Серенада Самоссожению

Ильназ Анваров (2024)

Взросление , непринятие , проблемы отношения родителей , грязь , одна сплошная грязь , но при этом детская и вечная наивная тяга к свету . Эта книга есть история о мальчике , который до последнего оставлял в себе веру в самое лучшее , страдая и утруждая себя быть в этом мире . Однако она не про слабость , она не про депрессию , как бы то не виделось читательским глазом , она про то , как ребенок , даже самый в мире несчастный ребенок , несправедливо падший в овраг нищеты , остается верен себе и своим стремлениям к лучшему .

Глава 1

В небе стояла мрачная пелена ночного простора, закрывающая всю видимую поверхность. Обычная, непримечательная осенняя ночь, рассеянная мириадами окон с миллионами вариативностей человеческих судеб с отсутствием углубления деспоты подлинных размышлений о насущности. И каждая такая судьба из этих огоньков является очередным изнеможденно пустым плевком злобной судьбы, неким отражением кривого зеркала, отображающего ненавидимое тобою.

Что же общее имеют столь большие числа людских сердец, разбросанных на планетарной поверхности однотипной суеты? Ответ на поверхности — подчинение таинственным силам, избравших каждому путь.

Но все ли так просто, и каждый ли из нас подвержен этому завоеванию нищеты? Может существуют все-таки непоколебимые души, способные противостоять напускной дешевизне чувств? Кто знает…

И в этот день, который потонет в болоте неизвестности, Гордей глядел в окно и наблюдал за звездочкой в небе, она мерцала сквозь эту пелену облаков, а маленький мальчишка был уверен, что это никакая не аномальная атмосферная рефракция, а ответ ему. Красный свет означал нет, белый да.

–Звездочка ты светишь мне? — спрашивал в своей голове Гордей, сидя на подоконнике, смотря сквозь пластиковое окно своей маленькой комнатушки, где спят его мама и папа на раскладном диване.

Белый свет.

–Значит ты меня слышишь?

Белый.

–А это когда-нибудь пройдет? Ну, у меня когда-нибудь будет своя комната, а мама и папа перестанут пить?.. Почему они родили меня на свет, если даже не желают слышать меня и ни во что не ставят? А если и есть бог, то почему он позволил мне родится в этой семье, разве я сделал что-то настолько плохое?

Звезда застыла, не мерцая.

–Ах… да. — вздохнул Гордей. — Ты же отвечаешь только — да и нет. Звездочка, ты хочешь со мной разговаривать? Может я тебе надоел? — тайная печаль окутала его по-детски чистое и хрупкое сердце.

Яркий белый свет, затем более тусклый оттенок.

–Я благодарен тебе, Звездочка… — в него вселилась надежда. — Только ты меня слушаешь, и только тебе я могу рассказать, что чувствую на самом деле.

Звезда застыла не мерцая.

–Тебе многое известно о нашем мире? Я вычитал, что звезды находятся очень далеко от нашей планеты, а их свет может идти несколько миллионов лет.

Белый свет.

–Но раз ты мне отвечаешь, ты ведь сейчас живая, да?

Белый свет.

–Хорошо! — обрадовался юнец вслух, рассматривая ночную, измельченную россыпь, которая является колыбелью человека.

–Чего ты там разорался… — невнятно произнес отец. — Бегом спать, завтра тебе в школу!

–Ладно, звездочка, мне пора. Отец разозлится, если я его не послушаюсь, он ведь взрослый и знает больше, чем я, поэтому я должен его слушаться, прощай. — чуть ли не со слезами укладывался спать маленький мальчик на ободранный матрас, напоминающий своим видом изрешетенную пулеметом баррикаду.

С утра его никто не стал будить, никто не приготовил утреннего завтрака, никто не собрал восьмилетнего мальчика в школу, никто не погладил ему вещей, никто его не убедил в том, что он проснулся не зря.

По рефлексу, чтобы не опаздывать в школу, встал он в семь часов утра. На цыпочках поднялся, родители все также в щи разваливались на диване, излучая аромат перегара и злосчастного зловония по всей этой небольшой комнатушке.

Он умылся так, как ему это позволяли его приблуды: вода и мыло. Втородневное отсутствие зубной пасты сильно скажется на его и без того шаткой репутации в школе, поэтому поводу он очень сильно нервничал.

Что сказать в школе? Что я просто не люблю чистить зубы, что я забыл, уже второй раз?! Скажи я, что у родителей нет денег на зубную пасту, или они не хотят ее покупать, то меня снова засмеют, снова будут тыкать пальцами, дети жестоки, и я это знаю… Им всегда нужно находить кого-то для задирания! И этот кто-то — я… — стекало несколько слез с его лица, пока он взирал в зеркало на свое отражение, ощущая свое сердце в уничтожающих веру тисках.

Гордей совсем приуныл, он закрылся в общей душевой секции, и рыдал. Рыдал потому что не знал причину враждебной детской натуры. Разве смешно, что у него рваная обувь, что у него вечно на уроках урчит желудок, что у него постоянно мятая одежда… злился он на всякое пренебрежение всеми вокруг его обстоятельств.

Разве он в этом виноват? Маленький мальчик не способен выбирать одежду, это всем и каждому должно быть известно! Разве это его выбор ходить голодным, в оборванной обуви и оставшихся от неизвестно кого обносках? Разве он выбирал в какой семье рождаться? В конце концов, разве он вообще желал своего рождения, среди этой челяди, жадно питающихся нищетой?

Кое-как собравшись и наконец перестав плакать, он собрался и пошел в школу. Поверх школьной формы оделся он в зимнюю куртку, напоминающей шкуру мамонта, особенно своей громоздкостью на маленьком мальчике вроде него, под школьные брюки напялил штаны, на голове шапка-ушанка, на руках варежки, а на ногах огромные, шерстяные носки и валенки, которые больше на пару размеров ( чему он был рад безмерно, ведь прошлой зимой он ходил в зимних ботинках, которые были значительно меньше его размера ноги, и это было пыткой, едва он избежал серьезной деформации стопы ).

Российская Зима — величавая, могущественная, неизбежная, напоминающая своим видом, что всегда может быть хуже, чем вчера и это правило словно отпечаталось на лицах всей своры прохожих.

Минус тридцать, стужа, хлопья снега затмевают глаза, холодный ветер завладевает всем лицом, обжигая его своим морозом. Маленькие прерывистые шажки в валенках среди этой непроглядной земной длани, идущее в здание, где с большей вероятностью будет слышать очередные язвительные издевки.

И среди всего этого промерзшего ужаса, Гордей глядел в небо, в это почти беспросветную тьму. Он рыскал сквозь хлопья снега, в надежде узреть свою звездочку — своего единственного друга, внемлющего и говорящего с ним откровенно.

Но то ли тучи заполонили утреннюю гладь, то ли снежные хлопья мешают увидеть этот обелиск надежды. Попытки остались тщетными и эта зимняя стужа проникла куда-то дальше, нежели земная поверхность, она с излишеством покорила внутренние просторы души маленького юнца.

В школе он переодевался в раздевалке, валенки сменил на изрешеченные кроссовки, в которых играл прошлым летом во дворе в футбол с детворой, куртку оставил сразу на двух крючках, настолько она была огромной, а сам был в том же прошлогоднем костюме, впитавшим себя отвратный запах домашней антисанитарии и какой-то отток смердящего отвратного запаха, исходящего от старой одежды, истратившей срок годности.

На доске десятое января.

В классе было 29 детей. Гордей сидел один, единственный ребенок который сидел один, то ли это из-за запаха, то ли из-за обособленного отношения детей к нему, в головы которых вбили, что он из неблагополучной семьи, крайне находящейся меж пропастью и людским миром дозволенности.

Однако все же сидел он за передней партой из-за его чрезвычайной тяги к учебе, выражающаяся в аномальной способности задавать бесконечные вопросы. Вполне вероятно, что это был единственный ребенок во всей школе, который сидел один и при этом на передней парте.

“ Этот ребенок, — как любила говорить учительница своим коллегам, — будто способен своими вопросами доказать мне, что в действительности я ничего не знаю… ”

Но именно в этот день на третьем уроке окружающего мира, из-за по большей части несуразного поведения его одноклассников, классная учительница разозлилась.

Она в буйстве перешла к атаке, и метала молниями своей власти, пересаживая каждого неугодного мальчишку и девицу. Таким темпом удалось разнять практически пол класса. Неудивительно то, что такое резкое изменение, спровоцировало вполне конфликтную ситуацию. Когда очередь дошла до самой милой и прилежной девочки с класса ( безусловно, только с виду ), которая должна была делить с Гордеем одну парту по приказу классного руководителя, она провопила на весь класс:

–Я не буду с ним сидеть… Мама говорила, что он грязный. И от него воняет! — прибавила она более оживленно.

Практически весь класс расхохотался.

“ Я не виноват, что у моей семьи нет денег на стиральную машину, а когда сам пытаюсь стирать эту одежду получается плохо, и она не высыхает! тем более сейчас, когда батареи холодные… ” — думал про себя Гордей с безучастным лицом, которое привыкло к этим несправедливым упрекам, лицо то привыкло, однако на душе каждый раз заигрывала пластинка необъятной тоски.

