Via Regia

Женя Т., 2023

Жизнь героини – беспробудная серая масса, зацикленная на бессмысленных связях и скучной работе. Сны – то убежище, где она не только обретает любовь, но и узнает, исследует и реализует самое себя. Где заканчивается реальность и начинается сновидение? Можно ли выбрать то, что больше по вкусу? Границы размываются, миры меняются местами и случайно вклиниваются друг в друга. Однако реальность берет верх… Или это сон?

«…психологическим признаком сна [является] потеря интереса к внешнему миру <…> временно возвращаемся в состояние, в котором находились до появления на свет, то есть в состояние внутриутробного существования. По крайней мере, мы создаем себе условия, совершенно сходные с теми, какие были тогда: тепло, темно, и ничто не раздражает»

З. Фрейд. Из лекций по введению в психоанализ, 1922 год

Обшарпанные серые стены, решетки на окнах без занавесок, скрипучие кровати по пять в два ряда. У каждой — голубая тумбочка с облупившейся краской. В углу огромной палаты — умывальник, оплаканный ржавчиной, отделанный побитой, пожелтевшей, еще советской крупной плиткой. Чем-то сильно воняет — едким, кисло-сладковатым, пьянящим. Раннее утро. Три женщины — все на разных кроватях — громко шепчутся. Немытые спутанные волосы, бледные лица с глубокими тенями под глазами, блеклые губы, чуть дрожащие пальцы — как-то они похожи…

— Смотрите, просыпается. Маленькая такая, ей сколько лет-то? — говорит одна из дам, среднего возраста.

— Кажется, тоже чем-то обдолбалась, подруга. Но как-то долго ее мотыжит — я уже на следующее утро была как огурчик. А эта валяется вторые сутки.

— Нейролептики или снотворное, может быть, — смотрит на кровать напротив другая, сильнее моложе.

— Худенькая… А ты чем траванулась, кстати? — спрашивает третья, самая, кажется, старшая.

— «Парацетамолом», — отвечает молодая.

— Эх, не такое уж и верное средство, да? Ну а меня после передоза метадоном тоже быстро привели в чувство. Я уже не первый раз…

Девушка, ставшая предметом шепотков, действительно начала приходить в себя. Зачем-то подняла руку и потянулась к потолку — так, что сильно рванула катетер. На простыню, которой было укрыто ее миниатюрное тело, капнула кровь. Она вернула руку в прежнее горизонтальное положение, открыла глаза и попыталась резко сесть — не получилось: по-видимому, у нее закружилась голова, и она упала обратно.

— Что… — тихо, но отчетливо сказала она.

— Не торопись, деточка, — сказала ей спокойным голосом с материнской ноткой самая старшая. — Приходи в себя потихоньку, завтрак только через час.

Девушка ничего не ответила. Лежала и смотрела в потолок, постепенно возвращаясь к жизни. Резкий электрический свет резал глаза, а какой-то непонятный запах — нос. Она аккуратно, придерживая катетер, забралась с головой под простыню, опустила веки и снова провалилась в сон.

Часть 1. Пошатнувшаяся земля

1

Пара завсегдатаев и ее верные друзья — 0,7 «кампари» и 0,5 вермута, улетают, правда, слишком быстро, приходится раз за разом обновлять. По праздникам — а у нее такой каждый день, другое дело, что радости не особенно приносит, зато обладает свойством «веского повода» — бывает любимый неббиоло, каберне фран (но только по-классике) и что-то игристое, тут разброс дай бог — от какой-нибудь сухой ламбруски в формате петната до рекольтантких изысканнейших пузырей с одного прикрытого древним кирпичом кло.

Когда-то у нее было правило: не пить одной, но жизнь, ставшая внезапно взрослой, с миллионом вопросов и трудностей, вносит свои коррективы. Да и главный партнер-ин-крайм в лету канул: развод был долгим, неприятным, сначала с миллионом обвинений, попытками оскорбить, но не слишком, какими-то найденными письмами без адресатов, предложениями все отложить и начать с нуля, «последним» (точно-точно) сексом, десятками вместе выкуренных за день сигарет и ненавистью, переплетенной с воспоминаниями, болью, неверием. Они остались хорошими знакомыми. Раз в месяц ее или его «телеграм» пиликает, на дисплее — «Как дела?», или «Я в говно, забери меня, пожалуйста», или «Береги себя». Ну и по праздникам (настоящим).

У нее уже ничего не болит, только хорошее улыбается время от время сквозь дымку лет, — спасибо, что были. В их доме — том, которого не стало (и слава Богу, говорит порой она себе) — все время полыхал костер: то про любовь, то «пошел к черту!!!». Были разговоры о Чехове и Бабеле до утра, был Башлачев на пластинке, были месяцы итальянских DOC, обсуждения подошвы обуви для тропы святого Иакова в этом июле и даже — оргазмы (для нее — диковинка и редкость). Наравне с ними — ее тотальная несвобода, ни шагу, ни вздоху, критика каждой сторис в соцсетях. А она всегда полагала, что свобода — вот ее бог, пусть больно он был скрытен и все время пьян.

Сей бог ворвался-таки в ее жизнь: развод, новая работа на полной удаленке и стабильно четыре штуки зеленых на карте — жить можно.

Новая работа — тоже причина отклониться от сюжета (хотя нам все никак в него не начать). Мастер клепать визуалы и креативы, собирать грамотные гайдлайны и колдовать над невообразимыми параллаксами, Вера Орлова не могла не наткнуться на какую-нибудь пикантную и красочную историю в самом банальном офисе редакции: у босса оказалось амбиций побольше, и камеры на кухне не стали таким уж непреодолимым препятствием. Два сведущих щелчка в чем-то там на компьютере — и вытворяй, что хочешь. Было приятно, в новинку и совсем без харассмента, только холодный, как ледник, взгляд в остальное время, среди коллег, был невыносим. Да и не одна она попалась на кучеряшки, глаза как турмалин и незаурядный ум — что, впрочем, неудивительно. Оставаться в очереди, натыкаться на волны ненависти высокопоставленных дам, переваривать ложь и ловить несварение от лицемерных улыбок оказалось для нее ту мач — она ушла.

