Тельняшка. Автобиографическая повесть

Игорь Шулепов

Повесть «Тельняшка» – это рассказы и байки о приключениях автора и его друзей – курсантов мореходного училища и морской академии, объединённые в единую сюжетную линию. Книга содержит нецензурную брань.

ВЕТЕР ПЕРЕМЕН (Часть II)

Смотри мне в глаза — мне нужен твой взгляд.

Сегодня я способен дать бой, сегодня я трезв,

Я говорю тебе: сделай шаг!

Пока деревья спят, ты можешь верить мне.

Мой лес болен луной.

Мой материк, по-прежнему пуст.

Я не хочу пожара, но огонь уже зажжён,

Я стою на самом краю. Но пока держусь.

Если ты веришь мне, ты пойдёшь со мной!

Моя земля просит воды.

Мой город переполнен и зол, как сжатый кулак.

Ветер больших перемен дует на Восток.

Я чувствую начало конца, чувствую ток.

Шок! Смелей, еще один шаг.

Лица смотрящих на нас уже остались в тени.

Я говорю тебе: Мне нужен твой взгляд!

Прошу, смотри мне в глаза, смотри!

Если ты веришь мне, ты пойдёшь со мной!

Пойдёшь со мной!

К. Кинчев & рок-группа «Алиса»

Второкурсники (Second Year a cadets)

Истинно человеческий муж добивается всего собственными усилиями.

Конфуций

На круги своя

И вот, наконец, свершилось то, о чём так долго мечтали большевики!

Нет, не революция… Я стал курсантом второго курса!

И не просто курсантом второго курса, а «бывалым морским волком», прошедшим все лишения и тяготы обучения первого года, а также настоящую морскую практику.

После непродолжительного отдыха в родительском доме и посиделок с друзьями, наступил момент, когда нужно было возвращаться в расположение родного мореходного училища.

На дворе стояла осень, прекрасная пора — очей очарование! Первая половина осени особенно хороша в Приморье. Воздух прозрачен и чист, в небе — ни облачка, а море, как в сказках Пушкина — синее-синее! В такие дни по-особенному ощущаешь жизнь, ведь в эту прекрасную пору чувствуется полная гармония и зрелость во всём окружающем.

Мне предстояло вновь надеть морскую форму. Приятно было осознавать, что я уже не желторотый курсант-первогодок — «first», как принято было называть первокурсников в нашей мореходке, а самый настоящий второкурсник.

В прекрасный сентябрьский день, я вышел из дома в наглаженной морской форме. Я шёл по улице и улыбался, мне было легко и приятно оттого, что я прошёл все испытания, выпавшие на мою долю, и теперь я чувствовал себя намного увереннее, чем ровно год назад, когда поступил в мореходку.

У общаги, в которой находилось наше ротное помещение, было оживлённо людно.

Боже, как я рад был видеть всех своих однокурсников! Мы обнимались, жали друг другу руки и угощали друг друга болгарскими сигаретами. Повсюду были слышны рассказы о морской практике. И во всём этом ощущался неподдельный восторг, восторг мальчишек, которые, ещё вчера сидели за школьной партой, а сегодня стали настоящими мужиками, прошедшими суровую морскую школу!

После непродолжительных дебатов и обмена впечатлениями, прозвучала команда старшины к построению. Старшина доложил командиру о том, что 1-ая рота по его приказу построена.

Наш отец-командир предстал перед нами во всей своей красе.

Шарапов был облачён в парадную морскую форму: чёрный флотский китель с золотыми погонами, на которых красовалось уже не по одной, а по две звезды. На груди у командира позвякивали медали, а слева на бедре, на специальных подвесках, висел настоящий морской кортик.

Шарапов принял доклад старшины, потом развернулся лицом к роте и зычным командным голосом произнёс:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Здравие желаем, товарищ капитан второго ранга!

— Поздравляю Вас с началом нового учебного года!

— Ура, Ура, Ура!

На этом официальная часть была закончена. Игорь Евгеньевич, кажется, так звали нашего командира, прошёлся перед строем и осмотрел каждого курсанта. Иногда он останавливался и отпускал свои остроумные военно-морские шуточки. Что-то вроде: «Ну что, мля, Тютюнников, когда смолить перестанешь? Итак, мля, бледный, как спирохета!».

А Тютюнниковых было двое, они были братьями-близнецами, похожими друг на друга, как две капли воды. И каждый из них краснел, принимая замечание командира на свой счёт. Это очень забавляло Шарапова, и он распалялся ещё больше.

Когда обход роты был закончен, Шарапов объявил перед строем:

— Товарищи курсанты, мля! Все вы прошли морскую практику на судах нашего доблестного морского флота. С чем я вас и поздравляю! Учебный процесс у вас начнётся в октябре. Посему, уже завтра, мы все дружно, мля, поедем помогать нашему подшефному совхозу. Словом, будем отрабатывать навыки по уборке картофеля, мля, который вы так любите кушать…

Он сделал паузу, и улыбнулся в свои шикарные сивучьи усы.

— Словом, до начала учебного процесса, будете «стоять в позе прачки за комбайном»!

