Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757

Иван Ланков, 2022

Год 1757-й. Капрал в золотых галунах отправляется вместе со своим полком на войну. Что ждет его там? Победа? Слава? Сержантский позолоченный протазан? Тут бы с хозяйством разобраться. Пуговицы, пряжки, жалованье и тысячи других мелочных поводов поссориться с интендантами, командованием и солдатами своего и чужих капральств… Где уж там думать о генеральстве!

Глава 6

В темное, усыпанное звездами небо тянулись высокие светлые столбы дыма от кирпичной дымовой трубы помещичьей усадьбы и от волоковых окон многочисленных крестьянских изб. Я поежился. Будет холодно. Да что там — будет? Уже холодно!

Сани, скрежеща полозьями по песку, выехали за ворота. Возницы шустро пробежались вокруг коней, проверяя сбрую и упряжь перед дорогой, а мой небольшой отряд разбился на две отдельные кучки, используя возникшую паузу для спешного перекура.

— Рожин, что там по приметам? — киваю на небо. — Как оно там будет сегодня-завтра?

Каптенармус не встречается со мной взглядом. Делает вид, что рассматривает бумаги из своей сумки. Буркнул в сторону:

— Карпыча спроси. Он мужик поживший, бывалый. Лучше него никто не скажет.

Поворачиваюсь к вознице. Карпыч слышал вопрос. Потирает усы рукавицей и с готовностью задирает голову, разглядывая небо.

— Ну? — немножко резковато звучит. Но мне холодно. Не снаружи, нет. Чего мне мерзнуть, я ж в тулупе. Что-то другое в спине морозит. Изнутри будто печенку холодом прихватывает.

— Глянь, капрал. Дым кверху идет — значит, мороз.

— Это я и без тебя знаю. Это надолго?

Карпыч неодобрительно покосился на меня и ткнул рукавицей в почти полный диск убывающей луны, что огромным желтым диском поднимался из-за горизонта.

— А вон, видишь, колечко туманное вокруг месяца? Значитца, метель будет. Когда именно — не скажу, надо чтобы он повыше поднялся. Если, когда в зените будет, колечко сохранится — значит, быть метели к утру. Если рассеется — значит, опосля заметет, попозже.

Метель, значит. Я оглянулся на свое притопывающее на укатанной дорожке воинство и на плавно закрывающиеся ворота монастыря. Потом на сани. Рожин расторговался удачно. Обратно двое саней идут почти порожними, вместо объемистых тюков везет лишь несколько связок узких кожаных ремней да стопку опустевших мешков.

— Рожин.

— А? — глухо отозвался каптенармус, все так же старательно отворачивая от меня лицо.

— Дай мне расклад по подвижному составу. Сколько конь может бежать без передышки, чтобы не загнаться, через сколько его нужно будет кормить и поить, какие перерывы на остановку.

— Карпыч! — снова отфутболил меня к вознице Рожин и ткнулся лбом в шею коня, прижимаясь плечом к хомуту. Судя по вырывающемуся из-за плеч пару — он там коню что-то шепчет.

Да и пес с ним.

— Карпыч, — поворачиваю голову к вознице. — У нас трое саней, груз и люди. В среднем нагрузка выходит по сорок пудов на сани. Докуда нас утащить сможешь?

Тот посмотрел на Рожина, потом на меня. Быстро окинул взглядом разбившуюся на две кучки остальную публику и тихим серьезным голосом проговорил:

— Два часа. Потом четверть часа перерыв. Потом еще два часа, вечерняя кормежка с паузой в час. Если ехать быстро — то потом каждый час остановка, так же на четверть часа. Георгий Иванович! Коням нельзя больше шести часов в день бегать. Особенно по зиме! Если очень надо, то полдня — это совсем край. И овса мало, мы думали в деревне прикупить, а завтра уже поутру…

Я внимательно посмотрел в глаза вознице. Он, взрослый мужик за полтинник, и ко мне, малолетке, у которого-то и усы еще как следует не растут — по имени-отчеству. Впервые за всю нашу поездку. Смотрит прямо и серьезно, без подколок, ехидства и прочих веселых прибауток, которыми мы коротали время во время дороги.

— Овес принципиально? Ячмень, пшеница — пойдет? — спросил просто так, лишь бы что-то сказать и потянуть время на выслушивание ответа. Командир умный, командир совет держит со знающими людьми, командира не отвлекать.

