Епархиальные реформы

Епископ Савва (Тутунов), 2011

Всероссийский Церковный Собор, проходивший в Москве в 1917–1918 гг., и доныне одними исследователями и публицистами превозносится как образец каноничности и пример обращения к древним и подлинным устоям Церкви, другими – клеймится как модернистский и ниспровергающий церковный строй. Немало споров вызывают и предпринятые Собором преобразования в области церковного управления. Игумен Савва (Тутунов) исследует одну из нераскрытых сторон реформы Собора. Читатель увидит, как предложения исследователей и публицистов, епархиальных архиереев и членов Предсоборного присутствия, высказанные в 1905–1906 гг., пройдя через Предсоборное совещание 1910‑х годов, через церковные съезды первой половины 1917 года, через Предсоборный совет лета 1917 года, – выльются в решения Всероссийского собора относительно порядка замещения епископских кафедр, организации работы органов епархиального управления, ответственности викарных епископов и благочинных, а также участия клириков и мирян в епархиальном управлении. Был ли Всероссийский Церковный Собор революционным? Каково было намерение законодателя, то есть Собора, в его решениях о епархиальном управлении? Можно ли и нужно ли использовать эти решения сегодня? Эти вопросы ставит перед собой автор книги «Епархиальные реформы».

Глава З

Начало предсоборного периода и дискуссий

Мы не будем подробно освещать историческую канву и хронологию записок, инициировавших реформу предсоборных работ и дискуссий, поскольку этот вопрос исчерпывающе рассмотрен в работе С. Л. Фирсова, вышедшей ранее в данной серии, посвященной Всероссийскому церковному собору 1917–1918 годов^[182]. Напомним, что вопрос о положении Православной Церкви поднимается в начале 1905 года в Особом совещании министров и председателей департаментов Государственного совета под председательством председателя Комитета министров СЮ. Витте при обсуждении вопроса о введении веротерпимости. В связи с этой проблематикой Витте, по-видимому, предложил первоприсутствующему члену Святейшего Синода митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) составить перечень вопросов, требующих скорейшего обсуждения. Таким образом, в конце февраля — начале марта 1905 года появляется записка митрополита Антония «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Приблизительно в это же время Витте готовит и свою записку «О современном положении Православной Церкви»^[183]. Несколько позднее К. П. Победоносцев сообщает в Комитет министров свои «Соображения по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви» (записка Победоносцева), которые являются полемическим ответом митрополиту Антонию и Витте. В дальнейшем Витте ответит Победоносцеву еще одной запиской «По поводу «Соображений статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви»», которую мы рассматривать не будем, поскольку она не затрагивает проблему епархиального управления^[184]. Вопрос об авторстве записок митрополита Антония и Витте был решен в исследовании священника Георгия Ореханова. Основываясь на свидетельстве дневника епископа Арсения (Стадницкого), отец Георгий показывает, что записка была отредактирована митрополитом Антонием на основе вопросов, подготовленных епископом Сергием (Страгородским), на то время ректором Санкт-Петербургской духовной академии, и иеромонахом Михаилом (Семеновым)^[185]. Относительно авторства записки Витте мнения расходятся^[186]. Наиболее обоснованное также приводится Орехановым: он ссылается на согласованное свидетельство дневников Витте и епископа Арсения (Стадницкого), согласно которому автор этой записки — Ф. Н. Белявский, служащий министерства финансов, затем переведенный в духовное ведомство. Белявский являлся также сотрудником журнала «Слово» и с сочувствием относился к записке «32‑х священников», к которой мы обратимся ниже^[187].

* * *

Основная тематика записки митрополита Антония была связана с обсуждаемым в Комитете министров вопросом о веротерпимости и отталкивалась от того факта, что введение веротерпимости даст преимущества старообрядцам и сектантам, не состоящим, в отличие от Православной Церкви, в союзе с государством. В связи с этим, основной пафос данной записки — просьба о даровании Церкви свободы во внутреннем самоуправлении и о созыве с этой целью «особого совещания из представителей церковной иерархии, с участием сведущих лиц и мирян» для решения насущных вопросов, касающихся церковной жизни. В краткой записке лишь сжато затрагиваются проекты конкретных преобразований церковного управления, но эти преобразования предполагаются на всех уровнях церковного управления самим фактом отделения от опеки государства. Помимо этого, исходная точка преобразований видится авторам записки в «децентрализации церковного управления, когда инициатива во многих делах, а равно и окончательное вершение их будут перенесены из центра в области и епархии». Эти перемены влекут за собой многие изменения в строе церковного управления, как центрального, так и епархиального, и во взаимных отношениях того и другого. <…> С другой стороны и независимо от этого, существует настоятельная и в литературе давно уже признаваемая необходимость пересмотра некоторых сторон церковного управления, <…> [в том числе] прав и полномочий епархиальных съездов, участия в них мирян, как представителей приходов^[188].

