Иллюзия вторая. Перелом

Игорь Григорьян

Первая часть одноименной трилогии «Иллюзия» отмечена дипломом финалиста германского конкурса «Лучшая книга года» в 2019 году.Вторая часть – «Иллюзия вторая. Перелом».Третья часть – «Иллюзия третья. Квантовая».Аллегорическое философское произведение, утверждающее единство света и человеческой мысли, мысли и произнесённого слова, слова и выполненного человеком действия. Связь философии и физики, литературная математика – путь автора к познанию природы света как основной энергии мироздания.

7

— Смотрите, смотрите, — Агафья Тихоновна резко схватила Артака за лапу и сжала её что было сил.

При этом, она подняла голову вверх, щурясь и высматривая там что-то пока ещё невидимое.

В самом верху, среди ярого, жёлтого, оттенком напоминающего глаза дракона света, появилось интенсивная и насыщенная, ослепительно-белая, слепящая точка.

Она не увеличивалась, но и не уменьшалась; она не разгоралась и не затухала; она не уплотнялась и не рассеивалась. Небольшая пульсация внутри белого шара как бы подсказывала, намекала на то, что где-то в глубине этого отчётливо-живого, палящего сияния происходят какие-то действия, что там течёт полноводная и неиссякаемая река. Даже не река с её пучинами и водоворотами, и не озеро с его тихими и глубокими омутами — но целое море или океан, во всём своём многообразии различных форм и проявлений.

А может и не океан вовсе.

Может — вакуум, может — ничто — да, да, может это было чистое и ничем незамутненное Ничто.

Но что бы ни было внутри белой точки — оно было.

И оно было вечно.

Оно подпитывало и кормило самое себя, оно утилизировало ненужное внутри самого себя, оно рождало новые рисунки, образы, очертания.

Каждое мгновение и каждый проходящий невесомый миг оно пульсировало, жило, существовало.

Понимание этой простой и необычной вещи охватило акулу сразу и целиком.

Понимание не доказывало, не убеждало, не спорило.

Оно не препиралось и не вступало в дискуссию.

Не соперничало и не соревновалось.

Не объясняло и не вразумляло.

Оно просто было.

Оно — понимание — просто констатировало факт — простой факт — этот пронзительный, пронизывающий всё белый свет был вечен. Он не мог родиться или умереть, он не мог возникнуть, он не мог появится из ниоткуда. Впрочем и появиться откуда-то от тоже не мог. Наоборот, этот свет — эта сверкающая, блистающая, эта сияющая звезда сама была в состоянии породить всё что угодно. И вот теперь она появилась здесь и просто была, присутствовала — робко, но негасимо дополняя жёлтое и тёплое свечение сознания своим белым, алебастрово-молочным излучением.

Дракон поднял голову.

Он заметил это необыкновенное огнище и отпечаток белого пламени коснулся его глаз. Жёлтый зрачок впитывал живое, неподвластное человеческому пониманию свечение, а сам дракон наполнялся какой-то диковинной, не поддающейся никакому человеко-разумному объяснению энергией. Именно благодаря этой диковинности, туманности и непостижимости, жемчужно-белое свечение становилось ещё более желанным, оно ясно демонстрировало свою чудесную природу, а спустя одно лишь мгновение, сияние белого света стало не только желанным, но и необходимым.

Стало.

Жизненно.

Необходимым.

Как летние каникулы в детстве.

Как вера в чудеса при чтении детских сказок.

Как глоток свежего воздуха при погружении на глубину.

Как родник посреди пустыни.

Как свеча на столе для чтения.

Как этот белый свет.

Единожды глянув и осознав природу пульсирующего и необъяснимого излучения, никто уже не мог устоять перед соблазном зачерпнуть из этого источника ещё и ещё — пусть взглядом, пусть умом, пусть чувствами.

Одно созерцание этого света давало силу. Силу и мощь. Созерцание предоставляло всесилие…

Этот свет не подпитывал — он именно питал. Питал качественно и авторитетно. Питал величественно, солидно и строго. Питал справедливо, добросовестно и свято.

