Поручик Ржевский и дама с солонкой

Иван Гамаюнов, 2023

Герой этой истории – поручик Ржевский, персонаж из анекдотов, обаятельный хам, которому молва приписывает роман с Наташей Ростовой и ещё 1001 женщиной.В декабре 1825 года поручик Александр Ржевский оказывается в Твери, где вступает в «опасную связь» с роковой красоткой и едва не становится участником восстания декабристов, а также соучастником уголовного преступления. Чтобы выпутаться из этого переплёта, нужна ясная голова, но вот беда – у Ржевского в самые неподходящие моменты пропадает способность думать и рассуждать, особенно при виде женских прелестей… Если бы не богиня Фортуна, поручик легко мог бы стать пешкой в чужой игре и угодить на сибирскую каторгу.

Глава третья,

в которой герой выясняет, что на российский престол взошёл не тот император, которого ждали, и что везде полным-полно заговорщиков

Губернская гостиница, где остановился Ржевский в Твери, была совершенно такой же, как обычно бывают заведения подобного рода: здание в два этажа, тянущееся по краю улицы. Первый этаж кирпичный, а второй — деревянный, со стороны фасада кое-как оштукатуренный и выкрашенный жёлтой краской. В первом этаже помещалась общая обеденная зала с закопчённым потолком, старыми обоями, старой мебелью и почти новым бильярдным столом, представляющим большое искушение для всех, кто склонен к игре на деньги. На втором этаже — длинный коридор с дверями, за которыми располагались комнаты для проезжающих.

Почти каждая комната имела лишь два окна, казалась тесной и ужасно неудобной. Единственное её достоинство состояло в том, что воздух был свеж — не как в обеденной зале, — но в этом же состоял и недостаток, ведь свежесть достигалась за счёт скрытых щелей: в окнах, двери, а иногда и в стенах. В зимнее время в такой комнате весьма прохладно, а если говорить правду, то чертовски холодно. Изразцовая печка в углу не спасает нисколько! Ведь хозяин гостиницы заботится не о том, как обогреть постояльцев, а о том, чтобы они чаще покупали дрова (сверх тех, которые полагаются в счёт оплаты за проживание) или приходили греться вниз и заказывали чай, что опять же служит обогащению хозяина.

— Мошенник! — это было первое слово, произнесённое Ржевским, когда он проснулся и тут же натянул одеяло по самый нос.

— А? Здеся я, барин, — отозвался из своего угла белобрысый Ванька, устроившийся на сундуке. В поездках Ванька исполнял при Ржевском должность и лакея, и кучера, и даже почтового голубя, доставляющего любовные записки в самые неприступные покои, а когда у тебя столько обязанностей, то невольно где-нибудь оплошаешь.

— Да не ты мошенник, а хозяин гостиницы, — проворчал Ржевский. — Совсем заморозил, сволочь.

Ванька в ответ только вздохнул, плотнее закутавшись в тулуп, и уставился в заиндевевшие окна, за которыми уже давно рассвело.

Меж тем поручик, употребив всю силу воли, заставил себя откинуть одеяло и сесть на кровати.

— Ванька, одеваться! — велел он, хотя был уже в некотором роде одет: в стёганый халат малинового шёлка, слегка засаленный, а также в старые синие гусарские рейтузы и тёплые носки неопределённого цвета.

Неизвестно, что бы сказали дамы, узрев Ржевского в таком облачении, да ещё и небритым, но в подобном виде он дамам никогда не показывался. Быстро переодевшись, поручик сделался почти таким же, как вчера, когда блистал на балу. А после того, как Ванька принёс с первого этажа тёплую воду, чтобы барин побрился и почистил зубы, Ржевский стал совершенно таким же, как недавно, готовый пленять женские сердца.

Правда, именно сегодня никаких баталий с последующим пленением могло и не случиться. На сегодня был намечен только визит на квартиру к Петру Никодимову, к двенадцати часам. Адрес — на визитной карточке, которую этот господин торопливо вручил Ржевскому в то время, когда князь Всеволожский, поймав поручика в курительной комнате, вежливо, но настойчиво тащил свою добычу племяннице.

