Темь. В битве за истину

Игорь Киселев, 2020

В поисках причин надвигающейся на Землю Теми и предотвращения грядущей катастрофы во взаимоотношениях между людьми, неконтролируемого проникновения магии в этот мир и прочих напастей сборный отряд в составе людей, магов, славянских богов и иных любопытных сущностей упорно продвигается к цели, не взирая на козни противников и две извечные беды России – дураков и дороги. Удастся ли отряду преодолеть не только эту дорогу, но прежде всего самих себя? Честность и верность, опора на плечо товарища – это то, во что верят и люди, и боги, и даже рептилоид с троллями.

Глава 3

Сама скачка, как говаривал потом многоопытный лешак, ничего особенного собой не представяла. Ну, подумаешь, нежить в упряжке… Так всей Россией сейчас нежить там и тут правит, только в обличье живом… И прежде всего сверху начиная, между прочим. Бодро бегут — и это главное. А вот куда — тут уж кнут помогает, а чаще — и дубина. Правда, надо знать, как тем и другим инструментом пользоваться: переборщишь — нежить в такое болото занесет, из которого не скоро выберешься.

Внешне для посвященных это выглядело фантастически: дикие посвисты Вована, мертвый храп и дружный топот упряжки, визг снега под самодельными полозьями, свистящий ветер в ушах, снежная пыль с проносящихся мимо деревьев…

Розвальни были сделаны на славу: ветки, сучья, держались, как влитые и не только не терялись, но за них вполне было можно держаться. Видать, домовые скрепили это сооружение еще и словом магическим. Вован был в своей стихии: стильную кожаную куртку вздыбили могучие мышцы, кнут змеей вился в воздухе, глаза горели зеленым светом… За бывшим депутатом он бдительно присматривал, да тот и в самом деле был диковатым: пытался путать упряжку, тянул то влево, то вправо, да еще, похоже, на бегу пытался договориться с соседями о саботаже. И потому Вованов кнут постоянно витал над ним и чаще, чем другим, напоминал о необходимости держаться правильного курса.

Пафос гонки захватил ездоков. Им уже не казалась странной сумасшедшая скорость, с которой неслась упряжка, не удивляло то, что порой леса, несшиеся мимо, сливались в серо-зеленую полосу, а ветер обтекал импровизированные сани по сторонам, обдавая лишь редкой снежной пылью. И первый прыжок в воздух, когда диковатая шестерка в разбеге взметнулась с обрыва, чтобы перемахнуть изрядный по размерам лес и приземлиться на очередном озерце, вызвал лишь вопли восторга. Во втором прыжке Леха огласил окрестные леса неувядающим шедевром «Вихри враждебные веют над нами», героически помахивая над головой булавой, пока Никитич ощутимо не пнул его ботинком в бок, рявкнув: «Накликаешь, олух!». Леха притих и лишь нежно обнимал бутыль с самогоном. Следующие прыжки стали настолько привычными, что кое-кто из компании вздремнул.

Через несколько часов гонки лешак особенно заливисто свистнул, прошелся кнутом по пристяжным, особо отметив депутата, и шестерка, взрыв снег, затормозила у края полого берега лесного озерца.

— Мальчики налево, девочки направо, — выдал Вован привычную туристическую фразу. — Перекусываем — и в дорогу!

Перекус, состоявший из холодных окороков и изрядной порции самогона, много времени не отнял. Лишь Весняна, таинственно улыбнувшись, от самогона отказалась, отлучившись куда-то на десяток минут и вернувшись с явственным запахом горячего кофе. Народ только носом повел, но ничего не сказал.

А затем снова началась гонка. Словно миг, пролетело еще несколько часов. Вован, поглядывая на темнеющее небо, на леса, по которым проносились снежные заряды, все чаще подхлестывал шестерку утопленников, свистел и гугукал так, что с елей осыпались снежные шапки. Розвальни заносило на поворотах, торчащие из них ветки все чаще сшибали прибрежные кусты, и удивительным образом вся конструкция еще как-то держалась, словно отечественная автопродукция на зарубежном авторалли — из чувства престижа. Утопленники храпели, из их ноздрей вырывался пар, а глаза стали наливаться красным вурдалачьим светом.

— Ты полегче! — проорал сквозь распушившуюся бороду Никитич. — Тут тебе не…

И чихнул.