Он не мог подвести. Не мог обмануть. Он был честен всегда, он был честен сейчас и он же — тот же самый свет — будет честен вечно.

Дракон улыбнулся, но промолчал.

— Что это? — акула смотрела наверх и её раздирало любопытство. Она была уверена — дракон точно знает природу этого явления…

Артак смотрел на горящую звезду и не мог оторваться от её созерцания. Спустя какое-то время он кивнул головой, словно сбрасывал с себя оцепенение, и повернувшись к Агафье Тихоновне, просто и внятно произнес всего лишь одно слово.

Одно только слово, которое смогло объяснить сразу и всё.

Целиком и полностью.

Не оставляя недомолвок и слепых пятен.

Одно только слово…

— Жизнь. — Дракон усмехнулся одними глазами и взгляд его приобрел какую-то мягкую отрешенность. — Это и есть жизнь, в её человеческом понимании. Она возвращается в тело. Сейчас он придёт в себя. Будьте готовы!

— Быть готовой к чему?

— Быть готовой вернуться в подъезд многоэтажки, — Артак засмеялся, окончательно теряя оцепенение — будьте готовы вернуться и помочь нашему хозяину справиться с его состоянием.

Чисто-белый и от этого — необычный, снежный, меловой рассвет возвращающейся жизни занимался над головами пораженных наблюдателей.

«Ничто» никогда не менялось, «Ничто» просто дало команду вернуться туда, откуда недавно, всего лишь на одно мгновение, оно выпрыгнуло, прячась от боли, сковывающей сломанную конечность.

Сама жизнь возвращалась в один из физических, материальных объектов, а если быть точным — жизнь возвращалась в самое обыкновенное человеческое тело со сломанной нижней конечностью.

— Это жизнь? — акула заворожено смотрела на пульсирующую точку.

— Да. Это и есть жизнь, — спокойно и уверенно подтвердил дракон.

— Она будет увеличиваться? Будет поглощать?

— Нет. Ей это незачем. Она и так везде.

— Но почему мы видим лишь одну светящуюся точку, почему она не наполняет собой всё остальное пространство?

— Наполняет, — Артак ухмыльнулся, — ещё как наполняет. — Просто для того чтобы оживить горстку молекул и частичку всеобщего разума нет необходимости занимать всё существующее место.

— Она может прийти и уйти?

— Конечно, может. И более того, она обязательно это сделает. И уйдёт и придёт. Как дыхание. Как вдох и выдох.

— И тогда человек умрёт?

— Ну что вы, это совсем необязательно. Ведь любое проявление сознания, и человек в том числе — вечно и постоянно. Тело может рождаться и умирать, но сам человек бессмертен. Конечно, если он смог стать человеком, — Артак улыбался одними глазами и их теплая, бархатная желтизна, уже смешанная со светящейся белой пульсирующей точкой, окатила Агафью Тихоновну какой-то целебной, живительной энергией, — ведь родиться человеком недостаточно для того чтобы им быть. Родиться и сразу быть можно камнем, растением, в конце концов, животным — но человеком — нет! Человеком необходимо становиться каждое прожитое мгновение и этот процесс, возможно, даже более болезненный, чем сами роды, — Артак рассмеялся, — кстати, а вы не задумывались, что роды болезненны не только для матери, но и для ребенка? — дракон, пошевелив ноздрями, медленно втянул в себя воздух и так же медленно выдохнул.

Немного помолчав, он продолжил рассуждения:

— От того, что кто-то вдохнул и переработал какое-то количество кислорода, этот кто-то не пропадает в небытие, а остается, не так ли? Конечно, мы сейчас говорим не о теле. И этот кто-то вполне в состоянии вдохнуть и выдохнуть не только воздух — впуская в себя питающий кислород и выпуская губительный для человеческого тела углекислый газ; но и вдыхая силы — чередуя в себе, тем самым, моменты бесконечной мощи и полного бессилия; и мысли — перемежая мозговые шторма с полным отсутствием самой способности мыслить. И точно таким же образом, как физическое тело вдыхает самый что ни на есть обыкновенный воздух — какое-то другое, невидимое человеческому глазу, но от этого не менее реальное тело, может вдохнуть и выдохнуть саму жизнь. И этот кто-то, то есть тот, кто обладает этими телами, не перестанет существовать от того что он её когда-нибудь выдохнет. Ведь жизнь не является чем-то постоянно пребывающем в человеке. Она входит и выходит подобно дыханию. Она не находится в нем постоянно. Но он, он — Человек! Человек — а не его тело! Он остаётся! И вот это уже навечно.