Ничего особенного от визита к Никодимову ждать не приходилось, но Ржевский всё же надеялся выяснить у этого нового знакомого адрес Софьи, чтобы заявиться к Тутышкиным, хоть и не был приглашён.

Конечно, вчера следовало спросить адрес у самой Софьи, но не получилось. Особенно во время свидания в библиотеке, которое, несмотря на назойливость Тасеньки, состоялось. А после свидания Софья в ужасе посмотрела на настенные часы, пробормотала что-то про мужа и вихрем полетела в сторону бального зала, напоследок глянув в стекло книжного шкафа, как в зеркало, а на Ржевского даже не оглянулась. Когда тут спрашивать адрес?!

Вспоминая вчерашнее, поручик спустился в обеденный зал по лестнице, которая своим скрипом оповещала хозяина гостиницы, стоявшего за прилавком в том же зале, что приближается новый источник обогащения. Однако в своих ожиданиях хозяин обманулся. «Господин офицер» не имел намерения заказывать ни водку, ни вино и вообще как-либо опохмеляться: спросил только чаю с сахаром и пирог с капустой, а затем расположился за одним из угловых столов так, будто собирался скоротать час-полтора, то есть сидеть долго и ничего более не заказывать.

Перед тем, как сесть за стол, Ржевский глянул на стену, где висел домик с кукушкой. Стрелки на потрескавшемся циферблате показывали время самое паршивое — слишком рано, чтобы отправляться куда-либо с визитом, но слишком поздно, чтобы предпринимать прогулку по городу, если в полдень намечен визит. Значит, предстояло просидеть за чаем довольно долго, предаваясь воспоминаниям и размышлениям.

Почти сразу, как половой принёс поручику дымящийся чайник, сахар на блюдечке, пирог на тарелке, вторую тарелку, приборы и две чашки, к столу подсел Ванька, громко шмыгнул носом и сглотнул слюну. Ржевский великодушно отрезал от пирога половину и подвинул ножом в сторону слуги, а Ванька не заставил себя упрашивать. Схватил отрезанное, переложил в свободную тарелку и сосредоточенно принялся отламывать кусок за куском, отправляя в рот. Самому поручику есть пока не хотелось, как и пить, поэтому он молча наблюдал за слугой и за несколькими незнакомыми господами, находящимися сейчас в зале.

— А я тут видел, как важный чин приехал, — не прекращая жевание, сообщил Ванька. — Я комнату запирал и вижу, как в соседнюю дверь вносят чемоданы и сундук. Чемоданы хорошие такие и сундук добротный. Да и комната там побольше нашей. «Кто ж приехал?» — спрашиваю. А мне: «Не твоего ума дело». Ну, я сразу подумал, что постоялец важный. Спросил сейчас полового: «Кто ж приехал?» А половой и говорит: «Чиновник. Из самого Петербурга! С секретным предписанием». Вона как, барин! Вот с кем мы теперь соседствуем.

— Да нам-то что за дело, — пробормотал Ржевский. — Предписание это до нас не касается.

* * *

Расписные санки, запряжённые серым в яблоках рысаком, мчались по невысокому, почти пологому берегу Волги, совершенно заметённому снегом. Берег этот именовался набережной, хотя домов здесь было совсем мало и большинство из них — деревянные избы в три окна.

Санки, направляемые Ванькой, подъехали к одному из немногих больших строений — двухэтажному зелёному дому с колоннадой по фасаду, смотревшему в сторону реки, — и остановились у кованых ворот.

— Эй, борода! Открывай! — крикнул Ванька дворнику, который неторопливо подметал снег перед домом. — К твоему барину гость приехал.

— Какому барину? — спросил дворник, глянув на санки и продолжая своё дело.

— Как «какому»! К Никодимову, — ответил Ванька.

— Нет у меня барина, — возразил дворник. — Есть барыня. А Никодимов у неё комнаты снимает. И он мне не барин.

— Всё равно открывай! А то барыне твоей пожалуемся! — крикнул Ванька.

— А барыни дома нету, так что не пожалуетесь, — пробурчал дворник, но ворота открыл.