Глаза его при взгляде на эту внешне невинную девочку, буквально кричали: за что ты так со мной, зачем я должен это выслушивать, зачем они смеются, это же не моя вина?! И был каждый упрек справедливым…

Не передать ту таящуюся боль, как казалось сначала для непробиваемых глаз, которую таил этот холодный взгляд непонимания, ощущения тщедушного бытия, способного зарыть в землю практически каждого уверенного в себе человека и всех привсех привратников светлого чела нашей ненаглядной вселенной.

Все те, кто не замечают эту напасть, это омерзение, притворство, коварство, ненависть, весь этот вихрь, вбирающий исключительно отвратительность, приправленную горсткой самообмана и злосчастного облагораживания себя любимого; все они были омерзительны маленькому Гордею, глядящему на эту картину со слезами в душе и в то же время, как на нечто низшее в своем разуме.

Он не мог четко сформулировать мысли в собственной голове, в силу его относительно неопытного языка души, однако это было похоже на неспособность переступить коллективное бессознательное, воплощение общности в единое глумящее, извращающее, уничтожающее лицо.

Учительница относилась к нему заботой, поэтому быстро прервала этот смешок. Но сама того не замечая, облагораживая маленького Гордея сочувственной любовью, она породила немало еще других способов издеваться над маленьким мальчиком.

Часто “ любимчикам ” приходится отвечать за свои привилегии перед обделенными, коих всегда большинство, ведь любимчиками становятся в основном меньшинство, которое большинство недолюбливает с удовольствием.

Это в книгах часто встречаются униженные, которые в тьме излучают свет, наделяют многих наших героев романов исключительной силой, отблескивающей во мгле стократной равнозначной бесконечной пустоши… А в действительности все не так, обиженные ищут тех, кого можно также обидеть, также почувствовать власть, также унижать и забирать, испепелять и уничтожать, конечно же, в большинстве своем.

А та милая девочка все же села с вонючим Гордеем, вонь и грязь которого проявлялась может быть в том, что он был единственно чистым в классе.

В столовую снова уходил весь класс, тогда, когда Гордей был обделен, родители его считали, что дома они его достаточно кормят и в школьном питании он не нуждается.

По правде говоря, они не тратили ровным счетом ничего на своего ребенка, но об этом будет рассказано чуть позже. Это действовало накопительным образом, еще один повод донимать Гордея и в без того немалую копилку потенциальных насмешек.

Весь день он учился с огромным пристрастием, этот энтузиазм на уроках занимал место его разрушающего образа мыслей, нанося, наверное, непоправимые осадки бессознательному. Как только звенел этот звонок, то это означало наступление страданий, вновь эта социализация, вновь это общение, вновь эти улыбки, характеризующее холод и паразитивное отношение, где каждый соревновался в том, чтобы нанести рану поглубже, и вынести на смех его бедность еще более колко и болезненно, чем обычно. Определенная группа людей будто соревновалась между собой в том, кто сможет более унизить своего необычного одноклассника.

–Смотрите! — смеясь пронзительно выкрикнул один мальчик. — У него из портфеля торчит нитка, и чем больше ее тянешь, тем больше она становится. — протянул он ее уже на целый метр.

–Перестань ты чего делаешь, Антон! — стукнул он по его руке.

Гордей случайным образом впервые за все два класса проявил свою силу ярости, он был среднего роста, несколько тощий, но сила у него была, ведь большую часть лет его жизни он провел в деревне, активно занимаясь сельскими работами. Мышцы его скорее носили силу в своей крепкости внутренней, чем обладали визуальностью.

Антон в свою очередь был хилой комплекции, и почувствовав силу инстинктивно отпрянул, опасаясь этого редкого проявления в его жизни. Родители воспитывали его исключительно нежно и с заботой, а на себе он не ощущал ничего подобного.

–Татьяна Сергеевна! — провопил обиженка учительнице, которая только вернулась. — А Гордей меня ударил, вот посмотрите. — на кисте его оставался ничтожный красный след от удара, кто-то бы и вовсе не обратил на это внимания.

Она вздохнула, ведь понимала, что рано или поздно подобное должно было начаться, Гордей должен был давать сопротивление этому натиску и этого было не избежать.

–Гордей почему ты это сделал? — позвала она его к себе, оставшись с ним один на один, отправив Антона за свою парту. — Он тебя обижал?

–Не специально я. — готов был расплакаться мальчик. — Я… он… взял нитку портфеля и… тянул его, и смеялся… и всех начал звать, а я резко и ударил его, это было случайно, поверьте мне. — смотрел он в ее лицо наивно детскими глазками.

–Я понимаю. — тяжело вздохнула она.-Но это может дорого нам стоить… иди садись, скоро начнется урок.

Он сел за свое место. Девочка уже смотрела на него немного иным взглядом, если раньше это было отторжение, то сейчас это больше походило на заинтересованность из-за неприязни, чрезмерной неприязни… Женское начало, присущее и девочка в ее возрасте, логично лишь в отсутствии логики, но если это учесть, то во всем этом можно разобраться.

–Ты правильно сделал… — сказала она словно вытягивая это из себя.

–Спасибо, Лейла. — улыбнулся маленький мальчик так лучезарно, что даже та недавняя стервочка обомлела, увидела что-то особенное в этом на первый взгляд не примечательном личике.

Светло-голубые глаза, темные, взъерошенные волосы средней длины, хаотично вьющиеся в разные стороны, интересная родинка округлой формы под его правым глазом, ровный носик, и тонкие-тонкие губы, но залитые алым блеском, и явно выделялись впалые щеки. Все это вместе с лохмотьем в которое он был облачен создавало дуэт пиршества красоты и уродства. Особенная красота была у нашего маленького воина.

–Да ладно, ничего такого я не говорила… — покраснела девочка, вернув свой взор на школьную доску.

Во время следующей перемены, Гордей увидел, что Лейла рисовала несколько странные рисунки в своей тетради, некая смесь каракулей, может быть цветов, а может солнца и луны в одном. Короче, все это не имело определенной формы.

–Что это? — подвинул он свою голову к ее тетради.

–Ничего. — закрыла она свою тетрадь, стесняясь этих рисунков. — Вообще, я хожу в художественную школу, а это так… просто упражняюсь, мне эти рисунки вообще не нравятся и я их не показываю.

–Я не спрашивал куда ты ходишь! — ответил мальчишка аномально уверенно. — Я хочу посмотреть на эти рисунки.

–Нет! — решительно повела она головой.

–Я их увижу… — подвинулся он обратно в свою сторону.

–Никогда. — натучилась она всерьез.

–Увижу… — улыбнулся по-доброму Гордей.

–Не увидишь.

–Еще посмотрим.

Град оскорбление сыпался с меньшим рвением, некоторые опасались мальчишку после того, как увидели, что могут быть в момент же наказанными им. И он это почувствовал, по большей части интуитивно.

Когда они спускались парами в раздевалку, чего кстати Гордей тоже ненавидел, ведь это означало снова это тягостное обмундирование во все громоздкое, тяжелое и ужасно выглядящие. Снова он будет поднят на смех, а это все еще его серьезно донимало и ужасало, создавая ни один ночной кошмар в его крохотной комнатке.

Все предыдущие полтора года он спускался один, в самом конце ребячьей шеренге будущих рабов вечной системы. Но что-то же должно когда-то измениться верно? Так вот, внезапно в последний ряд стала вместе с ним Лейла, так явно недавно поднимавшая его на пьедестал взаимных оскорблений, как и все остальные. Вид ее был непринужденный, и она не сказала и слова, однако румянец выступал на ее миленьких девичьих щечках.

–Чего это ты? — спросил Гордей у нее.

–Ничего. — надулась она, вовсе не желая отвечать.

Но на улице они уже разошлись, они жили в определенно разных районах этого городка, в более разновидных урбанизациях, наименование которых такой же антоним, как богатство и нищета.

Тяжело перебирая он брел по своей дороге. Внезапно сзади прилетел ему в голову снежок. Это был тот самый Антон в компании нескольких таких же детей его класса. Однако совсем недавно Гордей усвоил один очень важный урок: нельзя давать насмехаться над собой, ведь те взгляды после удара по Антону немного изменились, и в его силах сделать так, чтобы они были более осторожнее.

Гораздо лучше ощущать страх в глазах окружающих, нежели презрение, — это правило был способен усвоить даже восьмилетний мальчишка.

На секунду Гордей остановился. Резко развернулся и побежал в их сторону, вооружившись рюкзаком, как оружием. Двое из четверки уже успели отпрянуть в сторону, а Антон в компании с другим остался ждать Гордей, долго этого делать не пришлось. Воительный горемыка с размаху, словно всю жизнь ждал этого момента, запустил нелегкий портфель в голову второго, не примечательного мальчугана, а в Антона влетел с разбега. Может Гордей не был самым увесистым, но в симбиозе с курткой из “ шкуры мамонта ” создался хороший вес, который позволил с легкостью утрамбовать Антона в снег, вскрикивающего со слезами от боли под гнетом Гордея, который в придачу несколько раз ударил по его телу.