— Вы сказали — какое-то другое, невидимое человеческому глазу тело? — Агафья Тихоновна смотрела прямо на Артака, и по всему было видно что эта тема для нее крайне интересна, — невидимое человеческому глазу, ведь так? Но, если сам человек не в состоянии узреть свои многочисленные тела, то может кто-то другой смог бы их увидеть?

— Кто-то другой, возможно, и смог бы, — Артак склонил голову набок, словно прикидывая в уме, говорить или нет, — но зачем? Достаточно просто знать что они, эти другие, — дракон голосом акцентировал внимание на этом слове, — эти другие, неосязаемые для органов чувств человека тела, есть. И они не просто есть — они такие же живые и трепетные, как тело видимое, но они живут и трепещут в немного другой реальности. Может быть, в совсем другой реальности. Человеку не дано, да и нет необходимости этого знать. А вот прочувствовать свою бесконечность, познать её природу человек вполне в состоянии, но для этого необходимо очень хорошо потрудиться. Потрудиться, чтобы понять самому, ибо прочитать или просто услышать об этом малоэффективно. Ведь эти другие, метафизические по отношению к единственной осязаемой и наблюдаемой человеком реальности тела трудно описать словами, для этого не предназначенными.

— Почему не предназначенными? Разве словами возможно описать не всё вокруг? Как видимое, так и невидимое?

— Потому что любой человеческий язык формировался, формируется и будет формироваться под воздействием того, что сам человек мог, может или только будет в состоянии видеть, слышать или осязать каким-то другим образом. Нюхать в конце концов, или чувствовать вкус, ощупывать, понимаете? — дракон опять глубоко вдохнул, — вот, например, если я могу, если я в состоянии, прямо сейчас услышать запах гари, и если это будет нечто новое для меня, ещё не испытанное, ещё не названное, то слово «гарь» совершенно неизбежно, когда-нибудь, да появится в моём собственном языке, а потом и во всех языках всех народов человеческого мира, понимаете? Если я вижу свет, то и слово «свет» обретет своё собственное место в орфографическом словаре, и оно всегда будет описывать именно то, что его породило. В данном случае слово «свет» появилось только потому что человек, благодаря природе, его породившей, в состоянии видеть своими собственными глазами электромагнитное излучение определенной длины волны. Так, например, если бы кроты или летучие мыши создали свой язык, сходный с человеческим по своей функциональности, то в нём бы не было такого понятия как «свет», это слово бы никогда не родилось, потому что слепым животным видимый свет попросту не нужен и они даже не догадываются о его существовании.

— Но человек тоже, как и кроты или летучие мыши, не в состоянии увидеть многое. Например — ультрафиолет или радиацию, он не в состоянии их осязать никакими другими органами своих чувств, однако эти слова существуют, — Агафья Тихоновна, точно так же, как речь иногда забегает вперёд и обгоняет породившую её мысль, немного бесцеремонно перебила и обогнала Артака.

— Конечно, — дракон кивнул, — но кроме всех своих органов чувств, данных человеку самой природой, упомянутый вами биологический вид является обладателем самого важного и достаточно мощного органа всех чувств сразу — а именно — неплохо сконструированного полуторакилограммового мозга. И как следствие — ему, человеку, дана способность к мышлению, к развитию своего интеллекта, и эта способность, рано или поздно, но совершенно неизбежно выведет его к каким-то открытиям или озарениям, приведёт к каким-то новым, доселе неизведанным способностям — одна из которых — проникать в недоступные человеческим органам чувств участки природы. И ультрафиолет, и инфракрасный свет, гамма или микроволновое излучение, радиоволны — именно такие участки мира, неотъемлемые от целого, но неосязаемые людьми в прошлом, до совершения определенных открытий.