Происходило сие закулисье с ней до брака, который просуществовал два года, — все это время Вера работала со сваливающимися то и дело с небес и уходящими в небытие проектами. А теперь вот — словно вишенка на торте — что-то большое и новое. И, главное, коллег вовсе не обязательно видеть и знать в лицо, достаточно вовремя ставить эмодзи после ссылки на отчет. Благослови Господь это чудесное время!

2

Зимнее питерское утро. Она, безапелляционно придавленная одеялом, просыпается от долгого бесформенного сна в своей студии на Восстания. 9:20. Нормально, хотя можно было встать и пораньше — теперь тренировку придется отложить на вечер. Телефон через час-полтора начнет разрываться от задач — дело обычное, значит, еще есть время на душ, ресницы и позалипать в окно. Кофе уже в «Скуратове» (черт, когда же он перестанет напоминать ей бывшего).

День пролетает незаметно: в безумном море неинтересных, но простых задач — Вера работает четко, своевременно, уверенно и удивительно быстро. Все коллеги в недоумении: «Ка-а-ак, уже?!» Сотрудник года, восторг — и наконец восемь вечера, можно незаметно сложить оружие и отправиться в бар. Или к подруге. Или пройтись вдоль Фонтанки, поорать песни в голос, потом домой — пить зеленый чай и читать какого-нибудь Пелевина.

В бар, конечно, в бар. Ее давно уже знают во всех — сначала в те, где потише, и где угощают, там можно будет закрыть пару задач про завтрашний день. А потом — куда горячий шторм понесет. Неважно, «я волна».

В этот раз никуда не понесло и даже отбиваться от песочка со дна не пришлось: в полночь она выпорхнула из тяжелых дверей одна, закурила и пошла по студеным улицам просто домой. Просто уснуть. На ресницы, кстати, можно было утром и не тратить времени.

Долго смотрела на себя в зеркало: устаревшая и постаревшая, так похожая чем-то на маму, только с шумной какой-то пустотой внутри. Немудрая старость и усталость в светло-карих глазах, вокруг губ и носа начинают собираться морщинки, глядит — будто все знает, а сама понимает: не знает ничего. Говорят, красивая, хорошо зарабатываешь, живешь в центре и знакомства водишь с тем, с кем нужно, — идеально же. Вера усмехнулась про себя. Заняться бы уже каким-нибудь делом: запустить линейку белья или ювелирку, как все, либо освоиться среди блогеров и рассказывать за бесплатные ужины о прекрасных новых ресторанах… Что-то надо, а то так человек — ни о чем. Она сглатывает слюну и больше не смотрит на себя, опустив глаза в раковину. Черт с ним, спать.

…она что, не уходила из бара? Причудливый, кстати. Стойка из темного дерева с обеих сторон оканчивается какими-то фантазийными кольцами, а за спиной виртуозно отыгрывающего шейк бартендера старые-добрые «амаро монтенегро» и «франжелико» перемежаются изогнутыми и совсем незнакомыми бутылками про миндаль, цитрусы, лаванду — и это совсем не кажется ей странным. Тянет коктейль — ничего необычного. Что за коктейль? Ей рассказывают что-то о яблоках и меде, кажется, но ветер перекрывает слова — ровно до того момента, когда она поднимает глаза и натыкается на… елки. Ельник глаз напротив. Они раздают тепло, добро, искру, иронию и, нет, никакого пожара вопреки ожиданиям. Вера смотрит на его руки — держат шейкер и слегка дрожат. Кажется, не только она наткнулась. Что-то странное происходит, где-то есть ее муж и ей пора… Пора. Один только взгляд — напоследок. Ловит его. Смущена и удивлена. Встает, уходит.

Сон прервался: Вера вынырнула из него, будто из-под толщи какой-то очень и очень густой жидкости — вздох. Она здесь. В реальном мире. А перед глазами — этот немыслимый взгляд. Ого, никогда таких ярких снов не снилось. Сколько времени? Смотрит на часы: 1:27. Всего лишь! Еще всю ночь почивать. Круто, и… интересно. Досмотреть бы.

…идет по белому и пустому выставочному пространству. Картины на стенах — живые: двигаются, видоизменяются, блестят, сияют, потухают — и по-новой. Вокруг темно и никого нет. Где-то впереди слышатся смутные звуки — там будто бы музыка, спрятанная в пузырь: невнятная, булькающая, томная.

Вера открывает непонятно откуда появившуюся дверь и попадает в самую гущу событий — какой-то современный художник презентует свои странные ожившие картины: они множатся и множатся — а потом испаряются, увеличиваются до невообразимых масштабов, перекрывая собой пространство галереи, — а затем резко схлопываются до черного шарика, размером с кулак. На самих полотнах — монохромные разводы, напоминающие то волны, то закат, то луга.

Веру закружил и опьянил этот перформанс, она вдруг поняла, что сама — автор этих немыслимых картин. К ней стали подходить разные люди — тотальный, к слову, рандом: подруга-однофамилица из начальных классов, двоюродная бабушка, бывший муж, бывший босс, Киану Ривз в обнимку с абсолютно голой Натальей Крачковской — сфотографироваться, чокнуться бокалом отменного игристого, сказать что-то приятное. Вера улыбается, находит минутку и доброе слово для каждого, по ее телу разливается плотное фактурное тепло.