Таким образом, в записке реформа епархиального управления признавалась необходимым условием оживления церковной жизни. Митрополит Антоний, в частности, ссылался на дискуссии в литературе, о которых шла речь в предыдущем параграфе. Анализируя эту записку, священник Георгий Ореханов видит ее основной недостаток в юридизме — представлении, согласно которому

церковные проблемы, часто очень сложные, многогранные, связанные с самыми глубокими вопросами духовной жизни, можно решать чисто внешним, административным, юридическим путем^[189].

Признавая определенную справедливость этой критики, следует, однако, учесть, что решение внутренних вопросов церковной жизни не могло относиться к ведению Комитета министров, к которому была обращена настоящая записка. В компетенцию Комитета, в рамках проводимых тогда консультаций о веротерпимости, входили обсуждение и подготовка пересмотра связи церковного управления с государственным, к чему и была направлена записка митрополита Антония. Это касается и епархиального строя, который, как мы видели, наравне со строем других уровней церковного управления, во многом может быть охарактеризован как бюрократический, отвечающий государственным юридическим нормам. Если в записке митрополита Антония мы действительно не находим духовно-нравственного пафоса работы протоиерея A. M. Иванцова-Платонова, то, темнеменее, нельзя забывать, что эта работа, вчи еле других, вводилась запиской митрополита Антония в оборот официальных дискуссий.

Наконец, следует подчеркнуть тот факт, что одним из двух приведенных примеров необходимых преобразований в епархиальном управлении являлась реформа епархиальных съездов, их прав и полномочий, введение в их состав мирян. Возможно именно это замечание привело к тому, что в мартовском всеподданнейшем докладе Синода о созыве Собора при перечислении вопросов, подлежащих рассмотрению на Соборе, вопрос о епархиальных съездах выделен из общего вопроса о епархиальном управлении^[190]. Впрочем, это выделение съездов в особую статью, возможно обусловлено тем, что на то время съезды не были частью епархиального управления, но имели скорее хозяйственный, в лучшем случае — пастырско-совещательный характер. Вместе с тем, при постановке этого вопроса митрополит Антоний включает епархиальные съезды в число «некоторых сторон епархиального управления» и, кроме того, ссылается на «литературу», в которой, как мы видели, предполагалось введение съездов в состав епархиального управления, хотя бы и с совещательным характером.

Краткую записку митрополита Антония трудно сопоставлять с запиской Витте. Первая в основном акцентирует проблему государственной опеки над Церковью, не выявляя развернуто внутренних последствий такого положения для Церкви^[191]. Записка Витте, имея своим основным выводом необходимость созыва Собора, подчеркивает «современный упадок церковной жизни», в том числе, «отчуждение [паствы] от своих духовных руководителей», «слабость пастырской деятельности духовенства»^[192]. Причину такого положения Витте видел в отсутствии соборности.

Религиозное начало есть по преимуществу начало общественное; оно развивается и крепнет там, где общественной жизни предоставлена некоторая свобода. Естественно, поэтому, что «соборность» была основным началом церковной жизни и главным принципом церковного управления^[193].

Записка Витте подробно описывает, каким представлялся ее автору древний церковный строй: при епископе состоял собор пресвитеров, в их совещаниях часто участвовала вся община. Затем, при увеличении численности каждой общины и числа общин, зависящих от одного епископа, присутствие всех членов на соборе при епископе было заменено представительством. «Таким публичным, общественно-совещательным было церковное управление апостольских времен и вообще первых веков христианства»^[194]. По мнению Витте, эта соборность была Петром I подменена коллегиальностью, которая «есть лишь система внутренней бюрократической организации». Этой системе автор записки противопоставлял определение соборности, очевидно взятое им у П. В. Тихомирова: сущность соборности в том, что «каждое из лиц [составляющих правление — и. С] является представителем целой общины»^[195]. В частности, «в епархиальном управлении, в замену древнего собора пресвитеров, учреждены так называемые «консистории», представляющие бюрократические коллегии». То есть, указывал Витте, ныне уже нет и мысли о представительстве. Более того, если консисторию и считать «собором», то это — «собор безглавый»^[196], ибо его глава — епископ — никогда не присутствует в нем, сносясь с ним через канцелярию:

В настоящее время, наше церковное управление носит замкнутый канцелярский характер: иерархия сносится с народом через посредство бумаг, редко входя с ним в непосредственное живое общение^[197].

