Жилбос. Девушка из будущего

Игорь Сотников, 2019

Все самые знаковые события в жизни, происходят неожиданно и вроде как случайно. Так и встреча с Рыжей, а по другому она не откликалась и не отзывалась, была из этой категории знаковых встреч. А вот к чему она в итоге привела, к потере и находки себя, то это ещё надо посмотреть. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Человек, задающий вопросы

Может это и странно выглядит, но я до сих пор, для общения с этим миром, использую те свои в детстве задаваемые вопросы, с помощью которых я познавал мир, и посредством их ищу общий язык с настоящим и взрослым миром, и заодно пытаюсь отыскать ответы на уже взрослые вопросы. Что, как оказывается, уже не так легко сделать, как это было в детстве, и людей по большей части удивляют и ставят в тупик эти мои вопросы, и частенько почему-то обижают тех людей, к кому я напрямую, или же косвенно обращаюсь с ними. Хотя они ничего особенного в себе не заключают, и по мне так, то они звучат ровно так же, как и в моём беззаботном детстве:

— Почему нельзя называть вещи своими именами? Почему нельзя быть честным с самим собой, а тем более с окружающими людьми? Почему люди верят всему, что угодно, но только не самому себе? Почему так повелось, а так не повелось? Почему люди шуток на свой счёт мало понимают? Почему нельзя всё ставить с ног на голову и называть белое чёрным и наоборот? Почему дурака назовёшь дураком, он обижается, а назовёшь дураком не дурака, он улыбается? Почему вас все эти мои вопросы так удивляют, и вы видите в них какой-то подвох? И почему, собственно, нельзя говорить людям всё, что о них думаешь, даже если они об этом просят?

Да, действительно, почему так происходит, если к тому же она меня сама об этом попросила, — и что ты обо мне думаешь? — а как только я её, со свойственным мне простодушием, которое ей во мне всегда импонировало, спросил (а я так уж привык, отвечать на вопрос своим вопросом): «И какие у вас на мой счёт ожидания?», то тут-то всё и открылось в ней для меня — она вроде ещё не готова на такую откровенность. При этом я вижу, что у неё есть определённые на мой счёт ожидания и скажу больше, некоторые надежды, но она отчего-то не хочет, чтобы я об этом знал, и она, сделав злое лицо, побледнев и задрожав в губах, с возмущением, официальным тоном голоса мне говорит. — Спасибо вам за вашу исключительную честность, что в наше время редко встретишь, а особенно, когда тебе в лицо бросают обвинения в твоих корыстных взглядах. И как вы понимаете, то на этом наши пути расходятся в разные стороны. — После чего она, пристально на меня смотря, протягивает мне руку для рукопожатия. И когда я в ответ жму ей руку, то она вздрагивает в глазах и, прыскающим голосом проговорив: «Прощайте», отрывается от меня и так неожиданно для меня убегает, что я сразу и не смог сообразить, что сейчас нужно было делать.

А ведь между тем, именно я был инициатором нашего с ней знакомства. Я привлёк её внимание к себе, сбивающей сердце со своего нормального рабочего ритма, своей неотразимой красотой, — тут я себе польстил, — тогда скажем, что сводящим живот от смеха обаянием, — да, здесь я преувеличил, — тогда пусть харизмой, — а это, что ещё за хрень, — в общем, своей отзывчивостью и не прижимистостью, что в наше время, особенно в глазах женского пола, даже очень ценится и имеет немаловажное значение. Как же я сумел всё это продемонстрировать совершенно незнакомой и ещё в тот момент не замеченной мною девушке, то всё на самом деле до банальности просто (так и должно быть, ведь всё самое сложное складывается из элементарных частиц).

Так я при подходе к кассе для покупки билета на метро, не совсем удачно для себя раскрыл кошелек и в результате чего, из него посыпалась на пол вся мелочь, которой, как сейчас мной и всеми вокруг выяснилось, было звонко не мало. Я в свою очередь тут же опускаюсь на колени и начинаю наскоро собирать по выпадавшую мелочь. Где вдруг и замечаю чьи-то руки, как и мои собиравшие с пола мелочь. Я поднимаю глаза и в первый раз вижу её улыбающееся, немного сосредоточенное лицо, и оно мне нравится. — У вас много мелочи. — Говорит она мне.

— Что есть, то есть. — Нейтрально отвечаю я ей, а то ещё подумает, что у меня кроме неё мало что есть.

— А вот у меня с этим проблемы. — Немного грустно сказала она, отрывая от пола монету. И тут-то я понял, к чему она ведёт весь этот разговор, она хочет проверить меня на предмет моей целостности, то есть мелочен ли я или всё по-другому. — Сколько вам надо? — спрашиваю я её.

— На билет в один конец. — Говорит она и добавляет. — Я иногда бываю рассеянной, особенно, когда влюблена. — И так на меня многозначительно смотрит, что я мог бы решить, вначале перепутав порядок возникновения причины и следствия, что я имею прямое отношение к возникновению в ней этой рассеянности, а уж затем, то есть прежде, она забыла дома мелочь на проезд. И что удивительно для меня, то на этот раз я не стал напрямую её спрашивать: «Надеюсь, что в меня?», а спросил совсем другое: А вы там ещё не насобирали?

Она, улыбнувшись, принимается за счёт и что опять удивительно, то она собрала как раз на билет. — Тогда я покупаю? — спрашивает она меня, поднявшись на ноги.

–Угу. — Согласно киваю я в ответ.

— Тогда до встречи. — Звонким голосом отвечает она мне, а сама к кассе. А я, как дурак стою на месте, и не пойми чему улыбаюсь. Пока она вновь не появляется, держа в руке билет, и, как будто не ожидая меня встретить здесь, вот так встречает. — Ах да, я совсем и забыла. — Глядя на меня с хитринкой во взгляде, наигранно вспоминает она что-то там для себя и спрашивает меня. — А вы не напомните мне, что я могла забыть? — И тут вдруг выясняется, что я, как оказывается, и сам не всегда готов отвечать на заданные мне вопросы. И я начинаю путаться в мыслях и сбиваться с ответом. А вот моя новая знакомая проявляет на удивление большую проницательность в части моего запутавшегося положения, и она вновь берёт слово. — Я понимаю, вы немного флегматик (откуда она знает?) и несколько неспешно, со своим отстранением смотрите на мир, тогда как я холерик, и вечно спешу, и оттого вы немного не поспеваете за мной и моей мыслью. Вот держите номер моего телефона. — Она протягивает мне чек с написанным на нём номером телефона (она, видимо, ещё стоя у кассы, там всё со мной спланировала и написала номер телефона).

— Когда с мелочью возникнет проблема, — а от рассеянности никто не застрахован, — делает однозначно мной трактуемую оговорку она, — то в любое время мне звоните. — Говорит она и, одними пальцами руки помахав мне: «Бай, бай», отправляется в сторону турникетов.