Вдруг рядом с ней материализуется незнакомый (или знакомый?) мужчина — она не смотрит на него до последнего, так как занята другими гостями, но в один момент поднимает взгляд. «Это он», — ее пронзает осознание. «Тот самый бармен с глазами-елками».

— Добрый вечер, Вера. Помните меня? — он улыбается и протягивает ей руку. У него звонит телефон, так настойчиво, так неприятно. «Не бери», — мысленно умоляет она…

…«дрянной» айфон, по ее однозначному определению, звенел минут двадцать — будильник верно делал свое дело и не переставал раз за разом заливаться сладкозвучными трелями, пока хозяйка не ткнула куда-то в экран (походя случайно сделав очередной скриншот). 8:00. Надо вставать. Ну и сны. Ночь определенно выдалась веселая — все как будто было по-настоящему! И это ощущение того, что она на своем месте, это чувство искреннего успеха, который строится не ради него самого, а для души и по любви, этот чуднóй бар и странные, но прикольные картины — главное, конечно, незнакомец с такими глазами. Кто же это? Вера слышала теорию о том, что во сне люди видят только знакомые лица… Может быть, она кого-то забыла? Уф, получилось слишком знаменательно, так что едва ли. Нет, не знакомый. Точно.

«Скуратов» на сегодня отменяется — после таких ночных бдений ей не хотелось неуместных ассоциаций. Забилась в Doris, надела наушники, чтобы не слышать умных «экологичных» разговоров таких разносторонне развитых хипстеров, и ушла с головой в работу. Попыталась уйти, вернее будет сказать. Концентрация и погружение дали сбой: Вера то и дело бродила взглядом по серым стенам кофейни, поворачивала голову в сторону окна, где сначала было тоже беспробудно серо, а потом резко стемнело. В ее практически безуспешных попытках сосредоточиться и закончить наконец хотя бы первую часть проекта прошел весь, пусть и короткий, световой день. Вера заказала третий фильтр — на этот раз с собой, — сложила ноутбук в сумку, завернулась в шарф, накинула черный пуховик и вышла из кофейни. Пройтись по Невскому и проветрить мысли. В наушниках матерились «Радиопомехи» — ей хотелось чего-то русского, грустного и простого, поэтому поставила песню «Падал снег» на репите. Как на Цоя похоже.

Какой холод. Если идти быстрее, будет тепло. Какая тьма… Ее томило ощущение блеклости, скупости ее существования. Оно будто бы недоразвитый ребенок, родители которого все ждут, когда он повзрослеет, станет умнее и будет приносить домой хорошие оценки — а он только глубже и глубже погружается в пучину своей ментальной комы. В такой коме, думала Вера, быстро шагая по замерзшему тротуару, вдавливая в него с силой свои невысокие каблуки, чтобы не поскользнуться, пребывает всю свою жизнь и она. «Жизнь» — шумно звучит и глупо. Если это жизнь, то почему сны, взять хотя бы тот, что приснился ей вчера, настолько приятнее, ярче, проникновеннее? Какой смысл находиться в этой жизни, если тут такая тупая и однобокая пустота: работа, дом, бар, работа, дом…

Она всегда хотела быть кем-то, что-то создавать, что-то иметь за плечами, что-то оставить после себя. Закончила курс по истории искусств и даже с год-полтора преподавала в онлайн-школе — ее любили ученики и коллеги, да и сама, кажется, горела этим, но потом как-то… надоело. Не хватило сил, разонравилось или просто лень (прокрастинация?) перекрыли — Вера не знала, почему стало так скучно. Когда-то, еще на хайпе псевдовинтажных трогательных украшений, сама делала подвески и кольца из сушеных трав, залитых эпоксидной смолой, — покупалось, нравилось. А потом сошло на нет. Будто бы тоже — само собой.

Развод этот. Из-за мужа она начала изучать вино — тоже поверхностно, но с по-детски горячим интересом. Он не верил в нее, считал милой, взбалмошной, сильной и даже, может быть, умной, но не глубокой, без того умения зреть в корень. А она — не верила в него, великолепно мыслящего тонкого психолога, но слабого, без воли к действию. Все равно разрыв подкосил — сил придумывать, творить не осталось. Только грустить и пить.

«Собраться бы в кучу и бомбить. Все это… так непохоже на меня. Да, он прав, неглубокая, но деятельная — так, и что? Это приносило хоть какую-то радость в мою жизнь. Теперь вообще ничего нет»

Дошла до своего темно-серого с дореволюционными еще подтеками дома, поднялась на третий, открыла ключом массивную скрипучую дверь, скинула сапоги и села на пол в прихожей не раздеваясь. Щеки начало щипать — отходил мороз. Тепло. Пойдет. С трудом оторвав себя от пола, Вера долго и размеренно, включив какую-то скучную аудиокнигу, занималась домашними делами: ужин, посуда, пыль, десять раз все переставить с места на место, пересыпать рис из пакета в банку, из банки в другую банку, налить наконец кружку неизменного зеленого чая под серию «Американской истории преступлений» — лень смотреть в оригинале с субтитрами, включила в переводе — и спать. Может быть, там будет что-то поинтереснее того, что происходило с ней сегодня в реальности.

…она выходит из зала суда, потом — из здания, спускается по бесчисленному множеству белых ступенек. Ей не очень удобно — юбка слишком узка, колготки на талии съехали и туфли, скользя, слетают. Вокруг — ранняя осень и все американское такое, кажется, это Лос-Анджелес. Теплый желтовато-персиковый свет сочится сквозь кроны чуть порыжевших деревьев, воздух прозрачный и чистый, дышится легко. Она идет к автобусной остановке и чувствует: кто-то следует за ней. Поворачивается и видит все те же глаза, все того же мужчину, старого знакомого — вот только откуда они знакомы, никак не припомнит. Может быть, из присяжных? Или кто-то из стажеров? Или родственник чей-то?