Это было будто восхождение на олимп Зевса, будто то, куда Гордей не пришел бы и даже в конце своей жизни. Победитель поднялся, как ни в чем не бывало, а все четверо со страхом ретировались с поля боя, выкрикивая что-то вроде:

–Это не все!

Наделенный чувством гордости мальчишка поплелся домой. Казалось ему он понял главное правило этой жизни — не показывать своих слабостей, чтобы другие этим не воспользовались, а вместо это проявлять силу.

Он глядел в белую пустошь на небе, символизирующую невероятный покой, пытаясь даже там отыскать Звездочку.

–Я все сделал правильно? — спросил он чуть вслух.

Но ответа не было, не было этого мерцающего огонька ясности в его жизни, который скрытно проявлялся в нем словно очаг родительской любви.

Все дети хотят быть любимыми, и инстинктивно они пытаются это найти в чем угодно. К примеру, Гордей видел в свете звезды озарение, руководящееся заботой и любовью, поэтому относился к этому по-особенному. Он решил сделать это ночью, когда ночь будет править, а тучи рассеются.

Ему было неясно куда деваются звезды злополучным днем, скрывающем его единственного друга от его взора.

Комната их находилась в девятиэтажном панельном доме, на каждый этаж было распределено по паре секций, состоящих из девяти комнат от 13 квадратных метров до 18, коридор был общим в форме создающей кривыми линиями овал, по 4 комнаты по бокам и одна на самом входе, общие две уборные, кухня, где у каждой комнаты располагалось по плите для готовки и душевая, принадлежащая каждому члену этой самой секции.

Контингент всей этой совокупности комнат был крайне неблагоприятным, а если выражаться более точнее, то практически всецело отвратительным, своим видом отталкивающим от желания появляться на этот свет, ведь это олицетворение того, что может сделать с конкретными человеком наша любимая и ненаглядная жизнь. Цепь их домино где-то нарушилась, а может и вовсе не была воспроизведена в действие. Подобно ужасным стилем жизни жила большая часть этого гнетущего сознание дома с обрушенной конструкцией благого будущего.

Дома была мать, устало развалившись на диване. Последние две недели она не работает, ее уволили за ее непробудный образ жизни от водки, пива, и всякой прочей дряни, в которую так рьяно влюбились многие недалекие жители нашего необъятного шара. Влюбились настолько сильно, что дети стали второстепенным, связующим элементом их жизни, выполняющим роль обременителя.

Однако мать все же частенько говорила Гордею, что любит его, целовала перед сном в лоб, даже когда-то читала сказки, когда материнское нутро преобладало над желанием выпить и забыться от беспросветной жизни. Поэтому сын взирал на мать остатками любви, под призмой защиты: “ У нее тяжелая жизнь, она много работала, и… она меня все-таки любит, иначе зачем я здесь ” — таким образом он оправдывал мать в своих глазах, как оправдывает любой искренне любящий пустоту ребенок своего безмозглого родителя, не имеющего права давать жизнь.

–О, это ты сынок! — воскликнула мать. — С оценками все в порядке?

–Да.

–В школе как дела? — привстала она, отпив пол стакана воды со стола.

–Нормально… — не понимая стоит ли ему это рассказывать, ответил Гордей.

–Ясно.

–Можешь спуститься в магазин за минералкой?

–Да, давай пока не разделся.

Может была бы у него отдельная комната, он бы любил оставаться дома, но в

этой крохотной каморке он это ненавидел. Сидеть в тесных тринадцати квадратных метрах и смотреть от безысходности в тупорылый телевизор, где крутят однообразные сериалы и кино про “ криминальную Россию ”, что может быть хуже? Может только спать в этой комнате, смотря на пьяных родителей, извращающих детское представление об этом и без этого гнусном мирке своими превратными действиями.

Кое-что его все-таки смогло порадовать в этой комнате, на комоде лежала зубная паста в упаковке.

Вскоре, пошел он на улицу, где собираются такие же как и он, сбегающие от реальности их родительских домов. На этот раз была та же привычная компания, в число которых входят в основном дети без всякого присмотра.

Занимали они собственное времяпровождение тем, что играли во всякие игры без конца на улице, и без перерывов заныривали в магазины, дабы украсть то, чем не поощряют их существование родители.

–Мы же недавно это делали. Зачем нам это снова делать? — спрашивал Гордей у фактически главного с их круга детворы.

–У них есть целый магазин, пусть поделятся. — невозмутимо стоял на своем сорвиголова.

–Ты что-ли не знаешь?! — всерьез удивился Гордей.

–Чего не знаю? — интересовался тот.

–Там работают обычные кассиры, мы создаем в первую очередь проблемы им. Я согласен этим заниматься, но только немного.

–Ну не иди, если не хочешь, мы тебя не заставляем.

И с этого момента их группа из пяти человек, случайным образом превратилась в группу из четырех, пятый откололся, оставшись совершенно один, даже тут…

“ Снова один! Ну… мне не привыкать “ — подумал он про себя, пойдя просто гулять по снежной земле.

Он ходил по узким улочкам, снег как правило занимал большую часть дороги, и многие взрослые фыркали на ребенка, по их мнению, занимающегося ерундой. Будто они не занимаются ерундой, будто их жизни важны, будто они заняты по-настоящему важными делами, будто хоть кто-то в этом мире занимается не ерундой, смешно!

Люди выглядели очень пессимистично, расстроено, озлобленно и тупо. Их лица казались ему с улыбками, только наоборот, улыбками в беспросветное дно земного ядра, тянущиеся вниз, к самой преисподней.

Наверное, единственное на что он мог смотреть с чувством истинного восхищения посреди это холодного пустыря Земли, были заснеженные деревья, что были обернуты слоем восхитительного белого покрывала, так к лицу им идущего. И Гордею нравилось трясти эти деревья, а затем смотреть на падающий снег, так легко и непринужденно кружащийся танцем падения. В такие моменты он мог с удовольствием лечь на снег у дерева и глядеть на танцы снега в воздухе.

Но снизу деревьев, да и по всей округи снег был осквернен черными отходами, выхлоп машин показывал свой вред, заполоняя чернотой все белое пространство. Такая судьба ждет все, что соприкоснется с человеческой природой, своим большинством он вытравит, уничтожит, поработит, также было и с ним самим.

Данное не замечаем, О далеком мечтаем, От смысла убегаем, А тьму воздвигаем. Вечная парадигма самоуничтожения человеческого стремления.

Гордей гулял практически до вечера в компании самого себя.

Конечно, у этого есть положительные стороны, но ребенку его лет опасно встречаться с самим собой и обретая новое, постигать свои заслоненные стороны, которые прежде были не знакомы. Однако это в любом возрасте опасно, лучшим же вариантом будет жить без осознания, как бы в отсеке от самого себя, скрываясь от правды. Но жизнью назвать это не получиться, не получиться это назвать хоть чем-то, человеческое тело не показатель жизни внутри, энергия приводящее тело в движение далеко невсегда показатель существования чего-либо в человеке.

Ребенок в обносках всматривался в усталые лица прохожих и не понимал, есть внутри них хоть что-нибудь, есть ли внутри них противоборства, несогласие, да и желания в конце концов, ведь все для него выглядело так, будто были они мертвы, а тела они свои волочат просто, потому что…

Пришел он домой с не очень радостным предзнаменованием, родители были вроде бы трезвыми, но на столе царственно была выставлена бутылка водки и закуски к ней. Опять это, снова слушание этого бреда, вновь противный вид и вследствие болезненное непонимание вперемешку с отрицанием этого взрослого мира.

–Мам, вы же пили уже почти целую неделю, может пора остановится? — щадящим голосом спрашивал Гордей.

–Ты так говоришь, будто мы каждый день пьем. — пыталась она сгладить углы наставлений от сына.

–Практически каждый день. — боязно сказал сын.

–Ах ты! Маленький засранец, мы тебя кормим, а ты тут такое заявляешь! — выдавалось опьянение ее рассудка.

–Успокойся, хватит кричать… — еле выдавливал из себя отец.

–Пап, ну это когда-нибудь закончится?

–Ты тоже заткнись! Вон телевизор посмотри, пока мы заняты. — ответил грубо он.

Затем они ушли к другим соседям, продолжали свое занятие, позволяющее забыться.

“ Почему такое происходит каждый день? Почему они мне тычут тем, что кормят меня? Я же их ребенок, я не просил появляться на этот свет! Жить, чтобы забывать свой день, зачем, если можно забыть всю жизнь, или так нельзя?.. ” — думал он и думал, глядя в это жидкокристаллический ящик самоунижения.

Всю ночь голова его была забита подобными мыслями, не дающими нормально расслабится и отдохнуть. Гордей тихо плакал, родители думали, что он давно уснул и уже давно храпели на своем диване. Этого момента он долго ждал.

Гордей залез на подоконник и глядел на ту самую звезду, фосфоресцирующую сквозь тонкие ветви дерева, частично заслоняющего обзор.

–Ты тут? — глядел он в этот ночной горизонт.

Белый свет.

–Правильно ли я сегодня сделал?

Звездочка застыла.

–Значит неправильно?.. — испугался Гордей.

Все тот же ответ.

