Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Жинетт Парис, 2007

В этой книге Жинетт Парис открывает новый жанр психологического письма, которое соединяет интимные данные личной биографии, человечески трогательные истории пациентов и радикальные, захватывающие дух теоретические рассуждения о будущем глубинной психологии. Она считает, что на следующей ступени эволюции психология будет меньше интересоваться патологией, предоставив это нейронаукам, и станет чем-то вроде философского обучения, способного подготовить личность к путешествию по стране радости и боли. Необходимость спуска в царство Аида составляет центральную идею глубинной психологии, и эта идея заново исследуется в этой книге.

Предисловие

Только один раз рождаемся мы на свет и один раз умираем. Однако психологически мы проходим через тысячу смертей и по меньшей мере столько же раз рождаемся заново. Периоды сильного страдания, как правило, сигнализируют об отмирании нашей прежней самости, и, испытывая болевой шок, мы склонны кидаться на поиски быстрых решений, попадая в ловушку распространенной иллюзии, будто каждая психологическая «проблема» требует позитивного «решения». Но такие благие намерения лишь усиливают страдание, потому что игнорируют один из главных парадоксов психологической мудрости: осознание собственной смертности придает больше сил, чем любое другое движение души. Деструктивный импульс имеет решающее значение, если мы собираемся избавиться от того, что нас угнетает. Иными словами, когда речь идет о нашей внутренней жизни, можно сказать, что там, где есть смерть, есть и надежда. Когда отмирает прежняя самость, можно взяться за решение задачи рождения новой самости. Но прежде нужно расстаться со всеми позитивными эго-идеалами.

В психологии много внимания уделяется межличностным конфликтам и способам их преодоления. Авторы книг по популярной психологии и сотрудники терапевтических центров дают советы, как спасти семью, наладить общение, повысить самооценку, добиться любви и признания. Я исследую противоположное — тот элемент психики, который стремится разрушить отношения, исчезнуть, умереть, залечь на дно и лежать там столько, сколько нужно, чтобы отмерла прежняя идентичность. Это обращение внутрь и вниз исходит из бессознательного ощущения, что если истощенное, старое Я не умрет, мое тело реализует влечение к смерти буквально и окончательно. То, что отказывается признать психика, всегда отражает тело. Когда тело говорит «хватит», оно посылает сообщение, на которое следует обратить внимание; возможно, оно приглашает нас совершить путешествие в подземное царство. Такое путешествие, будучи невыносимо болезненным, тем не менее может стать приключением, поскольку дарит возможность обнаружить естественную мудрость психики. Чаще всего в приключении нас волнует момент неожиданности и великой боли, будь то боль физическая или психологическая. Опасные путешествия по внутренней или внешней реальности открывают перед нами сокровищницу, полную сюрпризов, — бессознательное.

Слово «бессознательное», возможно, звучит излишне технично, излишне по-фрейдистски. Его можно заменить термином, распространенным в эпоху Возрождения, — «воображение». В периоды, когда мы охвачены депрессией и тревогой, наше воображение скованно, холодно, пусто. Наперекор советам, даваемым в большинстве книг по популярной психологии из серии «Помоги себе сам», выход из таких болезненных состояний начинается вовсе не с позитивного волевого усилия Эго и отнюдь не с движения вверх. Выход — в высвобождении воображения, результатом чего часто является появление темных, пугающих, извращенных образов, символизирующих то, что должно умереть.

Я часто путешествую и бывала во многих странах. Однако из всех моих поездок самое сильное впечатление произвел спуск в темные подвалы моей психики, в то место, где мы бываем разве что в кошмарах, в место, которое древние греки называли царством Аида, а мы называем бессознательным. Следить за процессом собственного саморазрушения было столь же завораживающим занятием, как созерцать готовую к броску кобру. Когда приоткрываются двери в бессознательное, привычная жизнь останавливается и в ней появляются неожиданные качества. Госпожа Смерть требует, чтобы подчинение было абсолютным.