— Вера, здравствуйте. Я еле вас догнал, — кажется, и голос его она уже где-то слышала.. Глубокий, не сильно низкий, говор — мягкий, четкий. Какой приятный человек…

— Добрый день, — отвечает Вера. — Мы с вами уже виделись?

— Да, думаю, виделись. У меня есть стойкое ощущение, что я вас знаю. А потому не вижу ничего странного в том, чтобы пригласить на кофе, — он улыбнулся ей сдержанной, но полной нежного чувства улыбкой, спрятанной в густой бороде.

— Почему бы нет! Я никуда не тороплюсь теперь…

Они полушли-полулетели по сухим тротуарам, усеянным хрустящими листьями, мимо блестящих витрин с журналами и овощных лавок, мимо палаток с морем разноцветных роз и белых гвоздик, мимо потрепанных уличных музыкантов, бренчящих на своих исхудалых гитарах да скрипках.

Дверь в кафе сама отворилась перед ними — да так скоро и легко, будто ждала их. Сквозь резные ставни окон на отделанный деревом пол ажурно ниспадал солнечный свет. Они сели за небольшой круглый стол, одна ножка которого была короче остальных — стол слегка пошатывался, но очень медленно, будто двигался под непринужденный блюз, льющийся из колонок. Она осмотрелась: кафе тоже показалось ей знакомым — особенно, барная стойка с необычными краями в виде то ли завихристого гребня волны, то ли ракушки, то ли переливающегося завитка «золотого сечения»… Впрочем, кто знает, куда ее заносило в режиме тотального бархоппинга…

— Какой кофе вы пьете? — спросил он.

— Капучино, — ухмыльнулась Вера. Ей отчего-то всегда было неловко признаваться в том, что воронке или аэропрессу, даже вполне сносному фильтр-кофе, она все-таки предпочтет старый-добрый капуч.

— А с каким молоком?

— Миндальным, если есть. Спасибо.

— Два капучино с миндальным, Линда. Спасибо, — сказал он официантке, продолжая мягко, но теперь слегка дерганно улыбаться. Вера взглянула на него с доброй усмешкой: «Тоже с миндальным? Хм…»

— Что-о-о-о? — еще шире улыбнулся он. — Как и вы, я люблю миндальное молоко…

Официантка принесла кофе. Он взял свою кружку в обе ладони и указательным пальцем правой нервно водил по ободку, остальными стараясь утихомирить дрожь в левой руке. Вера это заметила и едва заметно нахмурилась. Во-первых, сто процентов уже проживала этот момент — дежавю? А во-вторых… Он что, волнуется? Почему? Его руки были крупными, пальцы — не тонкими, но аккуратными. Ухоженные, слегка удлиненные ногти сливались с бежевой — от оливки до бронзы — кожей.

— Вы вспомнили, где мы могли встречаться? — она (почему-то оказалась в очках) сняла очки и положила их на стол.

— Нет, Вера, — он тоже снял очки, — но мне хочется поговорить с вами. Я слышал, что кроме работы в суде, вы еще вином интересуетесь. Могу попросить рассказать об этом? Интересуетесь в качестве уставшего от надоедливых лицемерных адвокатов прокурора или?..

Она засмеялась:

— А вы не стремитесь показаться избыточно вежливым…

— Простите, если обидел вас, — быстро и чуть встревоженно ответил он.

— Что вы, — Вера даже была благодарна ему: чуть нахальная шутка сняла напряжение и разговор пошел легче. — В целом, да, как уставший прокурор. Иногда собираю у себя дома друзей, каждый приносит какую-то интересную бутылку, рассказывает о ней что-нибудь, мы дегустируем и обсуждаем. Время от времени пробуем вслепую. Это очень здорово развивает интуицию, однако на мои скудные знания, откровенно говоря, никак влияет… А чем, кстати, вы занимаетесь? И, извините, как вас зовут? Я до сих пор не знаю — или не помню — вашего имени…

Он проговорил свое имя, но как назло в этот самый момент мимо окна, у которого они сидели, громко проехала какая-то уборочная машина, — его голос потонул в шуме, а имя так и осталось неизвестным. Переспрашивать постеснялась, полагая это невежливым (впрочем, получилось бы 1:1). «Ну ладно. В соцсетях узнаю или еще как-нибудь. Я же прокурор»

— Я работаю здесь. В этом ресторане. Главный по всем вопросам бара. Не хотели бы как-нибудь провести свою винную встречу у нас? Или, может быть, сделаем это вместе?

Что-то кольнуло в ее памяти, она опустила глаза, задумавшись… Зазвонил телефон.

…Вера проснулась. Господи, какая же темнота вокруг, будто кто-то укрыл всю Землю одеялом… А во сне было так светло и тепло. Опять дурацкий будильник прервал какую-то интересную историю. «Ух, подруга, — подумала она, — надо меньше на ночь смотреть всякие глупости. Прокурор!» Вера усмехнулась. Здорово, конечно.

Ей вспомнилось, что в детстве, насмотревшись за семейными ужинами «Улицы разбитых фонарей» и — уже в одиночестве, после школы — «Каменскую», мечтала работать в органах, защищать невиновных, ловить преступников, ходить в красивой форме и с огнестрелом на поясе. Забавно — вынырнула же эта несерьезная, но такая понятная детская мечта. Ей льстило, что во сне, в роли прокурора лос-анджелесского суда, пусть и не конкретно на службе, а, вероятно, в перерывах между заседаниями, чувствовала себя уверенной и сильной, несгибаемой женщиной. Которая, как заметно было из глаз и тремора пальцев прекрасного незнакомца, определенно не обделена мужским вниманием.

