Без поцелуя на прощание

Жанель Харрис, 2015

Существует ли идеальная жизнь? Жизнь Лауры настолько близка к совершенству, что это почти невероятно. Но автокатастрофа меняет все. Внезапно Лаура оказывается прикованной к инвалидной коляске и больше не может заботиться о своих детях, как раньше. На помощь приходит семья ее мужа. Но что, если люди, которым ты вынуждена довериться, на самом деле преследуют совсем иные цели?.. Говорят, что дети меняют все. И это правда.

Глава вторая

Когда Марк предлагает сойти с автобуса на остановку раньше и прогуляться до его дома, я с радостью соглашаюсь. У меня есть подозрения, что по пути он попытается меня поцеловать. По крайней мере, я на это надеюсь. Однако если бы я знала, что последняя остановка находится примерно в тридцати миллионах километров от его дома, я бы решила перенести это событие на другой раз.

Натерев мозоли и все же не получив позже романтического поцелуя, я решаю, что с меня хватит. Моя рука становится раздражающе липкой, что возможно лишь в том случае, если ты слишком крепко держишь кого-то за руку во время до боли неловкого разговора. Если мы не отпустим друг друга в ближайшее время, нам грозят потные ладошки. Пришло время прибегнуть к старому проверенному способу и притвориться, что мне что-то попало в глаз.

Когда Марк заглядывает в мои густо накрашенные тушью глаза, я отчаянно жую свою мятную жвачку и готовлюсь к сказочному поцелую, о котором мечтают все подростки. Я ждала своего момента шестнадцать лет и знаю, что это будет великолепно.

* * *

Но как только я вытягиваю губы для поцелуя, жалящий укол иголки в правой руке грубо возвращает меня к реальности. Я снова оказываюсь в больничной палате четырнадцать лет спустя после того волшебного поцелуя, за которым последовало множество других изумительных поцелуев. Сотни счастливых воспоминаний заполняют мои мысли: Марк, день нашей свадьбы, я узнаю, что стану мамой, что мы станем семьей. У меня сжимается сердце. Что, если я никогда не проснусь? Что, если эти четырнадцать лет — это все, что у меня есть, и теперь мое время вышло? Что, если нам с Марком не суждено состариться вместе и я никогда не испытаю той радости, которую чувствуешь, наблюдая за тем, как растут твои дети?

Меня застает врасплох топот проносящихся мимо ног. Я так привыкла к тому, что все вокруг меня ходят на цыпочках, что малейшее движение становится для меня захватывающим событием. Уже через несколько секунд до меня доходит реальность происходящего. Доктора и медсестры не просто так решили устроить кросс: кто-то в беде и ему немедленно понадобилась помощь. Я сочувствую пациенту, конечно, сочувствую. Я ведь еще не совсем превратилась в камень, хотя в некоторые дни это становится все труднее… но затем я испытываю облегчение. Облегчение оттого, что они спешат не ко мне. Но это место, одиночество и почти полная тишина напоминают мне о том, что это может случиться в любую минуту. И что, возможно, это будет не так уж плохо. В кого я превращаюсь? Я умудряюсь любую тему переводить на себя. Я зациклена на себе и сломлена. Мое тело искалечено, но и мой разум быстро приближается к не менее ущербному состоянию.

Новое утро приносит с собой тишину. Кипящая деятельность вчерашнего вечера теперь всего лишь воспоминание. Должно быть, сейчас время посещений, потому что пришла Эйва, моя лучшая подруга. Я не заметила, как она появилась, но я рада ее визиту, и мой разум улыбается. Эйва способна переболтать всю Ирландию — мне редко удается вставить хоть слово. Так что односторонняя беседа, когда она чешет языком, кажется приятно знакомой.

Мы с Эйвой дружим с шести лет. Мы ходили в один класс в школе и, даже несмотря на то что учились в колледжах в разных концах страны, всегда оставались близки. Я знаю ее так же хорошо, как знаю себя, и люблю ее во всех проявлениях. Но иногда ее способность сначала говорить, а потом думать шокирует меня. Как и сейчас.