В связи с этим Витте развивал тематику соборности как общественного церковного союза, как выражения «лучших сил» Церкви (пафос Заозерского, которого он и цитировал)^[198]. Как отмечал еще в 1906 году Н. Д. Кузнецов^[199], «записка оказывается сшитой на живую нитку из разных обрывков, фактов, положений и выводов, в известном направлении заимствованных у разных лиц»^[200]. Судя по всему, составитель записки не совсем ориентировался в тех постулатах, которые выставлял, стремясь защитить определенную идею церковной реформы. По мнению священника Георгия Ореханова, хотя записка Витте глубже записки митрополита Антония, однако она дальше от церковной жизни. А именно, пишет отец Георгий, «идея соборности в записке Витте прямо связывается с идеей представительства, более того, утверждается, что в этом ее сущность». По мнению Ореханова, Витте, стремясь сродниться с запросами Церкви, пользуется идеями «либерально-демократического лагеря», не понимая, что такой подход для Церкви неприемлем — он подменяет коллегиальность синодальной системы коллегиальностью парламентского характера. Не комментируя здесь данное мнение, заметим, что пафос Витте в этом случае совпадает с идеями П. В. Тихомирова^[201]. Именно этот пафос, наряду со стремлением упразднить (или уменьшить) полномочия обер-прокурорской власти^[202], является, очевидно, тем «известным направлением», в котором была составлена записка.

Обер-прокурор вскоре ответил на обвинения в сторону той системы, представителем которой он являлся. Основа его записки — возражение на обвинения церковно-государственной системы в том, что она является причиной существующих недостатков в церковной жизни, а также указание на далеко не идеальное состояние Церкви в досинодальный период. Относительно епархиального управления, оправдывая существование консистории, Победоносцев объяснял: это учреждение вызвано крайним усложнением переписки по делам того же церковного управления в соприкосновении их с делами общего гражданского управления, [которая] доходит в иных консисториях до 20 000 исходящих бумаг в год^[203].

Победоносцев признает, что консистория имеет все недостатки присутственного места, но — как без нее обойтись? Ведь бумага необходима, ибо «физические условия жизни затрудняют непосредственное общение иерархии с народом». При этом Победоносцев несколько противоречит себе, утверждая затем, что епископ может «в бумаге не забывать человека и иметь по мере возможности живое общение с паствой». Наконец, снимая всякие нарекания с секретаря консистории указанием, что он лишь «занимает служебное положение при епископе», Победоносцев и здесь перекладывает вину на плечи архиерея. По мнению обер-прокурора,

от епископа во многом зависит вдохнуть жизнь своим личным отношением и участием в собрании пресвитеров, состоящих членами консистории и приходящих туда обычно лишь для подписания протоколов, которые затем представляются епископу.

Примечательно, что здесь Победоносцев, едва ли не наиболее подчеркнуто из всех трех составителей записок, говорит о необходимости живого общения, «живой жизни» епархиального управления. Но, в отличие от протоиерея A. M. Иванцова-Платонова, он не хочет увязывать это с борьбой против бюрократической формы правления, полученной от государства. «При чем же тут стеснение от государственной власти?» — вопрошает он. Конечно, в синодальный период бюрократический строй Церкви, связывающий архиерея во многом, неизбежно вытекал из связи Церкви с государством, предполагающей фактически включение системы церковного управления в систему государственного аппарата. Однако в определенном смысле замечание Победоносцева справедливо. Упразднение государственной опеки, равно как и создание соборности в виде «представительства», вовсе не предполагало непременного упразднения бюрократии в Церкви.

Итак, официальные дискуссии о реформах в Церкви, в том числе и в епархиальном управлении, начались с трех рассмотренных нами текстов. По мнению Ореханова, в записках Витте и Победоносцева были обозначены позиции и аргументы, которые потом будут воспроизводиться во всех статьях и книгах, посвященных реформе^[204]. Следует, однако, заметить, что до 1906 года записка Победоносцева не была опубликована^[205], поэтому нельзя говорить о прямых причинно-следственных связях между этой запиской и последовавшими публицистическими дискуссиями. Двумя первыми, «реформаторскими» записками поднимается вопрос о формах самоуправления Церкви, то есть правления, независимого от государства, в том числе и на епархиальном уровне. В записке митрополита Антония последний вопрос, впрочем, не оговаривается, говорится лишь о децентрализации управления, изменении отношений центра и епархий и необходимости реформирования некоторых сторон епархиального управления, в том числе епархиальных съездов. Записка Витте указывает на необходимость введения, в том числе и на епархиальном уровне, соборности, понимаемой им в смысле представительства паствы и мирян. Витте также указывает на проблему бюрократичности церковного управления. В частности, он считал консисторию подлежащей упразднению при восстановлении соборности-представительства. Однако Витте не дает указаний на то, как эта замена позволит устранить бюрократичность и при этом сохранить стабильность управления в епархии. И нельзя сказать, что Победоносцев полностью неправ, указывая на необходимость существования консистории. Ведь элемент формальности в любом случае присущ управлению, причем указанная им проблема («физические условия жизни») — реальна (размер епархий). Но, конечно, здесь Победоносцев уходит от факта чрезвычайной формализации канцелярских отношений и широко применявшейся им самим практики перемещений епископов, препятствовавшей развитию того личного отношения, к которому он призывает.