Да, в этом сне она снова виделась с тем непонятным персонажем, который уже дважды приходил к ней раньше. Как же он выглядит… Не могла припомнить его лица, только отдельные черты. Да и образ, рост, походку тоже не вспомнить… Только глаза, бороду, кажется, да ухоженные пальцы, и подол коричневого пальто в кашемир.

Сегодняшний день — реальный — не предвещает ничего интересного, как и вчерашний. Лишь завал с работой исключительный — из-за столь ярких снов, которые стали напоминать ей какую-то параллельную жизнь, Вера полнедели не могла закончить проект. Накопилось… Что ж, разберется, даже хорошо, что много задач — можно и не думать, что больше нечем заняться. Впрочем, у нее, кажется, появилась идея: нарисовать серию эскизов с этим загадочным человеком из сна, и все — в разных техниках. Любопытно, удастся ли ей это, учитывая, что она не помнит, как он выглядит?

Впрочем, сначала тренировка и за работу. И нет, она ни за что, несмотря на сильнейшее нежелание выбираться из постели в глухую стужу петербургского января, не останется дома. Надо идти куда-нибудь, в противном случае ее точно накроет что-то одно (или не одно) из приведенного ниже фатального списка:

— прокрастинация

— лень

— компульсивное обжорство

— нервическая и абсолютно бессмысленная «уборка»

— истерика

— страх

— приступ ненависти к себе

— желание покончить со всей этой серостью прямо сейчас

«Нужно подчеркнуть…», — отправив в первые сонные полчаса скручивания, приседания и отжимания по кругу, затем пару вариаций всего того же, Вера натянуто улыбнулась себе в зеркало и отправилась в душ. Единственное место силы на всей этой замерзшей вконец и потухшей Земле, честное слово!

Вера долго стояла под горячими, даже обжигающими струями — сначала закрыв глаза в надежде снова увидеть частичку такого приятного сна, а потом наблюдая, как капли скатываются по ее телу: вдоль бугорков маленькой груди со слишком, как она считала, большими сосками, вниз, на секунду застревая в солнечном сплетении, так явно обозначавшемся (это ей очень нравилось), потом по вертикальной линии, выстроенной мышцами неброского, аккуратного пресса, задерживалась ненадолго над пупком и быстро, щекотливо ползла ниже.

3

Рабочий день в очередной заново открытой кофейне закончился неожиданно — подруга-оторва Камилла позвала на день рождения друга. Или друга друга. Черт ногу сломит в ее друзьях, но почему нет, подумала было Вера, уже, по правде, говоря, сидя на заднем «хендай оптима» — неожиданно «комфорт-плюс» оказался совсем непопулярным этим вечером.

Вера приехала на Петроградку в ожидании грандиозного «бухича» — встречи с Камиллой и ее «друзьями» она называла именно так. С ними по-другому не бывало… Ее встретили уже навеселе: собственно Камилла, еще одна девушка с яркими пьяными глазами и двое их друзей, братьев — похожих, но разных. Оба — бизнесмены, путешественники и фанаты спорта, взрослые и кучерявые, крепко сложенные и неугомонные. Один — старший — высокий, а другой пониже. У первого глаза чуть мутные, равнодушные, спокойные, у другого — теплее, добрее и умнее. С первым диалог у Веры никак не срастался, со вторым, младшим, пошел: о фокинском «Рождении Сталина» и о новом романе Сошникова, о Родченко в «Доме радио» и о целесообразности пить на ночь казеин.

Они все, кроме младшего брата, кидали джин с тоником не бокалами, а кубками какими-то, закусывали заказанными Верой в «Самокате» карамельными хлебцами и мелкими зелеными яблоками, завалявшимися в нижнем отсеке холостяцкого холодильника. Из динамиков лилась грузинская и турецкая музыка с переплетениями удивительно мелодичного металлического треска вместо звуков и с отделяющим душу от тела эмбиентом вместо ритма. Долго говорили о чем-то общем, неважном, громко смеялись и обсуждали всех знакомых.

Поначалу Вера чувствовала себя немного не в своей тарелке, больше слушала и молчала, но когда джин разлился по венам вместе с таинственными битами, ее голос завертелся и понесся по воздуху легким пером. Танцевали все впятером — вернее, медленно двигали в такт плечами и тазами, разгоняли спертый воздух поднятыми к потолку ладонями. Вся компания походила на группку, исполнявшую древнерусский религиозный культ — только вместо Даждьбога поклонялись Джинбогу, а кое-кто — и мелким истуканам из лсдэшных марок…

В один момент она поняла, что до смерти устала и еле стоит на ногах; глаза уже сами закрываются, слипаются, а перед ними сразу же появляются яркие четкие образы чего-то нездешнего.

— Я спать, — пробормотала Вера. Камилла указала ей на одну из комнат. Вера скинула с себя всю одежду прямо на пол и забралась в большую двуспальную кровать под темно-серое одеяло — оно пахло чуть резковатым, но приятным цитрусово-мускусно-древесным мужским парфюмом.

