Стеклянное время. Пролог

Иван Иванович

202.. год. Небывалый природный катаклизм грозит сделать непригодной для жизни всю территорию Америки. Единственный шанс спасти не только элиту, но и население США – переселение. Единственная страна, способная принять 300 миллионов человек, – Россия. Информация о грядущей катастрофе держится в строжайшем секрете. Малейшая утечка спровоцирует хаос. Но риски растут с каждым днем. И Президент США решается начать тайные переговоры с Президентом России. Но согласятся ли русские впустить американцев?..

Часть I

Джон

— Джон — Президент.

Джон делал глоток виски, смывая с языка вкус сигары, опять затягивался и снова и снова повторял вслух:

— Джон — Президент, — и улыбался. Затягивался и опять повторял: — Джон — Президент, — и улыбался…

Так было сразу после инаугурации, в первый удобный момент, когда Джон смог остаться один на один со своими мыслями.

Президент просыпался рано. По утрам он любил взять газонокосилку и размеренными большими шагами идти за ней — стричь газон. Он любил электрические газонокосилки, потому что они не воняли и были гораздо тише. У него была самая тихая. Он стриг, потом шел на веранду — пить кофе, смотреть на горы и курить. Джон любил курить и не собирался бросать. Так он ходил, пил кофе, курил и думал. Это было его ранчо в предгорье Скалистых гор. Он особо любил два места на земле — ранчо и родовой дом на юге. Но там он давно не был…

Джон был высокий и статный белый мужчина. Костюмы сидели на нем, как вторая кожа. Он являл собой настоящий голливудский стандарт. Когда он стоял, держа вес тела на одной ноге и чуть отставив другую — это был монумент: спереди челюсть, сзади затылок. Он ощущал в себе и нес эту миссию — «бремя белого человека».

***

Джон проснулся в отличном настроении и в полном душевном покое. Было прекрасное утро. На ранчо он был один — жена с детьми уехали на побережье. Утреннее солнце освещало невероятный, сказочный пейзаж — Скалистые горы. Джон встал, заварил себе большую чашку кофе — он любил много кофе, много сахара, много сливок, — взял сигареты и пошел косить траву. Это было идеальное утро. Время остановилось.

Потом Джон сидел на веранде в любимом кресле, пил идеальный кофе, курил, смотрел на идеально подстриженный газон и любовался горами. А главное, таких дней впереди должно было быть еще три — целое богатство.

Но судьба оставила ему только полтора. На второй день Джон услышал отдаленный шум вертолета. И хотя он пытался убедить себя, что просто кто-то летит мимо, в глубине души он уже знал — это к нему.

Домик охраны и прислуги располагался примерно в полумиле от дома Президента — так настоял Джон. Там же была вертолетная площадка. Джон запрещал сажать вертолет у своего дома — исключение составляли особые гости или он сам.

Президент сидел на веранде и смотрел на горы, на столе стоял отполированный кофейник, и в нем отражалась единственная дорога к дому.

— Вот дьявол! — его предчувствия подтвердились. На кофейнике появилось отражение машины для гольфа.

***

Нежданным гостем был его друг и советник, по должности — помощник по информационной безопасности; на него Президент замкнул все конфиденциальные вопросы. Это был один из немногих по-настоящему преданных людей, если вообще в наше время еще можно говорить о личной преданности. Его звали Александр Рапопорт, и он был классический «еврей при губернаторе».

— Добрый день, господин Президент, —

— Алекс, твоя кислая рожа, — на самом деле Джон выразился гораздо грубее, — провоцирует шутки про третью мировую. Что стряслось, почему ты так со мной разговариваешь? Я чем-то тебя обидел? — в его голосе звучало раздражение.

— Нет, Джон, просто все слишком серьезно, а у меня не было заготовлено лицо для подобного случая. Поэтому я хожу с той рожей, которая получается сама собой. И говорю я официально потому, что, как мне кажется, такое можно обсуждать только официально. Вот, просмотри эти папки.

— Какие, к черту, папки, Алекс! Расскажи все сам, как обычно, как всегда между нами было. Или дело касается лично тебя, и ты не можешь об этом говорить? — все так же раздраженно предположил Джон.

