Анклав. Танцующая в лабиринте

Злата Прага

Она сбежала от отца, чтобы стать Танцовщицей, а Он убил отца, чтобы стать Хозяином. И всё оказалось ложью. Распорядитель считает, что если человек «правильный», он поступит правильно, а если с изъяном в душе, то пойдёт «по кривой». И это совершеннейшая ерунда, потому что понятия правильного и неправильного, понятия Вселенской нормы не существует, ведь все мы рождаемся уже кем-то. Герои пытаются построить отдельный мир, но это оказывается невозможным, и история длится полвека.

Глава 2. На взлётной полосе

Если беспорядок на столе означает беспорядок в голове,

то что же тогда означает пустой стол?

Альберт Эйнштейн

— Не в курсе, зачем меня Хозяин вызвал? — спросил Зодчий Главного Распорядителя.

— В курсе. На экскурсию поедете, так что ботиночки смени, пижон старый, вон там, в тумбочке, я твои старые держу, прорабовские.

Михаил Иванович кивнул и молча быстро переобулся. Потом, осторожно оглянувшись на секретаршу, заглянул в кабинет Хозяина. Его там не было, и он просочился внутрь, не понимая до конца, зачем, он это делает. Этот кабинет не сильно изменился с тех пор, как сменился хозяин. Та же тяжеловесная мрачная дорогая классическая мебель. Тот же компьютер и часы на стене. Те же шторы на окнах. А вот стол изменился. С него исчезли дорогая подставка для часов и ручек, телефон, стопки бумаг в лотке, дешёвая и довольно вульгарная статуэтка жареного петуха, новогодний «прикол», и фото двух маленьких мальчишек — в коляске и на трёхколёсном велосипеде. Столешница была пустой и ровной и казалась поэтому огромной, почти бескрайней.

Он снова оглядел стол. Даже фотографии в затейливой рамке ни одной нет.

«Как в операционной! Семьи нет, и фото нет. И ради кого он так пашет?»

— Михаил Иванович? Здравствуйте!

— Здравствуй, Владимир Алексеевич. Извини, что зашёл, думал ты здесь.

— Едем, Михаил Иванович. Время! — не отреагировав на вторжение в его кабинет, сказал Хозяин.

Они сели в машину и поехали к выезду из города.

«В Ножик, что ли понесло? Зачем это?»

В каждом городе есть такой район — ФПК, ЖСК или МЖК, спальный район, возникший на отшибе, на месте какой-нибудь снесённой деревни, или осушенного болота, или закатанного асфальтом пустыря, в котором квартиры «улучшенной планировки» заселяют очередники какой-нибудь местной фабрики, а улучшений-то всего два: кухня чуть больше обычного спичечного коробка старых «хрущёвок» и лоджия, превращаемая со дня новоселья в подсобку.

Районы эти действительно спальные: люди приезжают туда хмурые и мрачные после дня работы — ночевать. А кто не успел запереться в «улучшенном» доме до темна, становится добычей местной шпаны, «держащей» район.

В их городе построили НЖК — новый жилой комплекс на восточной окраине, моментально прозванный горожанами «ножиком», в какой-то степени от сокращения букв, а больше потому, что по форме он и впрямь напоминал ножик, раскинувшись к северу и к югу города двумя вытянутыми по форме острого лезвия и закруглённой рукояти кварталами. В поперечнике, словно круглая рукоять, находилось автокольцо — большая развёрстка с клумбой в центре — и несколько рядов многоподъездных домов-змеек, соединённых тенистыми переулками и широкими дворами, плавными дугами его обрамляющих.

Михаил Иванович вспомнил об этом, когда они проехали Ножик и, проползя по ухабам, остановились в чистом поле.

— Ну, и что мы здесь делаем? — спросил он, встав недалеко от машины и уперев руки в боки.

— Дышим, Михаил Иванович.

— Воздухом перемен?

— Точно! Вот что мне в вас нравится — вы любую идею, даже тень идеи на лету ловите.

— Ну, давай, Владимир Алексеевич, излагай свою идею.

— Идея не моя. Она областной администрации идея, я бы даже сказал, федерального значения идея. Знаете, где вы сейчас стоите?

— В чистом поле я стою, как пугало огородное.

— Вы сейчас стоите прямо на взлётной полосе нового аэропорта!