— И что это сейчас было? — глядя ей вслед, только и спросил я себя тогда. После чего посмотрел на чек с телефоном и, забыв о том, куда собирался ехать, принялся опять путаться в мыслях насчёт всего произошедшего, по сути самого обыкновенного знакомства, только более близкого, чем те, с которыми мы сталкиваемся лицом к лицу ежеминутно. Да и если на то пошло, то вот сейчас, я возьму и кому-нибудь ногу отдавлю, и тогда у меня будет отличный повод познакомиться и ознакомиться с теми выводами, которые на мой счёт сделает человек с отдавленной мной ногой. Но это знакомство с отдавленной ногой, хоть и оставит отпечаток в моей памяти, но оно будет кратковременным явлением для меня, а вот эта встреча, как мною чувствуется, не захочет меня очень надолго отпускать от себя.

— Так звонить ей или не звонить? — задаюсь я вопросом, устав себя дёргать, при этом ответ на этот свой вопрос, я само собой знаю, и тогда зачем я его себе задаю. — Чтобы подтолкнуть себя к решительным действиям. — Сам себе отвечаю я. — Но когда? — вновь задаю я себе вопрос и сразу же, с долей лукавства, на которую подбивает моя нерешительная в некоторых случаях натура, отвечаю. — Надо выждать время, не прямо же сейчас ей звонить. Что ж, подождём. — Глубоко вздохнув, решаю я.

Ну а ожидание, это такая неблагодарная и сложная штука, что о нём будет лучше рассказать чуть позже, в своей перспективе, где оно и живёт в общем, а пока поговорим о своём, насущном, в котором приходится жить, в том же ожидании своего решения позвонить и поисков ответов на свои вопросы.

А так-то задавать свои вопросы, я так и не перестал, несмотря на часто возникающее непонимание. И это не просто мои домыслы, а я не раз на практике встречался с такого рода непониманием.

И вот стоило мне, к примеру, не совсем в людном месте, — а откуда здесь, на задних дворах города, да ещё в полночь, взяться людям (как и почему я там в это время оказался, совсем другой вопрос), — просто неожиданно для себя и для встречного мною человека, чуть ли не столкнуться между собой лбами, а когда это происшествие счастливо нас миновало, то попытаться было обратиться к нему с вопросом: «Милый человек, не откажите мне в моей просьбе…», как дальше дело у меня не пошло, и всё по причине возникшего недопонимания между мной и этим человеком, который и не пойми почему решил, что я интересуюсь его кошельком, тогда как я хотел всего лишь узнать, сколько сейчас время. И в итоге я не узнал, не только, сколько сейчас времени, но даже и не понял, куда он в один миг исчез. Что, конечно, несколько обидно, но не критично для меня, из всего умеющего делать свои выводы.

— Определённо выбранное мною место и время, чтобы задать вопрос, повлияло на то, что мы друг друга так недопоняли. — Проанализировав это событие, сделал вывод я и решил изменить время и место для своего следующего подхода к людям со своими вопросами. Для чего я выбираю наиболее оживлённое, полное людей место, один из торговых залов по продаже женской одежды (хочется иногда совместить полезное с приятным, не на мужиков же глазеть, а тут такая страсть и огонь стоит в глазах покупательниц, что не оторваться) и самый подходящий для этого час, время распродаж. Что же касается самого вопроса, с которым я обращусь к какой-нибудь из покупательниц, то я никогда не делаю заготовок, а он сам рождается в голове по мере своей актуальности.

И вот я с флегматичным видом брожу по этому, весь в ярких огнях и мраморной белизне залу, и краем глаза посматриваю по сторонам, где борются с собой и со своим желанием всё примерить и купить, потенциальные покупательницы. И у меня уже начинают рождаться свои предпосылки к своему главному вопросу, который ещё в словах не сформулирован, но мостики к нему уже начинают по дощечке укладываться. — Откуда в вас такая уверенность в том, что вам всё подойдёт? — с некоторым удивлением поглядываю я на даму особого добротного вида, которую природа не обделила вообще ничем, и в ней всего было не понемногу, а достаточно много. Так что никого, и меня в том числе, не должна была удивлять её хватка, с которой она действует, нахватав полные руки одежды для примерки, с чем и отправилась в примерочную. Куда вслед за ней последовали две её менее габаритные спутницы, судя по их лицевой схожести с этой дамой добротного, выточенного творцом на века вида, то её ближайших родственниц. А я в свою очередь продолжил свой путь дальше, в отдел по продаже различных средств по приданию большего эффекта и облагораживанию лиц женского пола, среди которого, как сейчас буквально, стоя в стороне, я выяснил, встречаются и не шибко большие красавицы (наличие в душе романтизма не способствует объективности взгляда).

И вот тут-то я, при виде всего этого обмана, манипуляционно замаскированного под брендом косметика, в возмущении начинаю задаваться вопросами. — А если всё начинается с обмана, то разве есть будущее для этих отношений? — глядя в отражение зеркала, в которое вглядывается одна из пробующих на себе помаду покупательниц, в молчаливом негодовании поинтересовался у неё я. А она, между прочим, мне очень даже понравилась, даже когда ещё не накрасилась и стояла ко мне со спины.

А тут, как только что мною выясняется, то она становится ещё краше и у меня даже внутри что-то там, в области сердце, ёкает, когда она заметила мой обращённый на неё взгляд и улыбнулась в ответ. И мне немедленно, пока я не остыл, захотелось у неё спросить: «А как вас зовут?». Но между нами встал этот её, даже не совсем обман, а желание меня и себя в том числе обмануть. И я, как человек имеющий принципы, сцепив зубы, отворачиваюсь и иду куда глаза ведут, пока не наталкиваюсь на свою старую знакомую, ту добротно сложенную тётку. А она не просто перекрыла для меня путь, а она громко негодует и возмущается, с ненавистью глядя на удерживаемые перед собой в руках джинсы.

— Да почему они не лезут?! — громко недоумевает добротно сложенная тётка. Ну а я дурак, не удержался, взял и ляпнул свой вопрос. — Вам действительно хочется знать ответ на этот ваш вопрос? — И надо было видеть, как на меня все вокруг посмотрели, в один момент устремив на меня, — в их глазах отныне, жестокий и подлейший человек, — свои полные негодования взгляды, и при этом в полнейшей тишине, в которую, как только я задал свой вопрос, погрузился весь зал, до этого столь шумный. Ну а я сразу понял, что ответ на этот вопрос все знают, так что мне не стоит его озвучивать и будет лучше, если я прямо немедленно покину этот зал и, скорей всего, больше никогда не увижу ту дивного вида рыжую красотку, с кем у меня состоялся немой диалог посредством зеркала.