— Прости меня, Джон, я не могу говорить, как обычно, потому что это касается и меня, и тебя, и вообще всех, — Алекс посмотрел в сторону. — Ладно, прости, конечно, я расскажу, только мне сначала нужно выпить. И что-нибудь съесть. Все это слишком измучило меня.

— Что, взорвется вулкан? — еще раз переспросил Президент.

— И даже не один. Рванет целая цепочка по линии Анды-Кордильеры. Вот, смотри, — Алекс попытался показать ему карту.

— А с чего ты взял, что этим прогнозам можно верить? — Джон поморщился и отвернулся, не желая смотреть.

— Мы как с тобой договаривались, Джон, — несколько истерично прервал его Алекс, — когда ты ставил меня отвечать за всю секретную информацию? Мы договаривались, что никакие непроверенные сведения я тебе не докладываю. Так вот, я уже больше недели занимаюсь этим делом, и я не сплю — потому что я не хочу верить, но не могу. И чем больше я погружаюсь в эту проблему, тем хуже мне становится. И это становится все сильнее и сильнее. Меня это пугает, Джон. Похоже, все очень и очень серьезно.

— Хорошо, выпей еще, Алекс, — Джон подлил ему вина. — Прости меня. Успокойся и рассказывай, как тебе удобно.

— Все, что касается Йеллоустоуна и катастроф вообще, было засекречено еще при Картере. Тогда наука развилась настолько, что ученые стали давать более-менее внятные и все более верные прогнозы. У Йеллоустоунского парка есть своя служба прогнозов, но она — лишь официальное прикрытие. Туда набирают середняков, и финансирование там невысокое. А вот таланты получают предложения поработать в секретных правительственных лабораториях с отличным оборудованием и зарплатой. С ними подписывают договор о неразглашении гостайны. Таких лабораторий три, они работают по разным ведомствам, независимо друг от друга. Каждая развивает свои методики прогноза. Уровень секретности — Президент. Когда два прогноза из трех сходятся, информация поступает Президенту.

— И что сейчас? — спросил Джон.

— Сейчас их больше, чем три, — Алекс посмотрел прямо в глаза Джону. — У них еще заключены договоры с теми, кто не захотел идти работать в секретные лаборатории, но бесспорно талантливы и продолжают работать в этой сфере. Таких тут еще двое. По договору с нами они получают деньги пожизненно и могут печатать свои прогнозы в открытых источниках. Но помимо серьезных прогнозов они обязаны давать несколько фейковых. Видимо, им это показалось забавным, и они согласились.

Особенно точно дает прогнозы один из них — он предсказал все извержения за последние сорок лет. Так что их сейчас даже больше, чем три, — их четыре с половиной. И это при том, что я не считаю данные из других стран, — Алекс указал на папку внизу. — Слава богу, что никто и никогда не слушает, что говорят эксперты. Теперь ты, может, все-таки посмотришь на карту? — в голосе Алекса прорвалось раздражение.

***

Они сидели на веранде, пили вино и говорили. Это был очень необычный разговор.

— Нужно собрать несколько человек. Будет странный состав. Ну, на первый взгляд странный. Ты знаешь губернатора Фулера, Финча, конгрессмена О`Нила. Так вот, их и еще Забияку, — нервно говорил Алекс.

То, что он предлагал, было более чем необычно, но Джон умел держать лицо.

— То есть зовем только тех, кому можно рискнуть довериться. Главное, чтобы не было никаких утечек. Поэтому соберем их всех на президентский покер. И… — Алекс сделал паузу, — думаю, стоит пригласить Генри.

— Какого Генри? — не сразу понял Джон. — Старого?

— Да, — подтвердил его догадку Алекс.

— Ты хочешь сказать, что, когда начинается война, зовут Черчилля? — раздраженно спросил Джон. — Ты уверен, что мы не справимся без него?