Ржевский, кутаясь в шубу, проворно поднялся из санок и взбежал на крыльцо, однако пришлось громко и довольно долго стучать прежде, чем поручика впустили в дом.

Дверь открыл какой-то старый лакей с большими седыми бакенбардами, каждая из которых была, как борода.

— К Никодимову. Ржевский Александр Аполлонович, — коротко произнёс поручик, кинув на руки лакею свою шубу, но пока этот слуга ходил докладывать, пришлось постоять в просторной передней, где паркет устлан толстыми коврами, а подоконники уставлены геранью.

Затем настало время подняться — по широкой, поскрипывающей деревянной лестнице — на второй этаж, но и там не сразу состоялась встреча. Другой лакей, молодой и, судя по всему, служивший самому Никодимову, а не хозяйке дома, проводил Ржевского в кабинет и оставил одного:

— Барин сейчас будет.

При виде обстановки кабинета поручик опять, как вчера на балу, испытал смущение, которое чувствует провинциал перед столичными франтами. У Ржевского, как у всякого помещика, в усадьбе имелась комната, которую он звал кабинетом, но… окончание этой мысли казалось проще выразить тяжёлым вздохом, чем словами. Мебель в том «кабинете» была старая и разномастная: стол из одного гарнитура, шкаф — из другого, и не нашлось бы даже пары одинаковых стульев — все разные. Ковры погрызены мышами и потёрты, картины на стенах — бумажные, засиженные мухами, а потолок — давно не белый, что-то среднее между серым и жёлтым.

Правда, если не иметь перед глазами других примеров, то кабинет Ржевского казался уютным в том смысле, как слово «уют» понимают убеждённые холостяки: каждая вещь находилась на месте, порой странном, но строго определённом. К примеру, курительная трубка, воткнутая в рот кабаньей головы, висящей на стене, и кисет с табаком, повешенный рядом с трубкой — на клыке того же кабана. А ещё — гитара, томно лежащая в углу дивана, на которой Ржевский давно дал себе слово выучиться играть, но находил время лишь раз в месяц, в минуты особой скуки. Наконец, с краю стола валялась колода карт, которую поручик использовал для «гадания»: перетасовывал, раскрывал веером — разумеется, рубашкой к себе — а затем наугад вытаскивал червовую даму, и почти всегда удачно. Гости, видевшие этот фокус, полагали, что колода краплёная, но Ржевский при таких словах делал обиженное лицо.

В остальном «кабинет» поручика был самым обычным, и даже дворовая девка Полуша, всегда с особой тщательностью вытиравшая там пыль, не могла сделать его лучше. Иное дело — кабинет Никодимова! Даже если бы там не вытирали пыль полгода, это место и тогда не потеряло бы своего блеска.

Все кресла одинаковые. Куда ни посмотри — подлокотник в виде лебедя с выгнутой шеей. Диван — такой же. И на ножке маленького круглого столика в углу — те же длинношеие птицы. Даже большой письменный стол, как оказалось, имел пятую ногу по центру, которую подпирали такие же лебеди.

Помнится, в Париже Ржевский видел похожий гарнитур, но не с лебедями, а с ангелочками. И изделия из белого мрамора тоже казались как будто знакомыми: бюст некоего господина в парике, стоящий на высокой подставке возле окна, и голова безбородого старика с ехидной улыбкой, стоящая на письменном столе.

Рядом с головой лежала довольно большая стопка журналов, очевидно, вышедших в Петербурге. Бронзовое пресс-папье, которым была придавлена стопка, всё же не скрывало надписи на обложке самого верхнего — «Полярная звезда», но Ржевскому это название ровным счётом ничего не говорило.

— Интересуешься? — раздался голос Никодимова.

Значит, дверные петли в этом доме смазывались хорошо, если поручик не слышал, как скрипнули двери в спальню. Хозяин кабинета, на этот раз в бордовом фраке, вышел из спальни и двинулся навстречу гостю.

— Прости, что заставил ждать, — продолжал Никодимов, проходя к письменному столу и протягивая Ржевскому руку для пожатия. — Я за делами совсем позабыл, что с утра остался в домашнем халате. А тут Прошка докладывает, что ты здесь. Пришлось бежать переодеваться. Не так уж близко мы знакомы, чтобы мне принимать тебя по-домашнему.