В общем, что и говорить, а задаваться вопросами и задавать вопросы, как оказывается, не такое уж и простое дело и в некотором роде, целая наука. А не задавать вопросы, даже если ты вообще не любопытен, никак не получится и всё равно твоя природа тебя к этому вынудит.

И это не единственный вывод, который я сделал уже по выходу из этого торгового зала. Оказывается, время и место не самый значимый фактор, влияющий на вопрос понимания заданного тобой вопроса. А вот что в этом деле главное и наиболее существенное, то с этим вопросом без обширной экспериментальной практики не разберёшься. И я, чтобы больше не подвергать себя и встречных мною людей той неловкости, которая возникает, когда ты недостаточно верно интерпретируешь значение обращения к себе человека со стороны, решил для начала поэкспериментировать с самыми близкими себе людьми. Ну а так как все нынче люди занятые и им очень трудно выделить из своего графика безделья сколько бы немного времени, то пришлось обращаться за помощью в наше время к самому близкому товарищу и отчасти другу, а именно к телевизионному передатчику.

И хотя он не отвечает реалиям жизни и не может дать полного ответа на задаваемый мной вопрос, — что спорно, ведь задающий вопрос человек, уже отчасти знает на него ответ и ему для того чтобы найти на него ответ, нужен только толчок, который он и получает в ответе того, к кому он обратился с вопросом, — тем не менее, на начальной стадии подготовки, он, как своего рода симулятор, вполне подойдёт. К тому же он обладает рядом преимуществ. Так для него нет никаких ограничений по выбору для меня мест локаций, и он может предоставить в моё зрительное распоряжение любого вида обстановку и местность. Плюс к этому, я могу выбрать для себя какую только хочу ситуацию, место и время действия. Ну и самое, наверное, главное, то это неограниченный выбор своих собеседников и просто увиденных лиц, к которым обязательно возникнут свои вопросы, и мне только и останется, как добавить немножко воображения, и я сумею для себя найти ответы на возникшие вопросы.

И вот я, заранее переделав все свои дела, занимаю своё место на кресле перед телевизором, к которому заранее были подтянуты на тележке разные съестные припасы и только для меня понятная жидкость в графине (кто знает, сколько этот эксперимент продлится, правда предположить можно — пока есть эта жидкость в графине), затем, чтобы ничто меня не отвлекало, отключаю всю связь с внешним миром, или всё же на первый раз делаю для себя небольшие допущения, ставлю на вибрацию сигнал телефонный звонок, — но только сегодня, потому что в первый раз и непривычно, — затем беру с волнением пульт от телевизора и не спешу его включать, глядя в тёмный экран телевизора.

— И что же скрывается в этой твоей бездонной глубине? — вглядываясь в эту тёмную глубину, в которой живёт и скрывается своя бесконечность, задаюсь вопросом я. И спустя сразу нахожу ответ на свой вопрос. — Своя вселенная. — И то, что я уже начал находить ответы на свои вопросы, приободряет меня и я, взглядом обращаюсь к пульту, чтобы с помощью его определить свой начальный выбор. И как сейчас же мной с горечью выясняется, то выбор на самом деле не столь и большой, по крайней мере, на начальном этапе. И хотя я не большой поклонник телевизора и как многие сейчас, больше нахожусь в виртуальном мире интернета, тем не менее, я примерно знаю, что за каждой кнопкой телевизионного канала, где-то до десятого, прячется.

— Так не пойдёт. — Решаю я. — Жизнь построена на случайности встреч и значит, мой выбор не должен быть предопределён моими знаниями. — И я тут же, не глядя, нажимаю одновременно две кнопки на пульте телевизора. А тот паразит, моргнув, тоже выдерживает паузу и видимо даёт мне время одуматься и пока ещё не поздно, изменить свой выбор и переключить канал. Но я твёрд в своём решении, и даже не шелохнулся, сидя в одном положении. — Ну, ты сам этого хотел, так что пеняй только на самого себя, за этот свой выбор. — Что-то там пискнуло в телевизоре, передавая мне это своё пожелание. И только телевизор так красноречиво меня предупредил, гад, как я всё понял за его извращённую своим внутренним содержанием микроскопического размера, всю в микросхемах душу — он решил повлиять на моё решение, со своего экрана наслав на меня субтильного вида типа, к которому у меня точно не возникнет никаких вопросов, с ним всё и так красноречиво ясно. Его стезя, финансового аналитика и эксперта, предопределена его унылой физиономией без следов живости на ней, и только уши-лопухи оставляли ему шанс быть замеченным какой-нибудь болтушкой, которая без умолку, не переставая болтает, и оттого, что никому не даёт вставить слово в разговор с ней, растеряла всех своих слушателей. А тут такой шанс быть выслушанной.

— А может он (телевизор) действовал так, как и нужно было, со свойственной ему расчётливой объективностью, с которой я, в отличие от него, в любой момент могу соскочить. — На одно лишь мгновение меня посетило сомнение. — О чём он прекрасно знает — в его памяти, что-то мне подсказывает, уже отложились памятливые воспоминания о том, каким каналам я отдаю предпочтение (сам же отметил их, как любимые). И я, по его мнению, подспудно желаю увидеть на его экране такое телевизионное лицо, чтобы при виде него у меня в голове и не смогло возникнуть вопросов: «А отчего мне такое счастье?» и «Почему именно я?». А как только она знаково подмигнёт мне: «Чего сидишь, бери и пользуйся», то я обо всём и об этих своих экспериментах с вопросами в момент забуду и приму этот дар телевизионных небес. А это всё наводит на весьма глубокую мысль о том, зачем и для чего в итоге вся эта моя вопросительность была мне нужна.

И хорошо, что вся эта сомнительная глупость долго во мне не задерживается, а то бы на каждый мой вопрос тут же рождался свой контрвопрос, и тогда уж точно никакого бы толку не было, таким аналитическим образом проявлять свой интерес к жизни. И я, пропустив мимо себя все эти навеянные видом телевизора мысли, — а он мне некоторым образом дорог, ведь я ради него в поте лица трудился и не пожалел для его приобретения часть, а может и целую зарплату, — вернулся к своим прежним взглядам на него. А они всё больше были суровые и жёсткие.

— И я не потерплю, — вознегодовал я, — чтобы мне кто бы то ни было указывал, и контролировал мои действия. И я, забыв о графине, упираюсь взглядом в экран телевизора и начинаю выискивать, за что бы можно уцепиться в этом типе. Ну а при должном настрое и желании, всегда можно найти чего хочешь. И я спустя глоток из рюмки, сумел-таки настроить себя на нужный лад и, откинувшись всей спиной на спинку кресла, включив в помощь своё воображение, вернулся в прежнее русло своего начального рассуждения.