Особенно командира позабавила его последняя фраза, при этом он несколько раз хихикнул.

Потом опять сделал серьёзное лицо.

— Вопросы, мля, есть?

Вопросов не было. Над ротным помещением нависла зловещая тишина.

В тот момент, когда командир сообщил, о том, что нас отправляют в колхоз, я вспомнил, как в прошлом году нас заселили в ротное помещение 2-ой роты, которая в полном составе находилась на уборке картошки в подшефном совхозе. И ещё, я вспомнил ту самую «варфоломеевскую ночь», когда второкурсники вернулись с колхоза…

В ту ночь никто не спал. Слух о том, что из колхоза приезжает 2-ая рота, в помещение которой нас временно расквартировали, распространился со скоростью света. Все мы приготовились к худшему.

Сразу после полуночи в ротное помещение ввалились второкурсники и начали «качать права». Первым удар на себя принял дневальный, стоящий у входа на тумбочке. При появлении второкурсников, он успел выкрикнуть, что есть мочи: «Рота, подъём!». Ну а дальше, из кубриков в одних трусах и тельниках повыскакивали курсанты нашей роты с флотскими ремнями, намотанными на запястье. И началась заварушка!

Правда, тогда обошлось без увечий и человеческих жертв, во-первых: потому что нас было больше, чем «second-ов», а во-вторых: потому что старшина Пресич призвал на помощь своих дружков-дембелей и конфликт был урегулирован. Второкурсники ушли «несолоно хлебавши», изрыгая проклятия в наш адрес.

С тех пор прошёл почти год и вот теперь мы стали второкурсниками — впереди был колхоз, а потом — возвращение в родное ротное помещение, в котором, скорее всего, временно разместят, вновь набранных курсантов. Как говорится: «Всё возвращается на круги своя».

Правда, как-то непривычно было ощущать себя в шкуре второкурсника и уж, тем более, не возникало никакого желания «повторять подвиги» кадетов из 2-ой роты.

Шарапов многозначительно оглядел строй и продолжил:

— На сегодня, отбой — все свободны! Много, мля, не пить и к девкам не приставать! Завтра построение в 8:00 на плацу у главного корпуса с вещами! Разойдись!

Все, как будто только и ждали этой команды. Строй распался в мгновение ока и через пару минут в расположении роты остался только командир, да старшина, который получал от ротного последние указания по поводу завтрашнего мероприятия.

Удивительное дело, за год обучения в мореходке я научился по-настоящему ценить свободное время.

Вот и сейчас, в моём распоряжении оставались целые сутки драгоценной свободы! И от этого ощущения свободы у меня начала кружиться голова!

Покинув расположение училища, мы с однокашниками первым делом направились, как вы думаете куда?

Конечно же, на ближайшую пивную точку, которая поистине считалась «курсантской Меккой». Ибо пиво для курсанта — священный напиток!

Курсанты ДВВИМУ на пивной точке

В позе прачки за комбайном

Совхоз — сокращение от «Советское хозяйство» — государственное сельскохозяйственное предприятие в СССР. В отличии от колхозов, являвшимися «добровольно-принудительными» общественными объединениями крестьян, созданными на средства самих крестьян, совхоз полностью финансировался и управлялся государством.

www. wikipedia.ru

Давным-давно, мыслитель Гераклит произнёс свою сокровенную фразу: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Как в воду глядел философ!

И ведь действительно, понятие «совхоз» уже давно кануло в лету. Точнее, вошло в историю, которую изучают ученики средних и старших классов.

Вот сидят ученики на уроке, а учительница им рассказывает, что в стране СССР существовала такая форма ведения сельского хозяйства, как «совхоз», а сама, при этом вспоминает, как она, будучи студенткой, ездила со своими однокурсниками в «колхоз», по крайней мере так было принято называть это полезное, а главное, обязательное мероприятие. И даже название того колхоза до сих пор помнит — «Заветы Ильича».

Рассказывает она своим ученикам про эти самые «колхозы-совхозы», нет-нет, да и вспомнит, как хорошо там было отдыхать со своими сокурсниками по филфаку.

А дети слушают и недоумевают, зачем нужно было ездить в деревню, терпеть там лишения, проживая в бараках, и, абсолютно бесплатно работать на полях.

И совершенно неведома им вся эта «лагерная» романтика, воспетая в бардовских песнях КСП-шников.

К слову, в Советском Союзе «лагерями» называли, порой кардинально противоположные по назначению, учреждения — от исправительно-трудовых колоний до пионерских лагерей.

И ещё, для краткости, в советском лексиконе существовало множество различных аббревиатур:

«КСП» — клуб самодеятельного поиска, «ЛТО» — лагерь труда и отдыха, «ЛТП» — лечебно трудовой профилакторий, «ЗК» — забайкальский комсомолец и т. д и т. п.

И, в этой связи, происходили курьёзные случаи, которые потом переходили из уст в уста в виде анекдотов, дошедших до нашего времени, как народные предания.

