Граф Калиостро

Иван Созонтович Лукаш, 1925

«…Сильно сверкнул клинок, Калиостро выхватил шпагу. Клинком бьет по воздуху, сопит, напрягается. Вдруг подпрыгнул, очертил на паркете круг. Скрежещет сталь. Языки огня бегут по черте. В огненный круг ступил Калиостро, замахал шпагой во все углы залы. И куда сверкал клинок, там гасли, точно от удара ветра, огни. Высоко, на черной завесе, пылает Златорозовый Крест. Калиостро вбежал к нему по ступенькам. Он пронзил шпагой воздух, сшибся с кем-то в схватке – его отбросило со ступеней – храпя, он кинулся вновь…»

Повесть о философском камне, госпоже

из дорожного сундука, великих ро-

зенкрейцерах, волшебном золоте,

московском бакалавре и о про-

чих чудесных и славных

приключениях, бывших

в Санкт-Петербурге

в 1782 году

Дормез у заставы

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный…

Пушкин

Петербургской белой ночью, к рассвету, когда столица тускло дымит серебристой мглой, у Митавской заставы, что за Обуховым мостом, часовой гренадер заслышал глухой гул колес о щебень государевой дороги.

Старый солдат, хвативший пенника в торговых банях у портомоен и продремавший всю ночь на крыльце кордегардии, взбил пятерней буклю, осыпавшую плечо мукой, и, кряхтя, поднял с земли фонарь.

— Кого черти несут? Чтоб их, неугомонники, — проворчал солдат, откидывая рогатку.

Желтая тропинка света нырнула в туман.

Покачиваясь, точно похоронная колесница, надвинулся дорожный дормез.

Запряженные четвериком лошади окутаны паром. Коренник злобно покосился на фонарь и чихнул, обрызгав гренадера пеной.

Щуплый возница ежится на высоком кучерском сиденье, подняв многие воротники шинели. Лицо утонуло в горбатой черной треуголке.

— Буди, чучело, барина, подорожную надобно, — окликнул гренадер.

Возница сипло затараторил, прищелкивая языком.

Старый солдат, понурясь, слушал непонятную болтовню: «Пускай-де немецкий щеголь отщелкивает». Кучер подернул локтями, хлопнул бичом — коренник, зачихав, поплыл мимо гренадера, обтирая ему плечо влажной шерстью.

— Да тебе ли говорят, стой!

Гренадер расставил ноги. Тень упала за ним, как раскрытые черные ножницы. Дубовая перекладина шлагбаума звякнула. Кони попятили.

Из кордегарии, — обвертывая канительный шарф вокруг живота и припадая на левую ботфорту, куда впопыхах не успел вбить всю ступню, — вышел заставный офицер.

— По какой причине шум? — равнодушно спросил он зевая и почесывая под буклей затылок.

— Да эфти вот подорожной выказывать не хотят.

Заспанный офицер посмотрел на козлы, зевнул и прикрикнул:

— Пашпорт!

Возница в горбатой треуголке что-то залопотал. Офицер ступил к козлам и дернул щуплого кучера за полу. Мелькнули кривые ноги, и у дормезного колеса офицер и солдат увидели на корточках странное существо: плоский нос, крутые скулы и обритые губы, изрезанные морщинами вдоль.

С запяток выглянул и другой слуга, форейтор, с длинным загнутым носом, похожим на клюв. Долговязый форейтор подбежал с поклонами к офицеру, путаясь в полах долгой шинели и прижимая к животу круглую шляпу.

— Кто таков? Оный вроде обезьяны, сей прямой попугай, — оттолкнул его офицер, подступая к стеклянным дверцам дормеза. Но тут же отпрыгнул: за темным стеклом горят два кошачьих зрачка.

— Испужал, — передохнул офицер и вежливо снял треуголку. — Коли не почиваете, сударь, извольте выдать подорожную вашу, понеже в столицу без сего не токмо иностранным, но и российским особам въезжать не дозволено.

Стукнуло стекло. Пухлая ладонь в кружевной манжете брезгливо протянула листок. Гренадер поднес фонарь:

Лист для проезду

Митавская канцелярия Его Высокопревосходительства Господина Генерал-губернатора свидетельствует, что показатель сего Его Высокоблагородие, Кавалер и Граф, Испанских Королевских Войск Полковник и Ученый Медикус Александр Феникс, он же де Калиостр, имеет быть без препятствий…

— Ка-ли-остр, — разбирал офицер круглые буквы.

Тем временем старый гренадер осматривал дормез. Верх у дормеза был черный, низ — желтый. «Важная работа, — примирительно похлопал солдат по кожаной обивке. — Надо полагать, в Гамбурхах эфтих мастерили, а то в каких Хранциях. Баре, оны што не придумают».

— Токмо долг служения повелевает чинить препятствия приятству вашего путешествия, — заговорил заспанный офицер голосом внезапным и тонким. Гренадер удивленно поднял лохматые брови, моргнул усом.

Из окна дормеза смотрела бледная дама в дорожной шляпке, повязанной лентами на подбородке.

Заставный офицер, кланяясь, отступал и до того крепко надавил гренадеру мозоль на мизинце, что тот крякнул — «Ыг».

Захлопнулось окно, кони стронулись, дормез закачался в туман, как громадная колесница.

— Ах, гордые персоны, кумплиманта терпения нет дослушать, — недовольно пожевал губами офицер, косясь на гренадера. — И тебя, как на грех, черт под ноги понес.

Когда старый солдат откидывал перекладину, возница, похожий на обезьяну в горбатой треуголке, захихикал, а долговязый форейтор, прокатывая мимо на запятках, явно показал язык.

— Черт-то не тут, — проворчал гренадер. — А вот он, в столицу покативши.

Миновав верстовой столб у караулки, дормез въехал на Обухов мост, скатился в беловатую мглу и поплыл тенью в сребристом сумраке ночи…

Накрытый кожухом мужик, запухший от сна, с всклокоченной бородой, был первым россиянином, какого встретили в Санкт-Петербурге ночные путешественники. На Невской прошпективе дормез прижал к забору мужицкий воз с сеном. Щуплый и тонконогий коняга, как щенок, расставил ноги, а мужик стянул рваную поярку, кланяясь барской карете. Возница огрел его арапником по склоненной спине.

— Батюшка, да чаво ж ты дерошься? — покорно пробормотал мужик, оправляя сбитую веревочную шлею.