Четырнадцать лет назад я, спасаясь от холодного климата восточного побережья, переехала в Калифорнию, но не обратила внимания на то, что обилие света и энергии, в которое я погрузилась с первого же дня возле Тихого океана, приводит к преувеличению своих сил. Постепенно я утратила понимание того, что в жизни относится к смерти — чувство ограниченности, исчерпанность прежних форм, усталость от движения по одному и тому же пути, своя ничтожная значимость во вселенной. Климат в Санта-Барбаре близок к идеальному; расположение залива создает благоприятный микроклимат, напоминающий Прованс, но без свойственной Провансу удушливой летней жары. Город отличается поистине женским очарованием — маленький, изысканный, полный любви, абсолютно безопасный. Садов в нем больше, чем парковок. В нем есть океан, есть горы, есть природа и есть культура. Живя среди такой красоты, я не задумывалась над тем, что темнота, молчание и медлительность холодной зимы создавали важный для меня ритм. Я начала работать без перерыва, пытаясь вырвать у жизни то, что я решила от нее взять, бесстыдно злоупотребляя животной щедростью бессознательного, доброй лошадки, которая будет везти, пока не рухнет без сил.

Я никак не могла понять целую серию сновидений, которые намекали: ты думаешь, что хочешь найти выход из лабиринта? Ошибка! Ищи вход, а не выход. Несколько душевных катастроф и едва не ставший смертельным несчастный случай буквально взорвали мой сияющий калифорнийский мыльный пузырь. Падение в пустой бассейн и травма головы оказались правильно отмеренной дозой смерти, которая смогла вернуть мне равновесие.

Психология делит страхи в зависимости от их глубины. Между поверхностью (простоты ради назовем ее эго-осознанностью) и бездной (или «бессознательным») существует великое множество страхов, рыбок больших и малых, которые можно поймать в сети психоанализа. Осторожность советует спускаться в глубины медленно и под руководством аналитика, но, если вы спешите, трагедия может ускорить процесс. В самом низу живет один-единственный страх — смерть. Ах, вот вы где, госпожа моя Смерть. Рада встрече с вами. В дни, последовавшие за падением в бассейн, близость смерти поведала мне о психике больше, чем долгие годы психоанализа. Как психолога, меня встревожило это озарение, поскольку из него следовало, что к сути человеческого существа ведет очень прямой маршрут. Анализ есть путь завораживающий и петляющий, он тоже ведет к бессознательному, но, как выяснилось, туда же можно попасть и по скоростной автостраде — нужно лишь лицом к лицу встретиться со своей смертью. Неприятно, рискованно, больно, но целесообразно. Вы не выбираете маршрут, это происходит с вами, как встреча с греческой богиней Судьбы.

Все страхи имеют в своей основе страх смерти, но они различаются по привкусу. В реанимации я прежде всего осознала свой страх потерять способность ходить, примитивный, животный страх. Следующий час принес с собой сентиментальный страх, что я умру, не сказав своим детям, их отцу и всем своим друзьям, как сильно я их люблю. Это был страх умереть в изгнании, не попрощавшись с любимыми, возможность чего в Средние века ужасала не меньше, чем сама смерть.

На следующий день, почувствовав, как стремительно убывают умственные способности моего поврежденного мозга, я начала бояться, что утрачиваю свою идентичность как преподавателя, терапевта, писателя; то был страх с отчетливым вкусом Эго. Тогда же я поняла, что смерть означает также потерю бесчисленных маленьких радостей жизни — первые черешни с фермерского рынка, пикник на пляже, хорошая книга, приготовление ужина с кем-то и для кого-то, смех и споры с друзьями, плавание, танцы. Невозможно перечислить, сколько таких маленьких откровений я пережила.

Прежде, попадая в трудную ситуацию, я переключалась в героический режим: вперед и вверх, не дрожать! Но не в этот раз. Сэр Мужество отказался выходить на сцену, полностью предоставив ее госпоже Смерти. И она напомнила мне о моей уязвимости, о моей хрупкости. Я могла лишь трепетать. Это был великий урок. В моей жизни было немало случаев, когда наиболее мудрым было бы подчиниться, дрожать и страдать, отринув позу героя. Я вошла в самый темный период своей жизни и мучилась так же, как самые исстрадавшиеся мои пациенты. Страдание обновило для меня понимание великой значимости глубинной психологии. Я была в таком мраке, что невозможно было отрицать невероятную глубину психики, и я проваливалась в ее бездну.