— Я не знаю, Джон, я просто чувствую. Ты знаешь про мою интуицию, она нас не раз спасала. Знаешь, что она сейчас говорит мне, Джон? Если тебе интересно… Я с самого начала, после первой же строки этого чертова прогноза понял, про что это. Всякий раз, когда я хотел поговорить с тобой, ты запрещал мне говорить на эту тему. А теперь сам поднимаешь ее? Отлично! Я рад! Еще один шаг, и мы вспомним про Большую Ма.

Президент ничего не сказал. Раньше он бы жестко оборвал друга — эта тема была табу. Но теперь он смолчал. Много лет назад они с Алексом уехали в Вашингтон делать политическую карьеру. Уехали, не простившись с матерью — ее все называли «Большая Ма», она была главой политического клана. Они уехали, сорвав все планы, которые строила его семья.

— Ты тогда убедил меня, Джон, что мы поступаем правильно, хотя я думал иначе. Но тогда ты продавил, а сейчас я чувствую, что мы опять в таком же дерьме, — Алекс криво усмехнулся, — или очень на то похоже. Только сейчас я чувствую острее, и тебе не сбить меня. Мне страшно… и, что самое странное, — Алекс нехорошо засмеялся, — мне интересно!

Президент знал эти состояния в своем друге: тот как будто впадал в транс, возбужденно говорил и плохо ориентировался в пространстве, постоянно натыкаясь на мебель и роняя вещи. Это было не совсем нормальное состояние. Но именно оно не раз уберегало их от ошибок и способствовало карьере Джона.

— Да, да, ты прав, нам нужен Генри, и еще тебе точно придется поговорить с Большой Ма. Придется! — Алекс заводился все сильнее. — Я думаю об этом уже неделю, Джон. Мне даже не приходит в голову вопрос, что делать. Меня это вообще не беспокоит. Ты не хуже меня знаешь, что все дела делаются сами собой: здравый смысл, желание — и все идет само. Здесь не про дела, Джон, здесь про что-то другое. И я пока не понимаю, про что. Что-то вращается здесь, — Алекс ударил себя в грудь, — и болит. И меня пугает то, что я не знаю, что это, Джон.

— Ты устал, дружище, да еще и надрался — тебе всегда немного было надо. Пойдем, поспишь пару часов, и мы продолжим.

Алекс не возражал, и Джон повел его в гостевую спальню со словами:

— Ты молодец, ты свое дело сделал. Отдохни, дружище.

***

Джон остался один. Все, что нужно было услышать для начала, он услышал — Алекс, как всегда, точно и вовремя сделал свое дело. Джон никогда не делал поспешных выводов — информация должна была сама набрать критическую массу и естественным путем перейти в действие. Нужно было соотнести все, что узнал Джон, с существующим политическим раскладом и просчитать варианты развития событий. Это Джон любил, в этом он был мастер.

Он вышел на веранду с папками, которые принес Алекс, и начал внимательно изучать их. Несколько раз он пользовался ноутбуком — искал ответы на какие-то вопросы в сети. Затем он сходил за колодой карт, разложил на столе политический пасьянс и начал размышлять.

Джон никогда не думал о деле, он всегда думал, как контролировать дело, потому что сделать дело и воспользоваться его плодами — совершенно разные вещи. После довольно продолжительного размышления он достал из колоды даму пик и добавил к общему раскладу. Это была единственная дама в раскладе — Большая Ма. Затем он взял бубнового короля, перевернул и отбросил в сторону. Это был МакКормик, вице-президент.

***

Вечером того же дня Алекс и Джон сидели на веранде.

— Ну что, маятник остановился? — спросил Джон.

— Похоже да, — расслаблено и уже спокойно отвечал Алекс.

— Теперь расскажи мне, дорогой друг, как ты видишь ситуацию с поправкой на наши интересы.

Алекс ответил не сразу, а после большой паузы:

— Тебе всегда была нужна власть, а мне был нужен ты. Ты был и остаешься моей единственной инвестицией, а инвестиции, как ты знаешь, нужно защищать. Но сейчас все по-другому.

— И что изменилось? — с искренним интересом спросил Джон.