Вот один из них. Едут в поезде откинувшийся из тюряги зек (ЗК) и пионер. Зек спрашивает пионера: «Откуда едешь, пацан?». Пионер отвечает: «Из лагеря, дядя». Зек вздыхает: «И я из лагеря». Потом интересуется: «А тебе сколько лет?». Пионер отвечает: «Пятнадцать». Зек утвердительно кивает головой: «И мне пятнадцать». Затем опять интересуется: «А куда едешь?». Пионер отвечает: «К бабе». Зек вздыхает: «И я к бабе». И вновь спрашивает пионера: «Ты к своей бабе едешь?». Пионер отвечает: «К своей». Тут зек восклицает с неподдельным удовольствием: «А я к чужой!».

В отличие от современных школьников, у нас не возникало вопросов о целесообразности этого священного, для всех учащихся, мероприятия, как поездка в «колхоз».

Ездили абсолютно все — без вопросов. Кроме того, наша мореходка, как ни крути, относилась к учебным заведениям закрытого типа. Жили мы в казармах, питались в столовой. А, как известно, картошка — это второй хлеб. Посему «подшефный совхоз» никогда не испытывал недостатка в рабочей силе в период уборки урожая, рассчитываясь с мореходкой — картошкой.

Итак, в назначенный день, наша доблестная рота выстроилась на плацу перед главным корпусом родного мореходного училища. После напутственного слова «комдива», которое состояло из сплошных «недоматов», нас погрузили в грузовики и повезли на железнодорожный вокзал.

На перроне старшина провёл перекличку личного состава, и началась посадка в вагоны скорого поезда, который должен был нас доставить в подшефный совхоз с нетипичным для того времени названием — «Рассвет».

В вагоне было душно и неуютно. Места занимали «не согласно купленным билетам», как положено, а «как придётся», то есть по принципу: «кто не успел — тот опоздал».

В результате борьбы за место под крышей, я угнездился на верхней «багажной» полке под самым потолком вагона. Умостившись на полке, я закрыл глаза и мгновенно заснул. Видимо, сказалась старая курсантская привычка засыпать при любых условиях и в любом положении.

Спал я крепко под стук колёс и снились мне диковинные сны про сказочных морских красавиц — русалок.

Проснулся я оттого, что кто-то усиленно меня тряс за плечо. Открыв глаза, я долго не мог понять, где нахожусь. А когда, наконец, стал осознавать происходящее, то уже трясся с сотоварищами в грязном кузове колхозного грузовика, который громыхал по ухабам просёлочной дороги.

Грузовик пронёсся по деревне, оставляя за собой столб пыли, и после получасовой усиленной тряски, мы, наконец, прибыли в лагерь. Памятуя об аббревиатурах, правильнее было бы сказать, что мы прибыли в ЛТО.

ЛТО состоял из покосившихся бараков весьма мрачного вида, очень похожих на стойло для скота и, отдельно расположенного в стороне от основных строений, общественного санузла, состоящего из десятка чугунных рукомойников, прибитых к длинной доске и пары-тройки, дурно пахнущих, гальюнов, выполненных в виде деревянных будок с прорезями в дверях в виде «ромбиков».

Первая ночь в бараках прошла быстро и безмятежно.

А на утро, началась новая, доселе невиданная мне жизнь, которая с лёгкой руки нашего командира так и отпечаталась в моей памяти фразой: «В позе прачки за комбайном».

Ах, трава ты травушка

Широко трепещет туманная нива,

Вороны спускаются с гор.

И два тракториста, напившихся пива,

Идут отдыхать на бугор.

Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане,

И этим сознанием горд.

Другой же играет порой на баяне

«Santana» и «Weather Report».

Б. Гребенщиков & группа «Аквариум»

Утром, по команде «подъём», весь личный состав роты выбежал из бараков на утреннюю зарядку. Далее, всё происходило по обычному училищному распорядку — утренний туалет, завтрак, утренняя поверка.

После проведения переклички, старшина доложил командиру о том, что личный состав роты построен на работы, за исключением заступившего наряда.

Обойдя строй, и тщательно осмотрев каждого курсанта, Шарапов остановился, развернулся лицом к строю и своим поставленным командирским голосом произнёс:

«Товарищи курсанты, мля! Сегодня Вы в первый раз выезжаете на поля нашего, мля, горячо любимого подшефного совхоза, для выполнения, мля, ответственного задания — сбора урожая. В полях, мля, нужно собирать картошку. Для тех, кто в бронепоезде, повторяю, что собирать нужно картошку, а не „траву“. Кто, мля, будет замечен за сбором „травы“, будет немедленно отчислен из училища!».

После чего, он перевёл дух и многозначительно посмотрел на самых отъявленных разгильдяев, стоящих в строю. Затем он дал команду: «Разойдись». Строй мгновенно распался и уже через минуту вся рота, расположившись на завалинке перед бараками, дымила папиросами.

Дымить пришлось недолго. К лагерю подкатили грузовики, и старшина скомандовал: «По машинам!».

Забираясь в кузов, я неожиданно для всех и самого себя процитировал вслух строчку из песни Высоцкого: «Значит так, автобусом к Тамбову подъезжаем, а там — рысцой, и не стонать! Небось картошку все мы уважаем, когда с сальцой, её намять!».