* * *

Обер-прокурор К. П. Победоносцев добился 13 марта 1905 года резолюции императора об изъятии вопроса о «желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви» из Совещания при Комитете министров и передаче его на рассмотрение Святейшего Синода^[206]. На заседаниях 15,18 и 22 марта Синод подготовил доклад императору о созыве Собора, в котором среди предметов к обсуждению на предполагаемом Соборе указывалось на вопросы «о пересмотре законоположений о существующих органах епархиального управления и суда и преобразовании оных согласно с каноническими соборными началами» и, отдельно, «об епархиальных съездах духовенства»^[207]. Несмотря на то, что Собор тогда созван не был, спустя несколько месяцев, 28 июня 1905 года, К. П. Победоносцев обратился к Синоду с предложением, в котором указывал «на необходимость ныне же, заблаговременно, приступить к подготовительным трудам», поскольку предполагаемая реформа «возбуждает множество самых разных вопросов, требующих предварительной обширной разработки»^[208]. В предложении обер-прокурора достаточно подробно развивается каждый из вопросов, поставленных Синодом. В том, что касается епархиального управления, Победоносцев, указав, что «в настоящее время органом епархиального управления служит духовная консистория, представляющая административно-судебное учреждение», упоминал о работах, предпринятых в 1860‑х годах по выделению из нее суда. Обер-прокурор признавал ряд недостатков консисторий:

Как учреждения административные, консистории с их присутствиями из членов, постоянно отвлекаемых от епархиальных дел исполнением своих прямых священнослужительских обязанностей, и канцелярией из недостаточного числа скудно обеспеченных и большей частью мало подготовленных к службе чиновников, при соблюдении устаревших форм делопроизводства, обременены формальным письменным производством.

Упомянув о множестве возникших в епархиях учреждений, обер-прокурор замечал:

Все эти учреждения объединяются в лице епархиального епископа. Но, при разнообразии и обособленности сих учреждений, одному епископу без посредствующего органа, соображающего всю совокупность дел и интересов епархиальных учреждений, крайне затруднительно направлять их к правильному и согласному действию. Таким образом, возникает вопрос, требующий предварительной разработки, об организации такого действенного епархиального органа епископской власти, который объединил бы в своем ведении всю область епархиального управления^[209]·.

Обзор темы об епархиальном управлении завершался упоминанием о том, что ни о каком дополнительном финансировании со стороны государства не может быть и речи. Затем в ряду вопросов, предложенных Синодом, Победоносцев касался епархиальных съездов:

Настоит действительная надобность в установлении, на основании опыта, определенных границ для их деятельности и указания им надлежащего места и значения в ряду епархиальных учреждений.

Упомянув о зарождении съездов на основании семинарского устава 1867 года и с похвалой отзываясь об их трудах по созданию различных учреждений для удовлетворения нужд не только в учебной части, но и миссионерской и благотворительной, обер-прокурор замечал:

Но, вместе с тем, нельзя не указать на то, что по многим епархиям съезды, вовлеченные в сферу обще-епархиальных нужд, присвоили себе право полномочных хозяев, дозволяющих себе не только устанавливать разные обязательные сборы и облагать ими церковные доходы, но даже распоряжаться эксплуатацией церковных оброчных статей.

Наконец, Победоносцев указывал на то, что епархиальные преосвященные пользовались съездами как средством общения со священнослужителями: с одной стороны, для архипастырского воздействия, а с другой, — для ознакомления с жизнью приходов, которая архиереям не всегда хорошо известна.

Важность такого живого и взаимного обмена епископа с пастырями вообще для церковного управления в епархиях несомненна. Ввиду этого возникает вопрос о том, не следует ли присвоить епархиальным съездам значение вспомогательного при епископе органа не только по вопросам о материальных, но и о религиозно-нравственных нуждах^[210].