–Я должен решить это сам? — ответил мальчишка, после некоторых раздумий в своей бескрайней голове.

Наконец белый свет.

–Звездочка, а ты плачешь? К кому ты обращаешься когда тебе плохо?

Тот же неясный отблеск, символизирующий в голове Гордея неясность ответа.

–Знаешь, если когда-нибудь тебе захочется с кем-нибудь поговорить, то обязательно говори со мной и не бойся. — подмигнул он, направляя свой взор прямо в эту звезду и растаяв в обаятельной улыбке. — Все же, ты мой единственный друг, а друзья должны помогать друг другу, если один помогает второму, а второй не помогает другому, то это неправильно. А если тебе кажется, что тебе не бывает плохо, то это обман. Всем бывает плохо, и тебе тоже… поэтому не бойся и скажи мне. Настоящие друзья ничего не должны утаивать, все мы плачем, и всем нам приходится тяжело, но если у нас есть друг… то нам уже не так-то сложно. Так ведь? — еле сдерживал себя мальчуган, чтобы не заплакать.

Какой-то непонятный отблеск изобразила звезда.

–Ты не доверяешь мне?.. — приуныл он. — Ну да, я бы тоже не доверился человеку, сегодня он один, а завтра другой. Но хоть мне то, звездочка…

Тот же неизвестный отблеск.

–Может ты мне хочешь сказать что-то другое, не “да ” или ” нет ”?

Белый свет.

–Я смогу это понять?

Белый свет.

–Но не сейчас, а потом, верно же?

Белый свет.

–Понятно… знаешь у меня сегодня был насыщенный день, я понял много всего важного, наверное, не прямо важного, но тоже важного и мне это нравится.

И Лейла вроде не такая дура, какой я себе представлял, ты же видишь этих девочек, вечно у них в голове непонятно что, как у моей мамы, сначала любит, потом обвиняет, потом снова любит и так бесконечно. Вечно у этих девочек в головах неясно что, как будто каша, которую отец готовит с утра, когда болеет алкоголем этим своим. Но что-то в этом есть, что-то особенное и привлекательное. Наверное, будь они такими простыми, то было бы не так интересно с ними.

Глава 2

На следующий день в школе подняли настоящую бучу, заваренную родителями Антона, который наплел о Гордее, как о личности крайне озлобленной и безумной, не в состоянии контролировать свои пакостные эмоции.

Однако учительница старалась смягчить эти порывы мамы Антона дойти чуть ли не до суда, ведь у него на руке образовалась средней формы гематома ( шок ).

Для его мамы нечто подобное на руке ее единственного и неповторимого сына было чем-то шокирующем, ее ангелочка, который в жизни и мухи не обидел в ее представлении, ударил демон, ходячий антипример антисанитарии, выращенный в спиртном вакууме его бесхозных родителей.

Пол года Татьяна Сергеевна наблюдала исключительную картину, которая буквально кричала об обратном, и ее поддержка стороны Гордея, дала много положительных черт.

Директор вместе с завучем по воспитательной работы вырвал Родителей “ маленького демона ” из их обители.

У отца был заслуженный выходной, поэтому он посчитал это недостойной причиной прерывать просмотр телевизора и распитие нескольких бутылочек нефильтрованного. Мать пришла одна, в некотором напущенном виде заинтересованности в ее сыне.

Ее легкий макияж скрывал беспринципный образ жизни, однако черты лица потихоньку остаревались. Она делала пораженные вздохи и выдохи, слыша все эти наставления от социального педагога, как бы говоря ими: «Ах, мы не так его воспитывали! Мы шокированы этим его поведением!»

Ужасно… ужасно приходилось чувствовать себя Гордею, смотря на побежденную физиономию Антона.

Он не понимал чего они вообще несут, чего хотят на самом деле, и что это все вообще значит. В его глазах было яростное недовольство, но ничего из этого он попросту не был в состоянии высказать.

“ Стоит один раз дать отпор, и все?.. А кто воздаст им за те насмешки, кто отругает их, кто будет им тыкать в их дерьмо?! Почему я, а не они? Почему все именно так? Почему наличие денег заменяет всю справедливость? Зачем все происходит именно так? ”

По лицу его должны были литься слезы, не мог он выслушивать этого бреда взрослых, попутно пытаясь разобраться во всей это ситуации в своей голове. Вид его явно омрачился, не соглашаясь с этой глупой несправедливостью.

–Смотрите-ка он еще и делает такой вид! — вышла из себя мама Антона. — Крокодилий вид делать тут не нужно…

–Хватит! — злостно провопила мама Гордея.

В ответ та немного отшатнулась, испугавшись этого внезапного срыва, как казалось тихой и спокойной женщины, примирившейся со всеми этими упреками.

–Мы не будем этого выслушивать, сначала я поговорю со своим сыном, а потом мы вернемся сюда. — действительно резко она набралась этой смелости. — Мы вернемся и больше не будем терпеть этого идиотизма.

Говорите так, будто мой сын, абсолютно ни за что, мог бы ударить этого мальчишку, конечно! — злостно захлопнула она дверь и удалилась из кабинета, оставив всех в полном недоумении, такая перемена в лице никому не показалась здоровой.

Гордей быстро собрал все свои вещи и покинул школу в сопровождении своей матери.

–За что ты его ударил, сынок? — смягчив свой гнев, спрашивала женщина у своего сына, когда они немного удалились от школы.

–Я его даже не ударял, мам… — с искренним непониманием звучал Гордей.

–А что случилось? — спросила она с сочувствием, упав на колени перед сыном, вытирая его медленно стекающие слезы.

–Они меня доставали, мам… — растерянно произнес он, — долго доставали и я вот только сейчас дал им сдачи.

–Ты все правильно сделал, сынок… — прижала она его к своей груди, стараясь унять его обеспокоенный вид.

Дома, когда отец узнал обо всей этой ситуации, вполне вероятно впервые за всю его жизнь, он похвалил своего сына, назвав его чуть ли не героем.

–Туда этих мажоров! — объяснял он. — Думают, что все им можно и лезут к таким простым как мы, верно?

–Верно. — сухо согласился Гордей.

Аббревиатура этих слова несколько озадачила сына.

“ Простые… а они сложные? Мы простые, а они? Разве не все люди простые, что значит не простые люди? Кто они? Сделаны из золота, может из серебра? Простые люди… сотканы из простоты, а средние люди тоже есть, сотканные немного из сложности и простоты? Сложные… кто они?.. чем они сложны же таким? ”

С подобным же вопросом он обращался к звездочке этой ночью:

–Почему отец назвал нас простыми? Разве не все люди равны. Действительно большая разница в том, какую ты одежду таскаешь, в какой семье родился, много ли ты можешь себе позволить? Это же неправильно, ни один ребенок этого не выбирал, а дело случая не повод травить остальных, которым менее повезло… правда?

Звездочка застыла.

–Да я понимаю, ты не умеешь говорить словами, однако подумай… какие же люди жалкие, они так кичатся этими вещами, что не имеют вовсе никакого значения! Почему так? И почему я должен жить среди подобных им? Почему, если ты ребенок, то слов твоих не слушают? Кто сказал, что все дети глупые? А взрослые вправе за них решать как делать то или это.

Звездочка все также застыла.

–Тебе, наверное, надоело меня слушать?! — со страхом потери посмотрел он на нее.

Но она загорелась неясным цветом, перемешиваясь красным с оттенками белого и сияющего с синей лазурью.

–Спасибо тебе… А у тебя есть друзья, звездочка? — вопросительно он произнес вслух, аккуратно прикасаясь рукой к окну.

Она ничего не ответила.

–Значит это я, я буду твоим другом. — сделал он прощальный жест, а затем нырнул на свой матрас рысцой.

Глава 3

На доске 14 января.

К Гордею начали относится с опаской, как бы побаиваясь его, дело немного умяли, все-таки для школьного учета была совсем рановато, уж не говоря о более серьезных последствиях, единственным же по-прежнему досаждающем звеном в этой бесконечной цепи был Антон, он всерьез обозлился на этот случай, с которого вышел проигравшем, по крайней мере, именно так он считал. Его нападки не проявлялись с прежней силой, все-таки и он побаивался Гордея, стараясь как бы из-под тишка ему насолить. Но это перестало всерьез заботить маленького Гордея.

А что начало его занимать, так это Лейла, уделяющая ему какие-то особенные знаки внимания.

Больше она старалась не прятать эти ее странные рисунки, ожидая, что Гордей возьмет и похвалит ее старания, наверное, он был единственным, кому она позволяла их рассматривать с таким спокойствием. Таким образом между ними образовалась невербальная связь доверия, проявляющегося в честности между ними с отсутствием какой-либо маски на лице. Такая была особенность мальчишки, своим крайне особенным образом общения он снимал покровы притворства с человека.

–Это похоже на цветок, но если перевернуть то… — призадумался он. — На жирафа! На жирафа? — сам удивился он этой логической цепочке.

Она резко забрала обратно тетрадку.

–Но это красиво, красиво не по обычному, знаешь… красиво в другом смысле. — подбадривал он ее, чуть повернувшись к ней, желая обратно забрать эту тетрадку с рисунками.