Что имел в виду бедовый домовой до чиха, осталось неизвестным.

— Мля! — только успел в ужасе возопить Вован и взмахнул в последний раз кнутом. Но было поздно.

Ошалевшая тяговая сила в отчаянном прыжке взвилась в воздух в последний раз, завыл воздух, разнося в клочья розвальни, словно копну сена, промелькнули внизу какие-то буро-пегие пятна, и вся компания в туче снега врезалась в Увалову поляну.

То, что это именно та поляна, стало ясно, когда снежная пыль опала, и путешественники, выпутавшись из веток распавшихся розвальней, узрели окружившую их мрачную толпу, выставившую вперед различные орудия уничтожения — от корявых дубин до вполне современных автоматов «узи». Причина столь недружелюбного приема выяснилась тут же: во время не самой мягкой посадки вконец одичавшие утопленнички, буксируя за собой остатки сцементированной магией повозки, пропахали широкую борозду по всей поляне, попутно снеся десяток шалашей, палаток, хижин, а заодно и их обитателей. Последние потом утверждали, что сему явлению предшествовал еще гром невиданной силы, повредивший их барабанные перепонки, за что вообще-то положена отдельная компенсация.

Быстрее всех нашелся Вован, очевидно, благодаря опыту, приобретенному в плодотворной коммерческой деятельности.

— Стоять, в натуре! — гаркнул он так, что ближайшие оппоненты невольно присели. — Волыны не трогай! Мы не фраера, мы свои.

На окружающую толпу эта речь, очевидно, произвела благоприятное впечатление: дубинки и стволы опустились. Вперед выступил длинный мужик в дорогой кожанке, с поблескивающим «ролексом» на запястье. Лицо он носил самодовольное и кокетливо покачивал из стороны в сторону головой на длинной шее, словно свидетельствуя: я хозяин в этой жизни, а вы тут появились по недоразумению. Лешак при виде его немедленно ощетинился.

— А чем докажешь, что не фраера? — спросил мужик, повиляв головой. — Вот меня любой знает, а вы что за лохи?

Вован от презрения только фыркнул. И тут в дело вступил Никитич, ласково светя синими озерными глазами.

— А ты, милок, не видишь? — благожелательно спросил он. — Путешествуем мы. Да, вишь, упряжка малость подвела, понесла. Особливо вон тот, твой знакомец, — и ткнул пальцем в утопленника-депутата.

На утоптанном поле воцарилась тишина. Депутат повернул красные в глаза в сторону длинношеего мужика и всхрапнул. Мужик отступил назад и побелел.

— Депутатия этого ты помнишь, — столь же ласково продолжал Никитич. — Он хоть и сволочь продажная, как и положено ихнему сословию, но почто жизни его лишать, в болоте утапливая?

— Я… я не топил… — длинношеий попытался спрятаться в толпу, и даже шея его, казалось, одеревенела.

— Сам не топил, — согласно кивнул Никитич. — Но приказ дал.

— Врешь! — взвизгнул мужик, не отводя глаз от вперившегося в него утопленника.

— И даже женщина у вас одна была, — неожиданно сказала Весняна. — Ладно этот, — она кивнула головой в сторону депутата, — деньги не поделили… А женщину-то зачем убил?

Дикий рык пронесся над огромной поляной. Утопленный депутат мощным рывком порвал ременные путы, связывавшие его с остатками розвальней, и кинулся на длинношеего. Реакция у того оказалась неплохая: мужик исчез в толпе. Однако она мгновенно рассыпалась, и утопленник пустился вдогонку за мчащимся в лес врагом. В наступившей тишине только треск сучьев извещал о том, что погоня продолжается. Но была она недолгой: над лесом снова пронесся торжествующий рык, сопровождаемый визгом ужаса, а затем все стихло.

— Ну, вот, — хладнокровно подвел итог Вован. — Как я теперь этого придурка-депутата водяному верну?

Он повернулся к оставшейся упряжке и грозно приказал:

— Немедля найдите этого, который в лес стреманулся, и живо — назад, к хозяину!

Утопленничков быстро освободили от упряжи, они бодро всхрапнули и ломанулись в лес.

— Ну, со скотиной разбрались, — с облегчением резюмировал Митромир, пожелав вступить в диалог с аборигенами. — А с нас — угощение честной братве Уваловой поляны! — и царственно принял радостные вопли толпы.