Михаил Иванович, затаив дыхание, обернулся на Хозяина.

— Да ладно!

— Будет ладно, когда построят, Михаил Иванович.

— Я?!

— Увы, нет. Хотя я уверен, что вы бы справились блестяще. Но нет, строить будут инженеры, назначенные по проекту.

— Тогда что я тут делаю?

Хозяин усмехнулся и прищурился, сорвал травинку и сунул в рот.

— Вы сейчас сделаете мне привязку к местности и подскажете, как перепланировать Ножик так, чтобы никто, кроме меня, не мог иметь из города свободный доступ к этому аэропорту. Потому что я хочу здесь монополию.

— На что?

— На всё! Транспорт, гостиницы, аптеки, автосервисы, склады, мойки, гаражи, стоянки, ларьки, экскурсии. Буквально всё! Вся инфраструктура аэропорта и прилегающего района. А район будет нашим — и точка!

Зодчий посмотрел на Хозяина. И где их таких делают? Вроде рос пацан сопливый в доме старинного друга, и не сын даже, а приёмыш — сын жены от первого брака, в школу как все бегал, двойки таскал, болел, от прыщей страдал, а тут вдруг — миг-шмыг — и стать откуда-то королевская, и хватка волчья. Откуда?!

— Откуда начать думаешь, Володя?

— А с кольца, дядя Миша.

— Правильно. Дороги в нашем деле главное: нет дороги, нет стройки. А как ты район возьмёшь, присвоишь, да ещё держать будешь?

— А я сделаю государство в государстве, не город-спутник, а город в городе. И для этого вы мне нужны, Михаил Иванович. Мне нужна неприступная крепость, ни войти в которую, ни выйти без моего ведома никто не сможет. Форт Нокс!

— Форт Ножик, — Зодчий усмехнулся.

— Пускай! Но район мы перестроим и перепланируем так, что никто даже близко сюда не подползёт ни по каким там объездным путям. Сможете?

Зодчий помолчал. Ещё раз осмотрел виднеющийся за машиной город и поле прямо перед ними. Он и сразу понял, что сможет. Вопрос в том, захочет ли? А с другой стороны, что ему, одинокому старику, ещё осталось кроме работы? Высокие принципы? Ими сыт не будешь. Да и не в этом тоже дело! Просто это был проект, вызов его мастерству, его таланту и мощи Великого Зодчего. Он уже сейчас думал о планировании и упорядочивании застройки в соответствии с рельефом местности, природными факторами и просто удобством устройства всех коммуникаций, без которых не могли существовать ни город, ни аэропорт. Он — Зодчий — тот, кто должен не только предусмотреть все эти факторы, но и воплотить проект в жизнь. Для того, чтобы строить дома, а тем более застраивать район, да ещё изолированный от остального города, нужно объединить в себе десятки профессий: архитектора и инженера, астронома и геодезиста, прораба и дизайнера. И в то же время в нём уже проснулся и художник, для которого чувство прекрасного — превыше всего.

— Смочь-то мы сможем. Только денег много надо и времени, — сказал он.

— А я вас ни торопить, ни ограничивать не буду. Раз место теперь наше, то и время будет работать на нас. Я все окрестные земли скупил и в районе кольца начал весь квартал своими людьми заселять. Да и вы Михаил Иванович, давайте тоже сюда перебирайтесь! А то как вы работами руководить будете? Не наездитесь же!

Зодчий ещё раз оглядел поле, город, и поднял голову к небу.

Как там учили в школе? Рождённый ползать, летать не может? Но кто определяет, кому ползать, а кому летать? Это ведь только от нас зависит — ползти, плыть, бежать или лететь к намеченной цели. Проблема, когда цели нет. Вот тогда только и остаётся, что ползти — двигаться медленно, почти по инерции, делая вид, что ты тоже к чему-то стремишься, тоже однажды чего-то достигнешь. А чего? Да Бог его знает! Кто мы такие, чтобы знать, к чему однажды придём? Говорят же: всё в руках Божьих, Бог даст день, даст и пищу, а больше-то чего ж? Ничего и не надо.