Примечательно в предложении обер-прокурора прежде всего то, что он признавал недостатки консистории, в частности, обремененность письменным производством, однако не ставил под сомнение сам консисторский строй и, наоборот, предполагал его усилить, объединив в одном органе (той же консистории? — а как иначе, если не предвидеть дополнительного финансирования?) все стороны епархиального управления. Более того, не на необходимость ли усиления чиновничьего элемента в консистории намекал К. П. Победоносцев, когда подчеркивал, что члены присутствия «отвлечены» своими священнослужительскими обязанностями? При этом если в синодальном предложении вопрос о епархиальном управлении связывался с «каноническими соборными началами» (хотя не уточнялось, что здесь имеется в виду), то в предложении обер-прокурора этот мотив уже не звучал.

Затем следует подчеркнуть, что вслед за запиской митрополита Антония в синодальном докладе, равно как и в предложении обер-прокурора, вопрос о епархиальных съездах выделялся особо. Здесь он, в отличие от записки митрополита Антония, подчеркнуто не связывался с проблематикой реформы епархиального управления. На это указывает само перечисление вопросов в синодальном докладе: после вопроса о епархиальном управлении перечисляются вопросы о приходе, о духовной школе, о приобретении Церковью собственности, и лишь затем — о съездах: тема съездов оказывается ближе к школьной и хозяйственной, чем к управленческой^[211]. В предложении обер-прокурора расширение полномочий съездов распространяется на пастырские вопросы, что фактически определяет съезды как совещательный орган при архиерее. Мы увидим в следующей части, что такая постановка вопроса нашла определенное отображение как в архиерейских отзывах, ставших ответом на предложение обер-прокурора, так и в организации работ Предсоборного присутствия.

* * *

Почти одновременно с передачей вопроса о церковных преобразованиях в Синод, 17 марта 1905 года в еженедельнике Санкт-Петербургской духовной академии «Церковный вестник» была опубликована записка «32‑х священников» под названием «О необходимости перемен в русском церковном управлении»^[212]. Этой запиской инициировались публицистические дискуссии о реформе: по статистике, приводимой С. Л. Фирсовым, с 17 марта (дата публикации записки) по 17 апреля, в прессе было опубликовано 417 статей на тему о церковной реформе, а до июня — еще 573^[213]. Обстоятельства подачи записки «32‑х» подробно разбираются С. Л. Фирсовым^[214] и священником Георгием Орехановым^[215]. Исследователи указывают на взаимосвязь официальных записок и публикации «32‑х священников», которые еще в феврале имели встречу с Петербургским митрополитом. Фирсов на основании архивного материала указывает, что записка была передана в редакцию «Церковного вестника» 10 марта. Учитывая, что цензором издания был ученик и викарий митрополита — епископ Сергий (Страгородский), исследователь рассматривает этот факт как косвенное указание на то, что священники не сомневались в одобрении митрополита, который еще с февраля хорошо знал их точку зрения. По мнению Фирсова, «Петербургский митрополит, давая разрешение на печатание записки, хотел «прозондировать почву» и узнать общественное мнение по вопросу о церковной реформе»^[216]. Отец Георгий, считая, что для утверждения о поддержке «группы 32‑х» церковным руководством необходимы более веские данные^[217], указывает, однако, что записка «вышла в свет в тот момент, когда борьба за инициативу в вопросе о реформе Церкви достигла своего апогея»^[218]. Что касается авторства этой записки, то, по мнению священника Г. Ореханова, главным ее составителем был Н. П. Аксаков^[219]. Среди подписавших ее можно назвать санкт-петербургских протоиереев М. И. Горчакова^[220] и М. П. Чельцова, священников А. П. Рождественского (в 1905 г. — редактор «Церковного вестника»), В. Я. Колачева, ГС. Петрова, К. М. Аггеева, И. Ф. Егорова, и, по-видимому, иеромонаха (позднее — архимандрита) Михаила (Семенова), вероятного составителя записки митрополита Антония^[221].

