Рассказы деда Балюка. Избранное

Иван Попков

Рассказы уральского писателя Попкова Ивана Андреевича переносят читателя в неповторимый мир русской деревни, в которой есть место и поэзии прекрасной русской природы, и красоте повседневного быта людей труда, ну и, конечно же, тайнам и чудесным приключениям. Но перед нами не сказка, автор знакомит читателя с суровыми повседневными буднями героев, не утративших веру в чудо и именно поэтому встречающих то таинственное, что помогает им скрасить серость бытия.

Маришка

В среду вечером зашёл ко мне Янька Елисеев, друг мой из Богдановки. — Гриня, друг, выручай. Старики свадьбу затеяли. Мою сестру Фроську замуж выдают. У нас на всю деревню один гармонист, да и тот уезжает на неделю в Златоуст. Поиграй, а?

Свадьбу Елисеевы закатили шикарную. Почти вся деревня гуляла. Столы установили во дворе, под яблонями. После трёх-четырёх тостов свадьба загудела. Старики в обнимку, слегка покачиваясь, затянули «По диким степям Забайкалья». Разнаряженные парни, девчата не жалели своих каблуков. Особенно вон та девушка, в голубом атласе: талия в обтяжку, гибкая, как лоза. Она задорно прошлась по кругу. Крутнулась на месте, обнажив точеные ножки выше колен. И снова дробь каблуками. Как она пляшет! Сколько в ней задора! Я спросил у подошедшего ко мне Яньки:

— Не знал я, что у вас такие девчата. Кто такая?

— О, Зто наша Маришка. Только ты того, не заглядывайся на неё…

Я не придал значения Янькиным словам. Да и поздно было. Маришка зажгла в сердце искорку.

Поле небольшого перерыва девушка подошла ко мне:

— Парень, — сыграй что-нибудь трепетное, цыганское.

Маришка вышла в круг. Гордо подняла голову. И по-ш-л-а! Какой ритм, какая гибкость, пластичность движений. И вот Маришка на коленях, вибрируя плечами, запрокинула голову так, что темный роскошный шелк ее волос касался земли. Я был в восторге. И тут же подумал: откуда у Маришки такой горячий, поистине цыганский темперамент.

Время заполночь. Луна, лимонным светом пробивая густую крону яблонь, бросала блики на усталых трапезников. Свадьба заметно поредела. Бабка Жидориха в одиночку надрывала свои осипший, пропитой голос. А рядом нею слегка похрапывал дед Пантелеи, уложив свою окладистую бороду в недоеденную миску с холодцом. Молодежь никак не хотела расходиться, окружив гармониста: такое веселье нечасто бывает. Когда я провожал Маришку. в деревне ни одно окно не светилось, все спали крепким предутренним сном. Прогорланил петух. Это петух бабки Жидорихи. Поет, как и сама хозяйка — громко, с надрывом.

Маришка жила на краю деревни в старом деревянном домике под соломенной крышей. «Такая видная, красивая девушка. Ей бы в хоромах жить», — подумал я.

Прошло три недели. Я буквально потерял голову. Образ Маришки преследовал меня днем и ночью. Богдановка стала для меня родной. Здесь я бывал каждый день…

…Начало июля, пора сенокосная. Луга дышали терпким, пьянящим ароматом разнотравья. От легкого ветра тихо покачивались метелки пырея. Мы шли с Маришкой рука об руКу. Вдруг она остановилась, прерывисто дыша, обвила мою шею руками и одарила меня долгим, горячим, упоительным поцелуем. И тут же ласково, слегка оттолкнув меня, тихо произнесла:

«Догонишь — вся твоя».

Но не пробежав и десяти шагов, запуталась в траве. Мы упали. Вокруг нас плотной зеленой стеною трава. Да наверху рваный, выцветший под палящим июльским солнцем, кусок небесного ситца. Словно бубенчик, звенел жаворонок. Но мы его почти не слышали. Во всей вселенной были только мы: я и Маришка…

В Богдановку мы с Маришкой возвратились поздно… По дороге нас нагнал Янька. «Т-п-р-у-у-у!» — натянул он вожжи, поравнявшись нами. Минут через десять мы приехали в деревню. Маришка спрыгнула с тарантаса. Попрощавшись с нами, не смущаясь Яньки, чмокнула меня в губы, помахала ручкой и, звякнув щеколдой калитки, скрылась в густых зарослях сирени. С минуту мы с Янькой ехали молча.

— Слушай, Гриня, — осторожно произнес Янька. — Останься сегодня у меня. Заночуем на сеновале. В хате нынче духота.

…Мать Яньки нарезала нам ломтей черного хлеба, поставила кринку молока. Мы, наскоро поужинав, забрались на сеновал. Янька спросил;

— Гринь, у тебя с Маришкой что-нибудь серьезное?

— Ты ведь Кольку Якимовца знал? — начал Янька издалека. — Хороший парень был, статный, красивый. А пропал ни за что ни про что. Шестнадцать тогда Маришке было. Любовь у них была. А когда родители Кольки узнали про то, напрочь запретили ему встречаться с Маришкой. Крепко он тосковал. А потом Колька исчез. И вот уже два года, как след его пропал. Говорили, будто волки его задрали, а следов по сей день никаких. Сгинул — и всё..

— Чарами какими-то она обладает, — вздохнул Янька. — Был ты хоть раз у неё в доме? У них ведь иконы маломальской нету. Нехристи они, вот что. Ты, Гриня, знаешь, что отец у Маришки таборный цыган? Первый конокрад в округе. Он и не жил никогда с ними. Мать у нее умерла годов десять назад. И говорят, она занималась колдовством. Маришку тому же обучала. Я бы посоветовал тебе, Гриня…

— Но ведь она хорошая, добрая!

Я нервно вскочил:

— Слушай, Янь, я пойду домой. Нехорошо что-то у меня на душе. Не обижайся.

Когда я проходил мимо Маришкиного дома, услышал, как звякнула у калитки щеколда. Но никого возле калитки не увидел. Решил пройти по тропинке через лес, чтобы сократить путь. Сумерки уже опустились на землю, и я еле различал тропу. Вдруг что-то под моими ногами зашуршало. Я зажёг спичку и осмотрелся вокруг. Ёжик! Я выпустил подол рубашки и осторожно закатил малыша в него.

Конец ознакомительного фрагмента.