Паша Колокольчиков. Повесть

Игорь Анатольевич Ходаковский

Герой, бывший воспитанник детского дома, всю сознательную жизнь мечтает встретить мать, которую он никогда не видел, но она ему часто снится. Он работает в Доме культуры художником под началом человека скрытного и недоброжелательного. Юноша полон творческих надежд, мечтаний, ведь завтра 22 июня 1941 года, ему исполнится восемнадцать лет. Он желает влюбиться в девушку. И судьба будто его слышит! За короткое время ему удаётся встретить мать, полюбить женщину, увидеть предательство и смерть…

Глава 2

Павел вошёл в мастерскую, надел рабочий халат, вымазанный спереди засохшей краской, и подошёл к старшему художнику Ивану Кузьмичу, который его не заметил, уставившись в листы бумаги.

— Где срочное задание, Иван Кузьмич? — бодро, с готовностью спросил Павел.

— Вот, — недовольно буркнув, вручил ему бумаги художник, — к танцам сии произведения должны красоваться на здании.

Павел взял в руки лист и вслух прочитал отпечатанный на машинке текст:

— Я безбожник, а ты? Оградим детей от поповских когтей…

— Не могу эти суждения писать! — возмущённо сказал художник Кузьмич.

— Тут дел на два часа, каркасы готовые есть, обтянем материалом и распишем, — ободрил коллегу Павел.

— Эх, ты! Ложь здесь написана! — горячо пискнув, ответил Иван Кузьмич. — Стыдно и страшно думать так, а не то, что писать.

— Кого престыдились и напугались? — искренне удивился Павел.

— А ты не знаешь? — серьёзно спросил Иван Кузьмич. — Бога боюсь!

— Посетите лекцию в союзе воинствующих безбожников, они вам всё толком объяснят, — успокоившись, посоветовал юноша. — Я давно всё понял — над всем стоит мать природа!

— Дурак ты молодец! — осадил Павла художник. — Она откуда взялась? У вас товарищ Колокольчиков, чувственности для художеств недостаёт. А как без неё художником стать?!

— Не хотите, не пишите. К чему этот разговор? Сам справлюсь! — обиженно заявил юноша. — Одолжите мне до получки пятьдесят рублей и ступайте домой.

Кузьмич поспешно вынул из кармана деньги, шлёпнув ладонью, положил их на рабочий стол, схватил клетчатый пиджак, не попрощавшись вылетел из мастерской.

Павел, насвистывая интернационал, с энтузиазмом принялся за идеологически важную работу.

Когда время перевалило за полдень, он вынес на улицу свежие транспаранты и установил их в металлические рамы на фасаде Дома культуры.

Колокольчиков перешёл дорогу, чтобы издали полюбоваться работой и, найдя её блестяще исполненной, гордо вскинув голову, неторопливо отправился прогуляться по любимому городу.

Со сладостным причмокиванием, он выпил стакан газированной воды с сиропом, затем смачно поглотил порцию сладкого мороженного пломбир. А после направился к речке искупаться и поваляться на тёплом песке, мечтательно размышляя о своей будущей семейной и творческой жизни.

Яркое солнце слепило глаза Павла Ивановича, он недовольно морщился и сожалел, что не прихватил кепку. Пришлось прикрываться ладошкой, но как не старался Павел спрятать глаза от светила, всё же не уберёгся и поймал яркого зайчика, который отскочил от золотого церковного креста на макушке купола и тонкой иглой пронзил приоткрытый глаз, так что он сразу его закрыл. Павел потёр повреждённый глаз и прослезился. Попытался поглядеть вперёд, но зрение показало размытые, нечёткие черты городского пейзажа. Открыв здоровый глаз, он увидел у киоска с надписью «Баржом» Ивана Кузьмича, который проглотил стакан воды и принялся пить второй.

— Паша! — окликнул его художник, поперхнувшись водой, — тебя ищу.

Иван Кузьмич был растерян и суетлив, глаза подёрнулись слезливой пеленой. Столь резкая перемена в облике человека удивила Павла и даже напугала его. Широко раскрыв оба глаза, он с участием спросил:

— Что с вами случилось?

— Прости меня Паша! — просипел Иван Кузьмич.

— За что? — искренне не понимая, спросил юноша и закрыл болезненный глаз.

— Согрешил я пред тобою, — захныкал художник.

— Успокойтесь, ничего вы мне плохого не сделали, — кинулся к нему Павел. — Вы меня всегда наставляли, учили и деньги одалживали.

— Пустое говоришь, Паша! Я руки умыл, а тебя несмышлёныша оставил в мастерской транспаранты писать. Прибежал домой и рад радёхонек, что греха избежал, от души порадовался в сердце своём, а оно как заболит и сущность моя вдруг загорелась огнём. И осуждение от Бога грузом неподъёмным на меня легло, что не продохнуть.

— Разве с человеком такое приключение бывает, — ещё больше удивился Павел. — Может вы заболели?

— Скажи, что ты меня понимаешь и прощаешь, — попросил художник, будто покидая этот мир. — Я же знал, что нельзя писать, а ты нет. И сейчас не ведаешь.

