Виктор Бут. В погоне за мечтой

Игорь Молотов, 2022

Документальное расследование посвящено знаменитому предпринимателю Виктору Буту, ставшему иконой современной России. Героя этой книги часто ставят вторым номером после Усамы бен Ладена, называя его торговцем смертью и оружейным бароном. Для его поимки был пущен в ход весь арсенал спецслужб США: агенты ЦРУ, осведомители и даже… Голливуд. Книга основана на публикациях в российских и международных СМИ, личных разговорах с Виктором Бутом, а также на собственном мнении автора. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 1. Великая степь

Говорят, все мы родом из детства. С точки зрения западного читателя, юные годы Виктора Бута были весьма специфическими, но вполне понятными и знакомыми русскому (или советскому — тут уже дело вкуса) человеку. Еще была жива Красная империя, объединявшая в себе разнообразные культуры: хмурых северных балтов, неугомонных украинцев, суровых сибиряков, горячих кавказцев, мудрых жителей Центральной Азии — кого только не собрал вокруг себя русский народ. Поделился с ними своей цивилизацией, языком, целью жизни. В одной из восточных советских республик — Таджикистане, в столице — городе Душанбе (некоторое время он назывался Сталинобад) в 1967 году родился Виктор Бут.

Его отец, уроженец Харьковской области, был автомехаником; мать — Раиса Кузьминична, родилась в Оренбуржье, работала бухгалтером в «Таджикпотребсоюзе». «Сыночка, мы тебя ждем, любим, надеемся на лучшее. Пожалуйста, я хочу тебя дождаться, сыночка!» — говорит она в видеообращении, записанном в 2019 году накануне поездки жены Виктора Аллы и дочери Лизы в США. Из-за возраста — сейчас ей уже за восемьдесят — Раиса Кузьминична вынуждены была остаться в России. Сейчас она ждет сына в Подмосковье и вспоминает Душанбе 1970-х, когда семья была вместе и старший брат Сергей каждый день провожал маленького Витю в местную школу с углубленным изучением английского языка.

«Восточные базары… Зеленый базар в Душанбе, арыки, — рассказывает Виктор в мрачной глубине американской тюрьмы Марион. — Каждый частный дом с одной стороны имел проходящий мимо арык для орошения. И туда для охлаждения помещали арбузы и дыни. Всегда можно было где-то рядом купить свежую лепешку, понимаешь, за совсем небольшие деньги, за копейки буквально. Свежую лепешку ели с холодным арбузом или с дыней просто. Куча, конечно, фруктов, которые и дома росли, и виноград, хурма и прочее».

Зеленый базар — народное наименование знакового для Душанбе места. Вообще-то в течение полувека это был колхозный рынок Железнодорожного района. Торговали на нем в основном дехкане, которых потом сменили перекупщики. Когда после освобождения Виктор приедет в Таджикистан, он не сможет найти базар на прежнем месте. В 2017 году по решению властей его перенесли на окраину, а по старому адресу должен вырасти 26-этажный коммерческий и жилой комплекс «Башни Ёкута», спроектированный архитекторами ОАЭ, — страны, которую Виктор Бут неплохо знает: некогда там располагалась основная база, штаб-квартира его бизнеса.

После того как Витя окончил четвертый класс, семья переехала в поселок Ленинский — южный пригород Душанбе. Кто был, тот знает. Менее получаса езды по дороге на Курбан-Тюбе (Бохтар), и вы на месте. Совсем небольшое поселение (тогда 7,5 тысячи жителей, сейчас уже 22 тысячи) — весьма историческое место. Уже в новейшие независимые времена таджикские власти переименуют его в Сомониён, что дословно переводится как «саманиды». Речь идет о персидской династии, чья империя в IX веке раскинулась на этих землях, известных тогда как Большой Хорасан (знаменитые хорасанские ковры!). Так память о двух империях — древнеиранской и советской — схлестнулась в головах таджиков в борьбе за настоящее и будущее.

В поселке Ленинский Виктор учился уже в обычной, не языковой, школе № 1 имени А. С. Пушкина. Она и сейчас существует. В «русской» школе, как их называли всегда в национальных республиках. То есть с преподаванием предметов на русском, а не на местном, в данном случае таджикском, языке. Таких школ у соседей России, бывших соотечественников, становится все меньше. Кое-где, как в Латвии или на Украине, образование на русском даже запрещено законом. Местные жители ведут борьбу за право обучать своих детей по-русски, оспаривают неумные запреты этнократии в Европейском суде.

«Местные стремились своих детей отдавать в русские школы, — объясняет интернационалист Бут. — Хотя у нас в классе было очень много национальностей. Знаешь, и крымские татары, и узбеки, и локайцы, много было корейцев вокруг. Ну, такая интересная среда, очень интересно было в этом расти. Это все впитывалось, понималось, и, как всегда, ценилась своя культура. В то же время уважение к местной культуре, очень многому у них можно было научиться. Несмотря на социальную разницу».