Парадоксально, но после возвращения к исполнению своего профессионального долга я утратила веру почти во все психологические теории. Тридцать лет обучения обратились в прах. Все эти, вычитанные в книгах блестящие идеи, законспектированные и репродуцированные в учебных курсах и статьях, — все теперь казалось бесполезным. Глубинная психология была моей большой интеллектуальной страстью. Теперь я чувствовала себя так, будто мне очистили жесткий диск, стерли все мои файлы. Было некое противоречие в том, что, утратив веру в психологические теории, я больше, чем когда-либо в жизни, ощущала потребность в психологическом инсайте. Я начала размышлять над тем, что именно изменилось для меня в теоретическом аспекте и в аспекте конкретного индивида. Я переосмыслила все, что, как мне казалось, я знала о психоанализе и психотерапии, о сердечных делах, о взрослении, о человеческой природе и любви.

Поэтому моя книга говорит двумя голосами. Один принадлежит терапевту, критически анализирующему свое поле деятельности и с теоретической точки зрения рассматривающему эволюцию своей отрасли. После 30 лет преподавания и практических занятий психологией с позиции разных подходов я оцениваю, какие идеи до сих пор кажутся полезными, а какие — мертвы. Какое будущее ждет глубинную психологию с учетом завоеваний нейронаук и фармакологии? Какие еще направления психологии могут возникнуть?

Второй голос звучит не столь отстраненно. Это куда менее уверенный голос обычного человека, рассказывающий об обычных переживаниях — о чувстве собственной неполноценности, о горе неудачи, о личном крахе и боли. Он вызван потребностью проверить все теории на своем личном опыте страдания, отказавшись от вознесенной над обычными людьми позиции профессора и терапевта. Это феноменологический взгляд, и потому он исключает объяснение на языке клинических терминов, уходит от медицинской модели и психодинамики в сторону литературы.

В первой главе я применяю этот феноменологически-литературно-имагинальный подход к собственному опыту погружения в темные воды Стикса. Отойдя от клинического стиля и начав пользоваться образами, я впервые ощутила свободу, которую несет отказ от привычного языка библии нашей профессии — Диагностико-статистического руководства по психическим заболеваниям (DSM)¹. Это настолько раскрепостило меня, что я задалась вопросом: а что, если бы на протяжении всей своей карьеры я писала бы истории болезней своих пациентов с таким же вниманием, какое я сейчас уделяю собственному опыту? Что, если бы я попыталась придать их случаям такое же мифопоэтическое качество? Может быть, при описании случаев стоит отказаться от клинических названий и оставлять только историю человека, не воспринимая ее как некий «случай»? Я заново записала некоторые инсайты моих пациентов (с их согласия) и привожу в книге то, что получилось в результате.

Чтобы жизнь продолжалась, психика нуждается в удовольствии, радости и чувстве зачарованности миром. Если человек испытывает острую боль, все это кажется невозможным. И тем не менее я считаю, что парадокс этот можно разрешить, если проходить через страдание, сохраняя любознательность и уважительное отношение пилигрима, путешествующего через подземное царство. Я уверена, что на следующей ступени эволюции психология будет меньше интересоваться патологией, предоставив это нейронаукам, и станет чем-то вроде философского обучения, способного подготовить личность к путешествию по стране радости и боли. Глубинная психология превратится в искусство жить, не тратя время попусту. Необходимость спуска в царство Аида составляет центральную идею глубинной психологии, и я хочу заново исследовать ее в своей книге.

У всех нас есть психика, потому что у нас есть воображение. Внутренний мир образов периодически нуждается в обновлении, поскольку виртуальные реальности, разворачивающиеся в психике, должны постоянно изменяться. Если прежний сценарий больше не преподносит сюрпризов, если больше некуда двигаться, то личности нужна новая идентичность. Зацикленный на травмах клинический подход не может помочь, поскольку исследование наших психических глубин относится к сфере гуманитарных наук и искусства.