А вот этому — Зодчий чуть скосил глаза на Хозяина — этому надо всё! Этот точно знает, куда и зачем идёт, и идёт, как совсем недавно выяснилось, по трупам. Он проработал с ним год с тех пор, как сбежала из дома Настя, чуть не убив его этим, и был поражён размахом, удалью и точными расчётами мальчишки.

«Или лежать с Лёшей, батькой его приёмным, страдальцем, рядком на погосте, или идти рядом с этим юным чудовищем. Или совсем сникнуть и стать на старости лет как Моня — китайским болванчиком — всем кланяться, да со всем соглашаться. Нет уж, это не по мне! Жить так жить, а жить — значит дело делать! Дочь сбежала, семьи нет. Пусть будет дело!»

И Михаил Иванович, закончив осмотр окрестностей, задумчиво кивнул…

***

Настя устало огляделась, сойдя с трапа самолёта, подхватила поудобнее сумку-люльку со спящим ребёнком и вошла в автобус до аэропорта. Ей предстояло получить багаж и доехать до автовокзала, а оттуда на рейсовом автобусе добраться до родного города, покинутого ею всего полтора года назад. Здесь, на взлётно-посадочной полосе она отчётливо поняла, что самолёты могли бы быть свободны как птицы, но стали как люди: они тяжело взлетали и устало садились, выполняя полёты в небо как трудную нудную работу, словно у каждого самолёта было внутри что-то, что не давало ему радостно, совсем как ей, оторваться от земли…

Посреди дороги её чуть было не высадили, выговорив ещё кучу гадостей возмущёнными голосами, но она разревелась, и её пожалели.

— Не ради тебя, ради мальца только! — буркнул водитель, трогая махину рейсового автобуса с места, — только ей богу, заткни его уже чем-нибудь, а то ссажу!

— Да мне нечем!

— А мне плевать! Заткни, сказал. Вон, пассажиры возмущаются! Да не реви ты сама! Иди садись, укачивай!

И Настя села укачивать. Трёхмесячный Сашка орал от голода, но скоро выбился из сил и затих. Все успокоились, многие тоже пристроились спать. Но ей было не до сна. Она ведь всё смогла! Уехала в Москву, поступила в ГИТИС на Балетмейстерский факультет, сдав и экзамены, и творческий практикум, и пройдя устное собеседование. И учиться начала с полной самоотдачей! Жаль, что отдалась не только учёбе, но и однокурснику. Вскоре с ужасом обнаружила, что беременна и растерялась, как девочка. Сказала отцу ребёнка, и он пропал. Всё пропало!

Убить малыша почему-то не решилась. Наверное потому, что вот так сразу про него и подумала — малыш, её ребёнок. И доходила до весны, закрыв сессию, и родила уже с заполненной зачёткой. Тут к ней вернулась способность соображать, и она, оглядевшись на свой студенческий быт, поняла, что растить здесь ребёнка — дело гиблое, и, взяв академический отпуск, поехала домой, в Сибирь. Родина встретила её хмурым неодобрением пассажиров сначала в самолёте, а теперь вот в автобусе. Настя вздохнула и прижала к себе спящего сына. У неё не осталось с его рождением ни денег, ни иллюзий, так что теперь она будет просто жить ради него.

За год учёбы в Большом Гнездниковском переулке она многому научилась, и поняла, что потенциала стать балериной у неё нет. Вот просто нет. Зато она могла любому показать, как делать обороты и па, любое движение, потому что видела, у кого какое слабое и сильное место. Она снова вздохнула: видимо, педагогический талант проснулся вместе с материнским инстинктом. Что ж, это, по крайней мере, можно использовать. В её городе вряд ли оценили бы саму Майю Плисецкую, а вот хорошую учительницу по танцам для малышей — вполне, а это верный заработок.

Настя посмотрела в окно автобуса. Дорога стремительно приближалась к своему концу, а она даже представить не могла, как встретит её отец, да и встретит ли, примет ли, да ещё не одну! Сбежав, она всего раз ему позвонила, сказав, что с ней всё в порядке, а он так её отругал и обозвал, что больше она не звонила.

