Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Игорь Москвин

Нет в истории времени, когда один человек не строил бы преступных планов, а второй пытался если не помешать, то хотя бы найти преступника, чтобы воздать последнему по заслугам. Так и Сыскная Полиция Российской Империи стояла на переднем крае борьбы.

Ирине мороз,

каждый прожитый день — это жизнь в миниатюре и каждый из них должен быть с крупицей счастья

© Игорь Владимирович Москвин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. 8 февраля 1874 года

В пятничный день, 8 февраля 1874 года Иван Дмитриевич Путилин предстал пред светлы очи Государя в связи с награждением за самоотверженное служение Отечеству. Начальник сыскной полиции был отмечен подарком в тысячу рублей серебром с вензелевым изображением Его Величества. Александр II, самолично, принимал награждаемых в Зимнем дворце, сперва выслушали обедню в Круглом зале, где Иван Дмитриевич чувствовал себя не совсем уютно среди множества мундиров, камзолов, сияющих алмазами звёзд и золотых лент.

Награждаемых было пятеро — саратовский предводитель дворянства, какой—то камергер, генерал с пышными усами, Иван Дмитриевич и енисейский губернатор тайный советник Лохвицкий.

Государь подошёл к Путилину. На лице Александра появилась приятная улыбка, и так же душевно прозвучал голос, что у Ивана Дмитриевича нежданно подступил ком к горлу, а к глазам подкатили слезы, чего с ним ранее никогда не случалось, но он не смел их смахнуть.

— Благодарю вас, Иван Дмитриевич, — сказал Государь, — благодарю за вашу ревностную и верную службу. Я уверен, что и далее вы будете продолжать её с тою же пользою для нашего Отечества. Ещё раз благодарю!

В тот же день в седьмом часу пополудни на площади Мариинского театра вытянулся целый ряд экипажей и длинная лента извозчиков. Кучера и возницы собирались кучками около карет и саней, хлопали рукавицами, топтались на месте, пытаясь согреться, перекидывались между собою замечаниями о погоде.

Дул, действительно, резкий ветер, шёл косой снег, залеплявший глаза и острыми иголками коловший лицо.

Иван Дмитриевич в это время сидел в ложе Мариинского театра, и хотя не был большим любителем оперы, но, будучи приглашённым помощником градоначальника генерал—майором Козловым, не посмел отказаться. Такие вечера выдавались редко, большинство из них заняты до позднего часа на службе — преступники не чтут ни времени года, ни времени дня. Гирляндой блестящих туалетов блестели ложи бенуара, бельэтажа и даже первого яруса. Переливы драгоценных камней всех цветов радуги украшали белоснежные шеи, уши, и затянутые в изящные перчатки грациозные ручки, выставляющие напоказ своё богатство или пытающиеся затмить им соседей по креслам.

Сегодня давали премьеру — оперу «Борис Годунов» какого—то композитора Мусоргского с мудрёным именем Модест.

По чести говоря, во втором отделении Ивану Дмитриевичу пришлось прикрывать рот рукой, чтобы скрыть от посторонних глаз зевоту.

— Благодарю, — Путилин смотрел красными от недосыпания глазами на генерал—майора, с большим удовольствием Иван Дмитриевич бы предался в эту минуту безделью в любимом кресле, — Александр Александрович, за любезное приглашение..

— То—то я смотрел, — засмеялся Козлов, — что опера произвела на вас неизгладимое впечатление своим сонным действием. Не смею больше задерживать.

— Разрешите откланяться, — Иван Дмитриевич кивнул головой и пошёл к выходу.

Белой ватой сыпались клочья снега и покрывали почерневшие от езды улицы новым рыхлым слоем. Сквозь мглу ночи бледно мигали редкие керосиновые фонари. Всякий звук заглушен тишиною, едва слышен скрип полозьев.

Извозчичьи сани повернули с Малого Проспекта Петербургской стороны на улицу Теряева. Иван Дмитриевич ранее поднял воротник своего пальто и совсем натянул на лоб до глаз шапку. Весь он был покрыт густой снежной кашей. Извозчик перевязал себе шею женским платком. Лошадь то и дело спотыкалась, плохо слушалась кнута, но извозчик бил по облучку саней, показывая пассажиру усердие.

Подъехали к широкому крыльцу.

— Стой, — натянул поводья возница, — приехали, и обернулся к пассажиру.

Недалеко прохаживал городовой.

— Получи свой четвертак, — сказал, слезая, Путилин, — а так, как погода—то больно скверна — вот тебе ещё гривенник.

— Благодарствую, барин, — уныло проговорил извозчик.

— Пошёл, пошёл! — крикнул подошедший городовой и толкнул лошадь в оглоблю, — здравия желаю, Иван Дмитриевич!

Путилин ответил на приветствие и поднялся на крыльцо.

У порога встретила Глаша, женщина лет сорока, последние восемь лет помогающая по хозяйству и в то же время «кухонная хозяйка», как порой в шутку звал её Путилин, приняла пальто и шапку.

— Принеси—ка, Глашенька, мне чаю, — произнёс Иван Дмитриевич и прошёл в гостиную. Там Путилин присел в кресло пурпурного бархата и закурил сигару. Через пять минут служанка принесла на подносе чайник и столь любимые Иваном Дмитриевичем имбирные пряники в стеклянной вазе и синюю чашку. Начальник сыскной полиции не знал, что делать — идти спать, но не смотря на усталость, не было особого желания. Он вытянул ноги во всю длину.

— Сегодня, значит, Государя повидали? — восхищённо с придыханием произнесла Глаша. У самой светились глаза, словно это она сегодня побывала на приёме во дворце.

— Повидал, — Иван Дмитриевич потянулся за чайником.

Женщина еще с минуту постояла, хотела послушать рассказ и, вознамериваясь что—то сказать, но так и не решилась, только махнула рукой и пошла к двери, у которой обернулась:

— Ещё что надо, Иван Дмитрич?

— Нет, нет, — Путилин произнёс, не поворачивая головы, продолжая наливать в чашку чай, аромат которого разнёсся по гостиной, — ступай, если что надо, то я сам.

Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике, разливали яркий свет по комнате. Путилин в честь награждения решил их зажечь.

Не каждый день изволит принять Его Императорское Величество. Конечно, Иван Дмитриевич был горд этим обстоятельством, но давила на плечи усталость. В сыскном всего двадцать восемь сотрудников и это на всю семисоттысячную столицу. Каждый день прибывают из разных мест люди. Вот ещё недавно дома едва до Екатерининского канала доходили, а сейчас строятся уже и за Обводным. Там и раньше неспокойно бывало, а по нынешним временам самая бандитская слобода, что ни день так грабёж или нападение на мирных поселян, хорошо, что в ход ножи редко идут, а так…

Иван Дмитриевич поднялся и достал из заветного шкафчика бутылку настойки, привезённой из далёкой Сибири одним знакомым купцом и настоянной, как тот говорил, чуть ли не на пятидесяти травах. Налил маленькую рюмку, посмотрел сквозь неё на свет. Напиток заиграл золотистыми лучами.

Настойка была слегка пряной и немножко горчила. Путилин позволял себе иногда фужер—другой вина или рюмку кое—чего покрепче, но никогда не имел к крепким напиткам склонности, даже четыре года тому, когда душу разрывало на части от того, что с позволения высокого начальства жена Ивана Дмитриевича получила разрешение на развод из—за его постоянных измен. В дома опустело, и Путилин стал задерживаться сутками на службе, чтобы только не возвращаться в безмолвную квартиру. И даже тогда он не стал искать дно в стакане, чувствуя собственную вину за происшедшее.