— Мы получили, все, к чему стремились. Инвестиции обернулись колоссальной прибылью, и на меня, Джонни-танк, — Алекс широко и обаятельно улыбнулся, — пролился золотой дождь. Я не ошибся в тебе, и ты выиграл для меня все, что только можно было выиграть. Мы сорвали банк, когда тебя избрали. И в этот момент наш жизненный цикл закончился. Все, что происходит дальше, — чистая бухгалтерия.

Мы круто поменяли курс, но это все равно в рамках существующих правил. Мы поймали волну. Да, мы бы не разрешили тех противоречий, которые привели нас наверх. Я знал, как действовать в этих противоречиях. Мы не новая программа — мы перезагрузка компьютера. Мы бы много чего оптимизировали из того, что получили, и дальше бы делали тоже самое. Мы бы поступали мудро и расчетливо, играя в рамках системы — она, слава богу, еще прочна и работает. И еще долго бы работала. И мы сделали бы свое дело и ушли на покой, удовлетворив все свои амбиции. Но тут, мать его, случился этот вулкан. И все вернулось в ту точку, где мы с тобой решили то, что решили.

Вообще-то, когда я сегодня проснулся, мне было так спокойно и хорошо, и все в душе улеглось, и я подумал, что нет никакого прогноза, и никакие вулканы не взорвутся, просто Он, — Алекс поднял глаза к небу, — хочет, чтобы мы немного подумали о своей жизни. Всерьез подумали.

Джон с беспокойным интересом слушал друга. Так, как сейчас, Алекс никогда не говорил с ним — из-под привычного образа, который Джон знал с детства, проступала его истинная болезненная суть.

— И вот что я вижу, Джон. Мы сейчас как будто опять вернулись в то время, где мы сделали выбор. Вернее, ты его сделал, а я с тобой согласился, хотя и был не совсем уверен. Ведь Большая Ма хотела для тебя того же — она хотела видеть тебя Президентом. Просто она считала, что забираться на верхний этаж нужно по лестнице и по дороге разговаривать со всеми жильцами. А ты тогда решил, что лучше подняться на лифте.

Да, я помню все твои аргументы тогда, сегодня это не важно, мы уже там, где мы есть. Мы наверху — там, куда хотели попасть. Мы все угадали, и мы дождались. Мы поставили на то, о чем всегда говорили Большая Ма и Гарри.

Мы играем в баланс между жильцами и владельцами дома. Но теперь нам снова нужно решать: с кем мы? С владельцами или с жильцами? Тут даже не вопрос выбора между страной и государством. Выбора нет, инструменты государства не могут решить эту задачу, они могут только мешать. А те, которые могут решить, — они отсутствуют, и не факт, что их можно быстро создать.

Алекс говорил, чуть раскачиваясь и не обращаясь к Джону — он говорил внутрь себя, монотонно проговаривая слова, как наматывают проволоку на бобину: ровно, ряд за рядом.

— Вот почему ты снял табу с Большой Ма. И не перебил меня, когда я сегодня произнес ее имя. Тогда, давно, в той реальной политике, было подобие таких инструментов. Да, они были реальные, но заточены под другое — под конфронтацию. Сейчас совершенно другая история. Но она не даст нам остаться в стороне.

Вдруг ровные ряды проволоки спутались — Алекс очнулся и безумными глазами уставился на Джона.

— А я не хочу ничего, мне страшно, мне не хочется во всем этом участвовать. Боже, если бы ты знал, Джон, как мне страшно! Но откуда ты можешь это знать? Ты никогда ничего не боялся, ты да еще Гарри и Забияка.

Алекса трясло, как будто через него пропустили ток, и это состояние передавалось Джону.

— А я боялся всю жизнь. Я боялся толпы, я боялся, что меня побьют, я боялся подойти к девушке, я покупал дорогие костюмы, потому что думал, что они защитят меня. Я боялся быть самим собой, я до смерти боялся Забияку, и, если хочешь знать, у меня тоже была моя Большая Ма, которую я предал. Да! Не только у тебя есть Большая Ма — я думаю, Джон, она есть у всех. И вот теперь, когда казалось, что все страхи наконец позади, — этот чертов вулкан!