— Пустяки, — ответил Ржевский, улыбаясь. Он помнил, что собирался выведать здесь адрес Софьи, но начинать разговор с этого не следовало. А о чём же говорить? Кажется, вчера Никодимов обещал рассказать петербургские новости. Вот и пусть болтает.

— Как дела в Петербурге? — непринуждённо спросил поручик.

— В Петербурге… — немного растерянно повторил Никодимов, жестом приглашая гостя присесть на диван и садясь рядом. — Такие события! Даже не знаю, с чего начать.

— Начни с главного, — ответил Ржевский.

— С главного? — ещё более растерянно произнёс Никодимов. — Ах, Александр, тут новости такого свойства… — Он замолчал.

Поручик понимал, что разговор не складывается, но нельзя было уехать, не спросив о Софье, а о ней следовало спрашивать не сразу. Так что пришлось решиться на авантюру и заговорить о том, о чём собеседник охотно рассуждал вчера, но поддерживать подобную тему Ржевскому всегда было трудно:

— А как дела на литературном фронте? — Поручик невольно посмотрел в сторону письменного стола, пытаясь вспомнить название только что виденного журнала. — Напечатали что-нибудь, достойное внимания?

— О! Понимаю, о чём ты, — сразу оживился Никодимов. — Ведь издатели «Полярной звезды» обещали снова порадовать публику в декабре, но увы.

— Что же помешало? — спросил Ржевский.

Никодимов опять взглянул на него растерянно, а затем собрался с духом и произнёс почти по слогам:

— Междуцарствие.

— Что? — не понял Ржевский.

— Дружище, — торопливо продолжал хозяин кабинета, — я приехал с этой новостью в Тверь, но говорю тебе первому.

Поручик насторожился, а Никодимов спросил:

— Как давно здесь узнали, что государь Александр Павлович скончался?

— Кажется, ещё в начале декабря.

Помнится, Ржевский, узнав о смерти императора, подумал: не попроситься ли снова на службу. Туманную историю с прошением об отставке, которое поручик не подписывал, при новом императоре не стали бы вспоминать. Однако, судя по выражению лица Никодимова, на пути к возвращению в армию могло возникнуть препятствие.

— Никто в Твери ещё не знает, — сказал Никодимов страшным шёпотом, — что Константин Павлович, которому все здесь уже, конечно, присягнули, не захотел принять престола.

— А кто же станет государем? — ещё больше насторожился поручик.

— Возможно, не будет никакого государя.

— А кто же будет?

— Диктаторы — четверо или пятеро достойных людей. Они возьмут в свои руки управление государством до того, как соберётся учредительное собрание, которое решит дальнейшую судьбу России.

Ржевский вдруг отчего-то заподозрил, что его вовлекают в заговор против монархии. Однако уверенности не было, ведь заговорщики не ездят на балы и не обсуждают своих намерений с первым встречным. Они собираются в тесный круг избранных, сидят в комнате с занавешенными окнами и обсуждают коварные планы.

— Экая фантазия! — воскликнул поручик. — Полагаю, что идею с диктаторами не позволит осуществить армия.

— В войсках — брожения, — многозначительно произнёс Никодимов. — Поэтому всё возможно.

Они говорили ещё некоторое время, как вдруг в кабинет вошёл лакей Прошка и доложил:

— Пётр Петрович, к вам жандармы пришли. Просят принять.

Никодимов вскочил с дивана, с каждым мгновением всё больше бледнея.

— Какие ещё жандармы?

— Офицер с солдатами, — ответил Прошка.

— Скажи им, что я не принимаю!

Прошка хотел было уйти, но затем, вспомнив о чём-то, замялся:

— Господин офицер просили передать, что никуда не уйдут и будут ожидать, ежели барин принять не захочет.

— Тогда пусть подождут, — срывающимся голосом велел Никодимов. — У меня посетитель.