Мы долго тряслись в грузовиках по просёлочным дорогам, глотая колхозную пыль, пока, наконец, прибыли в пункт назначения. Полюшко-поле, на котором нам предстояло потрудиться в «позе прачки за комбайном» простиралось до самого горизонта.

Курсанты ДВВИМУ на колхозном поле

Глядя на необъятные просторы нашей великой Родины, мне пришло на ум изречение сурового командира 2-ой роты — капитана второго ранга Кукаркина: «Когда курсант работает — мозги отдыхают».

В истинности слов этого достойного мужа, я имел честь убедиться собственноручно.

Ведь действительно, работа в поле не требовала абсолютно никаких интеллектуальных усилий.

Всё очень просто — выкопал клубень картошки из земли, отчистил от грязи и корней и бросил его в ведро.

Когда ведро наполнялось доверху, его нужно было вывалить в кузов грузовика или прицепа, который всегда находился неподалёку.

Вот так, изо дня в день, мы приезжали на совхозные поля и собирали картошку. Мне кажется, что мы собрали её столько, что этим урожаем можно было накормить добрую половину населения моего родного города.

Помимо работы в поле, пару-тройку курсантов ежедневно отправляли на разгрузку картофеля в овощехранилища.

В отличие от полевых работ, здесь нужно было работать не вилами, а деревянной — абсолютно плоской лопатой, напоминающей весло для гребли на каноэ.

Поскольку, ещё до мореходки я занимался этим видом спорта в школе олимпийского резерва и имел 3-ий взрослый разряд, то работа с «веслом» в руках доставляла мне огромное удовольствие. Разгребая и откидывая картошку, я представлял, что нахожусь не в кузове колхозного грузовика, а в каноэ, которая плавно скользит по акватории Амурского залива.

В один из таких дней, меня и троих моих сотоварищей отправили на работу в овощехранилище. Именно там мы и нарушили запрет нашего командира, собрав урожай «шишек» на местной плантации. Вот уже воистину, библейская история грехопадения.

А дело было так. Разгрузив ударными темпами очередную машину с картошкой, мы отправились на перекур. Местом для курения служили деревянные ящики, которые в большом количестве были разбросаны возле хранилища. Позади нас раскинулось поле, поросшее бурьяном и полынью. А в двух шагах от «места для курения» произрастала она — «царица полей». Начальство в тот момент отсутствовало, и мы были предоставлены самим себе.

— Мужики, а траву кто-нибудь из вас пробовал? — таинственно прошептал кадет по прозвищу — Стэп.

— Я не пробовал — лениво ответил Лэбан, — А чего её пробовать, вон она растёт. Я слышал, что курят не листья, а шишки. Сейчас шишечек подсоберём и порядок!

— А вдруг спалят нас с травой, что тогда? — прошептал Стэп, — Отчислят ведь…

Я молча наблюдал за этим нехитрым диалогом, делая вид, что мне всё равно. Хотя, на самом деле, у меня от этих речей сердце бешенно застучало… Шутка ли, мы будем курить траву!

А меж тем, Лэбан нехотя встал и подошёл к кусту, который так будоражил наше воображение, и, оглядевшись по сторонам, начал срывать шишки. Когда «урожай» был собран, он вытащил из нагрудного кармана голландки коробок со спичками, которые высыпал в карман брюк, а, собранные шишки, аккуратно уложил в пустой коробок. После чего, он моментально засунул его за пазуху.

— Ну, вот и все дела! — произнёс он, прищурив левый глаз.

После перекура мы вновь принялись за работу. А о коробке до вечера никто не вспоминал.

На ужин у нас был борщ и картофельное пюре с селёдкой.

Насладившись кулинарными изысками нашего училищного повара, мы отправились к баракам, где обычно проводили свободное вечернее время, глазея сквозь забор, на деревенских «тёлок».

Когда солнце скрылось за изумрудными приморскими сопками, Лэбан вытащил из-за пазухи коробок с травой…

Жили у бабуси три весёлых гуся…

«Вы не знаете, что такое гусь! Ах, как я люблю эту птицу!

Это дивная жирная птица, честное, благородное слово.

Гусь! Бендер! Крылышко! Шейка! Ножка!

Вы знаете, Бендер, как я ловлю гуся? Я убиваю его, как тореадор, — одним ударом.

Это опера, когда я иду на гуся!

— Бендер! Он гуляет по дороге. Гусь!

Эта дивная птица гуляет, а я стою и делаю вид, что это меня не касается.

Он подходит. Сейчас он будет на меня шипеть.

Эти птицы думают, что они сильнее всех, и в этом их слабая сторона.

Бендер! В этом их слабая сторона!.. Теперь нарушитель конвенции почти пел:

— Он идёт на меня и шипит, как граммофон. Но я не из робкого десятка, Бендер.

Другой бы на моем месте убежал, а я стою и жду.

Вот он подходит и протягивает шею, белую гусиную шею с жёлтым клювом.

Он хочет меня укусить. Заметьте, Бендер, моральное преимущество на моей стороне.