Каптенармус так-то ундер-офицеру равен. То есть старше меня по званию. Но он — вспомогательный, а я — линейный. Да и слился наш Рожин, прямо говоря. Вон, к нестроевому отфутболил вопросы решать.

— Зерно только дома, — говорил тем временем Карпыч. — После зерна коню поспать надо всю ночь, очень уж тяжко переваривают они это дело. А овес легкий, после овса уже через полчаса бегать можно.

Из-за спины раздался чей-то ворчливый голос:

— Да что ты там раздумываешь на ночь глядя, малец! Айда заночуем у Федота, а там — утро вечера мудренее!

Холода внутри меня вдруг стало больше. Ну вот и все. Время вышло. Пора принимать решение. Пытаюсь еще раз поймать взгляд упитанного, солидного внешне каптенармуса.

А Рожин все так же чешет шею черному тяжеловозу и шепчет ему всякую хрень на ушко. Жирный зоофил.

И еще чуть-чуть начали подрагивать руки. Нервы или холод? Ага, вот сейчас мне б еще нюни распустить.

Резко оборачиваюсь. Вот они стоят, столпившись. Четко видна линия разделения, вот мы, а вот они. Свои-чужие. Сейчас кто-нибудь крикнет «наших бьют» — и они пойдут одним слитным организмом. Они пока еще одна семья. Они пока еще четко чувствуют, что они — свои, а мы — чужие.

Еще утром их будущее было расписано на много лет вперед. Пусть они были не на самом хорошем счету у начальства, но все-таки у себя дома, в своем привычном мирке, в своей пусть не самой хорошей, но размеренной жизни. А сейчас у них — растерянность. Впереди — неизвестность. И еще страх. Их ведь не просто из гарнизонных переводят в действующую армию. Их на войну отправляют. И я — олицетворение этого страха. Вот такой как есть — с розовыми от мороза щеками, со слабыми молодежными усиками над губой, в мундире ярких, не застиранных еще красно-зеленых цветов. Не самый представительный, прямо скажем. И выбор у них есть. Идти на войну вместе с этим глупым щенком — или на волю с вон тем сундуком серебра.

Сомнут. Их больше. Они старше, опытнее и злее. А у меня… Рожин с лошадкой обнимается, старик Карпыч, двое возниц тех же лет и шестак парней моего возраста, а то и помоложе.

В этот момент я решился. И сразу вдруг пропал холод из позвоночника, а к ушам прилила кровь.

Будем вас атомизировать, господа пополнение. Превращать вас из минерала в отдельные атомы. Разделяй и… чего там дальше? Вот это самое. Пока вы едины — мне останется только ножками сучить от негодования. Если они при мне останутся, эти самые ножки-то.

Не знаю, дали вам какие-либо указания насчет серебра или просто намекнули — то уже дело десятое. Уверен, самый борзый из вас сейчас только пробный камень закинул. Провокация, после которой вы всем миром будете совещаться и раскачиваться, соображая, как жить дальше. Вон, те двое с краю тоже глазки в пол прячут. Не одобряют резкость своего заводилы. Остальные вроде как тоже переминаются с ноги на ногу в некоем смятении. Мол, чего сразу-то борзеть, на виду у крепости? Надо отойти подальше, где никто не видит, и вот уже тогда…

А вот вам шиш с маслом. Нате вам еще кусок смятения.

Делаю несколько шагов к столпившимся мужикам, на ходу вытягивая из-за кушака тулупа капральскую трость.

— Болтать команды не было! — И сразу, с ходу бью тростью по плечам дерзкому, с оттягом с обеих сторон — хрясь, хрясь!

Один, тот, что справа, открыл было рот, чтобы крикнуть вечное «наших бьют», но я резко направил на него свою трость, и он осекся.

Говорю быстро, яростным, злым речитативом, пытаясь выгнать из себя тот мороз, что сидел в печенках всего миг назад.

— В полку нехватка людей. Когда придем, отцы-командиры будут стараться растащить по разным командам. Я должен знать, кто вы такие есть. Кто справный солдат, а кто лодырь. Кто ловкий, а кто пень трухлявый. Кому в мундире на параде блистать, а кому в инженерной команде по колено в воде заживо гнить. Поэтому слушай мою команду… — Я окинул кучкующихся монастырских бешеным взглядом, набрал воздух в легкие и гаркнул: — В колонну по два становись, перед санями по дороге легко бегом — марш!