И вот спрашивается, как не задаться вопросом удивления, когда ты видишь своими глазами в телевизоре и слышишь всё вот это, что говорит этот ведущий эксперт и аналитик, с мутной физиономией и вращающимися глазами, которые он и хочет спрятать за своими очками, но у него ничего не выходит.

— Мол, по моему высокому экспертному мнению, — сидя в студии, откинувшись на спинку кресла и, закинув ногу на ногу, глядя куда-то в неизвестную вдаль, акцентируя внимание слушателя на свой выговор и заграничный акцент, не спешно начнёт проговаривать слова в ответ на вопрос ведущей, этот независимый эксперт, обязательно директор какого-нибудь центра стратегических планирований, Вениамин Альбертович Крузенштерн, — волатильность рынков ипотечного кредитования такова… — а дальше вы уже и слышать этого эксперта не можете, у вас в голове уже родился немедленно требующий ответа вопрос. — Ты, бл**ь, откуда такой выискался? — Правда, ответ на этот вопрос вы примерно знаете, и, пожалуй, догадываетесь, откуда этот ведущий аналитик и эксперт выискался — оттуда, где нас, не экспертов и аналитиков, а просто дремучий народ, нет.

Но при всём этом вашем знании того, откуда растут ноги знаний у этого эксперта, вы всё-таки даёте ему шанс и сразу не переключаете телевизионный канал и, прихлёбывая чай в прикуску с баранками, продолжаете его слушать (вы отлично знаете, что на соседних каналах поселились не менее матёрые, уже в своих областях эксперты, которые не моргнув глазом, не глядя на тебя, поженят, вылечат и от всего этого застрахуют с помощью заклинаний и полиса ОСАГО).

— А что вы думаете по поводу векселей с трёхлетним сроком погашения и дальнейших заимствований в сфере высокодоходных облигаций? — миловидная ведущая прямо удивляет эксперта Вениамина Альбертовича своей наивностью, задавая ему такие аппетитные… тьфу, эмитентные вопросы. И в этом вы, к своему удивлению, отчасти согласны с этим экспертным взглядом эксперта на ведущую, плюс и на самого эксперта, чья физиономия вам не внушает никакого доверия и при виде его у вас вновь возникает вопрос. — Ну почему так получается, что не эксперт, то к нему никакого доверия? — задаётесь вы вопросом, глядя на Вениамина Альбертовича, в глазах которого прямо читается: «Все бабы дуры».

И это, даже не предположение Вениамина Альбертовича, а это была его официальная позиция, крепящаяся на весьма весомых основаниях. Он к этому горькому для себя выводу пришёл путём своего печального опыта взаимоотношений с женским полом, который если бы был умным, то сумел бы по достоинству его оценить, а он всё игнорирует его. Как и сейчас эта миловидная ведущая, смотрящая на него лишь как на эксперта и не более того, а Вениамину Альбертовичу может быть хочется поговорить не только о слияниях и поглощениях в мире финансов, а он бы не прочь перевести этот финансовый язык в другие плоскости взаимоотношений. Но на рынке человеческих взаимоотношений идут свои инфляционные процессы, и общение всё больше сводится в виртуальную плоскость и, пожалуй, осмелься Вениамин Альбертович по окончании передачи испросить у ведущей программы её номер телефона, то она и не поймёт, для каких реальных целей он её об этом спрашивает. В общем, Вениамин Альбертович и не будет спрашивать, а его телевизионный зритель, в том числе и я, вслед за возникшим вопросом приходит к проистекающему из этого вопроса выводу:

— А что насчёт заимствований, то я тебе бы точно в долг не дал. И что-то мне подсказывает, то ты, Вениамин Альбертович, большой любитель инвестиций в себя.

И только мы, зрители, так подумали, как этот Вениамин Альбертович, словно он умеет читать мысли своих зрителей на расстоянии телевизионного сигнала, смотрит в экран телевизора и как нам, а в частности мне, чуть не поперхнулось в глотке от увиденного, подмигивает нам. Типа я готов выслушать любые ваши предложения и дать свою оценку им за соответствующее вознаграждение. И хорошо, что нас разделяют немалые расстояния и поэтому только пульту от телевизора приходиться отдуваться за это экспертное мнение Вениамина Альбертовича, желание встретить которого, с этого момента поселилось в нас навеки. И встреться он нам, зрителю, на нашем жизненном пути, то мы уж так бы его экспертное мнение спросили, что он, наверное, и не сразу бы смог ответить нам, по причине сломанной челюсти. И тогда спрашивается, зачем тогда, вот в таких случаях спрашивать и задавать вопросы, если ответ на них очевиден — унылое блеянье оппонента.

Хотя стоило мне только переключить телевизионный канал, то я вмиг понял, что Вениамин Альбертович, хоть и напыщенный и самовлюблённый хлыщ, со своими тараканами в голове, который кроме себя никого терпеть рядом с собой не может, всё-таки он ещё не полностью потерянный для меня человек, когда есть такие эксперты, которые хоть и не разъясняются так заумно и совсем ничего не разберёшь, как Вениамин Альбертович, а они делают такой особый акцент на простоте выражений, что уж лучше вообще ничего не понимать в сказанном Вениамином Альбертовичем, чем, выйдя из себя, не находить себя от понимания услышанного и увиденного.

Но я не прислушиваюсь к своей интуиции и всё равно переключаю канал, и теперь изволь сам себя винить в том, что не прислушался к голосу разума и нажал на пульт. Ну а там на этот раз, за столом собралось уже несколько экспертов, с виду явных модников, эстетов и в том числе аналитиков, со своим экспертным мнением, с которым они, с глубокомысленным видом делясь между собой, одновременно делятся и с тобой, дремучий человек.

— Милостивые государи, и что мы будем рассматривать сегодня? — вальяжно рассевшись в кресле, сложив домиком руки перед собой, с таким многозначительным видом, как будто он всего этого не знает, спросит своих высокочтимых им коллег по экспертному делу, человек в кедах на ногах и в шарфике обмотанном вокруг его шеи, скорей всего, критик, — слишком критически он посматривает на своих коллег, да и имя у него было подстать, Максимилиан Трогательный. А ему, между прочим, об этом режиссёр передачи, ещё до команды «мотор» говорил. И теперь режиссёр передачи, известный в режиссёрских кругах, как Валентин Мумуев, не знал, что и думать. Хотя он не в первый раз на своём режиссёрском посту, правда, в первый раз имеет дело со столь высокоинтеллектуальной и по своему неоднозначной категорией людей, так что ему простительно, что он вдруг у себя в будке растерялся и поплыл мыслями, когда ведущий эксперт и по совместительству ведущий эту многогранную передачу под одноимённым названием, Максимилиан Трогательный, с таким далёким посылом, не по написанному в сценарии, обратился к своим коллегам, экспертам.