— То есть, человек придумал прибор, позволяющий ему каким-то образом видеть или фиксировать нечто, ранее недоступное, — Агафья Тихоновна подытожила сказанное Артаком, — и как только это нечто стало доступным к осязанию…

— Этому нечто необходимо было дать имя… — дракон закончил фразу вместо акулы, — и присвоенное ему имя становится новым, только что рождённым словом, со своей смысловой нагрузкой и со своим образом, возникающим в голове у каждого, кто его услышит. Да, да, процесс рождения слов именно такой. Люди находят что-то, невиданное ранее, и называют его каким-то определённым, новым, ранее не существующим словом, — и Артак повторил ещё раз, — именно так и рождаются слова.

— И никак иначе?

— Есть, конечно же, есть и другой путь, — дракон утвердительно кивнул головой, — иногда люди, как правило, это писатели-фантасты, придумывают в своих мыслях что-нибудь этакое, ещё не существующее в физической, материальной реальности, называют это каким-то выдуманным словом, и используют это слово в своих произведениях, тем самым давая этому самую что ни на есть настоящую жизнь. Потом уже, много позже, то что они придумали и назвали — воплощается в материальном мире — воплощается обязательно, ведь у Вселенной нет другого пути, кроме как материализовать фантазии людей — тогда этому чему-то дают уже готовое имя, придуманное ранее писателем-фантастом. Называют материальное воплощение самого слова им же — словом, придуманным много раньше. Так было, например, со словом «робот», которое придумал чешский писатель Карел Чапек и его брат Йозеф. Слово «робот» впервые использовано в 1920 году в пьесе Чапека «Р.У.Р.». Название этого произведения, эта аббревиатура — «Р.У.Р.» — расшифровывалась как «Россумские Универсальные Роботы», — Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну, незаметно улыбнулся и продолжил:

— Но если копнуть немного глубже, то мы увидим что даже самый гениальный писатель не может выдумать того, чего нет на самом деле, — Артак ещё раз посмотрел на Агафью Тихоновну, теперь уже с хитрецой, — ведь слово «робот» образовано от чешского слова «robota», которое в этом языке имеет вполне определенное значение, и значение это — «подневольный труд».

— Так работа и в русском языке обозначает тоже самое, и в украинском, и я уверена — в множестве других языков тоже, — акула утвердительно кивнула, соглашаясь.

— Да, — дракон опять улыбнулся, — но это лишь подтверждает уже сказанное, — более того, это еще одно доказательство того, что никакая работа не сможет сделать человека счастливым, так как сама работа — это труд поневоле. Подневольный, вынужденный, несвободный, принудительный, рабский, слепой труд. Вот что такое работа и это ясно видно из самого слова. Ведь счастливый — прежде всего значит свободный, мы об этом говорили, когда путешествовали к черной дыре в Мире Японского Зонта, а подневольный труд — это совсем другая дорога, и к счастью она не имеет никакого отношения.

— Да, да, — Агафья Тихоновна кивнула головой, — я помню этот разговор, мы действительно говорили об этом, и очень подробно, — акула опять кивнула головой, полностью соглашаясь с драконом.

— Но, как правило, процесс рождения слов, все-таки обратный, — дракон усмехнулся, — сначала человек начинает что-то видеть, или слышать, или чувствовать, и лишь потом называет то, что он смог узреть, каким-то новым, доселе неиспользованным словом. И это слово обретает жизнь. Самую настоящую, не выдуманную, не иллюзорную жизнь — жизнь фактическую, научную — жизнь вечную. Такова процедура рождения слова. И такова процедура формирования языка.

— Я понимаю, — Агафья Тихоновна ещё раз кивнула, — теперь я понимаю почему точно описать словами другие, невидимые человеческие тела, не представляется возможным. Все очень просто — ни в одном языке мира просто-напросто нет таких слов, так как ни один существующий народ не обладает возможностью увидеть эти другие, — теперь уже акула сделала акцент на слове «другие», — другие тела, и как следствие, таких слов, которые бы смогли объективно их описать просто не существует, правильно?

— Да, совершенно так, — Артак усмехнулся одними губами, — но мы с вами все-таки попробуем.