— Маг — он и есть маг, — ворчливо бубнил Никитич, собирая разбросанные на посадочной линии пожитки. — Нутром чую, до червонцев, мною спасенных доблестно, добирается…

***

Ясная звездная ночь, редкая для нынешней зимы, раскинула свой таинственный полог над карельскими лесами. Суматоха, вызванная триумфальным прибытием буйной команды, давно улеглась. Шалаши и хижины быстро восстановили, общий ужин был оживлен несколькими ящиками водки, выставленной Митромиром местной публике в целях достижения консенсуса, несмотря на горестные вопли Никитича. Впрочем, дед быстро утешился, когда ушлые коммерсанты презентовали ему внушительную флягу грибной настойки — тем более что благодаря изобилию карельских лесов она им почти ничего не стоила.

Местом ночлега всей компании Митромир избрал хижину, стоящую на краю поляны. Ее охотно освободил обитавший в ней толстенький субъект, смахивавший на перекормленного кролика. Причины его сговорчивости пояснил разбойничего вида леший, бывший на поляне кем-то вроде старосты:

— Побежал в бунгалию этого, как его… ну, которого ваш утопленничек в лесу порвал.

— В бунгалию? — удивился Антон. — Это что за сооружение?

— Это он так бунгало называет, — снисходительно пояснил всеведущий Леха. — И что, этот кролик не из брезгливых? Не боится усопших?

— А чего ему, — равнодушно ответил леший. — Банкир он. Бывший. А они не из брезгливых. Могут и в норе барсучьей жить, если денежкой приманить. Уж я навидался тут всяких. Зато ваша хижина попросторней будет, все и поместитесь.

Дощатое сооружение, более всего напоминавшее сарай, и впрямь было просторным, потому вся компания решила ночевать здесь, на разостланых звериных шкурах. Оно и безопаснее, и теплее, выразил общее мнение Никитич. Весняна тоже не возражала: понятно было, что в соседстве с компанией, собравшейся на поляне, не до стеснительности. Да и походная жизнь, богатая на разного рода увлекательные события, не оставляла времени на особые раздумья о разнице полов.

Уже поздней ночью перед хижиной пылал костер, в который были брошены два смолистых бревна. Огни костров рассыпались и по всей поляне: ее обитателям, взбудораженным шумным прибытием новичков, не спалось сегодня.

У костра засиделись Никитич, Митромир и местный староста-леший. Абориген охотно прихлебывал из деревянного кубка грибную настойку и рассказывал о житье-бытье публики, жаждущей перебраться в мир иной. Дед с магом слушали грустную повесть о взбудораженной России, бегущей неизвестно куда, и лишь вздыхали.

— Дак вот этот мужик-то, который в лес ломанулся, — вспомнил староста. — Ты, Никитич, знавал его? Подробно так ему выложил, кто он есть такой…

— Неизвестен он мне, — сумрачно ответил дед. — А узрить долю малую жизни кого-либо — дело нехитрое. Только не с каждым удается. Да и не к каждому хочется в жизнь лезть. Мало хорошего-то…

— Одного не пойму, — задумчиво продолжал староста. — Богатый был очень человек, слыхивал я тут… Олигархом его кликали. И власть немалую имел… Спрашивал я его, зачем ему иные миры. Так знаете, что ответил? Скучно, говорит, людишки кругом — грязь… Власти великой хотел над этой страной, но там, грит, своя банда, не пустят. Здесь все изведал, и куда себя деть — не знает. Ну, это надо же! Но я так думаю — неправду говорил. Или не всю правду.

— Это почему? — спросил Митромир. — Судя по твоему рассказу, народ здесь собрался не бедный. Многие, во всяком случае. И что, все говорят — скучно?

Леший придвинулся поближе, оглянулся и шепотом сообщил:

— Боятся.

— Чего? — одновременно спросили маг и домовой.

— Конца мира, — авторитетно сообщил леший.

Митромир и Никитич дружно захихикали. Леший обиделся:

— И ничего тут смешного! Вы что, не видите, каковы людишки стали?

— Ну, насчет людей, — Митромир подчеркнул это слово, — ты поаккуратней. Люди разные… А конца света ожидали столько раз, что и не сочтешь. Только в этом тысячелетии — уже не однажды, сначала на 2000-й год, потом по сказкам майя… Слышал о таких?