Нет, братцы-кролики, не когда-нибудь потом, а вот прямо сейчас. Подталкиваю тростью первого, второго… Замечаю, что с другой стороны мне помогает Ерема. Хватает монастырских за шкирку и чуть ли не швыряет одного за одним на колею дороги.

— Пошел, пошел! Команда была — бегом марш!

Зашевелились, смотри-ка. Побежали. Тяжело, вразвалочку, но началась движуха. Да и мой шестак вон, вслед за Еремой ускоряет их в нужном направлении.

Дерзкий, который получил тростью, последний из всех монастырских не побежал. Спорить взялся:

— А зачем бежать-то, капральчик? Ну хочешь пороть — здесь пори!

Бросаю шпагу и мушкет в сани к Карпычу. Поверх кидаю тулуп. Расстегиваю и снимаю кафтан, оставшись лишь в ярко-красном камзоле и панталонах. Киваю Степану — пригляди, мол. Поворачиваюсь к дерзкому:

— Твои люди там, дядя, — и показываю рукой на бегущих монастырских. — Присоединяйся.

И резко, с криком и ударом трости:

— Бегом!

Под шапкой полыхнули огнем глаза, но… сдвинулся. Бежит. Ну и я рядышком, как пастуший пес. Двигаюсь легко, с шутками да прибаутками.

— Давайте, смутное народонаселение, покажите свою физподготовку! Бегом, бегом, православные! Не останавливаться!

Эх, как бы сейчас пригодился Сашка! Эта заноза страсть как охоч до вот такого — гонять кого-нибудь!

Мои парни расселись по саням, только Ерема, слегка прихрамывая, бежит рядом со мной. Уже переоделся в мундир, что мы с собой привезли. Как застегнул на все пуговицы свой красный камзол — так у него даже осанка поменялась. Вот еще только что был изможденный заморыш со впалыми щеками и торчащими ключицами под тощей шеей — а вдруг гляди-ка, он уже поджарый боец с сухим хищным лицом.

— Ну что, Фома? Вот оно как обернулось все! — зло крикнул он одному из мужиков, что перешел было с бега на шаг.

— Команда была — легко бегом! Марш, марш! — и протянул хлыстом поперек спины.

Тот послушался, побежал, втянув голову в плечи.

И когда только Ерема успел возницу на хлыст раскулачить? Изменился он за зиму, сильно изменился. Был скромный, местами даже застенчивый…

— Дышим, дышим! Два вдоха, два выдоха, под каждый шаг! Покажите мне, какие вы солдаты! От этого зависит, быть вам гренадерами с лучшим пайком или до конца своих дней копать ямы в инженерной команде!

* * *

За прошедший год я часто вспоминал ту свою встречу с деревенскими «охотниками за головами», что поймали меня когда-то под Кексгольмом и сдали в рекруты. Вспоминал, крутил в голове и пытался понять, как же это у них получилось — сделать так, чтобы я их беспрекословно слушался и делал, что они велят. В чем вообще секрет гопников, как они умудряются брать на испуг? Размышлял, прикидывал, сопоставлял… Насколько я понял — тут есть некая грань, на которой важно удержаться. Чтобы жертва думала, что драка еще не началась. Что вот-вот, ну ты только скажи, и вот тогда я…

Я не знаю, правильно ли уловил рецепт. Пробую так. Первое: отвлекать. Пусть думают о чем угодно, только не о серебре и о том, что я моложе их всех. И что в моем шестаке все молодые, ни одного старого солдата. Щенки. Никто по патриархальным меркам нынешнего времени. Потому — грузим их умными словами. Гренадеры, ретраншемент, фурштат, в тему и не в тему, главное чтобы отличалось от того, что они слышали в своем гарнизоне. Ефим летом частенько рассказывал, что у них, в ландмилиции, была принята другая терминология, заметно ближе к гражданской. Многое армейское для него, прослужившего уже пять лет, было такой же экзотикой, как и для меня, безусого рекрута.

Потому — дуем в уши.

Второе. Пожалуй, самое главное. Хамство. Хамство на грани фола. И тут же извинения. И снова дерзость — и снова извинения. Мне надо, чтобы они потерялись, как я потерялся тогда, год назад.