Не я на него нападаю, он на меня нападает…»

И. Ильф и Е. Петров, «Золотой Телёнок»

Жизнь в колхозе текла не шатко и не валко.

Днём мы работали, а вечером сидели на завалинке перед бараками и наблюдали через забор просёлочную дорогу, по которой периодически прогуливались местные жители. Особое оживление в наших рядах наблюдалось при появлении представительниц «прекрасного пола».

Вот идут по дороге две деревенские дивчины, поглядывая, как бы ненароком на наш лагерь, и когда они уже поравнялись с нашей завалинкой, как вдруг, слышат: «Вон та красивая, ну та, что с краю!» Смотрят девочки друг на друга с недоумением, а из-за забора в этот самый момент раздаётся дружный курсантский хохот. Девки краснеют и в спешном порядке ретируются в сторону своей деревни.

По субботам у нас был самый настоящий «банный день». Ходили мы в общественную баню, со всей её традиционной атрибутикой — шайками, мочалками и хозяйственным мылом.

А по воскресеньям отправлялись в «город».

В деревню выходили группами, чтобы избежать столкновения с местными алкашами, которые жрали самогон и жаждали набить кому-нить морду «по синеве».

В один из таких дней, мы отправились на прогулку в деревню.

Поскольку папиросы у нас закончились, то первым делом мы направились в сельмаг.

Каково же было наше удивление, когда обнаружилось, что из продажи исчезли все сигареты и папиросы. Пришлось довольствоваться махоркой, которая продавалась здесь в изрядном количестве. Набрав в магазине махорки и пряников, мы свернули с просёлочной дороги и углубились в частный сектор.

Несколько раз мы срывали яблоки, которые росли на ветках, свисающих из-за забора.

Соблазна проникнуть в чужой сад у нас не было, ибо яблоки мы уже воровали и были пойманы бдительным хозяином. Правда, в тот раз нам просто повезло, ибо хозяин сада оказался сердобольным человеком. Когда он поймал нас на воровстве, припугнул нас, внушительного вида, берданой, а потом, когда разглядел, что мы заезжие «морячки», расчувствовался и отпустил нас с миром, разрешив при этом сорвать столько яблок, сколько мы сможем унести.

Рассматривая местные достопримечательности и жуя трофейную «антоновку», точь-в-точь, как хулиган Квакин из гайдаровского «Тимур и его Команда», мы вышли к окраине леса.

На опушке, перед самым лесом, паслись гуси.

«Гуси-гуси — га, га, га! Есть хотите — да, да, да!».

Гуси были очень важными: с длинными шеями, белоснежными перьями и жёлтыми клювами.

Прав был старик Паниковский! Гусь птица дивная! Крылышко! Шейка! Ножка!

Мы остановились и заворожено смотрели на гусей. А меж тем, гуси приближались к нам, издавая шипящие звуки. Они явно было настроены агрессивно, давая нам понять, что мы вторглись на их территорию. Один из гусей приблизился к нам вплотную, и вдруг, Лэбан схватил его за шею, прижал к себе что есть силы и вприпрыжку помчался в лес.

Не дожидаясь, когда в нас начнут палить из берданы, мы устремились вслед за ним.

Бежали мы, что есть духу, до тех пор, пока силы не покинули нас.

Первым на траву упал Лэбан, потом Стэп, а за ними и я. Лэбан опустил гуся на траву. Не давая птице возможности прийти в себя, Лэбан снял с себя голландку и набросили её на птицу. Лежали тихо, прислушиваясь ко всем шорохам. Мы ждали, что вот-вот из леса выскочит хозяин или хозяйка несчастного гуся и набросится на нас. Но ничего подобного не произошло. В лесу было тихо, тихо. Сквозь шелест, ещё не опавшей листвы, раздавалось щебетание птиц и карканье ворона.

— А на хрена ты гуся схватил? — нарушил тишину Стэп.

— Сам не знаю, представил его зажаренным на вертеле и схватил — признался Лэбан.

— Если кто-нибудь из местных видел, что мы утащили гуся, нам — конец! — повернувшись к Лэбану лицом, сказал Я. — Ты это хоть понимаешь?

— Да никто не видел, не ссы! Мы его зажарим на вертеле и сожрём. А перья и кости закопаем в лесу. Никто ничего не докажет!

После чего, Лэбан схватил несчастную птицу и ловким движением руки свернул ей шею…

Гусь лежал на траве бездыханный. А из моих глаз покатились слёзы.

— Зачем ты убил птицу? Что она тебе сделала?

Лэбан ничего не ответил, он молча взял бездыханного гуся и принялся его ощипывать.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как белая птица превращается в груду из мяса и костей.

Через полчаса Стэп притащил сухие ветки, выложил из них костёр, а Лэбан, покончив с ощипыванием и разделкой птицы, соорудил что-то вроде вертела.

Затем, Лэбан принялся зажаривать гуся.

Мы со Стэпом молча сидели и курили, наблюдая, как Лэбан медленно вращает вертел над костром.

Стояла чудесная осенняя погода.

Над нашими головами шумел желтой листвой манжурский орех. В синем небе медленно проплывали вечные странники — облака.

