Воры над законом, или Дело Политковского

Ефим Курганов, 2013

Великий историк Николай Карамзин заметил как-то: «Если бы меня попросили сказать одной фразой, что делается в России, я бы ответил так: «Крадут». Особый простор для воровства представляли и представляют бескрайние фонды военного министерства. На материале одной знаменитой некогда аферы («Дело камергера Политковского») автор предлагает посмотреть, как разворовывался пенсионный фонд военного министерства в царствование императора Николая I. Это – лишь один эпизод из цикла романов «Старая уголовная хроника».

Глава третья. В коей появляется собственною персоною светлейший князь Александр Иванович Чернышёв

Государственным мужем, который сделал Политковского тем, кем он стал, был не кто иной, как светлейший князь Александр Иванович Чернышёв, военный министр и председатель Государственного совета.

Был он смолоду преотличнейший танцор, ловкий парлёр, то бишь говорун, большой и даже великий дамский угодник, хотя супруга княгиня Радзивилл не скрывала к мужу своего презрения, и, наконец, сбежала от него в Париж и более никогда не вернулась. На эту тему есть даже известный анекдот, связанный с тем, что Чернышёв славился своим самодовольством и тем, что любил рассказывать о своём значении и своих военных подвигах. Так вот, говорили, что у княгини Чернышёвой-Радзивилл состоялся раз следующий разговор с государем Александром Павловичем:

« — Ваше величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу её убивает?

— Конечно.

— Государь, знайте: Чернышёв морит меня скукой».

Государь Александр Павлович любил с Чернышёвым поболтать на всякие легкомысленные темы (при царе тот, ясное дело, не важничал), весьма ценил как танцора и сделал сначала своим флигель-адъютантом, а потом и генерал-адъютантом, несколько раз посылал курьером к Наполеону Бонапарту.

При этом выполнял Чернышёв по заданию государя и кой-какие шпионские поручения, впрочем, далеко не всегда делал это удачно (провалил по рассеянности одного наиважнейшего нашего агента, работавшего канцеляристом в наполеоновском военном министерстве, и тот был гильотинирован), хотя преподносил свои французские вояжи только как безусловные и даже огромные победы. Потом он командовал довольно небольшим партизанским отрядом, но преподносил себя как истинного полководца.

Однако настоящей военной карьеры сей Чернышёв при государе Александре Павловиче так по сути и не сделал, хотя император как будто вполне благоволил к нему. Как видно, в высшей степени скептичный ум императора сказался и в отношении его к своему флигель, а потом и генерал-адъютанту.

Всё радикальнейшим образом переменилось после кровавого восшествия на престол Николая Павловича. Тогда-то и начиналось подлинное восхождение Чернышёва.

Александру Ивановичу шёл уже 41-й год, и он двинулся ва-банк. Во многом это как раз он и заставил, дабы армия присягнула Николаю Павловичу.

Потом поехал на Юг, во вторую армию, и вёл там допросы бунтовщиков, вёл сурово и жёстко, даже грубо.

Когда подполковник Лорер попросил, дабы его золотые эполеты оставили для его унтер-офицера, то Чернышёв, не говоря ни слова, тут же бросил их в огонь.

Он был введён в Верховный суд над бунтовщиками, и именно он требовал самых беспощадных (до прямой несправедливости) приговоров. Император их потом несколько смягчил.

Во время казни пятерых бунтовщиков Александр Иванович, руководивший сим действием, гарцевал на лошади и хохотал, что даже графу Бенкендорфу показалось совершенно выходящим за пределы приличий.

В общем, Чернышёв из кожи вон лез, дабы понравиться и даже стать незаменимым для сурового и грозного Николая Павловича, дабы показаться для нового императора без лести преданным, верным до конца, преданным именно до забвения буквально всех приличий, о чём как раз и мечтал сей своенравный государь, истинный сын своего отца.

И карьера наистремительнейшим образом тут же пошла в гору, компенсировав всё то, что было недополучено Александром Ивановичем при царе Александре.

Чернышёв приобрёл графский титул, потом и княжеский, потом стал светлейшим князем. Сначала управлял военным министерством (с 1827-го года), а в 1832-м году стал полноценным военным министром российской империи. С 1848-го же года, не оставляя своего высокого министерского поста, получил бразды правления от Государственного совета и комитета министров. Взлёт совершенно феноменальный и при умном проницательном Александре даже немыслимый.

Именно когда Александр Иванович стал военным министром, судьба, видимо, как раз и свела его с Сашкою Политковским., — так Чернышёв несколько фамильярно, но ласково, по-свойски, именовал обычно нашего героя, забубённую и на всё готовую чернильную душу.

И совсем скоро Политковский стал для Чернышёва таким же нужным и незаменимым, каким тот стал для императора.

Александр Гаврилович как раз в 1832-м году перевёлся из Главного штаба военных поселений в комитет о раненых, перевёлся начальником первого отделения канцелярии комитета. Тут Чернышёв и обратил на Политковского своё зоркое министерское внимание. Он только вступил тогда в управление военным министерством и ему чрезвычайно нужны были свои верные и ушлые канцеляристы.

Чернышёв получил домашнее образование, и оно было в его случае довольно-таки лёгким, поверхностным, неосновательным. Военным же наукам сроду не учился. А Политковский закончил, как-никак, Московский университетский благородный пансион, а главное, наловчился необычайно хитро составлять всякие официальные отношения по министерству, готовить красивые, даже изысканные по-своему, поздравительные адреса, делать доходчивые, внятные статистические выкладки. В общем, вскоре Александр Гаврилович сделался совершенно необходим министру.

Вскоре он стал директором канцелярии о раненых. Дослужился сначала до статского, а потом даже и до тайного советника. Но самое главное, что Чернышёв во всю свою бытность министром стоял за Политковского горой и никому не давал его тронуть.

А засылавшиеся время от времени в комитет военные аудиторы, страшась министерского гнева, давали о деятельности канцелярии самые что ни есть восторженные отчёты. О настоящем ревизовании и думать тогда никто не помышлял, ведь Чернышёв являлся для военного министерства тем, кем Николай Павлович был для российской империи, то бишь абсолютным монархом…

Так, под охраною Чернышёва, Политковский и процветал целые два десятка лет, и никто его не смел тронуть. Однако государь Николай Павлович не пожелал потом ничего этого вспоминать, ибо Чернышёв был его личный друг, ибо Чернышёв во многих отношениях усмирил мятежников, когда состоялось восхождение Николая Павловича на престол, ибо Чернышёв был предан государю безмерно.

На самое упоминание имени Чернышёва в связи с делом Политковского было наложено наистрожайшее табу.

Ведь ежели бы пришлось в ходе следствия хотя бы просто назвать, кто именно на протяжении целых двадцати лет выдвигал и пропихивал негодяя Политковского, то пришлось бы отдавать светлейшего князя Александра Ивановича Чернышёва под суд, и никак не менее.

Вот его в 1853-м году и обошёл совершенно стороной грозный и неудержимый императорский гнев. И весь удар за гнусные деяния Политковского пал лишь на одних членов комитета о раненых.

А ведь если бы они в своё время посмели только заикнуться хотя бы, или просто засомневаться в достоинствах или в честности директора канцелярии комитета о раненых, то их ждали бы сильнейшие неприятности и разнос, полученный от самого министра.

И вот члены комитета благоразумно помалкивали, за что впоследствии и пострадали, а председатель комитета даже смертельно пострадал. Да, смертельно пострадал в самом прямом смысле слова.

Однако всё это произошло именно потом, когда Чернышёв уже не был военным министром.