В странах Центральной Азии такого разгула этнократии, как в Прибалтике, конечно, не было. Да, многие русские уехали (гражданская война в Таджикистане — не фунт изюма), воля Москвы перестала быть определяющей, но русский язык остался языком технической цивилизации. Переучить заново целую страну ой как непросто. Да и на какой язык переучивать? Английский? Нереально. К тому же Россия, хотя и отползла, ослабев, из азиатских пределов, осталась желанной для миллионов гастарбайтеров, стремящихся сюда на заработки. Сейчас наблюдается новая волна русской экспансии — вновь открываются в Центральной Азии русские школы. Когда Бут освободится, порадуется.

В школьные годы Виктор всерьез увлекался эсперанто. В СССР в то время существовал некий культ этого искусственного языка. Не исключено, что не без поддержки или как минимум непротивления властей. Почему? Универсальный интернациональный характер эсперанто удачно ложился на мессианские глобалистские устремления Кремля. Вооруженные марксистской идеологией, разноязыкие трудящиеся всего мира должны были использовать какое-то средство общения. И желательно не связанное с геополитическим противником — англосаксами. Поэтому эсперанто.

Впрочем, пареньку Вите вряд ли была известна возможная геополитическая подоплека модного движения эсперантистов. Его увлечение объяснялось скорее живым интересом к языкам как таковым, проявившимся у него уже в раннем возрасте. А также природным любопытством, энергией, которая была направлена в самые разные области. «Одно время очень сильно интересовался биологией. Был таким юным натуралистом, занимался и рыбками аквариумными, и другими видами. И как-то постепенно думал связать свою судьбу с медициной», — признался Виктор. Знакомый тип искателя, чем, видимо, и объясняется его необычная судьба.

Одноклассники и учителя отзываются о Буте с неизбывной теплотой. Отмечают лидерские качества, общий высокий уровень и, конечно, невероятную способность к языкам. Хотя и не без оговорок. Мол, к таджикскому относился с прохладцей, да и русский письменный ему давался не очень, делал ошибки, рассказала его одноклассница Татьяна Мещерякова. Хорошую учебу Бута отмечает и его классная руководительница, учитель химии Лариса Лепешкина. «Вот это был ученик!» — восклицают в разговоре о Буте его наставники. Уже тогда они прочили ему большое будущее.

Не обошла Бута и политическая реальность советского общества. «Много общественной работой занимался, в школе был комсоргом, — поведал он. — Потом клуб был, во Дворце культуры профсоюзов Душанбе. Часто там встречались. Мероприятия там проводили разные. Потом дискотеками занимался. То есть хватало всего. Пытались даже делать такие, знаешь, очень не примитивные театральные постановки, типа пьес».

Сейчас, после коллапса коммунистической идеологии, легко упрекать ее в несовершенстве. А тогда это были «скрепы» в самом простом и ясном смысле этого слова, сшивавшие разнородное культурное пространство в единое целое, к выгоде всех. Ну, или почти всех.

«Это была общая среда, — поясняет Бут свою „партийность“. — Думаю, что на улице, в парке, что в комсомоле все-таки были лучше люди. Понимаешь, были высокие моральные ценности. Ведь сейчас мы видим, вот смотри, что происходит. Что в принципе идеология такая она или не такая, но это идеология. А это не вакуум. А когда нет никакой идеологии, то наступает такой вакуум, где все это, как бы так сказать, расцветает всякими уродливыми, понимаешь, сорняками, которые потом очень трудно полоть».

Видимо, у Бута с детства была способность располагать к себе людей, что и пригодилось ему впоследствии в жизни. «Очень светлый мальчик», — призналась учительница немецкого языка Валентина Шек. Рассказала, как после службы в Африке он приезжал в их поселок, приходил к ней, рассказывал, как бедно там живут люди. Говорит, что никогда не замечала в нем жестокости или жадности. И поэтому не может поверить, что делал то, в чем его обвиняют, ради денег. Конечно, кто-то отнесет это к ностальгическим оценкам, но словам советских пожилых школьных учителей веры уж точно больше, чем агентам ЦРУ.

Крепкие связи между учителями и учениками, которые они пронесли и сохранили через всю жизнь и которым нипочем оказались даже стены американской тюрьмы, Бут объясняет достоинствами существовавшей тогда системы: «Чем был хорош Советский Союз — в принципе стандарты были одинаковы что в Таджикистане, что в Узбекистане, что, наверное, в Москве и дошкольного образования, и самих школ. До сих пор со своей классной учительницей поддерживаем связи. И очень много одноклассников, все мы как-то друг друга поддерживаем кто где, кого куда судьба закинула. Кто-то в Германии живет, немцы, особенно „наши немцы“, как говорится».

Сейчас, когда советская система исчезла (может, временно?), Бут много размышляет о том, как народы, живущие в Центральной Азии, оказались под дланью сначала Российской империи, а затем и СССР. И какое будущее ждет этих людей.