–Все мне говорят перестать их рисовать. — начало она как-то грустно. — Мама, папа, учителя, все они говорят, что у меня талант и я должна его тратить на что-то понятное всем… но я не хочу, мне нравятся мои рисунки.

–И мне они нравятся. — нечаянно взял он ее руку в свою ладонь. — Продолжай их рисовать, взрослые всегда будут учить детей, но иногда они ведь сами ничего не знают, не знают, что говорят, они учат тому, чему не научились сами, что же может быть тупее!

Она покраснела, эти первые слова поддержки для ее ушей, это его решительное взятие ее ладони в свою, эта уверенность в своих словах, вся совокупность этого несколько обескуражило маленькую девочку, которая была лишена всего этого в себе. Эта сила манила ее.

Прозвенел звонок, Лейла словно пришла в себя, и покраснев злостно отдернула свою руку, но Гордея это только больше подзадорило.

Теперь для нее было обыденным делом ждать в раздевалке Гордея, а затем вместе с ним идти в класс, уходить, сбиваясь с ним в пару и просто краснея молчать, а перед уходом безэмоционально прощаться с ним.

Лейла совершенно не понимала, как ей быть, как выражать свои странные чувства, как смотреть без застенчивости ему в глаза, как разговаривать с ним менее холодно и более заинтересованно.

Однако вся ее эта скованность, и порой пробивающаяся сквозь нее тепло, неимоверно нравились Гордею. Он улавливал практически каждый ее эмоциональный всплеск, который она не могла выразить словами, но ему этого даже не требовалось, как будто в этой недосказанности было заключено нечто большее, чем можно выразить это словами.

Непонятно был ли он наделен с рождения этой странной силой, позволяющей чувствовать чрезмерно точно, или же обрел. Слишком сложная сфера восприятия: наделение или обретение. Можно придумать миллион аргументов по сторону каждой, которые по большей части останутся лишь словами, может и пустым звуком, каждый волен видеть то, что видит, и никто не вправе его разубеждать в этом.

Однажды она прониклась настолько удивительным доверием к нему, что ждала его на улице после школы, попутно пустив подруг восвояси, им, кстати, явно не нравился ее интерес к Гордею.

–Не хочешь немного прогуляться? — спросила она, спрятав свои милые щеки под воротник куртки.

–Конечно! — ответил он, ухмыляясь.

Беспринципная и безжалостная январская зима. На улице временами прослеживается гололед, яростно сбивающий всех с ног. Хлопья снега частично убавились, и падали лишь мимолетно крохотные снежинки, создающие фоном картину своего отсутствия.

Выглядела парочка забавно, одетая будто во все лучшее из того, что доступно Лейла, и одетый в то, что осталось от других Гордей, который в своей одежде смотрелся до жути нелепо.

–Куда пойдем? — спросил он, улыбаясь.

–Неважно, просто погуляем. — не вытаскивала она своих щек из-под воротника.

–Твои родители не будут за тебя беспокоиться?

–Нет, сейчас время художественной школы, но я туда идти не хочу… А твои за тебя не будут беспокоиться?

–Можешь не переживать! — ответил с напускной радостью, символизирующей скорее боль, ведь в голове у него одна и та же картина о его комнате: родители, стол, водка и отсутствие обеспокоенности в принципе.

Городок был довольно маленький, мест куда можно было сходить и не заплатив насладиться досугом практически не было, однако дети в этом непривередливы.

–Пойдем возьмем семечек, и будем кормить в лесу белочек. Мы так с мамой часто делали.

–Пойдем. — согласился Гордей.

В магазине он оторвался от Лейлы, засунул пару пачек в свои два больших, внутренних кармана, и прошмыгнул с непринужденным видом через кассиров.

–Как ты вышел так быстро, я не видела тебя на кассе? — спрашивала она у него на выходе из магазина.

–Ну ты девочка, а вы медленные, меньше слов и больше дела! — крикнул он и побежал вперед нее, не желая рассказывать правды.

Она же сзади с мольбами пыталась догонять его и унять это беспощадное рвение бежать, бежать впереди всех… Однако она в тот момент думала над тем, что этот мальчишка всегда куда-то бежит, всегда впереди всех, и самое интересное, происходит это против его воли… И где он окажется, было ей очень интересно.

Когда они забегали во двор, то Лейла немного начала догонять Гордея, и совсем внезапно он упал, а следом и она, неожиданно споткнувшись об него.

Вместо типичного рева и резкого воодушевляющего поднятия на ноги, они просто лежали, смотря в беспросветное небо, и смеялись без конца над всей этой ситуацией.

–Впервые слышу… — проговаривал Гордей еле понятно, через смех. — Твой смех…

Она неожиданно замолкла.

–Это потому, что я всегда грустная, да?..

–Да нет, просто слишком серьезная. Умей веселиться! — привстал он, за одно и подняв ее.

Уже вставая Лейла заметила, что пачка ее семечек лопнула, а больше половины из нее вывалились на дорогу.

–Не переживай! Держи мою, у меня их две… — хвастая показал он ей две пачки семечек в его карманах. — Специально для тебя растяпы купил! — засунул он ей в карман ее. — Знал все наперед.

Она вновь погрузила лицо в свой воротник. А немного отойдя от волнения и дрожи в голосе, проругалась:

–И с чего это я растяпа, упала же из-за тебя!

–Чьих семечек не стало, тот и растяпа! — улыбался он, легко посмеиваясь.

С этим было тяжело спорить, поэтому она угомонила свое недовольство.

Они зашли в лес. Дорога там была сносно обустроена, и лес вовсе не был в своеволие, его на этом ограниченном участке заковал в цепи человек, не давая ему жить собственной дикой жизнью своим присутствием тут.

Длинные стволы сосен, так величественно возвышающиеся ввысь, выглядели завораживающе, и несправедливо не получившими от глаз гуляк должного восхищения, которого были явно достойны.

По пути им преимущественно попадались старики с лыжными палками, излучающие исключительный оптимизм, который не был свойственен подобным взрослым. Они тепло улыбались в сторону молодой пары детишек, награждая взглядом внутреннего очага жизни, но в то же время с оттенками странных предупреждений. В их взглядах отражались огоньки воспоминаний прошлых себя, когда-то ведь и они также гуляли с милым видом, озаряя все вокруг себя силой юношества.

–Что тебе больше всего нравится в лесу? — спросила Лейла, после пары минут кромешного молчания.

–Наверное, отсутствие большого скопления людей.

–Ты не любишь людей?

–Нет, они мерзкие…

–А меня?.. — вновь она закрыла щечки в воротник спасения.

–Не буду отвечать… но ты не из тех, кого мне тяжело терпеть, мне тяжело говорить об этих чувствах.

–Ясно. А вот мне нравятся деревья. — захотела она внезапно сменить фокус общения, чтобы он не задал ей подобный вопрос.

–Сосны?

–Да.

–И что же в них такого? — посмотрел он на одно из стоящих рядом деревьев.

–Посмотри на форму! Многие из них разные, они красиво колышутся на ветру, их ветки растут в самые разные стороны, иногда по ним пробегают белки, они очень красивые… — рассказывала она взахлеб.

Гордей поднял голову, деревья теперь показались действительно красивыми. Вроде создавалась общность из которой они были большим сгустком однотипности, но в то же время создавалась иллюзия аскетизма среди каждого из них, даже самого непримечательного на первый взгляд.

–В них действительно что-то есть, ты уже рисовала эти деревья? — посмотрел он с живостью на нее.

–Еще нет, мне нужно пройти несколько классов обучения. Я не хочу рисовать это именно сейчас, мне нужно улучшить навыки.

Гордей на секунду задумался, но за секунду много мыслей протекло в отсеке бездонной рефлексии, затем он сказал, как свойственно это ему, очень уверенно:

–Знаешь, и даже в детских каракулях может быть нечто особенное, ты и сейчас красиво рисуешь, и можешь попытаться изобразить деревья. Человек почему-то любит откладывать вещи на потом, но этого потом не настанет, у нас есть только сейчас и сейчас ты можешь поймать это дерево, а потом может уже будет поздно.

–Не уверена. — пробормотала она.

–Мне просто кажется, что от попытки ты ничего не потеряешь, а потеряешь только в том случае, если не попытаешься, ведь прошлую тебя уже вернуть не получиться.

–Прошлую меня?! — удивилась Лейла.

–Ну человек же всегда меняется, даже один день способен изменить его до неузнаваемости.

–Один день слишком малый срок…

–Как посмотреть. Кто-то всю жизнь живет исключительно ради одного дня. — развел он руками в сторону.-Пошли лучше белок кормить. — указал он пальцем на протоптанную тропинку.

Туда, куда они прошли было небольшим пространством, где были на ветках деревьев развешаны птичьи кормушки, которыми не брезговали и белки, жадно крадущие запасы.

Долго они не могли уловить ни одной белки, все они куда-то подевались, либо же сидели в своих дуплах, погрызывая свои припасы. Некоторых птичек они покормили, снабдив их кормушки семечками, но все же хотелось увидеть именно белочек — они представляли для детишек какую-то особенность.