Ну, а милостивые государи, то есть те, к кому обратился господин Трогательный, пожалуй, и сам милостивый государь на время ведения передачи, да и вообще, все значимые эксперты есть милостивые государи по своей природе и от рождения, — ведь они снисходят до нас, простых смертных, и объясняют нам что почём, а так бы мы и не знали, — откладывают в сторону все свои дела, и с величавой снисходительностью глубокомысленно смотрят на Трогательного. Так один из видных экспертов и не только из-за своего большого роста, господин Алилуев, ставит на блюдце в своей руке чашечку кофе, от которой он только что отпил глоток и начинает лицезреть Трогательного, а второй приглашённый на эту передачу эксперт и политолог в одном лице, господин Неврозов, губами передвинул курительную трубку из одной стороны губ в другую сторону, — да так невыносимо противно это проделал, что видевшие всё это действо люди, нисколько не сомневались в том, что предложи этот Нервозов выкурить трубку мира хоть кому, то никто не решится на это дело и тогда война будет продолжаться вечно, пока в дипломатах ходят такие курители трубок, — и, сдвинув брови, принялся внимательно смотреть сквозь ведущего Максимилиана Трогательного.

Но такой ответ этого экспертного сообщества на свой вопрос, не совсем устраивает Трогательного, хотя он и польщён за их выбор и умение без лишних слов довести до вашего сведения свою глубокую мысль. — Господа, — переложив ногу на ногу, заговорил Трогательный, — сегодня у нас пилотная передача, так что давайте не будем всё перекладывать на одни плечи. — В результате чего он вызвал глубокие вопросы в головах своих гостей и собеседников, так и не понявших эту его манипуляцию с ногами. — Опять Максимилиан за старое взялся, — единодушно рассудили его собеседники, — делает одно, а говорит другое.

— Ну так что, господа, — вновь берёт слово Максимилиан Трогательный, чувствуя, что что-то сегодня ему никак не удаётся войти в свой обычный рабочий ритм. А эти придурки, Алилуев и Неврозов, чьим мнением он бы интересовался в последнюю очередь, как будто специально молчат и своим апатичным видом его сбивают с толку.

— Что там у нас по порядку? — задаётся к себе вопросом Трогательный, памятливо обратившись к сценарию программы, которую он толком и не читал, и впопыхах засунул себе под зад, типа я всё помню. А как сейчас выясняется, то он и не знает, что должен был помнить. Так что в принципе, он определённо помнил, раз ему нечего было забывать.

— А чего, собственно, я волнуюсь, — потеплело в душе Максимилиана, как только его осенила догадка о том, что ведь это телевизионная передача и всё можно начать заново. И Максимилиан, просветлев в лице, а то он под этими угрюмыми взглядами коллег по творческому цеху совсем потемнел, обращается к кому-то в сторону (так видится телезрителю, в частности тому, от чьего я имени, сначала вёлся этот рассказ — это уже потом, предположительно в следующей главе, будет объяснено, почему иногда происходит такая путаница с местоимениями).

— Я, как понимаю, мы в прямом эфире. — С долей ехидства, как бы в шутку, уклончиво вопрошает режиссёра Максимилиан. И судя по тому, что режиссёр схватился рукам за голову, то эти предположения Максимилиана никак не оправдались. И Максимилиан, потеряв в лице часть ярких красок, поправляет на шее шарфик и не совсем выдержанно обращается к своим коллегам, экспертам.

— Так что, господа, скажите, — говорит Максимилиан, — если я сегодня, обращу свой взор на нашего зрителя. Без чьего на наш счёт мнения, наши с вами посиделки в студии становятся бессмысленными, если он вдруг, по каким-то немыслимым причинам, — здесь Максимилиан знаково усмехнётся, типа такое может случится только в одном случае, если зритель непроходимый дурень и вообще не просвещён, — или же по невероятным стечениям обстоятельств (знаю я эти стечения обстоятельств, выпить захотел и выпил), не захочет нас слушать и смотреть. — Продолжит Максимилиан Трогательный. — Что поделать, рейтинги нынче определяют жизнь передач. — Делает оговорку Максимилиан. — Вот спрашивается, какой всё-таки наш зритель? — задаётся вопросом Максимилиан и чуть ли не в упор смотрит через телевизионную камеру на меня, вдруг, по стечению различного рода непредвиденных мною обстоятельств, — так лёг пульт, — ставшим его, Максимилиана, зрителем. Что совершенно не устраивает меня, вдруг ставшего целевой зрительской аудиторией Максимилиана, и я начинаю тянуться рукой за пультом, чтобы, так сказать, вычеркнуть себя из этой аудитории Максимилиана. А этот Максимилиан, как будто чувствует, что среди его аудитории наметились отступники и он начинает внимательно следить за телезрителем, то есть за мной, который вероломнейшим способом тянет руку к пульту.

И тут Максимилиан как вроде замечает по мне, что я дотянулся до пульта и готов прямо сейчас с ним расстаться, и он как многозначительно взглянет на меня: «А ну стоять!». И я, загипнотизированный его взглядом, застываю в одном положении, не понимая, что всё-таки меня остановило на полпути к переключению канала. И я, такой же как и всякий другой телезритель, начинаю искать в себе то, что могло меня остановить и не сделать самого логичного шага. И вроде бы в самом себе нет ничего такого, чтобы этого не хотело и тогда я опять прислушиваюсь к тому, что там, за экраном телевизора, в студии происходит, и отчасти нахожу ответ на этот вопрос — разговор зашёл обо мне, телезрителе, и мне захотелось на совсем чуть-чуть задержаться.

— Так всё же, — ухватив за коленку свою ногу (это такой творческий приём, с помощью которого ведущий показывает свою близость к простым людям), спросил своих оппонентов Максимилиан, — кто наш целевой зритель? — И если я, телезритель, даже не предчувствуя, а зная, какими категориями мыслят и измеряют меня вот такие светочи прогрессивной мысли, начинаю наполняться нехорошими мыслями насчёт ведущего, который сейчас начнёт под себя и свои вкусы подгонять меня, то его со ведущие, не сумев удержать в себе свои мысли, тут же нахмурились. Они, скорей всего, подозревали, что нельзя полагаться на данные социологических опросов и рейтинговых агентств, а им одной поездки в общественном транспорте, где они были узнаны, было достаточно, чтобы о себе узнать столько, чтобы у них желание показываться на людях, раз и навсегда улетучилось.

Максимилиан Трогательный между тем продолжает. — Вы, господа, не дадите мне соврать… — было начал Максимилиан, и на этом слове перестал всеми слушаться и слышаться. Он этим своим заявлением вдруг всполошил своих со ведущих, в том числе и меня, телезрителя. У меня тут же возникли на этот счёт свои, дедуктивного характера мысли и свои вопросы.