— Попробуем что? Описать то, что еще никому не удавалось описать словами?

— Описать? Возможно… Возможно, что и описать, — Артак задумался, — возможно, — повторил он задумчиво, — но скорее всего — почувствовать. Ведь каждое из слов воспринимается отдельно взятым человеком совершенно индивидуально, в полном соответствии со своим, полученным в течение всей своей жизни, опытом. И оттенков у восприятия очень много, если не сказать — невероятно много. Сколько людей — столько и восприятий, а значит, столько и разных, уже воплощенных в реальность самой природой, действительностей. Понимаете? Сколько людей — столько и индивидуальных миров. Столько и различных по своей сути Вселенных.

— Да, понимаю. Но как нам это поможет описать то, о чём мы сами не имеем никакого чёткого представления?

Артак кивнул в знак понимания и согласия, потом взял Агафью Тихоновну за плавник и продолжил, глядя прямо в её черные глаза-бусинки:

— Слово может подсказать, направить, натолкнуть человека, слово может указать на какие-то нестыковки, или наоборот, на совпадения того, о чём оно говорит — то есть, на совпадения своего собственного смысла со своим же собственным опытом, но уже определённого, отдельно взятого человека. А этот собственный опыт, эти личные переживания, это содержание уже прожитой и осмысленной жизни воспринимается каждым, без исключения, человеком как непререкаемая, неопровержимая, бесспорная и очевидная истина. Понимаете? Если наши слова, которые мы будем использовать в описании того, что мы никогда и не видели — не видели, но твёрдо знаем о его существовании; если наши слова затронут какую-то часть собственного и всезнающего чувственного мира определенного человека — тогда и только тогда эти слова смогут стать для него тем основным, чем каждый может стать для кого-то другого — а именно — светящимся маяком.

Дракон сделал небольшую паузу, перевел дыхание и продолжил:

— Ведь маяки не бегают по суше, отыскивая какой бы корабль спасти. Они просто стоят и светят, указывая верную дорогу. И уже сам человек, опираясь на источник этого света, в задумчивости бредёт дальше. И если он действительно человек, если он смог им стать, а не просто родился в человеческом теле — он начнет углубляться, вдумываться, вникать, и даже вязнуть в новом знании; он начнёт врезаться в него, как нож в масло, и кто знает, может ему самому, этому человеку, удастся прикоснуться к своим же, невидимым глазу телам каким-то новым, только что сформированным из наших слов, органов чувств…

— Вы сказали — только что сформированным? — Агафья Тихоновна в недоумении округлила глаза.

— Да, именно так я и сказал, — Артак твердо и уверенно кивнул головой, — только что сформированным.

— Но из чего природа может сделать новый орган восприятия каких-то неизведанных и пока ещё непонятных чувств и ощущений?

— Из того, что есть у неё под рукой, — дракон громко и раскатисто рассмеялся, — только из того что есть в реальности, — он немного успокоился и всё еще смеясь, закончил:

— А в данном случае у природы есть только человеческая уверенность в существовании чего-то невидимого, и эта уверенность, заметьте, сформирована не на пустом месте! Она сформирована на совпадении своего собственного, уже пережитого опыта с чем-то сказанным кем-то на словах, или прочитанным где-то на бумаге, или увиденным собственными глазами. Понимаете? В этой уверенности есть частичка собственного опыта человека. Частичка собственного опыта и уверенность другого человека, — Артак усмехнулся, — ведь ничто не способно так заразить, как чужая уверенность, — он отпустил акулий плавник и посмотрел вдаль, — в таких случаях говорят — я знаю что это именно так, но не могу понять где родилась моя уверенность, чем она питается, как выживает и почему растёт. А на самом деле всё очень просто — растёт внутреннее. Растут мысли. И питаются они своим собственным опытом. Питаются уже пережитым. Даже если до конца непонятым, но пережитым. Другим словом — питаются временем — этой необъяснимой для людей энергией из которой, собственно, и сделано всё сущее.

Артак задумался и на мгновение замолчал.

— Ведь, по сути своей, любое материальное сделано из одного и того же — и это что-то — время.