— В общем, парень в соседней палате сыграл в ящик пару часов назад, — объявляет Эйва тоном диктора новостей с национального телевидения.

На дне моего почти пустого желудка скапливается немного рвоты. Этот человек был для меня незнакомцем, но его смерть как-то странно влияет на меня. Он был чьим-то сыном, мужем, может, даже отцом. А теперь он ушел, оставив дыру в сердцах любящих людей, там, где раньше была его улыбка. Я все еще здесь, все еще цепляюсь за жизнь, но тоже чувствую эту пустоту. Эту небольшую норку, которую я постепенно рою в сердцах всех, кого люблю.

— Нет, Лаура, правда, это место чертовски вгоняет в депрессию. Тебе нужно поскорее проснуться. Нет, я, конечно, знаю, что ты та еще соня, но тебе не кажется, что пора уже поднять веки и все такое? Ну давай, милая. Подай знак, что ты все еще здесь. Я скучаю по тебе, — говорит Эйва.

Я бы закатила глаза и рассмеялась, если бы могла. Сарказм — второе имя Эйвы, и мне становится легко, когда я слышу одну из ее таких знакомых ужасных шуток.

Я уверена, что Эйва нервно ерзает и много ходит по комнате. Меня немного смущает, что ей так некомфортно из-за всей этой ситуации. Интересно, у меня покраснели щеки? Хотела бы я, чтобы она села и расслабилась. Ее голос все время раздается из разных уголков комнаты, и это вызывает у меня тошноту.

— Лаура, тебя нет рядом уже целую вечность. Мне нужно поделиться с тобой самыми важными за всю мою жизнь новостями, а ты даже не слушаешь.

Эйва придвигается на стуле ближе к моей постели и наклоняется ко мне. Я чувствую ее напряженное, тяжелое дыхание на своей подушке. Даже с закрытыми глазами я понимаю, что Эйва топчется на месте. Боже, лучше бы она не ела чеснок на обед.

— Ладно, — с запинкой произносит Эйва. — Я просто выложу все как на духу.

Интересно, что это за большие сенсационные новости? Может, Эйва сломала каблук и ее положат на соседнюю койку, чтобы она могла восстановиться от шока, или даже, может быть, что-то посерьезнее, например, она потеряла свою сумочку от Prada где-то в комнате ожидания? От таких новостей ее бы инфаркт хватил.

Я не нравлюсь самой себе. Обычно больше всего на свете я люблю посплетничать с Эйвой, но не сегодня. Сегодня это напоминает мне о том, что для всех остальных жизнь продолжается, а я заперта здесь.

Эйва глубоко вдыхает воздух и выпаливает:

— Я выхожу замуж.

Затем наступает долгая пауза, и я задаюсь вопросом, когда же Эйва рассмеется и скажет мне, что это шутка. Я понимаю, что ее руки судорожно теребят край моей постели, и догадываюсь, что она крутит кольцо на безымянном пальце.

— Ну, я знаю, что ты скажешь. Точнее, знаю, что бы ты сказала… Знаешь, если бы могла говорить и все такое… — Следует еще одна неловкая пауза, а затем Эйва громко прочищает горло. — Но Адам любит меня. Он полностью преодолел свою боязнь серьезных отношений. Предложение руки и сердца было таким романтичным. Намного лучше, чем попытка Марка. То, как он брякнул: «Давай распишемся» между глотком колы и укусом двойного чизбургера, вряд ли можно назвать романтическим жестом, как ты всегда это представляла, Лаура.

