумчивая? Мечтательная?

Несчастная? В таких влюбиться намного легче, но сложнее любить.

Все это показалось мне каким-то пошлым. Совсем простым и потому неинтересным.

Я не хочу любить определенный набор характеристик. Неужели именно это и есть человек? Если хотите — душа.

Я никогда не видел этот образ, я никогда его не встречал. С теми несколькими девушками, с которыми мне удавалось построить не слишком длительные отношения все было иначе. С одной было комфортно, с другой интересно. Но почувствовать любовь мне никогда не удавалось. Или я совсем не придавал этому значение — может быть рост любви продолжался бы монотонно, но отношения всегда заканчивались раньше, чем я мог заставить себя отыскать это чувство в глубине моего проржавевшего железного рассудка.

Просто очень хочу влюбиться. Еще хочу, чтобы этот образ был случайным — именно тот ключ, который подойдет к моим рецепторам дофамина. И, наконец, просто хочу попробовать.

Я ощутил азарт и подумал, что игра совершенно точно стоит свеч. Хотя, вообще говоря, благодаря Мите мне это игра не стоит совершенно ничего.

Тогда я действительно так думал.

***

Солнце склонялось над горизонтом, а ярко-зелёная листва плавно меняла цвет на закатный, чтобы через пару часов покрыться снежным налетом.

Конец ознакомительного фрагмента.