— И откуда интересно у него такая уверенность и убеждённость в этом? — тут же задались этим вопросом все, кто услышал это заявление Максимилиана. И теперь я всё своё внимание остановил на со ведущих, принявшись домысливать высказанную Максимилианом мысль. — Здесь определённо имеют место тайные договорённости, где у каждого из участников этого диспута, есть компромат друг на друга, удерживающий их здесь всех вместе и главное, от обоюдных обвинений не в компетенции и в чём-то ещё страшном.

— Если ты, Максимилиан, слишком много будешь заострять внимание на себе, а нас задвинешь в тень, то мы больше не будем терпеть твоего занудства и уйдём к Гудю или как там его. — Вот такие условия поставили перед ведущим его со ведущие, прекрасно зная, как ревниво к себе относится Максимилиан, уже не могущий похвастаться свежестью лица и мыслью. И если ты с помощью современно медицины впрыскиваешь в себя молодость, то откуда в твоей голове взяться свежей мысли, когда там одна забота о том, как бы не отстать от всё равно опережающего времени. И кеды на ногах и другого такого рода мерила молодости, ни насколько не молодят и не освежают твой дух.

А вот у меня, телезрителя, внимательно посмотревшего на со ведущих, рождается совсем другая мысль и уверенность. — Смотря, что им предложить. — Делаю вывод я, примерно догадываясь, что им предложить и предложили, чтобы они ничего не имели против того, чтобы Максимилиан соврал сейчас, в прямом эфире, и если им ещё добавить, то пусть он врёт, когда ему только вздумается. И тут вслед за первой мыслью следует из неё проистекающая. — А, пожалуй, Максимилиан уже об этом позаботился. Вот почему он столь уверен на счёт своих со ведущих.

А от такой правды жизни, у меня в голове вновь рождается всё тот же вопрос: «И откуда они, падлы, только такие берутся?». Впрочем, я и на него знаю ответ, и поэтому на этом останавливаюсь, выключив телевизор. И тут вдруг ко мне приходит своё понимание этого экспертного сообщества. Мы все и каждый из нас в отдельности, хотим быть экспертами в той или иной области жизни. Мы ведь по своей сути ценители этого мира, а это и значит, быть экспертом. А как только я это осознал, то я тут же ответил на одно из своих почему. — Так вот почему в устах ребёнка чаще звучит вопрос «Почему?», а не к примеру: «Что всё это значит?». Человек уже с самого детства аналитически мыслит и с таким разумением подходит к своей действительности. И только уже по мере своего взросления, когда им через своё почему будут выяснены все правила, закономерности и основы, на которых крепится и стоит этот мир, человек начинает в качестве хобби интересоваться своими частностями и задаваться касающимися их вопросами.

— Что всё это значит? — в крайней степени недоумения и негодования на свою супругу, так неожиданно встреченную, и не просто рядом с кафе, а обнимающуюся с каким-то крепкого вида типом, задастся вопросом её обелённый мудростью в голове супруг, профессор психологических наук и философии, господин Каунас, с возрастом ставшим чрезвычайно требовательным к своей молодой супруге. И ему при этом, почему-то не придёт в голову, прежде задаться вопросом: «А почему так всё вышло?». Что было бы логично для человека с аналитическим складом ума и тем более профессору, правда только не в состоянии аффекта и бешенства, в которое впал профессор Каунас, при виде всего этого непозволительного им безобразия, которое на его глазах позволяет его супруга, Анна. И то, что она не думала и не предполагала, что он им здесь встретится, не оправдание для этого её поступка.

А тут ещё в их разговор вмешивается этот могучего телосложения и не пойми что за тип. — Тебе, папаша, чего ещё надо? — грозно посмотрев на профессора Каунаса, басовито спросил его этот тип. А ведь в этом его вопросе, несмотря на всю угловатость этого обращения этого типа к профессорскому разуму, определённо содержались свои крупицы истины, с дальним посылом профессору. Но профессор Каунас, как упёрся в своё непонимание происходящего, так и не сдвигается с одной мысли — он обманут и при этом, всем миром. А ведь он у себя в клинике не только на атомы расщеплял несговорчивых и психологически неустойчивых пациентов, а он их просто-таки крошил в пустоту своими знаниями психологии человека. А тут такая неустойчивость и прямо сказать, неуверенность в себе, в которую вдруг впал профессор, не понимая, как так может быть и почему это случилось именно с ним, так психологически подготовленному к такому событию, на пути к которому он наставил столько всевозможных охранительных крючков и якорей. А они так и не смогли остановить всё это.

А всё потому, что он для своего понимания всего происходящего вокруг него, задаётся неправильными вопросами. И этот его вопрос: «Что всё это значит?», есть уже следствие, простая констатация факта, а вот если бы он обратился с тем, так наиболее чаще всего звучащим в детских устах вопросом: «Почему?», то он бы всё отлично для себя понял и не стал бы сейчас хвататься за сердце и в приступе непонимания, что с ним сейчас происходит, начать падать в глазах всех здесь присутствующих.

— А я для тебя, Анечка, ничего не жалел и всем твоим капризам потворствовал. — Начинает так жалобно хныкать этот профессор, что всем становится не по себе от вида такого его жалостного прискорбия. А вот Анечка, как выясняется, не такая жалостливая натура, а она натура справедливая и во всём любит честность. — Это чего это ты, скупердяй, для меня не жалел и что это ещё за такие капризы?! — в удивлении выкатив глаза, прямо требует ответа от профессора его колючая Анечка. — А ты так на меня не смотри, — нервно реагирует профессор Каунас, — я рациональный человек и у меня, между прочим, всё записано. — И профессор лезет в карман своего плаща, откуда им вынимается в кожаном переплёте блокнот, и профессор, смочив во рту пальцы, начинает его перелистывать.

И теперь уже побледневшая Анечка, выскользнув из захватов своего хорошего знакомого, этого железобетонного типа, с кем они обменивались не только теплотой своих взглядов друг на друга, и, подскочив к профессору, вцепляется ему в руки, откуда выхватывает блокнот и с яростью бросает его на мостовую и начинает в остервенении топтать. Когда же от него мало, что остаётся, Анечка, такая прекрасная в ярости, с ненавистью смотрит на профессора и злобно проговаривает. — Вот так ты растоптал мою к тебе любовь. — После чего она оборачивается к нему спиной и было собирается присоединиться к своему близкому знакомому, как вдруг слышит со стороны сзади себя, очень знаковый и по особому звучащий звук. Это, как оказывается, профессор на этот раз упал ещё ниже, затылком об мостовую.

Анечка в первое мгновение торопеет при виде свалившегося профессора, а затем бросается к нему и, задаётся имеющим очевидный ответ вопросом. — Что с тобой, Кальчуня? — а вот такое её смягчение до ласкового имени профессора, как-то совсем не понравилось ухажёру Анечки, которого она никогда так не называла, ограничившись: Мой Мишка.