Записка «32‑х» представляется нам попыткой ответить на утверждения, выраженные, в частности, в опубликованной позднее записке Победоносцева, но, очевидно, «витавшие в воздухе»: об отсутствии зависимости между вопросом об отделении Церкви от государства и вопросом об ее обновлении. Основная мысль «32‑х» следующая: для того, чтобы возвратить Церкви «всю силу плодотворного влияния на все стороны жизни человеческой»^[222], должна быть восстановлена «свободная самоуправляющаяся Церковь»^[223] (имеется в виду свобода от государства). При этом авторы записки выступали в русле церковной традиции, когда указывали, что «свободный строй жизнедеятельности церковной не может подлежать усмотрению человеческому», ибо он определен в апостольском строе и в канонах^[224]. Кратко описывая свои представления об этом церковном строе, авторы записки ставили на первый план именно епархиальное управление, реформа которого отражается на приходах и повторяется в церковной организации на высшем уровне: в системе окружного и всецерковного правления. Основные черты епархиального управления, по мнению авторов, следующие:

Епископ, засвидетельствованный при избрании от клира и народа местной Церкви, есть средоточие и образец пастырства в пределах Церкви, вверенной его попечению, центр всей жизнедеятельности и средоточие любви церковной^[225].

Выше мы высказывали мнение, что одной лишь свободы от государства могло быть недостаточно для устранения бюрократичности в Церкви и восстановления соборности как живого общения. Авторы записки, очевидно, осознавали эту проблему и указывали:

Чтобы быть действительным, а не по имени лишь пастырем вверенного ему стада, [епископ] совершает пастырское служение свое <…> совместно с сонмом пресвитеров, как своих советников, сотрудников и сослужителей, пред лицом народа, в общении всего тела Церкви^[226].

В качестве вторичных выводов из этих основных положений, авторы обращали внимание на недопустимость практики перемещения епископов и предлагали сократить территории епархий до пределов уездов. Сравнивая записку «32‑х» с записками Витте и митрополита Антония, мы видим, что и здесь, и там прежде всего ставится вопрос об освобождении Церкви от опеки государства и о формах независимого от государства самоуправления Церкви, в том числе и на епархиальном уровне. Так же, как Витте, «32 священника» указывали на необходимость введения соборности, но, в отличие от «представительства» Витте, акцентировали внимание больше на взаимодействии епископа, клира и паствы. Как мы помним, стремясь упразднить консисторию, Витте не давал указаний на то, как сохранить стабильность управления в епархии. Записка «32‑х» пыталась заполнить этот пробел, подчеркивая пастырскую составляющую деятельности епископа, его единение с паствой, и при этом указывала на практическую меру — сокращение размера епархий. Вместе с тем, несомненно, что предложение «32‑х» в известной степени «наивно» и может быть охарактеризовано как «иллюзия быстрого разрешения сложных вопросов»^[227].

* * *

Публикация записки «32‑х» и вскоре после этого записок митрополита Антония и Витте^[228] спровоцировала широкие дискуссии в прессе и обществе. Дискуссии в прессе постепенно утихли к середине 1907 года^[229], проявляя себя впоследствии отдельными всплесками^[230]. Наряду с печатными выступлениями, значительную роль сыграли дискуссии в рамках благочиннических и епархиальных съездов и собраний духовенства, пик которых приходился на осень 1905 года. Об этом свидетельствует умножение публикаций их материалов в периодике^[231]. «Вопросы о необходимости церковного обновления широко и свободно обсуждались на многих епархиальных съездах», свидетельствует «Церковный вестник», указывая, что «на них приглашались по местам и светские лица, не только пастыри, но и пасомые»^[232]. Частично эти съезды созывались архиереями для консультаций по поводу вопросов, направленных Святейшим Синодом на их отзыв. Созыв съездов мог быть и личным почином архиерея или инициативой духовенства, одобренной епископом. Впрочем, были случаи и неодобрительного отношения архиереев к таким инициативам. Так, петербургская газета «Слово» писала в июне 1905 года:

Московское духовенство (разумеется, не все), несмотря на строгий запрет местного митрополита касаться вопроса о церковной реформе, изложило свои pia desideria в интересной записке^[233].

Инициативы по созыву съездов получили дополнительную поддержку в синодальном определении от 18 ноября 1905 года, предлагавшем к руководству архиереев правила по устроению приходов. При этом отмечалось, что эти правила «не могут не вызвать потребности в особых пастырских собраниях для обмена мыслей по этим предметам», в связи с чем было принято соответствующее решение:

Святейший Синод благословляет созываемые, по мере надобности, пастырские собрания в пределах благочинии, уездов и епархий <…> с предоставлением, если представится надобность, приглашать и мирян^[234].

Обязательную силу постановления таких съездов приобретали, тем не менее, лишь после утверждения их архиереем.

Еще одним направлением развития дискуссий стало создание общественных организаций, в рамках которых обсуждались вопросы о реформе. В основном это две организации: «Группа петербургских священников» (позднее — «Союз ревнителей церковного обновления», еще позднее — «Братство ревнителей…») и «Московская комиссия по церковным вопросам». Каждая из этих организаций проводила семинары, издавала под авторством того или иного своего члена статьи, и, наконец, каждая организация выпустила по сборнику статей, посвященных реформе^[235]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

182

Фирсов (1). См. также работу о. Георгия Ореханова, посвященную реформе высшего церковного управления (Ореханов).