— Неа, — мотнул мохнатой головой леший. — Только и лесной народ в сомнениях. Не бывало такого, чтобы погода не день многажды шаталась от тепла к морозу. От дождя — к снежному бурану. И чтобы медведи не знали, залегать ли им в берлоги. А пятнистых зайцев видел? Тоже ведь не поймут, какую шкуру накидывать, летнюю, али зимнюю… И с каких это пор в лесах-то наших карельских земля вздрагивать стала?

— Когда это она вздрагивала? — подозрительно спросил Никитич. — Ну вот, в последние-то разы?

— Да тому дня два назад, — почесал затылок леший. — И буря тут пролетела средь ясна неба… Вмиг все почернело.

— Так то понятно, — отмахнулся Никитич. — То мы с Темными бились героически и доблестно, как в старину. Вот и у вас слышно стало, как мы их жесточайше побили.

— Да? — выпучил глаза леший. — Так, стало быть, это ваши деяния народ тут перепугали?

Никитич скромно приосанился, а Митромир озабоченно спросил:

— Кстати, а здесь, на поляне, Темные есть? И много ли?

Староста-леший махнул лапой:

— А кто их знает, кто тут Темный али Светлый… Тока у нас здесь перемирие, никого тронуть нельзя. Иначе камень заветный проход не откроет. Ни туда, ни оттуда не пропустит, коли вражда на поляне.

— То-то нас с дубинами встретили, — буркнул Никитич.

— Дак и прибыли вы не мирно, — парировал леший, — а с великим шумом и грохотом, народ поваляли. Да вот олигарха-то ентого ваш утопленничек еще в лесу загрыз, буйну головушку на кол посадил, ровно вора иль разбойника какого…

— На осиновый? — со знанием дела спросил Митромир.

— А ты откель знаешь?

— Так олигархи все — воры и жулики, — охотно пояснил маг. — И осиновый кол им просто необходим, чтобы не могли слезть с него. Живучи очень. Утопленничек-то знал этот народишко, потому и выбрал осину.

— Оно и для банкиров хорошо, — авторитетно сказал домовой. — У тех — вампирья порода, без осины никак.

— Очень пользительное сие дерево, — глубокомысленно согласился леший. — На нем такожде можно и чужеземцев развешивать — долго висят, не тухнут.

— Это каких таких чужеземцев? — не понял Никитич.

— Да являются тут в последние-то времена, лес валят не по закону и варварски, — отмахнулся староста. — Не по-нашенски говорят, ликом черны и воняют, однако. А теперь и желтолики да косоглазы появились.

— И здесь гастарбайтеры, — вздохнул Митромир.

— Наших-то, тех, кто лесом промышляет, мы попугаем, по чащам погоняем да покатаемся на них, они малость в разум приходят, понимают, что лес беречь нужно, — продолжал леший. — А чужеземцев — на осину… Что им втолкуешь? Беда только, что не успеваем, все новые прибывают.

— Ну, ты, однако, как наш сотоварищ вещаешь, — усмехнулся Никитич. — Скинхедом себя прозывает. Не любит инородцев. А они, поди, тоже люди…

— Я их сюда не звал, — насупился леший. — Коль пришли — пусть законы наши лесные соблюдают. И человеческие. И понимают свое место. Покуда же ведут себя как в государстве завоеванном, место им — осина.

— То знакомо, — вздохнул домовой. — И сюда Темь проникла…

— Вот то-то и оно, — резюмировал леший. — Ежели все собрать, то оно и выходит, что вроде как неладные времена приходят. Потому людишки… люди, — поправился он, бросив быстрый взгляд на Митромира, — и переполошились насчет конца света.

— А сколько в среднем здесь раньше собиралось народа перед открытием портала? — тоном бухгалтера осведомился Митромир.

Другого лешего этот вопрос поверг бы в ступор, но староста был тертым лесным жителем и бодро ответствовал:

— Ну, если на моем веку, то не больше пяти-шести всяческих личностей дожидалось… А ныне больше сотни каждый раз набирается. Да не случайные: попадаться стали богатеи разные, купчишки. С любовницами и без. Бывают и вовсе странные личности, не поймешь, кто. Дорогу сюда ведь не каждый знает.