Дым от костра струился над нашими головами, и при каждом дуновении ветерка, он менял своё направление, обдавая нас ароматом жареного мяса.

От запаха мяса у меня разыгрался зверский аппетит.

И вот, наконец, Лэбан сообщил о том, что «дичь приготовлена».

К моему огромному стыду, я не смог отказаться от куска, предложенного мне, мяса птицы.

Поедая, безвременно павшую от рук Лэбана птицу, я представлял себе, что мы — лихие разбойники, живущие в лесу подобно Робин Гуду и его «лесному братству».

И вдруг, я поймал себя на мысли, что оправдываю перед самим собой свой же безнравственный поступок по отношению к несчастной птице.

Так я съел Гуся…

Покончив с трапезой, мы сгребли опавшую листву из-под деревьев. Соорудили каждый себе постель из жёлтых листьев и, удобно расположившись у костра, дружно заснули.

Полундра

Слово «Полундра» (голландское) означает:

Стерегись, берегись, отойди, прочь! ожгу, убью!

Так кричат, коли что бросают или что падает сверху.

Толковый словарь Даля

Осень в районном центре, где была расквартирована наша рота, вступила в свои права.

Лес окрасился в красно-жёлтые тона, дни оставались по-прежнему тёплыми, в вот ночи — становились изо дня в день всё холоднее и холоднее.

По ночам в бараке было настолько холодно, что нам приходилось спать в полном обмундировании, накрываясь с головой шерстяными солдатскими одеялами.

Утренний моцион с умыванием в рукомойниках и утренней зарядкой превратился в сущий ад.

По утрам вода в рукомойниках покрывалась тонкой корочкой льда, отчего, прежде приходилось разбивать лёд, а потом, стынущими от ледяной воды руками, омывать лицо.

Сбор урожая подходил к концу. Один день был похож на другой. Увольнения в «город» нам запретили из—за стычки с местными.

А дело было так: в клубе районного центра по выходным дням проводилась дискотека, на которую стекались девчонки с окрестных деревень. Нам ужасно хотелось пойти на эту дискотеку, но наш командир, предупредил нас, что посещение этих мероприятий может закончиться для нас мордобоем, а хуже того — поножовщиной. Ведь далеко не секрет, что местные парни, распивали на дискотеке самогон, который считался культовым напитком в деревне, и самозабвенно курили траву прямо на танцплощадке. Советская деревня жила по своим законам, а, как известно, «со своим уставом в чужой монастырь не ходят».

Мы с приятелями оставались в расположении лагеря и по привычке, ставшей уже традицией, курили махорку на завалинке, нежась в лучах заходящего солнца, когда на проселочной дороге заметили клубы пыли и услышали топот конских копыт.

Почуяв неладное, старшина, сидевший неподалёку, выкрикнул, что есть мочи: «Полундра! Рота в ремень!».

Команда «рота в ремень» была воспринята всеми буквально. Через пару минут рота в полном составе с ремнями в руках выстроилась возле ворот лагеря.

А меж тем, к лагерю по дороге бежали наши кадеты, за которыми, с каждой секундой сокращая дистанцию, на лошадях мчались местные. Зрелище было ужасающим!

Мы открыли ворота и высыпали на дорогу. Наши парни, завидев «однополчан», из последних сил сделали последний рывок и с разгону влетели в наши ряды.

Местных было немного, но они были на лошадях, а в руках у них были плётки.

Они осадили своих коней перед нашим строем, демонстрируя свою мощь.

Но, несмотря на то, что они были верхом, силы были явно неравными. Полсотни курсантов с флотскими ремнями против десятка «кавалеристов» с нагайками.

Кони ходили под всадниками, и в тишине, наступившей уже ночи, раздавался свист нагаек.

Местные матерились и угрожали расправой нашим товарищам, которые, только что, спасались от них бегством.

Я сжимал в руках свой кожаный флотский ремень с медной бляхой и готовился к самому худшему.

Воображение рисовало кровавую бойню, в которой должны были смешаться в кучу кони и люди. Как вдруг, тишину ночи разорвал вой милицейской сирены. Со стороны деревни к лагерю приближался уазик участкового.

Пришпорив своих скакунов, местные, бросив парочку грязных проклятий в нашу сторону, ретировались в лес.

Я облегчено вздохнул и опустил ремень — опасность миновала. Старшина скомандовал: «Разойдись!», строй рассыпался, и курсанты начали медленно расползаться по своим баракам.

К лагерю подскочил милицейский уазик, из которого выпрыгнул участковый, которого у входа в лагерь, уже встречал командир роты и замполит. Участковый стащил с головы фуражку и стал размахивать руками, жестами указывая в сторону леса, в котором скрылись местные.

Добравшись до своего барака, мы с приятелями, расположившись на шконках, обсудили возможные последствия стычки с местными. Кто-то вспомнил, что в прошлом году, курсант 2-ой роты получил ножевое ранение прямо на дискотеке в местном клубе. А в нашем случае, просто могли потоптать конями или покалечить нагайками.

Правда, как говорится: «всё хорошо то, что хорошо заканчивается», а посему, после обсуждения вышеописанных событий, не дожидаясь команды «отбой», закутавшись с головой в одеяла, мы дружно отошли ко сну.