По лицу Алекса текли слезы. Он в одну секунду успокоился, размяк и говорил теперь с Джоном очень ласково, хотя и с грустью.

— Если честно, Джон, я уже придумал, как мне выйти из игры. И решение, — он вдруг улыбнулся, — так красиво и элегантно, что даже ты не сможешь ничего мне предъявить.

Джон скривился в ответ на эти слова, но Алекс жестом остановил его и продолжил:

— Но это хитрость внешняя — я придумал, как соскочить снаружи. А как соскочить внутри?! У меня уже так было, Джон, ты помнишь? Я сбежал тогда без всяких объяснений — я просто сбежал. И ничего не помнил. Я очнулся и только тогда понял, что сбежал. А сейчас мне в сто раз хуже.

После этих слов Джону впервые за много лет стало страшно.

— Не делай этого, Алекс, подумай еще, не оставляй меня одного, — Джон говорил монотонно, как бы гипнотизируя друга.

— Дело не в тебе, Джон, дело во мне. Я вдруг в один момент понял, что началась моя жизнь. Она началась сразу, без предупреждения, и нет никакой возможности сбежать от нее.

— А как же твои слова, что ты хочешь уйти?

— Это ничего не меняет. Жизнь вошла в меня, и не важно, в деле я или нет. Мне не за что и не за кого больше прятаться. Ответственность, от которой я бегал всю жизнь, настигла меня. Ведь я кто? Я «еврей при губернаторе». Ты всегда был моим «губернатором», с детства — как только я увидел тебя, я сразу захотел спрятаться за твоей спиной и твоими кулаками. Ты был для меня хорошим «губернатором»: ты защищал меня, никогда не унижал, заботился обо мне.

Алекса как будто снова воткнули в розетку — он опять начал заводиться.

— И я знал, что я «еврей», а ты «губернатор». Правила игры были понятны, и, если бы игра продолжалась, я был бы полезен и для тебя, и для себя. Но теперь возникло нечто, что отменяет все правила. Не будет больше ни «еврея», ни «губернатора», а что будет, кто будет, какие будут правила — я не понимаю. И поэтому мне страшно, Джон. Похоже, мне больше не удастся спрятаться за тобой, Джон, мне придется отвечать за себя самому. Господи, как я хочу, чтобы все вдруг кончилось, как страшный сон! Чтобы завтра эти чертовы эксперты отозвали свои прогнозы и все стало по-прежнему…

Я неделю варюсь в этом, я ничего не говорил тебе, я плохо спал, мой мозг работал, как бешеный. Вот, посмотри на очаги поражения, — Алекс достал карту, — это как удары хлыстом. Вот зоны поражения — и смотри, только на этих территориях может сохраниться жизнь — как во время ядерной зимы.

— Я смотрел карты, Алекс, я видел. Если это будет — это будет для всех. Когда все в одной лодке, это не страшно — чего ты боишься?

— Я не знаю, чего я боюсь, я не знаю слов, которыми можно сказать это. Только крутится что-то в груди. Сны снятся такие, что лучше и не ложиться. И, самое главное, я не верю, что мы способны сделать что-то заранее — мы можем только реагировать на уже случившееся. Слишком все далеко зашло, слишком. У меня нет больше связи с реальностью. Это как смотреть на идущий на тебя смерч в поле — ты все видишь, все понимаешь, а сделать ничего не можешь. Все бессмысленно. Так вот, я бегу не от этого. Если бы я знал только это, я бы не дергался и был с тобой до конца. Я боюсь не того, что невозможно, Джон! — Алекс кричал. — Я боюсь того, что возможно!!! Я и тогда убежал, испугался того, что я могу сделать, а не того, что не могу. И сейчас опять то же самое, только в сто раз сильнее.

— А меня пугает, — жестко перебил Джон, — что в течение пяти минут ты то говоришь, что знаешь, что делать, то — что не знаешь. Что с тобой, Алекс? Возьми себя в руки.

Алекс на секунду застыл. И опять стал привычным Алексом — конкретным, точным, немногословным.