Однако, как только лакей удалился, Никодимов уже не обращал на посетителя внимание. Хозяин кабинета кинулся к ящикам шкафа, отпер их, сгрёб в охапку часть бумаг, которые там были, побежал к изразцовой печи в углу, открыл дверцу и сунул внутрь всю кипу столь торопливо, что часть листов осталась лежать на металлическом подносе под дверцей.

Ржевскому опять отчего-то подумалось, что Никодимов — враг монархии. Но мало ли зачем нужно жечь личный архив! А может, это переписка с дамами, которую жандармам лучше не читать.

Сидя на диване, поручик молча наблюдал, как Никодимов выгреб из ящиков новую кучу бумаг и снова бежит к печке. Добра, которое требовалось сжечь, оказалось много, а зев был узкий, так что даже первая порция никак не желала пролезать, а вторая и подавно. Но Никодимов, казалось, этого не замечал. Он метнулся к столу, и на этот раз пришла очередь петербургских журналов, лежавших под пресс-папье. Сложив их трубкой, хозяин кабинета несколько раз ткнул ими в кучу бумаг, застрявших в печном зеве, как тараном в ворота, надеясь наконец пропихнуть всё внутрь печи.

— Пётр, да вот же кочерга рядом, — заботливо подсказал поручик.

Больше он ничего сказать не успел. Двери в спальню, из которых не так давно Никодимов выходил навстречу гостю, резко открылись. На пороге появился незнакомый господин в распахнутой шубе, под которой виднелся тёмно-зелёный мундир.

— Ага! — победно воскликнул незнакомец, коршуном нависая над Никодимовым, стоявшим на коленях возле печки. — Так я и думал! Уничтожение компрометирующих бумаг!

Он протянул руку и почти без труда вытащил из печи всё, что хозяин кабинета надеялся сжечь. Бумаги почти не пострадали — лишь края некоторых листов свернулись и почернели.

В следующее мгновение открылись другие двери, через которые входил в кабинет Ржевский, и в них появился Прошка, а за ним, проталкивая его вперёд, — усатый офицер в светло-синем мундире и рейтузах с жёлтыми лампасами. Ещё несколько рядовых в таких же светло-синих мундирах толпились позади.

— Что всё это значит? — с нарочитым возмущением спросил Никодимов. — Почему вы врываетесь? — последний из двух вопросов был обращён к усатому офицеру. — А вы как здесь оказались? — это уже относилось к грозному господину в зелёном мундире. — Прошли через чёрный ход?

— Барин, это не я пустил! Христом Богом клянусь! — завопил Прошка, услышав о чёрном ходе.

Незнакомец в зелёном мундире начал по-хозяйски осматривать кабинет.

— Вы, господин Никодимов, полностью себя выдали, — проговорил он. — Я нарочно послал жандармов с главного входа, чтобы посмотреть, как вы примете новость об их приходе. А сам проник с чёрного хода…

Ржевский, устав быть немым свидетелем, вскочил с дивана:

— Господа, прошу вас: объясните, что здесь происходит.

— Здесь происходит арест, — ответил незнакомец в зелёном мундире.

— А кто арестован? И за что?

— Арестован господин Никодимов как возможный участник заговора против государя императора Николая Павловича.

«Значит, всё-таки заговорщик, — удивился Ржевский. — Не может быть!» Однако не только это озадачивало.

— А почему Николая Павловича? — спросил поручик. — Почему не Константина Павловича?

— Вас это интересует? — осведомился незнакомец.

Ржевский задумался и понял, что его на самом деле весьма мало заботит, кто из младших братьев покойного государя Александра Павловича в итоге воссел на трон.

— Нет, я, по правде говоря, просто так спросил.

— Это хорошо. — Незнакомец улыбнулся. — А то в Петербурге заговорщики, которые стояли на Сенатской площади², настоятельно вопрошали: «Почему не Константин? Почему не Константин?» — Незнакомец в зелёном мундире как будто спохватился и оборвал сам себя: — Короче говоря, междуцарствию конец. В Петербурге все уже присягнули.

«Значит, прошение о возвращении в армию надо слать на имя Николая», — подумал Ржевский.

— А вы, кстати, кто такой? — взгляд незнакомца сделался очень цепким.

Поручик назвался и коротко поклонился — с достоинством и без подобострастия.