Ты, дядя, рот открыл, что-то сказать хочешь мне, щенку безусому? Н-на тебе стеком по ноге. Потерял равновесие, начал было заваливаться — подхватываю под руку, поддерживаю и так голосом:

— Прощения просим, неудобно вышло. Извините великодушно!

Да, с издевкой. Но — извиняюсь же!

И рукой подталкиваю бежать дальше. Он вроде только согласился не обострять, плечи, напряженные было в преддверии удара, расслабились… и я перетянул его стеком по хребту:

— Бегом, псина! Бегом!

Удар, извинения, удар. По плечам, по спине. По ногам было ошибкой, захромал мужик. Присушил я ему ногу. Подсаживаю его на передние сани, перед которыми мы бежали, и говорю:

— Продышись немного, братец. Никита, прыгай сюда, пробежимся!

Да, я назвал его «братец». Потому что третье — делить коллектив. Лепить ярлыки, не останавливаясь. Этот — рохля, бери пример вон с того, который молодец. Ты, побитый — брат мне названый, я тебя, любезного, в тулуп и на сани, беречь буду, а ты куда лезешь? Беги давай, чучундра! А еще мы тут все равны. И Никита запросто спрыгивает с саней и бежит наравне со мной и получше этих увальней. Посмотрите, как легко двигаются мои парни, пусть даже в этих неудобных башмаках! Справитесь с такими, а?

А еще не давать им сбиваться в кучи. Вижу, что кто-то на бегу начинает переглядываться, угадываю заводилу и переставляю местами. Разбивать кучкование, атомизировать. Удар, извинения, удар, оскорбление, умная фраза на армейском с кучей непонятных слов и похвала. Хвалить тоже важно. Этого хвалим — этого ругаем.

Бежим.

Физподготовка у них ни к черту. Уже метров через триста начали тяжело дышать. Через полкилометра — задыхаются. Ага, теперь можно в голос подбавить немножко ласки.

— Давайте, родные, еще чуть-чуть! За деревню уже выбежали, вон там, у той сухой коряги привал. Давайте, братцы-мушкетеры, дотерпите вон дотуда! Дышим, дышим!

Бегут. Ага, вон те вроде поймали ритм бега, пошли чуть полегче. А эти — увальни.

Ребята на санях спешно застегиваются. В лицо дует холодный неприятный ветер. Мне-то что, у меня под ярко-красным камзолом термобелье, я и при минус пятнадцать не замерзну. Хорошая термуха, фирменная. Мамина забота. Да и бегаю я всю свою жизнь. Потому бегущие по колее две колонны мужичков успеваю обогнать, пропустить мимо, снова обогнать… И все — с этими подленькими штучками, с ударами, извинениями, оскорблениями, подначками… Все-таки капрал — распоследняя скотина. Убил бы гада, если бы это был не я.

Луна поднялась повыше. Светит ярко. Вместе с бесконечной россыпью звезд все это хорошо освещает снежную равнину и голубоватые шапки на деревьях. Отчетливо видна укатанная колея дороги и заботливо расставленные вдоль нее вешки. Пока луна не сядет — идти можно. А она сейчас на убыль идет, недавно после полнолуния… То есть на небе считай почти что до утра. Это нормально, это устраивает.

Ерема ощутимо захромал уже к пятой сотне метров, и я посадил его на сани. Запомнил тех двоих, что были объектами его особенного внимания. У него к ним явно что-то личное. Да уж, тяжело пришлось моему бойцу. Кажется, у меня теперь есть, что высказать в лицо Архипу при личной встрече.

Добежали до примеченной мной коряги.

— Стоп! Остановились. Ваша колонна: ломайте сушняк, вон там, чуть в сторонке, вы двое — разводите костер. Ты, ты и ты — наковыряйте мне камней вон оттуда. Видишь, на склоне овражка из-под снега виднеются? Вот их. Да побольше, греть в костре будем. Быстрее, быстрее, православные! Двигаемся, не мерзнем! Большой костер, дров не жалейте! Рожин! А, черт с тобой. Карпыч! Доставай масло. Да не жмись, нам прямо сейчас большой огонь нужен. Давай, давай, не стоим!

Конец ознакомительного фрагмента.