Гордей и Лейла слишком сильно устали заниматься этим делом, которое может оказаться бессмысленным, и уже собирались уходить, как в самом конце по дереву небрежно спускалась бело-оранжевая белка. Вместо глаз у нее были словно маленькие черные пуговки, заостренные ушки глядели вверх, носик шмыгал, будто искал какие-то припасы.

Оба в тот момент присели на корточки, и старались принять вид совершенно безобидный, затем Лейла попробовала подозвать ее к себе, и насыпала перед собой небольшую горстку семечек.

Но белка не собиралась так легко принимать их дружбу, полминуты она просто тупо глядела в их сторону, стараясь уловить здесь хоть какой-то намек на смертельную опасность. После, она быстрыми движениями своих маленьких лапок пробралась немного вперед, а затем и вовсе спрыгнула с дерева. Вот тут они оба замерли в ожидании этой долгожданной кульминации, однако белка была норовистой, и не собиралась принимать так быстро эти угощения, она бродила полукругом, осматривая семечки и всматриваясь в глаза своих потенциальных доброжелателей.

Прошло еще несколько минут, она окончательно решила подойти и взять несколько семечек в свой небольшой рот и быстро прошмыгнуть назад.

Гордей уже успел расстроиться, что не сможет покормить ее со своей руки, а Лейла не уняла своего ожидания и выглядела так, будто знала, как все это произойдет. Белка затем развернулась и смотрела по-прежнему с желанием унести все, что позволяется ей этими двумя гигантами.

Она вернулась взяла еще несколько семечек, повторя эту свою манеру ожидания, будто всматривалась в действия двух людей и их реакции, возможно в ней властвовал инстинкт самосохранения, выработавшийся путем не одной гибели предков.

Лейла сидела с тем же энтузиазмом, только на этот раз взяла семечки в свою ладонь и подозвала белку, находящуюся в смятении меж двух огней. Две силы боролись в ней, одна кричала о значимости выживания и продолжения своего рода, а другая о чем-то более живом и осмысленном, и в обычной белке такое может происходить, что уж говорить о человеке… хотя, безусловно, существуют создания для которых и человек не более, чем лесная глупая белка.

Белка все же подошла, победив внутри себя инстинкт, и грызла семечки прямо с ее ладони, попутно собирая их себе в рот. Лейла расплылась в улыбке и завороженно глядела на это прелестное создание.

Гордей же не был сражен этим удивлением, весь его первый план заняла именно она, так радуется тому, что кормит белку. Лейла была, как ему казалось, самой собой, не той стервозной девочкой, изнуренной своим характером, а более добродушной, практически чистым альбомным листом, на котором отсутствуют противные оттенки влияний извне обществом.

–Ты тоже… — посмотрела она на него и увидела этот заостренный на себе взгляд, резко замолчав.

–Что я тоже? — словно очнулся он.

–Ничего… — продолжила она кормить белку, а второй рукой пыталась аккуратно погладить, но этого не получилось, почувствовав этот повелительный жест, белка убежала обратно и скрылась среди снега и деревьев.

–Ну вот, я даже не успел ее покормить. Зачем ты попыталась ее погладить? — спросил Гордей.

–Ты сам виноват! Не надо было… — вновь замялась она.

–Не надо было что?

–Да ничего! — возмутилась Лейла неясно чему.

–Как же тебя иногда тяжело понять.

Время потихоньку вечерело, и насущный день постепенно сходил на нет, издавая последние вздохи своей живучести. Вечерний отблеск застилал небо, а луна вырисовалась еле проглядным очертанием полумесяца.

Гордей настаивал на том, что проводит свою подругу до дома, ведь время уже достаточно позднее.

–Я живу далеко, в своем доме, а тебе потом придется добираться через весь город.

–И что, мне теперь тебя одну отпускать, ну нет! Ты слабая, и сама себя защитить не сможешь, поэтому рядом с тобой должен быть я.

–Не слабая я… — не понимая своих эмоций промолвила она. — Просто… если нас заметят родители, то они буду ругаться…

–Ничего, я буду аккуратным, можешь не беспокоиться, прямо как японские ниндзя. — выставил он вперед выровненные ладони, а Лейла рассмеялась.

–Много ты знаешь о ниндзя?

–Да, ты слышала что-нибудь о харакири или сеппуку?

–Нет, а что это?

–Ритуальное самоубийство.

–Самоубийство? Что, зачем?

–Чтобы сохранить свою честь… — как-то гордо произнес Гордей.

–Честь и самоубийство, какая же тут связь и честь?

–Ты не поймешь, ты девочка…

–Ну так ты объясни, а не будь словно безмозглый мальчишка, который кидается словами, ты ж девочка, а я мальчик… — состряпала она гримасу идиота, показывая такого мальчишку.

–Харакири — обряд, показывающий силу духа самурая. Если он запятнал честь своего рода или совершил слишком серьезный проступок, то он сохраняет лицо перед своею силой и сам избирает себе смерть, вместо выбора этого жизнью. Он не будет болезненно, словно идиот, цепляться за свою жизнь и сам вынесет себе приговор, будучи выше всех жизненных стремлений спасти свою жизнь.

–Ну это как-то глупо…

–Вот видишь, ты это не поймешь. Это не оскорбление, когда я говорю, что ты девочка и ты не поймешь…

–Звучит-то так.

–Да нет, просто мы разные и по разному устроена наша голова… Вот и есть вещи, которые мы не поймем про девочек и которые вы не поймете про нас. Вам кажется, что мы будто маленькие мальчики возимся в песочнице, может так оно и есть. Но… — задумался Гордей и умолк.

–Но? — захотела Лейла выслушать продолжение.

–Но отстань от меня. — неожиданно он ее повалил в сугроб и они принялись там дурачиться.

Много они в дороге еще смеялись, почти все время. Гордей вливался в образ незадумчивого шутника, снующего во внутренних приливах самозабвения прелестью конкретного момента.

Когда они пришли, то Гордей был шокирован зрелищем: трехэтажный дом с расчищенным снегом по территории, кирпичный забор, огромная площадь самого дома за которым выглядывают очертания всех сопутствующих богатому дому излишеств: пару веранд, прикрытый бассейн, несколько гаражей, и другие сооружения, выполняющие неясно какие функции.

А в голове у Гордея все словно перевернулась, они втроем ютятся в маленькой комнатушке, заменяющей им кухню, зал и спальни, моются и готовят в общих душевых, и многие из его знакомых жили подобным образом. Он просто не мог вразумить куда столько места, что они там хранят и прячут.

–Ну все, пока… — быстро убежала она вперед, полуобернувшись махая ему рукой в знак прощания.

Дорога обратно у Гордея заняла действительно немало времени. Но он особо не старался спешить, даже делать вид будто спешит, как будто его родители задаются вопросом, где он пропадал, наверное, они даже рады его долгому отсутствию.

По пути произошло интересное событие. Перед ним пробегала, или пыталась пробежать собака, однако не обычная, у нее было 3 лапы вместо 4, и выглядело это очень жалобно, настолько, что несколько слез его упало, когда он глядел на нее с искренностью желания хоть как-то облегчить ее ношу. В голове его промчалось миллион мыслей, связанных с велением сердца забрать ее, как-нибудь упрятать может в подъезде и подкармливать остатками с их скудного стола.

Гордей присел на корточки, в кармане у него были только рассыпанные семечки, которые и то он достал с трудом сквозь дырку. Он ее гладил, а она жалобно поскуливала, как будто рыдая.

–Тяжело тебе да пришлось, да еще и без одной ноги, я бы правда тебя забрал к себе… — вытирал он свои слезы. — Но маленькая комната, да и родители не разрешат…

Он не выдержал этого и постарался перестать плакать и уйти, не замечая дворнягу. Однако ей давно не были знакомы ласки, и когда Гордей двинулся, она жалобно поскакала на лапах за ним. Она чувствовала в нем человечность, которую когда-то почувствовали ее далекие предки, ставшие потом лучшим другом человека и ставшие жить подле них.

–Перестань идти за мной, пожалуйста… — обернулся он и вновь принялся ее гладить, — я вправду не могу тебя взять…

В ответ собака с добродушной улыбкой принялась лизать его гладящие руки.

–Как же это тяжело… — сказал он, смотря в ее отсвечивающие фонарным светом глаза.

Гордей быстро зашел в большой магазин, который первым попался ему под руку. Он прошел к отделу с едой для животных. Важно упомянуть, что пару кассирш сразу же навострили свой глаз в его сторону.

Он взял несколько упаковок с жидким кормом для собак и зайдя за угол, скрыл две упаковки в свой боковой карман, а оставшиеся положил с непринужденном видом обратно.

К виду его было только добавить безупречный свист, символизирующий внутреннее спокойствие и это было бы идеальным олицетворением некоего переигрывания актерского мастерства.

Но ему не очень повезло, кассиры были не в настроении. Они подозвали на выходе маленького мальчика к себе, а если быть точнее, чуть насильственно его не принудили пройти к кассе. У него в голове успела промелькнуть мысль просто убежать, но в действие мысль не успела эволюционировать.

–Доставай все! — рычала первая.

–Да, давай, доставай. — более спокойно говорила вторая.