Наутро, командир построил весь личный состав роты. Перед строем выступил, прикомандированный к нам, замполит.

В своей речи он упомянул про политическую обстановку в мире, потом плавно перешёл к событиям вчерашнего вечера. Итогом его спича был приказ, в котором значилось, что до окончания сельскохозяйственных работ в подшефном совхозе, всему личному составу запрещаются увольнения в районный центр. И хотя, работать на совхозных полях нам оставалось недолго, перспектива просидеть оставшиеся дни за забором в лагере, показалась нам безрадостной.

Больше стычек с местными не было. Каждое утро к воротам лагеря подъезжали грузовики, которые отвозили нас на поля, а после работы, эти же грузовики доставляли нас в лагерь.

Пару раз у ворот лагеря появлялись «кресты» (так мы называли местных «за глаза»), но после появления участкового, они перестали крутиться возле нашего лагеря.

Наш «трудовой подвиг» подходил к концу, картофель с полей был убран, а посему — наша миссия в совхозе «Рассвет» была успешна выполнена.

День седьмого ноября — красный день календаря!

День седьмого ноября —

Красный день календаря.

Погляди в свое окно:

всё на улице красно.

Вьются флаги у ворот,

пламенем пылая.

Видишь, музыка идёт,

Там, где шли трамваи.

Весь народ — и млад и стар —

Празднует свободу.

И летит мой красный шар

Прямо к небосводу!

С. Я. Маршак

После возвращения в город, практически весь личный состав был отправлен в увольнение.

Выходные пролетели незаметно. В понедельник я надел бушлат, на котором красовалось две лычки, чёрную фуражку-мичманку и как говорится у военных: «прибыл в расположение училища».

Прохладным ноябрьским утром, ровно в 8:00 на плацу перед училищем состоялось торжественное построение всего личного состава мореходки.

После подъёма государственного флага и торжественного прохождения маршем, под звуки полкового оркестра, состоялось награждение курсантов, отличившихся на полевых работах.

В числе награждённых, как ни странно, оказался и я.

Следует заметить, что я удостоился великой чести, получить грамоту из рук САМОГО Павла Автономовича — начальника нашего славного мореходного училища.

Пал Автономыч (так называли его курсанты) был человеком небольшого роста, носил чёрный китель с золотыми капитанскими петлицами на рукавах и огромную черную фуражку с крабом.

Я всегда относился с глубоким уважением к таким людям, как Пал Автономыч. Человек, воспитавший ни одно поколение мореходов, был для меня живой легендой.

Наверное, каждый из нас, хоть раз в жизни испытал восторг и в то же время волнение оттого, что награждают именно тебя.

Весь личный состав стоял по стойке смирно, и сотни глаз смотрели на то, как Пал Автономыч вручает мне грамоту. Минута Славы, да и только!

Первый день занятий был, как водится, ознакомительным.

После занятий весь личный состав училища вновь выстроили на плацу.

Без лишних церемоний, командиры и старшины раздали каждому курсанты белые перчатки, а также флаги и транспаранты.

Павел Автономович Пильгун с курсантами ВМУ ММФ

Великая страна готовилась к своему знаменательному празднику — Дню Великой Октябрьской Социалистической революции, а наше училище традиционно принимало участие в праздничной демонстрации.

Правда, время от времени, случались и казусы.

В отличие от первомайских праздников, ноябрьская демонстрация предполагала многочасовое бездействие человеческих масс в холодную, а порой, морозную погоду. А посему, участники демонстрации предусмотрительно брали с собой «горячительные напитки».

Маршируя по плацу с транспарантом в руках, я вспомнил байку, которую во время практики на «ИВАНЕ МАКАРЬИНЕ» мне поведал старшекурсник. А дело было так:

Как-то накануне праздника 7 ноября, у кого-то из верхушки краевой власти, возникла идея устроить театрализованное шествие во время демонстрации. По замыслу массовика-затейника из крайисполкома, мимо трибуны, перед основной колонной демонстрантов, должны были пройти персонажи, которые принимали участие в свершении Великой Октябрьской Социалистической революции — солдаты и матросы.

Курсанты перед демонстрацией

От нашей мореходки — отрядили ребят с третьего курса. Многие из них прошли службу в армии, носили усы и совершенно без грима походили на революционных матросиков. Командира к ним приставлять не стали, мол, люди взрослые, службу в армии прошли, вполне самостоятельные.

Словом, выдали «дембелям» бескозырки, деревянные маузеры и винтовки, а также главный аксессуар революционных матросов — пулемётные ленты. И вот значит, пока стояли они на морозе и ждали отмашки, замёрзли — просто жуть! Начали «разогреваться». Когда, наконец, дали отмашку, половина «морячков» уже не стояла на ногах. Зрелище получилось, самое что ни на есть, реалистичное. Правда, партийные боссы, стоящие на трибуне, подвоха не заметили.

