Колокольный звон. Повесть

Елизавета Лютова

«Колокольный звон» — повесть о борьбе. Легко ли быть личностью в современном мире, где все следуют стереотипам и шаблонам? Что есть свобода выбора? И стоит ли жертвовать собой ради мифического счастья, но в которое очень хотелось бы верить? Это повесть о непростых взаимоотношениях между людьми и о том, как трудна дорога к свободе, за которую иногда приходится заплатить очень высокую цену…

VII

Вере порой казалось, что невидимый кукловод имя «мы» откуда-то украл — оттуда, где «мы» — это не бездумная сила, не единогласная агония человекоподобных фигур, а всего лишь мирное обозначение множественного числа тех людей, которым покровительствует имя «я».

Во всяком случае, так говорилось в учебнике русского языка — «я» во множественном числе — это «мы».

А полусумасшедший, злобный кукловод вмешался и всё испортил, забрал себе имя «мы» и создал отвратительное, шальное общество — братство кукол.

Вера искала подтверждения, что её догадки насчёт «мы» не беспочвенны — и находила его в тех немногих учителях, которые смотрели на одноклассников не как на единую бестолковую мешанину, но которые в этой мешанине — труппе кукловода «мы», искали тех учеников, кому покровительствовало имя «я».

Такой оказалась учительница русского языка и литературы — Василиса Алексеевна, которая стала вести уроки у пятого класса — сразу после того, как закончились четыре года начальной школы, — и заметила Веру среди безглазой кукольной труппы.

Прежде всего Василиса Алексеевна разглядела в Вере недюжинные способности к литературе и русскому языку.

Она восхищалась Вериными сочинениями и её тончайшим грамматическим чутьём — Вера могла сразу, без запинки, сказать, как правильно пишется то или иное слово, не думая, почему же оно так пишется.

Но откуда-то она это знала, хотя порой у неё бывали сомнения в правильности написания.

Тогда она, обходя правила грамматики, писала на черновике верный и неверный вариант слова, в котором сомневалась, а потом из этих двух вариантов безошибочно выбирала верный.

А однажды её словно что-то осенило — это случилось в первом классе, светлым февральским днём, на уроке письма, когда она в прописях обводила аккуратный контур каллиграфических букв короткого стихотворения о зиме.

«А ведь я тоже могу так, — подумала про себя Вера, обведя всё стихотворение. — Это ж запросто…»

Вера отвлеклась от прописей и тут же, на вырванном из тетради листке, написала своё маленькое стихотворение о весне, быстро подобрав рифму.

С того дня она начала писать — коротенькие стишки, четверостишия, рассказики и, в конце концов, такие сочинения, которыми восхищались учителя.

Василиса Алексеевна была ясноглазой, светловолосой, средних лет дамой в бело-голубых, золотисто-персиковых, искусно повязанных на шее полупрозрачных шалях, в парчовых костюмах с греческими волнами, словно сошедшая с полотен Боровиковского или прибывшая из какой-то сказки.

Вера удивлялась, как эту чудесную даму угораздило оказаться в столь скверном месте — в этой школе-темнице с тусклыми коридорами, тошнотворно, до слёз в глазах, смердящей столовкой, пыльными окнами, замусоренными лестничными пролётами, постоянным шумом, визгом и матерными выкриками.

Василиса Алексеевна представлялась Вере волшебницей, а её аккуратный, тихий, светло-голубой кабинет, обставленный стеклянными полками с красочными книжными корешками и цветами в горшках — чудесной лабораторией, откуда на переменах выгонялись все ученики с объяснением: «Вы отдыхаете после урока, и мне надо отдохнуть от вас».

А Вере думалось, что Василиса Алексеевна на переменах не отдыхает, а листает в своей лаборатории волшебные книги, вырезает магические жезлы и, может быть даже, выпускает из рукавов лебедей.