— Ты прав, Джон, я не знаю, что делать, и знаю одновременно… такой вот расклад. У меня есть одно предложение, но я боюсь его озвучить, потому что это невозможно — но одно только это и возможно.

— Говори, Алекс, пожалуйста, говори, не бойся, — Джон начал успокаиваться.

— Ты еще никогда не называл меня по имени так часто, как сегодня, — вдруг очень кокетливо и не совсем по-мужски отметил Алекс. Джон оторопел — он не успевал за сменой эмоций на лице друга. Между тем Алекс деловито продолжал: — Окей, я вижу первый шаг, который нужно сделать. Кого нужно собрать за одним столом.

— Говори.

— Нужно позвать Мартина Фулера, Элана Финча, Брайана О`Нила и, конечно, Забияку.

Алекс как будто забыл, что уже называл эти имена, и говорил, как в первый раз — Джон видел это по его глазам.

То, что предложил Алекс, требовало разъяснений. Джон хотел потребовать их сразу, еще утром, но не успел; не успел и сейчас. Алекс нервно продолжал:

— Да, Забияку. Меня трясет от мысли о его шуточках, но ему можно доверять, что ни говори. И не нужно меня защищать от Забияки, нам не по пятнадцать лет, я сам сумею за себя постоять! — Алекс чуть не сорвался на крик.

— Главное, чтобы не было никаких утечек — позовем их всех на президентский покер. Думаю, что смогу всех уговорить срочно приехать… Пожалуй, — с такой же паузой и с той же интонацией, как в первый раз, повторил Алекс, — нужно пригласить Генри.

Джон поймал себя на желании переспросить, как и в первый раз: «Какого? Старого?», — но только тихо произнес:

— Ты уже говорил это, Алекс.

— Ты думаешь, я не знаю, что тебя тошнит от старика Генри? — ядовито зашипел Алекс. — Или мне будет приятно видеть Забияку? Но я неделю варюсь в этом дерьме, а ты всего-навсего, — Алекс взглянул на часы, — четыре часа и двенадцать минут!

— Все! Стоп! — оборвал Алекса Джон. — Тормози, я за тобой не успеваю. Давай сначала. Почему эти люди? Зачем нам встречаться с ними?

Алекс поник, как будто из него вынули скелет. Он рухнул в кресло и, преодолевая внутреннее сопротивление, начал пространно отвечать:

— Помнишь, мы смотрели фильм Линча — как старик поехал просить прощения у брата, на газонокосилке. Как напились и плакали, не стесняясь. Жаль, редко так бывает. Я люблю этих чертовых стариков, Джон, и я хотел бы их спасти. Я уже не говорю про всех остальных. Но как спасти людей, если до них никому нет дела? Кто будет их спасать? Совет национальной безопасности? Пентагон? АНБ? ЦРУ? ФБР? Уолл-Стрит? Ну, соберем мы официальных лиц, доложим ситуацию — ты думаешь, кто-то будет думать о людях? Информация моментально просочится, и начнется такой хаос и безумие, которые невозможно будет контролировать.

Джон молчал и терпеливо ждал ответа на свой вопрос.

— Да что я тебе говорю, ты не хуже меня знаешь этих людей. Мы с тобой, Джонни, одни из них. Как же кривое будет делать прямое? Ты спрашиваешь, зачем нам нужны эти люди? Проблема не между ослами и слонами, проблема между верхом и низом. Нам нужны честные демократы против демократического истеблишмента, и нам нужны честные республиканцы против нас с тобой, Джонни, потому что мы и есть республиканский истеблишмент. И поэтому меня разрывает на части.

Я хочу помочь людям и боюсь не справиться. Я надеюсь на тебя, но еще я малодушно хочу, чтобы ты испугался и пошел формальным путем — тогда я могу сбежать, потому что не верю, что таким путем людей можно спасти. А с другой стороны, мне очень хочется, чтобы ты не струсил, а прищемил хвост этой гадине и спас людей. Поэтому мне пришли в голову эти имена.

Губернатор Фулер — фермер как он есть. Он, может, и глуповат, но люди ему верят. Зато у его дружка-конгрессмена ума хватит на троих, и он не боится ни военных, ни спецслужб, ни Уолл-Стрита. Он отстаивает интересы большинства.