Эйва была права. Первое предложение Марка могло вызвать только смех, и я не восприняла бы его всерьез, даже если бы он щедро предложил мне откусить от его бургера, пока я обдумываю свой ответ. Но нам тогда было всего по восемнадцать, и хотя все было довольно скоротечно, я всегда знала, что хочу провести с ним остаток своей жизни. Мне пришлось подождать пару лет, чтобы получить сногсшибательное предложение руки и сердца, о котором я всегда мечтала. Это было романтическое предложение при свечах, и я чуть не сказала «да» еще до того, как он успел задать вопрос.

Все вокруг замирает, пока Эйва стоит, нависнув надо мной. Я не могу понять, чего она ждет. Неужели она думает, что я резко вернусь к жизни, чтобы поздравить ее с этим нелепым решением? Я всегда держала при себе свое мнение об Адаме. Но для Эйвы я открытая книга и знаю, что мне даже не надо ничего говорить вслух. В их отношениях больше драмы, чем во всех сериях всех мыльных опер вместе взятых.

Эйва, похоже, никогда не устанет защищать Адама. Она любит говорить, что они прямо как настоящие Адам и Эйва. Мы все знаем, что она имеет в виду Еву, но никто еще не взял на себя смелость поправить ее. Нам всем хочется сохранить головы на плечах. Как и библейская пара, влюбившаяся в райском саду и столкнувшаяся с проблемами запретного плода, Эйва и Адам встретились в саду позади дома Молли Кио, когда в районе проходило летнее барбекю. Когда рукав кардигана Эйвы загорелся, Адам в попытке затушить огонь без сомнений и трезвых размышлений вылил на нее свою пинту сидра. Может, Адам не знал или, ослепленный паникой, моментально забыл, что алкоголь вызывает эффект, противоположный желаемому, когда попытался затушить пламя. Так и начались их не такие уж прекрасные отношения. Эйва настаивает на том, что их свела судьба. Остальные же считают, что причиной послужили жидкость для розжига и легкое отсутствие мозгов. Но одно точно: Эйву Кэссиди и Адама О’Рурка всегда будут вспоминать в связи с событиями в яблоневом саду.

Появление Марка прерывает мое путешествие по долине памяти. Я изо всех сил стараюсь улыбнуться. Я чувствую подрагивание где-то возле уха и почти уверена, что это мышцы, благодаря которым двигается мой рот. Я решительно настраиваюсь на то, что сегодня дам знать, что слышу его, но отвлекаюсь на женский голос, входящий в мою палату.

После того как некоторое время все общаются между собой, а я начинаю испытывать разочарование, Марк наконец переходит к вступлению:

— Лаура, милая, я ведь говорил, что приготовил тебе сюрприз.

Мое сердце начинает бешено колотиться… Дети, он привел детей.

— Ну… вот она, — объявляет Марк, возможно, указывая на что-то, этого я не могу сказать наверняка.

Я задерживаю дыхание и жду, что услышу агуканье Кэти.

— Здравствуй, Лаура, — раздается щебечущий женский голосок.

— Николь хотела с тобой увидеться. Разве не приятный сюрприз? — говорит Марк.

У меня сердце уходит в пятки. Мне кажется, что я не видела детей уже целую вечность. В качестве сюрприза я хочу видеть только их. Не Николь. Не эту стерву. Как мог Марк привести ее сюда? Он знает, как сильно я ее ненавижу. Я полжизни потратила, поливая ее грязью. О чем он, к черту, только думал? Мне хочется расплакаться. Какое-то время все молчат, а затем в палате звучат оживленные голоса. Я знаю, что Марк улыбается. И это злит меня еще больше.

— Никки просто невероятна, она помогает мне всю неделю. Не знаю, что бы я без нее делал. Она так за тебя волнуется.

— Мы все волнуемся, Марк, — сухо добавляет Эйва.

Эйва на моей стороне, как всегда. Мне кажется, я улыбаюсь, но все слишком заняты, чтобы обратить на это внимание.

Марк игнорирует это замечание.

— Я предложил Никки прийти и самой посмотреть на твои успехи.

Успехи?! Какие успехи?! Я полужива. И что, теперь она Никки, да? Когда это они успели начать называть друг друга уменьшительно-ласкательными именами? Как же болит голова.