— Я бы сказал, что умираю от любви к тебе, — говорил весь разбитый падением вид профессора Каунаса, — но я на своём смертном одре не доставлю тебе такого удовольствия. — Добавила в спазме дёрнувшаяся нога профессора. — И поэтому я умираю от сожаления при виде твоего невежества.

— Лучше не умирай. — Анечка своим ответным словом и вовсе всех удивляет. И теперь профессор, как и хороший знакомый Анечки, и не знают, что думать после этого её ответа. И у каждого из них в голове теперь стоит вопрос: «Как понимать этот её ответ?». Как будто не знают: по обстоятельствам. А если не понимают, то им уже, пожалуй, не объяснишь, что не всегда нужно придавать значение словам, прозвучавших в женских устах, а их смысловое значение зачастую находится в компетенции интонации, с которой работает отвечающая за чувства часть женской души. И им, этим в основном неспокойным натурам, вот с таким противоречием в себе приходится жить, а непонимающим их противоречивой натуры людям, ничего не остаётся делать, как уступить место рядом с ними другим людям, если до конца и не понимающим, как так можно себе противоречить, — пять минут назад сказала одно, а сейчас совсем другое, — то скрепя зубами свыкнуться и молча делать вид, что ты понимаешь, что к этим туфлям нужно одеть что-нибудь другое.

И тут не без того, чтобы не задаться вопросом: Кому же всё-таки из них сложнее, тому, кто должен сделать свой итоговый выбор из даже не из двух предложений, а из бесконечного множества противоречивого свойства модификаций, возможно, что по итогу только из одной вещи, или тому, кто на всё это метание из стороны в сторону смотрит и не имеет права вмешаться?

И тут, для того чтобы как-то понять, почему так происходит и зачем все эти противоречия и разночтения друг друга, были в нас за основу будущих крепких отношений заложены природой, просто необходимо посмотреть со стороны на два принципиальных взгляда на одно и тоже событие.

— Я её брошу! — укрепив своё сознание новой порцией горячительного, бросает вызов судьбе в виде остановившейся неподалёку красотки, в перспективе свободный человек. Вот только зачем так разбрасываться своим вниманием к красоткам, как будто и так не ясно, к чему оно ведёт — в своей перспективе к тому же не свободному варианту, который его привёл сюда в бар, в отчаянии за свою несвободу мыслить, как хочет. — Хочу я в кровати перед телевизором чипсы есть, а она меня с ними оттуда гонит. Нет сил уже терпеть этот её деспотизм. — Вот с этими мыслями себя воодушевил на новые мысли о свободе отношений этот живущий в перспективе человек.

— Я от него уйду! — не менее решительно заявляет по телефону своей подруге, находящаяся на другой стороне решения этого вопроса, девушка-красавица, пока ещё не свободная, но в перспективе могущая рассматриваться в качестве варианта отношений для людей, живущих в своих перспективах. И как только она это сказала, то тут же принялась заглядываться по сторонам, как будто сама не знает, к чему, как правило, приводят эти её заглядущие взгляды. Где она и встретилась взглядом с тем решительным человеком, который на её счёт уже строил свои далеко идущие планы.

А как только они практически одним взглядом посмотрели друг на друга, — а всё благодаря, или будет вернее сказать, по вине недоговороспособности своих вторых половин (так им всё это видится), — то они сумели вовремя увидеть, к чему в итоге всё приведёт, если они решат всё бросить и броситься в объятия друг друга, и решили пока повременить всё менять в своей и чужой жизни.

Правда, не всегда всё так разумно разрешается и это всё свои частности, которые не редко нами в жизни встречаются, но сейчас всё чаще все эти семейные истории, разыгрывая, демонстрируют с экрана телевизора, где в публичном телевизионном пространстве, полном, само собой разного рода экспертов и уважаемых людей из артистического сообщества, совместно с теми зрителями, кому, скорей всего, делать нечего из-за отсутствия личной жизни, пытаются разобраться, кто виноват в том, что глава семьи Семён, по словам самого же главы этой семьи, так отчаянно гуляет напропалую, когда он такой сморчок и совсем не видный из себя мужчина? И всё это ведёт такого глубинного вида тип с высокоинтеллектуальным лицом, а может его выражением, что начинаешь задумываться о том, а может я чего-то не понял, и если здесь в качестве ведущего присутствует такого интеллектуального разлива тип, то здесь наверняка поднимают куда как более важные вопросы.

Но проходит пять минут, а затем ещё две и ничего, кроме руганья и драк там не происходит, и тут у меня, вдруг обнаружившего себя за просмотром всего этого вертепа, возникает только один вопрос. — Почему я это(!) смотрел и до сих пор смотрю? — Что немедленно приводит к нажатию кнопки выключения телевизора (а когда я его включил снова, то я и не помню) и в мою душу приходит покой. Но только на время, пока моя памятливая мысль не возвращает меня к сегодняшнему происшествию, случившемуся у меня на работе, которое, в общем-то, и послужило катализатором, своим толчком к этой моей аналитике, и создало все условия для моего сегодняшнего, в будний день нахождения дома, а не на работе.

Так сегодня, вначале рабочего дня и по окончанию производственного совещания, когда уже все вопросы были обговорены и задачи перед рабочим персоналом на сегодняшнюю рабочую смену были поставлены, ведущий это совещание всеми уважаемый за должность, да и согласно субординации, каждый обязан испытывать такие чувства, начальник Валериан Никифорович, находясь в благодушном состоянии духа, вдруг решил показать себя большим либералом, а так-то он авторитарный управленец, и пока он всех не отпустил с планёрки, берёт и спрашивает у собравшихся в его кабинете подчинённых, есть ли у них какие-нибудь рационализаторские предложения, а может и того больше, замечания по сегодняшней повестке дня.

И после этих, только одного человека воодушевляющих слов Валериана Никифоровича, а именно самого Валериана Никифоровича, кабинет погружается в безмолвную тишину, где каждый из находящихся в кабинете людей, окромя самого Валериана Никифоровича, пытается продемонстрировать свою полную беззаботность и хладнокровие. Но как бы они не маскировались под всё это, я-то вижу смущение и беспокойство, написанное на лицах своих сослуживцев, пытающихся спрятать себя от взглядов Валериана Никифоровича, ищущего для себя достойную жертву. Прямо, как в школе, когда заданные на дом уроки никто почему-то не выучил, — прямо какая-то странная аномалия раз за разом случалась, и все в классе в один день приходили неподготовленными к уроку, — и грозный учитель, не найдя желающих выйти к доске и ответить домашнее задание, сейчас искал для себя в классе того, кто ему не ответит, а потенциальные жертвы неумело пытались спрятаться за впереди сидящего товарища от глаз учителя. Ну и тут я, как в своё время и в школе, решаю взять весь удар на себя и вначале знаково прокашливаюсь, — таким образом, я фиксирую на себе общее внимание, — а затем многозначительно говорю (так я иногда спрашиваю):

— А вы, Валериан Никифорович, дурак дураком.