Реальность тут же расплылась — и будто бы бумерангом прилетела обратно: на другую сторону кровати опустился тот самый младший. Они лежали в полуметре друг от друга, отвернувшись. Предполагалось, что спали. Он — едва ли, конечно. Вера же болталась, как сохнущая футболка на ветру, между сном и явью, не осознавая, где границы и почему все так кружится…

Она в сонном полубреду повернулась в его сторону первая, глаза — закрыты, плечо и полбедра — наоборот. Спустя пару минут, будто бы во сне, он тоже повернулся к ней. Она почти незаметно придвинулась ближе к нему — он отзеркалил. Одеяло соскользнуло с ее груди — ненароком ли? Он коснулся ее скулы, она потянулась к нему. Мускулистое приятно крупное тело накрывало ее, тонкими губами он целовал ее в шею сзади, движения были медленными и мягкими, плавными и заботливыми, руки скользили по ее спине, будто бы наслаждаясь изгибами и, минуя ребра, грудь, перетекали в сплетение пальцев. Вера не чувствовала ничего особенного, кроме этой внешней силы и все плавала в каком-то своем тумане, не до конца понимая, что вообще происходит. По наитию вместе с ним перевернулась, оказалась сверху, но быстро устала и опала ему на плечо, как волна, прибившаяся и ритмично прибивавшаяся к берегу. Он нежно надавил ей на голову, и волна скатилась по его фактурным грудным, по его прессу вниз, обратно в свое море…

Проснулась на рассвете с щелкающей болью в голове и, не оглянувшись, выскользнула из кровати. Тихо пробравшись в ванную мимо кое-как уместившейся на маленьком диване остальной троицы, Вера закрылась и посмотрела на себя в зеркало. Тушь размазана (она что, не умылась?!), волосы спутаны в одном месте на концах, губы раскраснелись и чуть припухли… «Господи, что было…»

Начала вспоминать. Было: много джина, разговор с Сашей, танцы под Меги Гогитидзе, какой-то незаметный, но очень нежный секс… Приятно, но ее передернуло. «Зачем, м?», — мысленно спрашивала себя. Сегодня ночью ей, кстати, не снился тот незнакомец… как-то не по себе даже. Она успела привыкнуть к нему. Но и ничего другого такого яркого и хорошего, как обычно, не снилось — была слишком пьяна. «Ладно. Незачем подставлять себя куда ни попадя, Вера, особенно, в таком состоянии… Впрочем, Саша интересный вроде бы, спортивный и… Ну да, богатый мужчина, что, такое бывает?.. Тьфу ты, о чем я думаю, стыдно…» Нет, все это не для нее — да и из-за этой вечеринки она не успела начать серию портретов, которую планировала. «Тебе лишь бы нажраться», — продолжала ругать себя, уже неслышно обуваясь в прихожей и заматывая вокруг шеи объемный монохромный шарф. Никто не проснулся. Отлично. Сбежала. Пусть так. Ох уж эта Камилла… но без нее было бы еще скучнее, нельзя не признать.

Суббота, 10:00. Серый и уставший за неделю город, укрытый грязным снегом, еще спит. Карповка, никогда и не отличавшаяся особенной красотой, этим пустынным бесснежным утром еще больше поражает своей бессмысленностью и пустотелостью. Редкие худые деревья врезаются в накренившееся, вечно пасмурное небо. Вера дошла до метро — теплее и запах знакомый, здесь спокойно по выходным.

Этот день решила провести с собой, дома — похмелье не отпускало, и чуть острый том-ям to-go из ближайшего азиатского кафе пришелся как нельзя кстати. Вернувшись в свою студию и насытившись целительным супом, Вера включила лекции Быкова на «ютубе», достала с антресолей свой забытый набор: небольшой чистый холст, карандаш и акварель, а также подарок экс-мужа — мольберт. Первая попытка набросать мужчину из сна обратилась неудачей — она не помнила его буквально, только ощущения, только оттенки и намеки его присутствия возвращались к ней и заигрывали с ее сознанием. Попробовала набросать разные формы глаз в скетчбуке: с крафтовой бумаги на нее смотрели двадцать три пары абсолютно не похожих друг на друга глаз, но все они были не его. Следующими в ход пошли губы, пальцы — не получилось. Вера не злилась, хотя была немного раздражена — по большей части на саму себя за то, что потратила ночь на бесстыдства какие-то вместо того, чтобы снова посмотреть в глаза своего потустороннего друга.

Зазвонил телефон — Камилла:

— Вера, привет! Ты чего смылась? Ты дома? Что было? Рассказывай, — голос подруги чуть дрожал от любопытства.

— Привет. Ну что-что… Я не помню особенно.

— Понравилось хоть? Саша от тебя в восторге, говорит, такое тело, такая энергетика… он так описывал, что я сама тебя захотела, — засмеялась по ту сторону трубки Камилла.

Вера улыбнулась и закатила глаза. Приятно, черт возьми. Забавные они — друзья что, и таким делятся?

— Все разболтал. Мы же с ним почти незнакомы даже. Мне стыдно, если честно, такого со мной еще не случалось. Ну почти, — полупризналась-полусмутилась Вера.

Она не была ханжой и к интиму относилась ровно: есть — хорошо, нет — и не надо. Чаще всего за рамки отношений он не выходил, да и партнеров в ее жизни было всего трое, если не считать баловства рук в шестнадцать с ее первым «серьезным».

— Расслабься, милая, это просто секс. Даю голову на отсечение: не сегодня, так завтра он позовет тебя в какую-нибудь «кей-гэллари» или «анну нову». Хорошая партия, Вер!

— Хех, это могло бы быть интересным. Или нет. Не знаю, посмотрим. Ладно, я тут заканчиваю проект, — не то чтобы деликатно съехала с разговора она.

— Пока, крошка. Обнимаю тебя.

— И я тебя, дорогая.

Рисунки не шли. Вера решила прогуляться за кофе куда-нибудь подальше, послушать музыку и обдумать весь вчерашний вечер. Но мысли тоже не шли — ей было скучно их думать. Саша нравится ей постольку поскольку может нравиться такой человек, как он, — то есть да, конечно, разумеется. Но не больше. Гораздо сильнее ее занимала идея воплотить-таки в жизнь серию — для этого же надо снова встретиться с незнакомцем из сна.

Чтобы потратить больше сил и крепче уснуть ночью, долго бродила по выеденному холодом монотонному городу, нет-нет да и замечая, что ее перестали радовать мосты, гирлянды, шпили храмов, которые всегда раньше заново влюбляли в себя, как бы противно ни отзывалась погода или сама жизнь внутри.