— Ладно, прощаю вас, — подумав секунду, другую искренне с состраданием сказал Павел и открыл повреждённый глаз, который теперь видел, как и здоровый.

Лицо художника порозовело, и тень печали исчезла с него, он улыбнулся и, кашлянув, попросил:

— Паша, никому не говори, что я отказался писать лозунги, ни сотрудникам нашим, ни директору, а особенно партийным работникам. Понимаешь?

— Ладно.

— Хочешь, ещё денег одолжу? — любезно предложил Иван Кузьмич.

— Не беспокойтесь.

***

Колокольчиков направился, как и планировал к речке, где был городской пляж. Павел пытался понять, что же случилось за считанные часы с Иваном Кузьмичом. От чего этот взрослый, уверенный в себе человек, переменился на его глазах и чуть живой просил прощения. Никаких видимых проступков и действий с точки зрения законов и морали Павел не усматривал в его поведении. А чуждые размышления о Боге и грехе не казались ему существенными и могущими вызвать в сознании и сердце человека смущения и страдания способные перевернуть всю жизнь наизнанку.

На песчаном берегу не оказалось свободного места и Павлу пришлось разместиться с краю на траве. Пляж кипел плесканием в воде, детскими восторженными визгами и бесконечными окриками матерей, бабушек и дедушек. Колокольчиков с удовольствием глядел на беззаботные игры ребят и гладь широкой реки, получая извне мир и покой, которые источались из невидимых источников и благодатно касались его. Паша лёг на спину и подумал, как хорошо ему оттого, что он живёт в лучшей стране, где так много прекрасных людей и возможностей.

Вдруг подул прохладный ветер, и приплыла тёмно-серая туча, закрыв собой ласковое солнце, а затем и всё голубое небо. Прохлада выгнала людей из воды. Неподалёку громко ударил гром. Наскоро засобирались отдыхающие, напугавшись грозы и ливня. Вскоре берег заметно опустел, но Павел остался под густыми ивами переждать короткий летний дождь, а потом занять лучшее место на пляже.

Порыв воздушного потока пронесся над берегом, взвихрив жёлтый песок. Ветер достиг Павла и будто остановился над ним, завертелся вихрем и некоторое время стоял столбом, затем сорвался и погнал стороной чёрную тучу, не успевшую здесь проронить ни капли.

Колокольчиков поднялся с земли и стал глядеть на мелькающие вдалеке всполохи грозы, чувствуя в сердце бурно наплывающую, необъяснимую тревогу и страх. «Неужели испугался грозы? Никогда не боялся, всегда ждал первого грома и всполохов на небе. Что так дурно сделалось во мне?» — недоумевал Павел.

Он поглядел на безлюдный берег, утихающую рябь на воде и быстро распогодившееся голубое небо, немного успокоившись, подумал:"Всё как прежде вокруг. Может, у меня температура поднялась?»

Оставаться на пляже, он не хотел, в общежитие идти тоже желания не было. Решил Колокольчиков провести свободное время до вечера в стенах Дома культуры среди участников художественной самодеятельности, где всегда царило безграничное творчество и неугасающий задор.

Павел быстрым шагом отправился в культурное учреждение, всерьёз полагая, что там он обязательно успокоится и обретёт прежнее душевное равновесие.

Он подошёл к Дому культуры, поглядел на свои произведения и теперь вдумчиво прочёл лозунги вслух:

— Я безбожник, а ты? Оградим детей от поповских когтей!

Павел неожиданно понял, что лозунги носят оскорбительный, откровенно хамский и унизительный характер, с которым он часто сталкивался в детском доме, да и сейчас среди некоторых граждан, например на рынке. «Но позвольте, эти лозунги поручили написать образованные люди из горкома партии, — оправдался Колокольчиков. — Я выполнил работу и что же, стал причастником унижения граждан своей страны, пусть верующих и священников?.. Ивана Кузьмича люблю и уважаю, не желаю оскорблять его, потому что он достойный человек и хороший художник. Как же я не подумал об этом, а с прилежным старанием, без сомнения в правильности содержания текста по-стахановски выполнил работу?!»

Павлу стало невозможно стыдно и за себя, и за весь город, и за всю страну. Теперь ему показалось, что все горожане знают, что это он написал скверный текст. Граждане теперь будут брезгливо на него смотреть, гневно сверкать глазами, проклинать и с презрением и молчанием проходить мимо.

Павел сник, раздираемый неведомым ранее противоречием, тяжело вздохнул, но собрался духом и вступил в борьбу: «Партия ошибается, комсомол, государство?! Разве это возможно, чтоб целая страна заблуждалась? Конечно, чушь!!! И как в мою голову пришёл оголтелый оппортунизм?!»

Он вошёл в прохладное фойе Дома культуры, куда доносились звонкие голоса детей из репетиционных комнат, звуки музыкальных инструментов и кто — то баритоном чудесно исполнял русский романс «Очи чёрные». В приоткрытую дверь из зрительного зала долетали отрывистые фразы женских и мужских голосов — там шла репетиция драматического спектакля на революционную тему. Павел юркнул в проход и уселся с краю на сиденье, которое звонко скрипнуло, так что все устремили взоры на него.