— И возвращаются обратно? — спросил маг. — Или поток только в одну сторону? Оттуда кто приходит? Может, с товаром каким?

— Оттуда мало. То ли нравится там, то ли пропадают… А товар — что оттуда на себе принесешь? Проход ведь только пеших пропускает. Магические вещички, бывает, приносят, только они здесь как-то не так действуют. Или вовсе простыми вещичками становятся. Ходили слухи — хотели оттуда принести что-то совсем уж могущественное, но там стража, на тропе, она это дело чует и не пропускает. В страже тролли ходят, а их не подкупишь. А золото что там, что здесь в цене, какой смысл туда-сюда его таскать?

Компания у костра призадумалась. Ночной лагерь постепенно накрывала тишина, гасли костры, темные зубцы елей резче проявились на фоне ночного ясного неба.

— А когда Увал-то открывается? — спросил Никитич.

— Дак не угадаешь, — пожал плечами леший. — Бывает, в месяц по два-три раза разверстывается, а иной раз и по два месяца заперт. Вот и дичает тут народ. Кто-то не верит, уходит, а иной в загул бросается… Только у нас порядки лесные, шибко-то разгуливаться да колобродить не даем. Чуть что не так — на осину аль обратно в мир ваш пинком… В последний-то раз Увал дней пятнадцать назад открылся, так что ныне ждем, вот-вот должон.

— И что там за мир? — не отставал Никитич. — Сам-то там бывал? Говорят, туда народ наш ушел.

— Не знаю, там я не был… Кто возвращался, рассказывают, что мир как мир, только железок всяких ваших там нет, не работают оне… А наших народов много — и лешие, и домовые, да гномы разные, тролли из-за рубежья по другим проходам когда-то пришли. Да вы оба и сами знаете, когда исход народов наших отсюда пошел…

— А кто там разруливает? — спросил Митромир. — В смысле, правит?

— Дак там целых три земли, — озадачился леший. — В двух правители вроде, а в третьем не пойми чего…

Митромир и Никитич переглянулись.

— Что, три страны на целый мир? — недоверчиво спросил маг. — Так это аналог Земли или другая планета?

Астрономические тонкости были выше понимания лешего. Но и терять имидж знатока ему не хотелось, а потому он, как мог, скроил на своей корявой роже значительное выражение и пробубнил нечто вроде: «Чего пристали, вот попадете туда, сами и увидите…».

— Ты хоть скажи, — попытал его напоследок Никитич, — сей мир Раземельем кличут, али другой?

— Вроде этот, — неуверенно ответил леший. — Но слыхал я, Раземелье не одно. Приходил народ из другого места, где другой есть вход, тоже рек, что и там Раземелье… И вообще те, кто оттуда вертались, не шибко словоохотливы были, — признался он. — Вроде как не в себе являлись. Да и мало таковых было.

— Бедлам, как всегда, где магия начинается, — проворчал Митромир. — Все туманно и неясно. То ли дело людская наука: хоть ограниченно, зато доказуемо и повторяемо. Бывал я в Раземелье, а теперь поди догадайся, в каком.

Тут староста-леший зачем-то оглянулся, придвинулся к собеседникам и шепотом поведал:

— Другое тревожит нас, народ лесной… Сила идет оттуда, когда путь открывается. Магические талисманы тут, в нашем мире, начинают действовать, хотя с незапамятных времен такого не было. Чем далее от камня, тем сила ослабевает, но перешагнула она границы миров, и опасно это. Не всякому сие известно, но вам говорю истинно. Вы уж посмотрите там, чего и как. Нельзя допустить, чтобы миры открылись друг другу, а границы стерлись, ибо произойдет тогда ужасное.

— Порталы всегда на замке были, — задумчиво сказал Митромир. — Оттуда проникало что-то, конечно, но в очень малых количествах для того, чтобы воздействовать на магосферу Земли.

— Не знаю я сих словес мудреных, — сказал леший. — Но сила оттуда идет непростая… Темная. Недобрая.

— Это нам известно, — заметил Никитич. — Худое к нам идет. А из порталов или еще откуда… Неведомо сие. Однако спать надобно, други. День завтра, чую, нелегкий будет…

— Можно подумать, у нас до сих пор сплошной отдых был, — проворчал Митромир, поднимаясь.