Агафья Тихоновна кивнула, но не сказала ни слова. Впрочем, дракон и не ждал никакого ответа. Он продолжал:

— И здесь уже любые слова бессильны, они были всего лишь внешним маяком, но переродившись, стали внутренним чувством. Они были ничем, но стали осязаемы телом — они стали чувством. Они были идеей, они были пальцем, указывающим на звезду, но стали самой звездой. Всё и всегда рождается из ничего, понимаете? И мы только что это ещё раз осознали, — дракон рассмеялся, — ну а природа… Природа лишь пользуется тем, что уже создано, и создано лично вами. Она мастерски выполняет ваш же заказ — изготовляет новый, совершенно неизвестный, ещё никем неиспробованный и неиспытанный, ваш собственный орган чувств, способный дотронуться до вашего же собственного, вашего внутреннего Я. Орган, способный прикоснуться к множеству ещё неизведанных тел и энергий. Орган, который в конце концов, сможет прикоснуться к матери всех энергий — прикоснуться к самому времени. Природа позволяет ощутить любую энергию, заслышать её, изведать и наконец-то испить. Испить до самого дна, ибо по-другому уже не может и быть.

— Вы так думаете?

— Конечно. Мыслью всё было создано, мыслью может и измениться.

— Хм, — Агафья Тихоновна достала блокнот и записала слова, показавшиеся ей важными, — «Мыслью всё было создано, мыслью может и измениться». И что же дальше?

— Дальше? — Артак ухмыльнулся, — а дальше просто. Дальше, тому, кто получил в своё распоряжение доселе неведомый человечеству орган чувств, тому кто научился им пользоваться, и пользоваться во благо, дальше такому человеку захочется поделиться новыми ощущениями с остальными, захочется доверить только что полученное знание всему миру, захочется вверить свои новые качества каждому алчущему, но ещё не достигшему, каждому, кто испытывает жажду, и жажду уже не тела, но жажду души…

— И что тогда? — Агафья Тихоновна слушала, затаив дыхание.

— Тогда он с прискорбием обнаруживает что ему не хватает слов, — Артак весело подмигнул Агафье Тихоновне, — не хватает слов, ибо сам язык не предназначен для того чтобы выражать то, чего смогли достигнуть единицы. Человеческий язык — орудие массовости, повальности и многочисленности. Язык — как пушка — оружие большинства. А большинство всегда ошибается.

— Но почему?

— Потому что свобода — удел избранных. Избранных не кем-то. Избранных самими собой. Само понятие свободы противоречит наличию какого-либо окружения, каких-либо границ, какой-либо толпы. Свобода отрицает любую возможность пребывания в стаде, — дракон помолчал одно лишь мгновение, — а стадо — это всегда большинство. Большинство одинаково мыслящих, двигающихся в одном направлении животных, ибо людьми их назвать было бы преждевременно.

— Но ведь каждый начинает жизнь в стаде?

— Да, — дракон поджал губы и кивнул головой, — начало у всех одинаковое. Исходные данные равновелики. Кто-то начинает бунтовать раньше, кто-то позже, а кто-то предпочитает оставить всё на своих местах, и, следовательно, сам остаться там же — на своём старом месте. Этим он высказывает свои предпочтения — и природа, внимательно прислушиваясь к ним, ограничивает развитие такого человека забором выбранного им загона, она вершит его судьбу исходя из его личного выбора — быть членом стада, быть большинством. И, в этом случае, единственный процесс, которому такой человек может быть интересен и даже полезен — это статистический учёт. Столько-то погибло и столько-то выжило. И ничего более. Среднестатистический человек по своей сути — мёртвый и недвижимый камень, всего лишь один из… Один из груды таких же точно камней. Один из большинства. Среднее между экстремумами. Белый, размытый чёрным. Серый. Неприметный. Шаблонный. Статистический, одним словом. Среднестатистический…

Агафья Тихоновна внимательно слушала, подперев голову плавником.

— Но можно же и остаться в стае?

— Стая — гордое слово, — Артак усмехнулся, — стая подразумевает полёт.

— Тогда в стаде?

— Да, можно. Это всего лишь вопрос личного выбора человека — стать избранным или остаться усреднённым.