–Но я ничего не…

–Будешь врать, вызовем сейчас полицию! И родителей твоих позовем и на учет встанешь! — изливала откровения своей фантазии первая.

–Но я ничего… — в голове его вспомнился случай с Антоном, из-за чего он чуть не встал на учет..

–Перестань, давай доставай. — предупредила вторая в легкой манере.

–Но… ладно… — готов был Гордей провалиться сквозь землю, единственный раз он это делал не для себя, и тут же его поймали…

Когда он достал две пачки собачьего корма, продавщицы между собой переглянулись, не понимая этой кражи.

–Это я не для себя. — оправдывался мальчишка. — Вон там. — указал он пальцем за дверь.

Обе вышли, поглядели жалобно на собаку без лапы. сидящую в ждущем положении, словно хатико.

–Он за мной увязался, а я же забрать его не могу. Думал, хоть накормлю беднягу. — вышел за ними Гордей и снова начал гладить собаку.

Сердце кассиров моментально растаяло. Они были поражены жестом доброй воли мальчика, ведь неоднократно видели, как детвора его годов крадет ради удовольствия и внутреннего азарта, не зная меры своей инфантильности, но тут дело обстояло иначе… Даже их сердца, позабывшие о благородстве и упорно трудящиеся в сумраке копеечного труда, чтобы прокормить их детей, вожделели к этому мальчику, прониклись этой заботой, которой может полно и в книгах, но так ничтожно мало в повседневной жизни людской.

–Все-таки отдай ему этот корм. — проговорила вторая.

–Да, конечно. — согласилась первая. — Не будем мы никого вызывать, оставайся таким же хорошим.

Гордей сначала это посчитал за оскорбление. Однако все же принял с огромной благодарностью, ведь нельзя отказываться от подобных вещей, которые исходят исключительно от сердца и внутренней доброты, такие вещи понимал он с превосходством, которому могут позавидовать многие «взрослые».

Собака благодарно скулила, две женщины оставили их одних.

–Спасибо большое! — обратился Гордей к двум замечательным женщинам.

Он продолжил все также гладить собаку, а когда доложил вторую порцию уже старался поднять себя и увести отсюда, пока сердце его не разорвалось на мельчайшие кусочки, которые потом не собрать.

Он ушел не оборачиваясь, боясь, что снова возникнет желание развернуться и хотя бы погладить ее. Сзади ему все еще слышались эти шаги подпрыгиваний по снегу.

Гордей обернулся, собака не стала доедать вторую порцию и попрыгала за ним, жалобно поскуливая, это походило на: куда ты уходишь, подожди меня!

Он корил себя за проявление сентиментальности. Зачем она идет, что ему делать? Что он наконец-то вообще сможет сделать в этой ситуации? Почему вообще подобные ситуации происходят? Почему бог так жесток к бедной собаке? С подобными мыслями он дошел до дома. Собака уже допрыгала до его подъезда, радостно вскрикивая его развернувшемуся силуэту.

Гордей посмотрел на нее, обвел взглядом, и со слезами закрыл подъездную дверь, поднимаясь по лестнице в свою секцию чуть ли не в истерике. Лицо его была заперто двумя ладонями, он боялся того, что кто-то увидит его в таком состоянии, и не важно было кто этот кто-то. Никто и никогда не видел настоящих слез его души, возможно кроме звезды…

Когда он зашел в секцию, то сразу с рвением метнулся в душевую и закрылся там на несколько минут, стараясь привести себя в порядок. Казалось, что он никогда не плакал настолько сильно, слезы стекали с его глаз бесконечным ручьем, а он старался успокоиться, хоть этого практически не получалось. Слезы остановились, он умылся, и старался успокоить бешеное сердцебиение.

В комнате все по старинке: накрытый стол с закусками, полувыпитая бутылка дешевой водки, на полу уже несколько распитых. Пока родителей не было дома, он сел за стол и начал с аппетитом кушать, практически весь день он ходил голодным.

После он улегся на свой матрас, в надежде что родители придут чуть позже, а он к этому времени уже будет спать, дабы не слышать ничего из из пьяного, гнусного рта.

Но Гордей не смог совладать с желанием выйти к собаке и угостить ее хоть чем-то незначительным из того, что оставалось у него на столе. Он взял остатки мяса из супа и небольшие кусочки колбасы.

К его удивлению, собака действительно была прямо перед подъездом, гордо возвеличиваясь на своих лапах. Он завел ее в подъезд и уложил около батареи лестничного пространства. Вид ее был очень странным, набравшимся преисполненной гордостью, словно вот, она нашла себе долгожданного хозяина и более не имела права излучать вид изнеможения. Но стоило показаться на горизонте собачьих глаз маленькому Гордею, так все убеждения этой собаки развеяло ветром и она с любовью прильнула к нему, и Гордей также упал на колени и приобнял животное одной рукой, второй раскладывая для нее еду. Собака с большим удовольствием все доела и абсолютно не могла нарадоваться ласкам своего хозяина.

Нарушил их идиллию забытья поднимающийся нолик, упитый в хлам и разваливающийся на молекулы воздуха. Противности он излучал сполна, разбитая губа с вытекающими остатками крови, измазанный в грязи небритое личико на вид рубежа четвертого десятка лет, одежда порванная, излучающая горькое зловоние ненаглядной жизни. Его запах можно было бы назвать основным запахом жизни: помойный, горький, внушающий холодное оцепенение и смерть.

–Чего привел сюда в подъезд эту псину! — завопил алкаш. — Она здесь срать будет, а мы должны это нюхать?

–Он не будет здесь срать. А если и будет, то я буду все убирать. — ответил Гордей, не поднимая взгляда на это чудовище.

–А как же. Знаю я вас, пизденышей! — кинул он агрессивно эту фразу.

Собака ощетинилась и оскалила своих зубов, почувствовав приток угроз в сторону своего хозяина.

–Вот она! Мразь! Будет кусать обычных жильцов дома. Метлой гнать отсюда будем эту жалкую псину.

–Жалкая псина тут только ты. — вставил озлобленно Гордей, испепеляя взором нолика.

–А ну повтори, щенок! — попытался мужчина схватить гордея за плечо.

Собака тут же вскочила на три своих лапы и зубами решительно вцепилась в обидчика, который жалобно заскулил и отпрянул.

–Мы еще с вами увидимся… — пошел трус прочь подниматься по лестнице с болезненным видом.

–Ты молодец! Спасибо тебе. — гладил Гордей собаку, отвечающую звуками благодарных визгов. — Просто этот кретин от плохой жизни такой злой, ему навешали люлей, а он хочет навесить их кому-либо, чтобы заглушить свою боль. Вот таким образом, собачка, все в этом мире люди деляться своею нищетой и болью… А могли же делиться любовью и слой. — с жалостью вздохнул он.

Как бы того не хотел мальчишка, а время шло, и своего друга пришлось бы покинуть попросту по причине необходимости.

Гордей сходил домой, вынес оттуда какое-то старое одеяло и постелил собаке у батареи, вслух произнося мольбы надежды, что все пройдет хорошо и проблемы этой ночью обойдут бедную собаку стороной. А дальше уже можно будет решать, что с нею все-таки делать.

А ей было на все это наплевать, впервые за долгую часть своей жизни она чувствовала заботу о себе, отдающуюся ей безвозмездно, и как для любого живого существа, так и для собаки, нет ничего драгоценнее безвозмездного блага и заботы. Это и есть первое и фундаментальное проявление одной из вариаций искренней любви.

Тяжело было ему прощаться с животным. Однако было это, как уже сказано выше, очевидно необходимостью с которой ничего не поделаешь. Долго животное не унималось, упрашивая своим голосом остаться здесь с ним раз и навсегда, но в конечном итоге, приняло указ и наставление от своего полноценного хозяина: остаться тут наедине в молчании и не скулить жалобно отныне.

Когда Гордей пришел домой, то задачей главной видел побыстрее уснуть, чтобы не лицезреть опьяненных родителей. Вероятно, это было самым мерзопакостным повторяющимся явлением в его жизни, наносящее его бессознательному самую глубочайшую из всех возможных травм.

Так и произошло, он быстро уснул.

А приснился ему странный и неоднозначный сон.

Валялся он в вечно зеленой траве посреди россыпи солнечных светлых лучей. Атмосфера была легкой и непринужденной, несколько забвенческо-отдаленной. Но откуда сзади стал доноситься сердитый противный голос отца:

–Ах! Дай нож, я это просто так не оставлю… — говорил он в пьяном бреду.

–Да брось ты… бедная… — промямлил мамин голос с жалобным вздохом и стал рыдать по неизвестной причине.

Гордей резко проснулся. Тело его окутала одышка беспокойства и он в бессознательном страхе за что-то драгоценное сел на подоконник, смотря на ночную Звездочку. Нужно было выговориться и он начал беседу со своим другом:

–Я не понимаю, Звездочка, почему кому-то достается подобная ноша? Почему эта собака должна жить так, она только и может надеяться на подачки, сама себе ничего не сможет добыть. И кто за это в ответе? Бог, который сотворил меня и тебя? Но почему он это допускает, зачем я должен был это видеть, если никак не смогу помочь? — упала с его глаз пару слезинок.