Что-то сломалось в ней как будто — и как будто уже давно. Все вокруг казалось выцветшим, слишком знакомым и одновременно с тем ненужным, аляповатым, грубым. Подделкой какой-то. Она не чувствовала ни к кому привязанности, не хотела видеться ни с кем для разговоров по душам, а уж тем более для плоских смол-токов. Все приелось. Все стало однотонной серой массой, накрывающей день ото дня. Теперь еще случайные пьяные связи. Прекрасно. И она бы не стала гнобить себя за это, если бы искала в этом побег, если бы искала в этом попытку забыться, но ей было просто плевать с высокой колокольни на все то, что происходит с ее разумом, душой, с ее телом.

Вера искренне удивлялась всему этому, ведь всегда казалась себе славной малой, сильной и веселой. Переехала в Северную столицу из далекого Иркутска одна-одинешенька, окончила с красной корочкой промтехдизайн, успела поработать с «Яндексом» и «ВкусВиллом», привела в идеальное состояние свое небольшое тело — сама, путем проб и ошибок, анорексий и булимий, — отыскала в этом баланс, собирала вокруг себя громких и ярких людей, всегда находила какое-то любопытное хобби: то астрофизика, то сальса, то вино… Теперь ничего. Куда все подевалось? Ответа — нет. Просто все потеряло цвет и объем. Осталась работа и… сны.

Вера вернулась домой, постояла под горячим душем и, едва коснувшись правой щекой подушки, уснула.

…лежит в своей кровати — кажется, даже в той же позе, в которой ушла из реальности. Только за окном — она видит в нем кусочек неба и кроны пары деревьев со своей горизонтальной позиции — совсем не зябкий январь, а что-то слегка зеленое: май или начало июня. Ее гложет какой-то смутный беспричинный стыд, от него даже будто бы подташнивает. А еще — невнятное, но томительное ожидание. Смотрит в экран телефона — пусто. Ни одного сообщения или пропущенного звонка. Разочарование и страх. Убирает его под подушку, проверив, включила ли звук. По потолку ползет муха — Вера радуется ей: первая жизнь после затяжной зимы.

«Моя первая жизнь и стакан мескаля,

чистого, как слеза твоего ребенка…»

Странные, но ритмичные, как ей показалось, строчки стали складываться одна за другой в ее мозгу — вернее, как она чувствовала, в том месте, где образуется треугольник от надбровных дуг к шраму прямо посреди лба — следы юношеской ветрянки. Она достала из-под подушки айфон, записала что-то отдаленно напоминающее Цветаеву в заметки. Когда поставила последнюю точку, пришло уведомление — сердце екнуло! Он… Не злится? Не обижен? Не ненавидит ее? Зовет вечером встретиться: какой-то ресторан на Пяти углах. Ей тревожно и снова жгуче стыдно. Что будет? Увидим…

Вечер. Поднимается в этот ресторан, но там почему-то пусто и темно. Подходит к барной стойке и… видит его. Он сидит прямо на ней, в иссиня-черной «тройке», по-доброму улыбается ей. Рядом — бледнеет изящный «гимлет». Он тепло смотрит на нее и приглашает спешиться на высокий, но удобный стул. Они о чем-то говорят, что-то пьют. Вера ничего не замечает, кроме лучащегося из него добра — оно пляшет вокруг него, как язычки теплого пламени, согревает, дает ей ощущение покоя, нежности, даже… дома какого-то. Глаза на мокром месте — она сентиментальна. Читает ему свое утреннее стихотворение и плачет. Он улыбается, легко спрыгивает со стойки и обнимает ее одной рукой. Она читает и читает — какое-то длинное, слишком длинное стихотворение… А слезы — водопадами по ее округлым щекам. Он утирает их правой рукой — эти пальцы. Вера снова вспомнила их. Он ничего не говорит. Смотрит теми самыми глазами.

— Я точно знаю тебя всю жизнь, — шепчет она.

— И я тебя тоже…

…проснулась вся в слезах, почти рыдая, слегка разрываясь, часто дыша.

— Господи, что же это такое… — она утерла непонятно откуда взявшееся море под глазами. Почувствовала едва, что несколько смущена, но ощущение было доброе, теплое — так в детстве после слез легко и спокойно засыпалось. Что-то очень нежное, глубокое растекалось в ее груди. Как здорово влюбиться. И все вот эти самые первые объятия, горячие слезы, стихи из ниоткуда, смущенные улыбки, сдобренные ни с чем не сравнимым всезнанием, опытом, горечью прошлого. Чем — вопрошала про себя Вера — чем, черт возьми, эти сны — не жизнь? Почему нельзя выудить оттуда все это, либо что же — выбрать насовсем? «Зачем я просыпаюсь в эту глупую жизнь, если она мне противна?.. впрочем, сны коварны… О чем это кричит мое подсознание? Ох, Вер, тебе не хватило? К черту, к черту…»

Вечером, после работы, она дошла до Пяти углов, посмотреть, есть ли в действительности там какой-то ресторан или еще что-то. Заколоченный выцветшими досками первый этаж. Ничего больше. Она выругалась и пошла вперед по Рубинштейна. В любимом хамском «Фиддлерс» хотя бы живые люди 24/7 обитают. Зачем-то после завалилась в ноунейм-бар напротив: здесь ей сегодня стало очень одиноко. Все парами, дамы — в черных лабутенах с красными подошвами, мужчины — башляют с золотых пластиковых карт, персонал — вежлив ровно настолько, насколько нужно быть внимательным к рядовому гостю и не корить себя перед сном за нарушение заповедей столичного хоспиталити. Коктейли отменные, а прохлада — до костей, пробирает и не уходит. Оставила на столе тысячу и ушла не прощаясь. Простите…

Пиликнул телефон. Саша. Она быстро, чуть нервно, чуть пьяно двинула губами вправо и влево. Чтд… Но приятно.