— Я поняла, — акула склонила голову, — достигнуть свободы можно только выйдя за пределы стада. Только покинув серую массу, только расправившись со своим желанием быть как все.

— Выйдя? Ахаха! Вырвавшись, вырвавшись! — Артак немного повысил голос, тем самым указывая на важность данного уточнения, — только вырвавшись, только прорвавшись сквозь миллион запретов, только пробившись через миллиард соблазнов, только проломив стену своей головой, только наступив на горло своему страху! Именно вырвавшись, но никак не выйдя. Выйти — не выпустят. Для тех, кто хочет выйти существует дверь. Но она заперта на ключ. И этот ключ у тюремщика. А тюремщик с другой стороны двери.

— Но кто же он? Кто этот тюремщик?

— В большинстве случаев — вы сами, человек сам держит себя в тюрьме, но чтобы это понять необходимо покинуть камеру и найти свою дорогу. Надо пройти в прошибленный собственной головой пролом стены и увидеть дверь с другой стороны. Надо перетерпеть боль от синяков и ушибов. Иногда надо даже пережить смерть. Надо… Да много чего надо. И прежде всего — надо понимать неотвратимую НЕОБХОДИМОСТЬ этих изменений. Миром правят необходимости, а никак не желания. Докажи миру что тебе это необходимо — и пользуйся на здоровье. Получи и распишись. Ограничений тут нет никаких, да и быть не может.

— А можно сначала найти свою дорогу и не спеша идти по ней, собирая знания?

— Конечно, можно, — дракон кивнул головой, — бывает и такая последовательность. Редко, но бывает. Сначала определить свой путь, а потом выйти из стада. Но вскрыть в себе свой путь, выведать его у природы, находясь внутри стада, достаточно трудно, ибо у стада дорога одна. Одна на всех. И совсем не факт что она окажется именно ваша.

— Но все-таки это возможно?

— Возможно. Редко, но возможно. Тогда можете считать что вы нашли ключ от той самой двери. Нашли ключ и победили своего тюремщика.

— И, в этом случае, можно спокойно выйти?

— Да, в этом случае, да. Но обычно всё происходит с точностью до наоборот — сначала вы вырываетесь на свободу, и только потом с интересом и ужасом обнаруживаете, что кроме одной, стадной дороги большинства, существуют ещё миллионы миллиардов дорог. Только тогда вам станет это видно ясно. Только тогда глаза начинают видеть то, чего они не могли узреть внутри загона с забором выше человеческого роста.

— Я понимаю… — Агафья Тихоновна склонила голову в задумчивости. Её глаза подёрнулись красноватой поволокой.

— Свобода прекрасна, но она же и мучительна, ибо заставляет человека ставить собственные цели. Собственные, и никем до конца не разделяемые, но цели. Впрочем, они и не должны их разделять.

— Они? Кто это — они?

— Все остальные, — рассмеялся дракон, — стадо.

— Я понимаю, — повторила акула, — но этот процесс может занять достаточно длительное время?

— Ах, не все ли равно, — дракон искренне рассмеялся и из его глаз выскользнуло немного желтизны и тепла, — не все ли равно сколько времени это займет, если всего лишь один вдох и выдох одного из невидимых глазу человеческих тел составляет всю жизнь видимого глазу физического тела человека? Время пройдёт в любом случае.

Агафья Тихоновна в изумлении подняла голову и произнесла:

— А я уже и забыла с чего начался этот разговор…

— Я с удовольствием вам напомню, — дракон, словно в назидание, поднял когтистую лапу, — жизнь не является чем-то постоянно пребывающим в человеке. Она входит и выходит из него подобно дыханию. Собственно, она и есть дыхание одного из его тел, — лапа опустилась, словно сама собой, — вдох, выдох. Ещё вдох, ещё выдох. Жизнь не находится в нём постоянно, — немного грустно повторил дракон, — но он — человек — остается! Всегда. Постоянно. Безвременно. Навеки. Если, конечно, он — человек, а не член стада. В противном случае — остаётся лишь стадо, а человек умирает.

Конец ознакомительного фрагмента.