Звезда ничего не отвечала.

–Но почему ты молчишь, когда нужна мне больше всего? Почему бог такой гнусный? Ему нравится смотреть на страдания? Собаки же тоже чувствуют, им тоже плохо и очень плохо! Чем человек их лучше? Хотя… для бога мы, наверное, тоже что-то вроде больных и хромых собак…

Снова молчание.

–Долго собираешься молчать? Я вновь разговариваю сам с собой… ладно, не буду злиться, спокойной ночи, звездочка! — слезал он с подоконника с тем же жестом прощания.

Мать и отец уродливо храпели, у отца и вовсе торчала рука и ладонь касалась пола, отвратительнее зрелища не придумать, хотя всегда найдутся зрелища более отвратительнее.

На следующее утро он как обычно проснулся, приготовил портфель, собрал учебники, умылся, поел остатки со стола, что-то даже взял с собой в школу, чтобы погрызть на перемене, когда все уходят в столовую и прихватил с собой кости с недавно приготовленного супа. На столе также он увидел нож странной формы, казавшийся в темноте окровавленным, но этому Гордей не придал особого значения.

Странно почувствовал себя мальчишка, холодный пот выступил по его лбу после того, как он увидел, что собаки не было на том месте, где он оставил ее вчера.

На улицу он вышел же с желанием трезвой оценки ситуации, принявшись выискивать ее вокруге. Но первые минуты поиски были бесполезными, нигде даже приближенно он не замечал этот собачий силуэт.

Тяжело ответить почему, однако в своей голове он явно отрицал свободный ухода от него. Второклассник попросту не мог представить, чтобы эта собака по своей воле бросила его, поэтому единственные ноты логики он улавливал в идеях о том, что идиоты-взрослые прогнали собаку метлой. Однако и тут он понимал, что животное бы вернулось и стало его ждать. Гордею было наплевать на школу, и готов бы был он еще кучу времени потратить на поиски драгоценного своего друга, однако этого не понадобилось…

Собака лежала с перерезанной шеей прямо за сугробом, согнувшись в неприлично жалобной болевой конвульсии.

Да, вопреки его мольбам, это была она, у нее не было той же самой правой передней лапы.

Гордей боялся к ней прикасаться, уж очень страшно она выглядела, смерть всегда в детских глазах представляется затруднительным зрелищем до конца не осознанным, лишь с временами доходящим всецело.

Вот совсем недавно — эти радостные глаза, живое тело, высунутый язык, теплая, черная шерстка, и скулящий собачий вой, ставший для Гордея невероятной отрадой, а сейчас этого нет… и вместо собаки, внушающей светлые и теплые желания, тело без сердцебиения, растворяющееся в природе. Все в одну секунду стало бессмысленным, буквально все пережитые года мучения, крохотные доли радости, попытки, надежды, совокупность разнообразностей ощущений испарилась, став попросту ничем, став бессмысленной борьбой ни к чему идущей и окончательно не пришедшей.

Он все же нашел в себе силы прикоснуться к этому отныне безжизненному телу, в последний раз погладил по ее грязной шерсти, повидавшей на своем веку немало трудностей. А по лицу его лились слезы прощания, смешивающиеся в субстанцию уходящей надежды, извращающую деткий мозг до непоколебимых принципов уверенности в тленности этого искалеченного земного шара, не имеющего прав на существование.

“ И все, это все? Конец? Нас всех ждет такой легкий конец? Что происходит там? Что с твоей душой? Куда она девалась? Почему так легко? Куда пропали твои жаждущие ласки глаза? Что с тобой сейчас происходит?

Может… тебе там хорошо? Наверное, да! Тебе ведь там даже лучше? Там нет людей, может быть и больше тебя никто не бьет, а желудок твой сыт навсегда, и лап у тебя четыре! Так ведь? Все именно так?! ” — не унимал своих слез хозяин собаки.

Гордей поднялся на ноги, он не хотел идти в школу и не пошел, а вместо этого вернулся домой и вынул из общей кладовой две лопаты и топор, повезло, что это добро было, взял немного бензина из кладовки отца, который он таскал со своей работы и его зажигалку.

По пути ему встречались всякие соседи по дому, идущие по утренним делам, многие из них оглядывали Гордея заинтересованным взглядом, но большинству было безразличным все, как и он им, так и они себе.

С этими же лопатами и остальной приблудой он пошел в лес, расположенный от него недалеко, но опускаться вглубь он не стал. Нашел место перед деревом, которое по его мнению находится в меньшей мерзлоте, по большей части, ссылаясь на тепло корней дерева. Сначала он расчистил снег, что было нелегкой задачей, а затем принялся разжигать костер на месте погребения, дабы землю было легче откапывать. Гордей откуда-то знал, как можно разжигать костер зимой, то ли от погибшего дедушки, то ли от дворового сорванца ( точно вспомнить он это не мог ). Он нашел без хвойную сосну, начирикал из нее кучку дров и принялся разогревать это возле начального подобия костра из веток сосны, бумаги и бензина. Затем все поочередно подкидывал, и в течении часа наблюдал за зимнем костром, ставшим довольно залипательным зрелищем.

Думал наш маленький энтузиаст о многом, о хрупкости жизни, о жестокости людей, о тленности бытия и всего сущего, о надломленности таинственной сферы в этом мире, извергающей в эту реальность первобытное уродство, калечащее все живое и уничтожающее даже самые мельчайшие посевы надежды. И воображал он о том, как его залатать, как исправить ошибку создателя жизни и залепить эту сферу, дабы спасти мир жизни, раз и навсегда уничтожив скотство и паразитство этой бренной и дрянной вселенной, смотрящей на все сквозь рукава…

Вскоре, время наблюдения иссякло. Выгребать могилу было невероятно тяжело, учитывая его детские ручонки и суровость зимней земли, даже несколько прогретой.

Мерзлая земля практически не поддавалась его ржавой лопате, но он все не сдавался. На исходе всех его сил, спустя несколько часов, откопать получилось лишь небольшую ямку, которой чисто в теории должно было хватить для небольшой собаки.

Лопаты и все остальное он оставил на месте, вернулся обратно, взял из дома большой мусорный мешок ( повезло, что родители все также спали ), затем аккуратно сложил туда тело, которое когда-то принадлежало собаке и понес с потом на лбу к месту захоронения.

Время было такое, что людей на улицах практически не было, лишь изредка попадавшиеся старики, думающие, что мальчик выкидывает габаритный мусор.

Тело он аккуратно, хоть и с трудом, положил в вырытую яму. Затем накидал земли, снегом зарывать не стал. Чтобы не забыть об этом месте он нашел увесистую ветвь и вертикально сложил ее у подножие этой могилы, отыскать подходящий камень зимой было тяжкой задачей, поэтому он так это все и оставил. Также на ближайшем дереве он оставил метку с помощью черенка ржавой лопаты, чтобы запомнить это место.

Когда все процессии были закончены, он обессиленно присел на колени у могилы. В голове своей он пытался придумать собаке имя, но это было тяжко, ведь он даже не знал мальчиком или девочкой была эта собака. Тяжело было ответить конкретно с чем это было связано, но в итоге назвал он ее довольно незаурядно “ Ночь “, если составить более менее разумное предположение, то может из-за совпадения с фоном, ведь именно во время правления ночи он и познакомился с этой бедной собакой с несправедливо униженной судьбой. Наверное, это была одна из немногих могил, которые нужны только одному человеку.

–Это все, что я смог сделать для тебя, Ночь. — начал рыдать Гордей на коленях, выражая вслух свои нервозные потуги. — Почему кто-то должен умирать так, один и без кого-либо, а не рядом с любимыми, такого никто не достоин! — крикнул он, что у него было сил.

Он покинул лес, бесконечно повторяя, что никогда не забудет этой могилы, и будет постоянно навещать ее. Настроение у Гордея было скверное, особенно все это было легко связывалось с фоном неба, нескончаемого снега и этой умиротворенной атмосферой смерти и нищеты горячо всеми любимой глубинки.

Полуразрушенные здания, вид детских площадок, которые вот-вот станут пылью, стоит лишь еще раз подуть ветру, разбросанный мусор повсюду. Необычайно комично выглядели снеговики, вылепленные скорее всего детьми, во всем этом смраде и пире безденежья выглядывали эти снежные тела с яркой и даже озаряющей улыбкой.

Гордей внезапно увидел в безжизненном дворе снеговик. Он подошел к нему, поправил его свисающий нос из морковки и бусинки, служившие ему ртом.

–Ты улыбаешься потому что хочешь этого сам?.. — говорил он шепотом. — Или тебе тоже внушили, что ты должен улыбаться, вылепили эту фальшивую улыбку, и теперь ты должен стоять тут, просто из-за того, что у тебя нет выбора? Выходит мы даже похожи… — убрал он у него две верхние бусинки, чтобы хоть рот его не излучал эту улыбку, а наполнился более реальным лицом.

Вскоре Гордей гулял по городу, не зная своих целей, просто плелся по этим дорогам. С головы не выходила Ночь, простая смерть этой собаки, слишком простая… даже для собаки простая.

Конец ознакомительного фрагмента.