183

Хронология составления этих записок рассмотрена в указанных исследованиях Фирсова и Ореханова. Датировка записок митр. Антония и Витте февралем 1905 г. подтверждается публикатором (Историческая переписка. 25, 31). С учетом этой публикации и общей аргументации Фирсова и Ореханова, можно сказать о несостоятельности мнений В. А. Федорова, который относит записку митр. Антония к декабрю 1904 г., приписывая ее составление самостоятельному почину митрополита (Федоров. 249), и И. К. Смолича, который почему-то датирует записку Витте 10 марта 1905 г. (Смолич (2). 695). Источники по этим запискам: Историческая переписка (здесь записка митр. Антония перепечатана в более полном виде, поскольку приведена с приложенной к ней библиографией) и Кузнецов (2) (в подстрочных примечаниях). Записки Витте и митр. Антония также опубликованы в Преображенский. 122–136 [перепечатка из «Слова», 1905, 28 марта], а в новейшее время в Федоров. 387–402. Однако последнее издание следует признать некачественным, поскольку, к примеру, в публикации записки Витте выпущен целый параграф (третий — «Соборное начало, как отличительная особенность древнего православия»).

184

Кузнецов (2). 39; ср.: Фирсов (1). 161–162.

185

Ореханов. 40. Михаил (Семенов; 1874–1916), на то время иеромонах и доцент, затем профессор Академии, по-видимому, также участвовал в составлении записки «32‑х священников», затем состоял членом «Братства ревнителей церковного обновления»; в 1907 г., после отстранения от преподавательской должности и ссылки в Задонский монастырь (в связи с публикацией «статьи в духе

«христианского социализма»»), он перешел в белокриницкое согласие, где в 1908 г. был единолично хиротонисан в епископа, за что подвергся прещению со стороны старообрядцев (прещение было с него снято перед смертью). По материалам: Ореханов. 40–43.

186

Так, Дж. Каннингем утверждает, что записка митрополита Антония была составлена в основном Н. А. Заозерским и П. В. Тихомировым, а затем переработана в записку Витте Н. С. Суворовым и А. С. Павловым (Каннингем (1). 96). Последнее является очевидным анахронизмом, поскольку А. С. Павлов скончался еще в 1898 г. Тем не менее, его имя, равно как и остальные имена повторяет, добавляя к ним еще имя епископа Сергия, прот. Георгий Митрофанов (Митрофанов (1). 13.). Последний, равно как и В. А. Федоров (Федоров. 250; здесь, впрочем, имена не называются), утверждает, что Витте пригласил этих профессоров академий в Особое совещание по церковным вопросам при Комитете министров — факт маловероятный, поскольку в состав совещания входили высшие сановники империи по назначению императора (см. по этому поводу Историческая переписка. 3).

187

Ореханов. 63.

188

Историческая переписка. 30. Выделение наше.

189

Ореханов. 37–38.

190

О преобразовании. 1899.

191

По мнению Ореханова, записку характеризует желание «совместить ликвидацию контроля со стороны государства над деятельностью Церкви при фактическом сохранении существующей системы управления» (Ореханов. 37).

192

Историческая переписка. 8.

193

Историческая переписка. 9.

194

Историческая переписка. 9.

195

Историческая переписка. 10.

196

Историческая переписка. 11.

197

Историческая переписка. 13.

198

Историческая переписка. 18. В частности Витте цитирует выражение Заозерского о том, что епархия должна быть преобразована в «обширнейшее общество — епархиальное, с центральным пунктом — епархиальным архиереем» (Заозерский (2), [С]. 375).

199

Кузнецов Николай Димитриевич (1863–1936), окончил физ. — мат. ф-т Моск. университета, а также СПб Технологический институт (1886), СПбДА (1892) и Ярославский Демидовский юридический лицей со степенью канд. юрид. наук (1896); служил пом. присяжного поверенного, затем присяжным поверенным (с 1901) Моск. судебной палаты; член Предсоборного присутствия (1906); доцент Ярославского Демидовского юридического лицея (1908); магистр КазДА (1908); доцент МДА по кафедре церк. права (1911–1913); в 1917 г. — организатор ряда церковно-обществ. движений среди духовенства и мирян; член Предсоборного совета (1917) и Всероссийского церковного собора (1917–1918); осужден за противодействие вскрытию мощей (1921); преподаватель Московских богословских академических курсов (1922–1924); вызывался в качестве эксперта в связи с подготовкой суда над Патриархом и другими церковными процессами (1923); участвовал в диспутах на религиозно-научные темы (1924–1928). Неоднократно арестовывался. Вероятно, в 1928 получил степень д-ра богословия за работу «Церковь и государство». Скончался в ссылке. По материалам: Обзор деяний (1). 315 и Голубцов. 218–266.