— Что такое?! — возмутился режиссёр, вздыбив седые локоны длинных волос.

— Это я, — тихо ответил Павел, — зашёл поглядеть, не помешаю?

— Художник! — воскликнул режиссёр и пулей спустился со сцены по ступенькам в зал и, подступив к Павлу, требовательно спросил. — Задник, когда будет готов?

— Как и планировали, через неделю, — уверенно ответил Павел.

— Перерыв пять минут, — крикнул актёрам режиссёр и присел на сиденье в другом ряду напротив Павла. — Товарищ Колокольчиков, выручайте меня. Позарез нужен человек на роль матроса балтийца.

— Товарищ режиссёр, вы человек образованный в столице бывали, многое видели и читали, — осторожно начал Павел, — скажите только честно.

Театрал удивлённо поглядел на юношу, выдержал паузу и ещё более настороженно спросил:

— А что?

— Бог есть? — прямо спросил Павел.

Испугавшись вопроса, режиссёр завертел головой по сторонам, желая удостовериться, что более никто не слышал означенной темы.

— Как сказать, — запинаясь, ответил режиссёр и ещё раз обвёл взглядом зал и пожал плечами.

— Не знаете?

— Поймите меня правильно, — извинительно пояснил театрал, — мне крайне затруднительно сейчас ответить на этот вопрос. Может, в другой раз поговорим?

— Если люди боятся открыто рассуждать о Нём, — размыслил Павел, — значит, Он есть, с чего бы они боялись рассуждать, если бы Его не было?

— Это провокация! — подскочил на ноги режиссёр и, заикаясь от возбуждения, громко продекламировал. — Я ничего не знаю и ничего не слышал, что вы здесь говорили.

— Я спросил вас о смысле нашего бытия, — удивлённо пояснил Павел.

— Вот именно! — с нарочитым посылом, и выброшенной вперёд рукой осуждающе бросил режиссёр и направился к сцене.

— Не буду играть в вашем спектакле, — огрызнулся юноша вслед напуганному работнику культуры.

— Обойдёмся как — нибудь! — не глядя на Павла, ответил режиссёр самодеятельного театра и, похлопав в ладоши, призвал актёров на репетицию.

После неожиданного и неприятного разговора Колокольчиков утвердился в правоте своего наставника Ивана Кузьмича и немедля направился к транспарантам. Павел смело и без сомнения демонтировал лозунги, взвалил тяжёлые рамы на плечи и понёс в мастерскую. Не раздумывая, он сорвал с рам полотнища с надписями. Затем подошёл к окну, чтобы собраться с мыслями и поглядел на уличные часы, которые показывали три часа дня. Подумав, Павел принял решение написать другие лозунги, так как времени до вечера было предостаточно. Он подошёл к столу и карандашом на клочке бумаги написал: «Да здравствует любимая страна Советов!» и «Работай так, как учит Сталин!»

Идея Павлу понравилась, он от души улыбнулся и с удовольствием приступил к работе.

К шести часам, он спустил вниз подсохшие транспаранты и закрепил на фасаде здания.

— Что это? — растроенно спросил директор Дома культуры Сергей Владимирович Силантьев.

— Где? — переспросил Павел.

— Решили сорвать политическое мероприятие?! — вмешался инструктор горкома партии.

— Сам, лично отдал им текст, — извинительно сказал Силантьев и строго спросил у Павла. — Где Кузьмич?

— Работу сделали, он домой отправился, — объяснил Павел, — а задание мы выполнили, только вот рамы сломались.

— Почему новые каркасы не сделали? — вскипел партработник.

— Вам не нравятся эти лозунги? — громко и подчёркнуто удивлённо спросил Павел.

Руководители одновременно вздрогнули от пламенно брошенного вопроса на повестку дня и смущённо переглянулись.

— Прикажите снять? — многозначительно спросил юноша.

— Что вы, молодой человек! — проявил политическую грамотность партработник и бросая благодарный взгляд по сторонам продолжил — великолепные лозунги, кто придумал, чья инициатива, назовите фамилии?

— Художники у меня политически грамотные, так сказать авангард политического сознания, — ответил, расцветший в улыбке Силантьев.

— Премируйте сознательных товарищей, — настоятельно предложил ответственный работник и собрался уйти.

— Товарищ инструктор, — обратился Павел. — Почему в сказочные чудеса верить можно, а в Божественные нельзя?

Инструктор мгновенно побагровел, стиснул зубы, но сдержался и как былинный богатырь басом ответил:

— Из сказки мы можем сделать быль, а из той чепухи проку никакого для государства.

— Вот оно что! — почесал затылок Павел.

«Вопрос серьёзный, всех на изнанку выворачивает, и врать заставляет?» — подумал Колокольчиков.

Павел был рад и горд собой, что не испугался важных людей и нашёлся, что им ответить и что совершил поступок достойный взрослого мужчины и гражданина своей любимой Родины. Увидел он в своём поступке и практический смысл для Ивана Кузьмича, ведь теперь никто не будет его заставлять писать омерзительные лозунги, по крайней мере, некоторое время.