Ну а после мною сказанного, кабинет погружается уже в мёртвую тишину, где любо-дорого посмотреть на Валерина Никифоровича, ошеломлённого услышанным, мало сказать, когда у него челюсть отпала и глаза выкатились из своих орбит, а самого его начало потрясывать. Я же, чтобы слишком не смущать Валериана Никифоровича своим вниманием к нему, добавляю: «У меня на этом всё», и поднимаюсь со своего стула. Но видимо у Валериана Никифоровича на этот счёт другое мнение, к тому же он после первого шока пришёл в себя и вновь обрёл дар речи, и он тут как завопит на весь кабинет: Да что это всё, собственно, значит?! Да как вы смеете?!

Я, поворачиваюсь к Валериану Никифоровичу и спрашиваю его. — Говорить о вас правду?

Что по-новому потрясает Валериана Никифоровича и ставит в умственный тупик, и он в полной растерянности и недоумении спрашивает меня. — Какую ещё правду?

— Которая вам глаза режет, что есть первый признак того, что я говорю правду. А если не верите, то сами посмотрите на себя. — Демонстрируя непонимание такой наивности Валериана Никифоровича, пожимая плечами, говорю я. И теперь весь собравшийся в кабинете Валериана Никифоровича коллектив, явно мотивированный моими словами, со всем своим вниманием изучающе смотрит на Валериана Никифоровича, пытаясь отыскать на его лице подтверждение моим словам. А Валериан Никифорович, подспудно чувствуя, что он стал объектом пристального изучения, — никто не отменял негласное правило «подчинённый своё начальство должен знать в лицо», и поэтому Валериан Никифорович не мог придраться к своим подчинённым, типа чего уставились, — находясь в сложной для себя двоякой ситуации, — если он начнёт возмущаться и закрывать своё лицо от взглядов, то он тем самым признает мою правоту, а если он окаменеет в своём лицевом хладнокровии, то опять он дурак, — пока ничего не сообразил, решает поостыть в лицевом камне.

Ну а наш коллектив, как и любой другой коллектив, живёт по общеизвестным законам общежития, где начальство всегда в лицо уважаемо, а за спиной к нему не без своих претензий и недовольства им. Так что совсем не сложно понять, чью сторону занял коллектив в этом противостоянии между мной и Валерианом Никифоровичем. И мои коллеги не только всё, что мной подразумевалось, увидели на лице Валериана Никифоровича, но и многое от себя добавили и додумали.

— А Валериан (так его панибратски про себя звали его подчинённые и мои коллеги, в том числе и я), если честно, то не такой уж и дурак, раз на его месте сидит он, а не другой дурак. — С такими взглядами и мыслями смотрел на Валериана Никифоровича, не слишком выделяющийся из общей массы сотрудников и отчасти подхалим, мастер Прокофий.

— Козёл он, вот кто. — А вот до сих пор ходящая в лаборантах, Евгения Александровна, привлекательнейшая особа, с некоторых пор переставшая хвастаться своим возрастом, более категорична в своём взгляде на Валериана, обманувшего её надежды и до сих пор обманывающего её и свою супругу насчёт неё.

В общем, каждый увидел и видел своё в Валериане Никифоровиче, в том числе и он сам, что послужило всем уроком и в особенности мне, с кем Валериан Никифорович немедленно захотел пообщаться один на один у себя в кабинете. И когда все разошлись, а мы остались у него в кабинете тет-а-тет, то он мне объяснил, что мне, с моим потенциалом, нет смысла губить свою карьеру под началом такого дурака, как он, и он просто обязан предоставить мне возможность для своего роста. А этого можно добиться лишь там, где нет дураков. — И это без дураков. — Однозначно слукавил Валериан Никифорович, подписывая приказ о моём увольнении. Ведь как без дураков, если он этим фактов обосновывает моё увольнение. Вы уж, Валериан Никифорович, определитесь с собой, а то выходят у вас одни только дурацкие противоречия.

А ведь вопрос о дураках до сих пор не утратил своей актуальности и всё также всех неравнодушных граждан волнует. Особенно в нашей стране, где этот вопрос находится в жёсткой связке с вопросом дорог. Где они в своей основе несут в себе философский аспект, со значением жизненного пути, а дурак, это не категория умности, а это своего рода знаковая значимость твоего я для общества, как правило, для начальства, и твоего я для самого тебя. И оттого никто даже не думает обижаться, когда его называют дураком, и даже будоражит всё внутри, когда тебя называют дурашкой. А вот когда называют придурком, то это слышать обидно.

А уж что говорить о том, что самая распространённая констатация факта своего я, звучит через вопрос: Какой же я дурак? — При этом заметьте, никто себя не спрашивает, дурак он или нет, а это есть уже установленный факт и та очевидность, с которой каждый живёт с самим собой. И только остаётся не выясненным один вопрос, к какой округлой степени дураков он относится?

— А дураки, — как один далеко не дурак, а скорее придурок сказал, — как правило, все форменные дураки и оттого они измеряются с помощью геометрических фигур. Но о геометрии и о других науках, о которых мне вскоре придётся подумать и за помощью к ним обратиться, по причине своего безработного состояния, как-нибудь потом, а сейчас мне нужно собраться с мыслями, после того, как столько на меня навалилось, когда я, ослабив над собой контроль по причине использования разжижающего дух напитка из графина, под воздействием силы притяжения сполз с кресла на пол и, зацепив рукой столик, уронил его на себя. И теперь мне было не до всех этих глубоких мыслей и даже знания наук и физических законов, которые действуют на нас без нашего спросу, и без возможности их реализации на практике, будут для меня бесполезны. И как говорится в отношении другого рода законов, не знание законов, в нашем случае, той же физики, не освобождает нас от того, чтобы быть притянутым гравитацией к земле, а вот их знание, как раз способствует свободе твоего передвижения по той же земле.

И в этом противоречии человек весь. А всё оттого, что он не знает, чего он на самом деле хочет и какова конечная цель его существования, вот он и бросается в свои крайности. А раз цель в жизни ему не указана, то он вынужден и полагается на две разнородности, заложенные в него природой: разумное начало и его насущность, которые и вносят сумбур в его понимание жизни и поступки, которые с завидным постоянством стараются его перетянуть на свою сторону.

А я вот знаю, что мне следует делать. Я задаю свои вопросы, и они мне дают нужные ответы, и ведут к моей, никем ещё не за декларируемой цели.