И она трусливо решила проехать свою остановку…

***

Дед Василий, оглядев развороченную кучу земли, вырытую его предшественниками посреди тротуара на центральной улице города, застонал, как от зубной боли, потом рыкнул и выругался. Затем, послав куда подальше и прораба, и начальника участка, и инженера, и инспекторов, и парней из бригады, сел за баранку трактора и начал быстро и мерно работать, разгребая и убирая землю так, как обозначено было по плану. Уже через несколько минут стало понятно, что он один управится лучше всей бригады, и всех угнали на соседний участок, оставив его одного, уже по опыту зная, что дед Василий сам и работу сделает, и инструмент приберёт, и технику отгонит. Впрочем, какой он дед, мужику всего сорок три года, а вот за дочкой не углядел, нагуляла ему внука незнамо от кого, сразу после школы, вот и стал дед. Правду сказать, сложно за нынешними девками углядеть, особенно если жена померла, как у Василия. Вот теперь и пашет, как конь, чтобы двух детей обеспечить, девчонка-то пока работать не может — малого кормит.

Он загнал трактор в гараж и, сполоснув над замызганной раковиной руки, отошёл в тенёк покурить, да подумать о жизни. Хотя, думать-то особо не о чем: не сложилась жизнь! Хотел в небо — лётчиком стать, самолётами управлять, а после армии вместо лётного училища сел на год за драку в ресторане, а потом сел за баранку «этого пылесоса» — трактора при дорожно-строительном управлении города, да так и сидит. Женился на первой попавшейся девчонке, родили с ней дочь. А жена возьми да заболей, да помри. Намучился потом, один-то. Баб, чтоб утешить, немного, но было, да ни одна не захотела к нему в двушку идти, с сопливой девчонкой хлипкое хозяйство вести, так и жили с Нинкой вдвоём. Все надежды на дочь возлагал, чтоб выучилась, человеком стала, а она в неполные девятнадцать стала матерью, и учёба побоку. Теперь вот будет растить сына и пойдёт через пару лет в магазин колбасой торговать, запихав Серёжку в ясли. Теперь уж не взлететь девке, не подняться, и дед Василий, затянувшись, тяжело вздохнул…

***

Хозяин вернулся в кабинет и раскатал на столе карту-схему будущего аэропорта, купленную с диким ритуалом шпионских игр. Эта схема стоила ему как целый самолёт, но она того стоила. Завтра он отдаст её Зодчему, а тот начнёт обустраивать район вокруг будущего аэропорта, а пока Хозяин острым взглядом всматривался в условные обозначения уменьшенных в масштабе объектов, вникая в каждую мелочь. Даже когда он скатал и убрал карту в шкаф, она словно стояла у него перед глазами, выступая из полированной поверхности огромного стола. И он уже видел не только аэропорт, а весь район, а потом номера банковских счетов и планы нового строительства, новые перспективы и планы. Нет, он не мечтал о Куршавеле или Портофино, о Монте-Карло или Лас-Вегасе, он мечтал об огромном деле — управлении одним городом как государством, где всё будет зависеть от его воли, происходить по мановению его руки, согласно его весомому слову. Он Хозяин. Ему не нужен весь мир, а нужен мир в его хозяйстве. Ему нужен свой маленький мир, живущий по его законам, и аэропорт и район вокруг него — это краеугольный камень его будущего царства, начало его восхождения на трон…

Зодчий подошёл к кульману и лениво погонял рейсшину по бескрайнему белому полю. Работать пока не с чем — нет чётких планов, нет карт и схем, нет даже идеи. Но мысль уже есть, как невесомая призрачная тень огромного строительства. Это потом она превратится в масштабную стройку с кучами песка и щебня, тоннами стекла и цемента, сотнями рабочих и десятками единиц техники, а пока мысль просто парит, вырвавшись из сознания Зодчего, «дышит» свободой над белым ватманом, не захваченная пока в плен расчётами и масштабами.

Михаил Иванович вздохнул и отошёл от прибора, который раньше был неотъемлемой частью труда советских инженеров, а теперь не выдерживал конкуренции с САПРом — системой автоматизированного проектирования на базе персонального компьютера. Он работал вдохновенно, как гений, и радовался каждой технической новинке, помогающей воплощать идеи в реальность, но и не отказывался от старых надёжных помощников. Кульман в его кабинете был не просто напоминанием о прошлом, а востребованным рабочим инструментом, помогающим ещё думать. Вот только мысли, ударившись о белый лист ватмана, пошли не о работе, а о единственной дочери, своевольно упорхнувшей из дома…