200

Кузнецов(2). 26.

201

Ореханов. 55–57.

202

См.: Фирсов (1). 152. Можно сравнить с замечанием Ореханова, полагающего, что обсуждение реформ в начале 1905 г. «невозможно рассматривать вне проблемы противостояния СЮ. Витте и К. П. Победоносцева» (Ореханов. 33).

203

Здесь и далее все цитаты записки: Историческая переписка. 39.

204

Ореханов. 65.

205

Первая публикация — Кузнецов (2). 39–46.

206

Яцкевич. 138.

207

О преобразовании. 1899.

208

О преобразовании. 1900.

209

О преобразовании. 1901. Выделение наше.

210

О преобразовании. 1904. Выделение наше.

211

О преобразовании. 1899.

212

Под этим названием записка была опубликована в «Церковном вестнике» и перепечатана в: Преображенский. 1–6. Под изначальным заглавием «О неотложности восстановления канонической свободы Православной Церкви в России» (измененным по решению редакции «Церковного вестника» — см.: К Собору. 1) она была напечатана в сборнике «К церковному Собору», изданном в 1906 г. союзом, выросшим из группы авторов этой записки, о чем ниже.

213

Фирсов (1). 322.

214

Фирсов (1). 318–342.

215

Ореханов. 40–42, 90-118.

216

Фирсов (1). 322.

217

Ореханов. 102.

218

Ореханов. 41.

219

Ореханов. 103. Аксаков Николай Петрович (1848–1909), представитель славянофильского течения; получил высшее образование во Франции и Германии, где защитил диссертацию на степень д-ра философии в 1868 г.; вернулся в Россию, сотрудничал с различными московскими изданиями, читал публичные лекции на религиозно-философские темы; секретарь Общества любителей русской словесности (1878–1880); с 1895 г. — в Санкт-Петербурге, служил в Государственном контроле (до 1903 г.); с 1905 г. активно публикуется на тему церковной реформы; участник «группы 32‑х» (1905); член Предсоборного присутствия (1906). По материалам: Носов.

220

Горчаков Михаил Иванович, протоиерей (1838–1910), окончил Костромскую дух. семинарию (1857) и, со степенью канд. богословия, СПбДА (1861); преподаватель Костромской семинарии (1861); псаломщик русской церкви в Штутгарте (1862–1864), посещал лекции в различных заграничных университетах; законоучитель Мариинского института в Санкт-Петербурге (1865–1892, далее за штатом); рукоположен во иерея (1865); магистр богословия (1865); окончил юридический ф-т Санкт-Петербургского университета со степенью канд. права (1866); магистр гос. права (1868); доцент университета по кафедре церк. законоведения (1868–1871); профессор университета (1871–1910); д-р гос. права (1871); протоиерей (1881); член-корр. Академии наук (1902); участник «группы 32‑х» (1905); член Предсоборного присутствия (1906); член Гос. совета от духовенства (1906–1910). По материалам: Берташ.

221

Подробнее о них и их участии в записке «32‑х» см.: Фирсов (1). 324–326.

222

К Собору. 4.

223

К Собору. 2.

224

К Собору. 5.

225

К Собору. 6.

226

К Собору. 6–7.

227

Фирсов(1). 320.

228

Эти записки были опубликованы 28 марта; Преображенский. 122–136.

229

Мы судим лишь по количеству статей, встреченных нами при просмотре периодики, однако необходимо специальное исследование по этому вопросу. Впрочем, наше утверждение находит себе поддержку в том факте, что именно 1907 г. «ознаменовался закрытием целого ряда периодических изданий, отражавших взгляды сторонников церковного обновления» (Балашов. 46).

230

Например, в 1911–1913 гг. «Церковный вестник» публикует несколько больших серий статей о реформе епархиального управления.

231

Отчеты об этих съездах печатались, в частности, в виде кратких, но многочисленных заметок в синодальных «Прибавлениях к Церковным ведомостям» и академическом «Церковном вестнике» в 1905–1906 гг.

232

Начало обновления. 1443.

233

Планы и проекты. Выделение наше.

234

Об устроении церковноприходской жизни. 524.

235

Соответственно: К Собору; Перед Собором.