Курсанты во время демонстрации

Идут значит матросы, растрепанные, лица перекошенные, раненных несут на руках. Тут же телевидение транслирует шествие матросов, а диктор за кадром голосом Левитана вещает, про залп «АВРОРЫ» и штурм Зимнего. А отцы-командиры, сидящие у телевизора, хватаются за сердце и дрожащими руками суют валидол под язык.

После прохождения трибуны, матросиков, не стоявших на ногах, «приняли» стражи правопорядка, стоящие в оцеплении.

Более резвые, растворились в толпе демонстрантов, сбросив с себя бескозырки, пулемётные ленты и деревянные маузеры с винтовками.

После сигнала «сверху», все участники шествия без исключения, были отчислены из училища.

А сея байка превратилась в легенду о доблести и несгибаемой воли курсантов мореходного училища.

Массовик-затейник из крайисполкома получил повышение по службе за отличную организацию праздника и оригинальную идею, пропагандирующую идеалы социалистического общества.

А я маршировал по плацу и думал о том, что матросам, идущим на штурм Зимнего, было также холодно и неуютно, как и нашим «дембелям». И вполне вероятно, что перед штурмом они набрались, не хуже наших морячков. Ирония судьбы, да и только!

Превратности судьбы

Жизнь полна неожиданностей…

Порой живёшь и думаешь, что жизнь наладилась, всё идёт своим чередом, и нет ни одного самого маломальского намёка, на грядущие перемены.

Словом, жизнь можно сравнить с морской стихией.

Полный штиль успокаивает и расслабляет. И как только ты расслабился и успокоился, совершенно неожиданно налетает шквал, который способен за считанные секунды разрушить всё то, что так долго создавалось тобой, ценой нечеловеческих усилий.

В морской практике описано множество случаев, когда шквал уничтожал целые пароходы.

Вот идёт пароход, как в песне поётся «белый-беленький, чёрный дым над трубой». На море полный штиль, на небе — ни облачка. Абсолютно ничего не предвещает беду.

Как вдруг, откуда ни возьмись, налетает шквал, и нет пароходика.

Шквал длится от одной до нескольких минут, по человеческим меркам — это мгновенье. И в это самое мгновенье может прекратиться или круто измениться жизнь, находящихся на борту моряков.

Второй курс мореходки можно было сравнить со вторым годом службы в армии.

Все тяготы и лишения пали на плечи первокурсников. А у нас, наконец, появилась привычка «быть курсантами».

Мне вдруг показалось, что три года в мореходке пролетят незаметно, нужно только подождать. Я мечтал о том, как я стану помощником капитана в двадцать лет от роду.

Мысль о посещении множества иностранных портов согревала меня во время вахт и нарядов.

С этой мыслю я мужественно переносил все тяготы и лишения. Как вдруг, случилось то, чего не ожидал никто…

Наше училище относилось к училищам закрытого типа. Помимо гражданской специальности, мы получали и военную специальность. По окончании училища каждому курсанту присваивалось звание офицера запаса ВМФ, а обучение в училище, таким образом, приравнивалось, к службе в армии.

Словом, мы «убивали двух зайцев» — проходили службу в армии и получали специальность с трудоустройством (распределением).

После новогодних праздников весь личный состав нашего мореходного училища от «мала до велика» был построен на плацу. Как правило, таки построения, устаивались по особым случаям.

Среди курсантов ходили различные слухи. Одни говорили, что училище расформировывают, другие, что грядёт сокращение некоторых специальностей.

Перед собравшимся личным составом выступил с речью начальник училища — Пал Автономыч.

Он сообщил, о том, что приказом министра обороны, в нашей мореходке закрывают военную кафедру. Это означало только одно — обязательное прохождение службы на кораблях военно-морского флота, сразу же после окончания мореходки.

Никто из нас не был готов к такому повороту событий. Провести четыре года в училищных казармах и три года на флоте — это было слишком круто!

После построения в нашей роте начались волнения. Лучше всех себя чувствовали «дембеля», ибо им больше не грозила служба в армии, они честно отдали свой долг родине и получали удовольствие от, происходящих в училище, событий.

У одного из моих приятелей, мама работала в учебной части нашего училища. Матери всегда оберегают своих детей от всех возможных неприятностей.

Приятеля звали Денис. Мама Дениса всё за него устроила: она договорилась с директором школы, где он учился до мореходки, о том, что Дениса возьмут в десятый класс переводом из мореходного училища, а после окончания школы Денис будет поступать в высшее инженерное морское училище, где была военная кафедра.

Первый раз в жизни мне нужно было принять самостоятельное решение и я пошёл к начальнику нашей специальности.

Борис Сливаев, получивший прозвище среди курсантов «СЛИВА», выслушал меня, после чего изрёк следующую сакраментальную фразу: «Настоящие судоводители не пасуют перед трудностями!». После чего, хладнокровно подписал мой рапорт и пожелал удачи.

Таким образом, я досрочно «дембельнулся» из мореходки и влился в ряды учащихся старших классов. Но от своей мечты стать судоводителем я не отказался.

Напротив, каждый раз, когда мне было трудно, и я терял всякую надежду, я вспоминал слова Сливаева и продолжал идти к своей заветной цели — стать НАСТОЯЩИМ СУДОВОДИТЕЛЕМ!