Дальше. Лоббистов в белых перчатках не бывает, но Финч — особый случай. Он, конечно, бандит, но понятия ставит выше своих интересов. Про Генри все понятно. Забияка — это Юг. На них можно опереться, начав игру против элиты. Я не вижу, как по-другому можно сделать дело.

Джон молчал — теперь до него дошло, что предлагал Алекс.

— У тебя есть конкретное видение игры? — спросил Джон.

— Нет. Им не навяжешь того, чего они не хотят. Нужно встретиться и послушать, что они скажут. Мы ничего не теряем. Мы не делаем ничего незаконного. Кроме того, обычная процедура — стандартный договор о неразглашении. Просто я хочу, чтобы мы услышали мнение экспертов, мы же так любим звать экспертов, — с сарказмом сказал Алекс. — Что потом? Я знаю сто человек, которые верно оценят ситуацию, но что будет потом? А эти — эти способны думать еще и об общем деле, а не только о себе. На это надежда. Только вот мы, Джон, — мы-то еще можем думать об общем деле? Есть оно у нас с тобой вообще, это общее дело, а, Джон? Так что остаемся мы с тобой. И решение за тобой. Если ты решишь… — Алекс не успел договорить, как Джон решительно встал и вышел из комнаты.

***

Так Джон остался один — впервые в жизни. С детства всегда кто-то был рядом: мать, отец, брат, кормилица, жена… Джону было нужно, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то восхищался им, чтобы было кому нравиться. Джон любил власть и любил нравиться. Если бы он любил власть меньше, то пошел бы в певцы или артисты, у него это хорошо получалось. Но он любил власть больше, чем нравиться людям.

Джону нужно было, чтобы им восхищались во власти и через власть, чтобы понимали, как Джон управляется с властью. Это понимали немногие: мать, брат, кормилица и Алекс. Но власть означает одиночество, и Джон не понимал сначала, что принес в жертву любовь матери и брата… а теперь он вдруг понял, что только восхищение Алекса питало его, но и этого не осталось. Он совсем один, и даже если все им восхищаются, ему все равно и даже хуже, потому что ему нужно, что бы им восхищался человек, которого он любит и который любит его и понимает, какой он.

Так Джон остался один на один с вызовом, который был больше его опыта и навыков. Но сейчас его беспокоило только одно — он боялся потерять Алекса, тем более сейчас. Он был как линейный корабль, большой и могучий, который в одни миг потерял навигационное оборудование. Он ослеп. У него были пушки, ракеты — сила, — но он не знал, где он и куда ему идти.

Джон пошел на веранду к столу, где лежал разложенный им ранее пасьянс. Таково было главное правило его жизни: как бы тебе ни было плохо, ты должен действовать. Он взял пять карт, разложил их перед собой и начал думать. Это были карты на людей, предложенных Алексом для «президентского покера»: конгрессмен, губернатор, лоббист — три демократа; ветеран холодной войны и миллиардер с юга — республиканцы.

Джон попытался сосредоточиться, но у него не получалось. Его мир разрушился. То, как он понимал власть, те условия игры, в которых он разбирался и по которым умел играть, исчезли в одну секунду, когда Алекс сказал, что теперь каждый должен принимать решения сам. И в конце этой цепочки был Джон.

Джон слонялся по дому без цели: зашел в дровяной сарай, взял в руки топор, затем повесил на место. Потом обошел вокруг дома, зашел в комнату с тренажерами, вышел на веранду, сел в кресло, попробовал закурить. Курить не хотелось. Джон вернулся в комнату с тренажерами, сел, не переодеваясь в спортивную одежду, на гребной тренажер и начал грести, грести, грести, постепенно наращивая темп.

Наконец Джон принял решение и пошел искать Алекса. Алекс спал на диване под лестницей, в самом укромном месте. Джон не стал его будить — он взял лист бумаги и написал: «Зови всех на президентский покер». Записку он положил на столик рядом с диваном и тоже пошел спать.