«Есть такая река пограничная — Пяндж. Вот с этой стороны Таджикистан, с той — Афганистан. Народ говорит на одном, казалось бы, языке, но разделяет их, наверное, лет четыреста. Здесь, в Таджикистане, и дороги, и электричество, и тракторы, и даже, несмотря на то что после того, как Советский Союз распался и очень много русскоязычных уехало, — все равно за то время инфраструктура, и главное менталитет у людей поменялся. Поэтому вернуть в Таджикистан феодальный строй не получится, — уверен узник американской тюрьмы. — А вот какое будущее у Афганистана — это еще большой вопрос».

Хотелось бы верить, что Бут прав, что двенадцать лет, проведенные им вдали от Родины, от реалий независимости, не притупили его чутья. Он явно желает людям, среди которых вырос, добра. Воспоминания детства обязывают.

«Красивый край. Много времени провел в этих горных ущельях с пчелами на пасеке вместе с дядей Пафиком. Лазили по скалам, проходили разные кишлаки. Местное население всегда было очень дружелюбно. Всегда угощали и кормили, помогали как-то. Не чувствовалось разницы, каких-то конфликтов между русскоязычным и местным населением. Особенно в сельской местности. Все очень уважительно. Мама у меня проработала почти сорок лет в сельском потребсоюзе, среди кишлаков, и всегда учила уважать эту культуру. И в то же время быть русскими».

Весь этот имперский фольклор был возможен, конечно, только в специфических советских реалиях, когда эгоистические интересы народов временно уступили напору истории, могучей воле большевиков и их последователей, сумевших сплавить в единое целое разные культуры Запада и Востока. И сумевших заразить этим поколения советских людей. Бут — один из них.

«В седьмом-восьмом классе заинтересовался обществознанием, международным положением, — вспоминает он. — Стал читать разные журналы из Латинской Америки, например. Очень интересно было, что творится в Африке, в Азии. В восьмом классе захотел поступать в МГИМО. Но, несмотря на то что у меня и оценки были хорошие, и старался подготовиться, но в то время для поступления в престижный вуз необходимо было направление ЦК партии республики. А у меня такого не было. В Москве при сдаче документов сказали: без этого направления мы вас принять не сможем».

В СССР для поступления в центральные вузы среди прочего существовала такая категория абитуриентов, как «национальные кадры». Будущие специалисты, которых обучали по некоей квоте, выделяемой республике. Как правило, вступительные экзамены они сдавали «на местах». Легко догадаться, что это были менее сложные испытания. Сносно владея русским языком, их вполне мог пройти любой житель республики, получивший направление ЦК партии. В МГИМО готовили дипломатов, поэтому требовалось заранее подтвердить свою встроенность в систему. Бут, несмотря на все свои таланты и способности к языкам, не подошел.

«Пришлось вернуться, устроиться на работу, уйти в армию, — продолжает Виктор. — Призвался я в 1985 году и попал в 66-ю гвардейскую стрелковую Полтавскую Краснознаменную дивизию Прикарпатского военного округа, город Черновцы. Там была учебка. После учебки там и остался. Отслужил два года. И потом уже оттуда пробовал поступить в Военный институт иностранных языков. И получилось. Там я закончил ускоренные (десятимесячные) языковые курсы португальского языка».

Вуз этот на шкале высших военных учебных заведений занимает примерно такое же место, что и МГИМО среди гражданских. Среди интересующегося люда он известен подготовкой отличных военных переводчиков. В отличие от большинства вузов СССР, где языкам учили из рук вон плохо (зачем специалисту иностранный язык, если за рубеж он почти наверняка не поедет?), там, где это действительно было нужно, языки преподавали на совесть. Тем более военным, которым порой предстояло применять свои знания в боевых условиях. Например, слушая радиоперехваты. Что такое человеческая жизнь, военные понимали.

И здесь ценны свидетельства тех, кто помнит Виктора курсантом. Во время пребывания Бута в Таиланде российским СМИ удалось найти некоторых из них. С утра до ночи студенты в погонах зубрили языки, а также проходили общевойсковую подготовку — знакомились с тактикой, техникой, вооружением и средствами связи, рассказывал «Новой газете» начальник курса Виктор Пороховский. Несмотря на загруженность, Бут каждую субботу или воскресенье водил курсантов в театр, удивлялся он необычному для военного пристрастию. Но мы-то помним, что страсть к театральным постановкам проявилась у Виктора еще в школе.

По словам бывшего секретаря комитета комсомола Военного института Андрея Кудасова, Бут и там был секретарем комсомольской организации, которого уважали за то, что он энергично отстаивал интересы курсантов перед руководством, а также старшиной курса. Ценное качество в среде, где карьеристы не были редкостью. «Совершенно обычный парень из Душанбе, из простой семьи, что называется, человек, который „сделал себя сам“», — вспоминает однокашник Бута Юрий Шевченко. Ни о какой связи 21-летнего Бута с мрачно-романтическими ГРУ или КГБ речи быть не может, отмечал и Шевченко, и другие знакомые Виктора по вузу. Возможно, к сожалению.

Конец ознакомительного фрагмента.