— Тот самый Ржевский? — у незнакомца даже брови слегка приподнялись.

— Да-с. Тот самый. А с кем я имею честь говорить?

Ответ прозвучал, будто через силу:

— Тайницкий Иван Иванович.

— Служите в Министерстве внутренних дел? — спросил поручик, приглядываясь к зелёному мундиру.

— Именно, — всё так же нехотя ответил чиновник, но должность свою не назвал, а затем добавил, будто желая сменить тему: — Вы пока не арестованы, но всё же мы с вами обстоятельно побеседуем. Ржевский-бунтовщик — это был бы скверный анекдот.

После этого Тайницкий уже не обращал внимания на поручика, продолжая осматривать обстановку.

— Та-а-ак! — произнёс он, глядя на мраморный бюст господина в парике. — Руссо собственной персоной. А это кто у нас? — Он посмотрел на голову ехидного безбородого старика на столе. — Вольтер! Неплохая компания вольнодумцев здесь собралась.

«Так вот это кто!» — подумал Ржевский. А голову ехидного старика он, кажется, видел ещё и в библиотеке губернатора, за стеклом одного из шкафов.

Наконец Тайницкий повернулся к офицеру в светло-синем мундире:

— Алексей Алексеевич, бери-ка этого Никодимова и в камеру. Все бумаги, что здесь есть, собери и ко мне в кабинет.

И тут до Ржевского дошло: «Если Никодимова сейчас арестуют и увезут, то у кого же узнать адрес Софьи?!» Больше никаких знакомых, у которых можно спросить, где живут Тутышкины, у поручика не было. Не считая губернатора. Но губернатор, стремившийся пристроить Тасеньку, а не потворствовать амурным похождениям Ржевского, вряд ли стал бы отвечать.

Оставалась слабая надежда выведать адрес, пока Никодимова не заперли. Можно было спросить что-то вроде: «Пётр, не хочешь ли передать что-нибудь знакомым в городе? Например, Тутышкиным».

Однако на Никодимова уже накинули шубу и выводили прочь, окружённого жандармами. Ни словом не перекинуться!

— Иван Иванович, — обратился Ржевский к Тайницкому. — А может, не будем откладывать беседу, которую вы намеревались со мной провести? Я в Твери всего на несколько дней и остановился в гостинице, а хозяин — такой мошенник! Дерёт втридорога! Поэтому, если я чист перед законом, то не хотел бы задерживаться в городе. Готов хоть сейчас ехать в полицейскую часть — ведь кабинет у вас там? — и ответить на ваши вопросы. Мне скрывать нечего.

— В самом деле, — отозвался Тайницкий. — Нечего с этим тянуть. Вы едете с нами.

Теперь Ржевский получил предлог, чтобы пойти следом за Никодимовым. Однако опять опоздал: слишком долго забирал свою шубу у лакея, а в это время арестованный уже уселся в большие сани Тайницкого. И вокруг опять стояли жандармы — не подберёшься.

Теперь оставалась лишь одна надежда — что удастся перекинуться парой слов при входе в полицейскую часть. Ржевский сел в свои санки и ждал, когда все отправятся в дорогу. К новым сюрпризам он не готовился, но стоило Тайницкому появиться на крыльце, как Ванька, слуга поручика, вдруг встрепенулся:

— Барин, — обернулся он к Ржевскому, — так это же тот самый чиновник из гостиницы.

— Какой чиновник?

— Ну, который из Петербурга с секретным предписанием.

«Теперь оно до меня тоже касается», — подумал поручик.

* * *

Какой же русский не любит быстрой езды! Но если едет он туда, где не надеется приятно провести время (например, в гости к скупому дядюшке или в полицейскую часть на допрос), то быстрая езда совсем не радует. Вот и Ржевский, следуя в своих санках за санями Тайницкого и конными жандармами, желал, чтобы лошади бежали помедленнее, и тогда удобнее стало бы смотреть по сторонам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

В России того времени был другой календарь, жили «по старому стилю», то есть восстание декабристов, о котором идёт речь, случилось не вчера, в день бала (26 декабря), а почти две недели назад — 14 декабря.