Я никогда не доверяла Николь. Я не верю, что у нее есть какие-то неэгоистичные мотивы. Я уверена, что она не столько помогает, сколько пытается занять мое место в моей семье, как только я перестану быть помехой. Она того же возраста, что и я, плюс-минус пара месяцев. А еще она стройная, эффектная… и она в сознании. Я не обладаю ни одним из трех качеств.

А еще я не могу поверить, что Марк мог оставить меня наедине с этой женщиной. Куда он подевался? Гудини^[4] отдыхает.

Где-то минут сорок или около того мне приходится мириться с разглагольствованиями Николь о том, как она вымыла дом, чтобы везде было чисто и аккуратно, когда я вернусь. Приходило ли ей хоть раз в голову, что, может быть, есть причина, почему там беспорядок? Может, мне нравится беспорядок. Я игнорирую ее рассказ о том, как она сэкономила пятьдесят евро, потому что стреляла глазками в механика, когда отвозила машину в ремонт. Я даже мирюсь с тем, как она превозносит себя, рассказывая о том, что пригласила моих свекров на здоровый семейный ужин. Если ее цель — добить лежачего, то у нее это прекрасно получается. Я поняла. Судя по всему, у нее лучше получается быть мной, чем у меня.

Мне с трудом удается выкроить пять минут в день, чтобы принять душ, но чудесная, распрекрасная супер-Николь имеет массу времени, чтобы вручную прошить новую скатерть, которая, как я представляю, гордо красуется на моем теперь идеально отполированном обеденном столе. Я способна пережить это, правда способна. Но лампочка начинает мигать красным или, точнее, даже неоново-алым, когда она рассказывает о том, как Марку понравился ее суп, потому что ему катастрофически не хватало питания. Черт побери! Если я что-то и поняла за все те годы, которые мы с Марком вместе, так это то, что путь к его сердцу определенно лежит через желудок. Купи ему бургер и картошку, и он станет твоим лучшим другом на всю жизнь.

Гнев пульсирует у меня в висках, и я представляю, как подскакиваю вверх и вцепляюсь в шею Николь.

Николь драматично охает:

— Лаура! Лаура, ты меня слышишь? Ты только что пошевелилась? Лаура?!

О боже… Я пошевелилась. Я правда это сделала! Я все еще функционирую! Я забываю обо всем, что произошло за последние дни, теперь волнуюсь лишь о том, чтобы сделать это снова.

— Это фантастика! Жди здесь. Не двигайся. То есть двигайся, двигайся как можно больше, — мне трудно разобрать слова Николь, потому что она произносит их очень быстро и удаляется от меня.

Затем наступает полная тишина. Чертова тишина, которую я успела так возненавидеть. И я понимаю, что снова осталась одна.

В моей голове раздается шум шагов, стучащих в коридоре, и мысли о последнем разе, когда у моей палаты была такая активность. Но на этот раз шаги направляются в мою сторону.

— Лаура, Лаура, ты меня слышишь? — спрашивает Марк, с трудом переводя дыхание.

Голос Марка звучит глухо, и впервые за все время он не пытается скрыть, как вымотан. Я ужасно хочу протянуть руки и обвить их вокруг него. Я хочу прижаться к нему так близко, чтобы мы стали единым целым.

— Лаура… — он останавливается, словно в ожидании ответа. — Я держу тебя за руку. Ты чувствуешь, принцесса?

Мои пальцы бездумно сжимаются в попытке ухватить его. Раздается пронзительный скрип стальных ножек стула Марка, когда они отодвигаются и скользят по идеально отполированному плиточному полу. Мое сердце громко стучит. Может, я напугала его? Он в шоке? Я слышу его крик в коридоре, но не могу разобрать, что он говорит. Мое сердце оглушительно бьется.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Гарри Гудини — американский иллюзионист, прославившийся трюками с побегами и освобождениями.