«Доброго вечера! Как ты?» — долго зажала сообщение, чтобы оно открылось в фоновом режиме: карты не раскрываем — дескать, не читала.

«Доброго вечера?! Нам по пятьдесят лет, что ли?.. и восклицательный знак? Самый бессмысленный в переписках. Ничего не имею против, но он такой неискренний… И этот дебильный вопрос «как ты?» Да хуже всех, не считая голодающих детей и журналистов в ЦАР… Святые угодники, он собрал худшее в одном сообщении. Надо постараться», — спустя минут пятнадцать (выждала) ответила: «Привет, я ок». Запятую после «привет» заменила-таки на скобку — а то как-то совсем невежливо. Да и он-то ей — не совсем чтобы не нравится. «Не читает…», — ее смутила одна галочка — доставлено, но не прочитано. Все понятно. Или она слишком быстро делает выводы… или она грубиянка. Вера усмехнулась про себя: много же для нее ныне значит символ! Точнее, его отсутствие.

Вспомнила, как общалась с бывшим мужем в самом начале их отношений. Какие-то сложносочиненные стихи, пара строчек из Библии, все время загадки, тайна, однозначно разбивающая его вдребезги и разбирающая на кусочки до костей… Все — в старчески вздыхающем время от времени «вотсапе», который живуч, как троюродная прапрабабуля с наследством в полмиллиона долларов.

О, она прекрасно понимала то, что завладела им в то время от и до. Никогда не писала первой, но всегда знала, что ей не придется к четырем утра рассекать в одиночку площадь Островского. Он находил ее возле каменной Екатерины, ее — допивающей из горла последний юарский шенен из ближайшего «Ароматного мира». Вместо бокалов у него всегда была пара историй об этом самом месте и — неизменно — золотисто-солнечный рассвет.

Сейчас этого нет. Ни историй. Ни рассвета, ни заката. Только одинаковые сумерки день ото дня — или ночь от ночи? Все смешалось в доме — серый градиент, растекающийся от вымышленной линии горизонта в обе стороны, уходит в условное небо и в условную землю, а они — сливаются в одно, мир зацикливается на себе, схлопывается, как кольцо. Как у Маркес: «и ты не знаешь, что будет в конце трипа…». Кольцо, что держит ее внутри, из которого нет выхода — вернее, он есть, но дверь открывается только тогда, когда она засыпает в другую реальность. Теплую, нежную.

«Супер, Вер. Живешь во снах и прошлым. Лучшего расклада не придумать», — обиженная на себя, с чуть поплывшими глазами, она сунула в уши наушники, включила волну погрустнее и пошла домой. Там ее ждал мольберт с пустым холстом и разбросанные по полу наброски — прошлой ночью она хорошо запомнила его глаза и губы, так и не вспомнив ни одной иной черты лица. Она с нетерпением скинула пуховик, схватила карандаш и тонкими, полупрозрачными линиями набросала глаза на большом холсте — точно, они! Вера отошла на пару шагов от мольберта, посмотрела на свой рисунок повнимательнее — и улыбнулась: как здорово, получилось. Теперь в этой зыбкой реальности он тоже существует.

Вспомнила свою первую ассоциацию с его глазами — ельник, елки. Зеленые, с желтым и карим оттенком, кажется. Впрочем, зачем оттенки, елки так елки! Вера дорисовала зрачкам намек на пушистые еловые ветки. «Еще из них должно литься какое-то непостижимое добро…», — чуть сгладила уголки и резкие переходы. Решила, что этот вариант будет в графике, карандашом, без цвета: «Надо же ему, привыкшему жить в красочных и теплых снах, как-то аккуратно входить в наш серый-пресерый мир…» Рисовала весь вечер и полночи — линия, штриховка горизонтальная, вертикальная, тень, чуть смазать, чуть ослабить тут, а здесь добавить. Она говорила с ним, исследовала, изучала его, искала и находила его, узнавала его тайны, открывала его секреты.

— Кто же ты? Откуда я так хорошо тебя знаю?.. — вслух спросила Вера, закончив полотно в полчетвертого утра. Она долго и с особенной вдумчивостью смотрела в него, пытаясь вспомнить, пытаясь понять, из какого такого дальнего ящика ее подсознание вытащило этот образ. Ничего не выходило: Вера будто просто знала его всегда так, за границей «яви».

…Сон наткнулся на нее, спящей прямо на полу у мольберта. В ослабевшей руке она держала карандаш, светло-русые волосы по-прежнему были собраны в неаккуратный низкий хвост. Она медленно приоткрыла глаза и оглянулась — ее комната была не совсем такой, как в реальности.

Вместо кровати прямо на полу лежал желтый водяной матрас, укрытый цветастым тканым пледом в цветочек, пластиковые окна превратились в деревянные, их зачем-то выкрасили в электрический синий, занавесок не было, зато на подоконниках стояло множество самых невообразимых растений в еще более невообразимых разноцветных горшках. С потолка свисали хвосты гирлянд из цветной бумаги, ловцы снов и мини-мандалы. На круглый журнальный стол была накинута плотная пестрая материя, а поверх выстроена целая гора книг на незнакомом языке: то ли грузинском, то ли арабском, а может быть, и вовсе эльфийском. Вдоль периметра, по всему прямоугольнику пола, стояли разных размеров свечи — их воск причудливо растекся и застыл в виде сказочных существ. В комнате витал нежный, томно-пудровый аромат — что-то сродни миксу пачули, граната и жасмина.

Конец ознакомительного фрагмента.