Девушка за спиной (сборник)

Илья Казаков (2017)

Тонкие и захватывающие психологические рассказы Ильи Казакова покорили Рунет. Мужская аудитория считает его своим автором, женская — своим. Казаков идет по жизни с широко раскрытыми глазами и с интересом слушает своих читателей, а они — его. Пронзительно честные, душевные, жизненные, предельно искренние новеллы автора о сложных взаимоотношениях между мужчинами и женщинами отражают всю суть нашего беспокойного времени. Это стиль Довлатова и юмор Зощенко. Илья Казаков более двух десятков лет работает на телевидении в качестве популярного комментатора и ведущего спортивных программ, работал пресс-атташе сборной России по футболу, написал несколько книг о футболе. Теперь с присущим ему талантом и остроумием он вторгается на новую территорию — современной романтической прозы. И делает это блестяще.

Супчик

Леша стал писать стихи. Я сам писал, в минуты роковые. Потом всё оборвалось так же стремительно как и началось. Стихи можно писать только когда тебе неспокойно. Как только в жизни воцаряется покой, сразу переходишь на прозу.

Но Леша меня этим признанием удивил. Когда мы виделись последний раз, он был мрачен и напряжен. Затянувшаяся ссора с бывшей, очередной нелепый шаг в бизнесе, продажа квартиры — чтобы появившиеся деньги вложить в новый неоправданно рисковый проект. Он приходил советоваться, кивал, соглашаясь с доводами, и поступал наперекор. Чтобы потом прийти и опять просить совета.

И вдруг он меня окликнул в метро. Веселый и радостный, как много лет назад.

— Друг мой, — сказал я. — Ты так чудесно выглядишь. Молодчик. Как ты?

Он заулыбался еще шире.

— У меня всё хорошо, — сообщил он. — Пошел учиться, на платное.

— А работа? — спросил я. — И где ты живешь?

— По работе есть пока сложности, буду преодолевать.

— На личном фронте как?

Как-то так получалось, что спрашивал только я. Но ему нравился мой интерес к его делам.

— Есть одна девушка. Начали встречаться. Теперь буду работать над тем, чтобы улучшать наши отношения.

Леша всегда говорил в таком стиле. Приходилось постоянно переспрашивать, чтобы вытащить из него конкретику.

— «Чистые пруды», — сказали нам. — Переход на станцию «Тургеневская». Осторожно, двери закрываются.

Я выскочил, благо стоял у двери. И услышал, поднимая приветственно руку:

— Начал писать стихи. Пришлю.

Я кивнул. Я люблю, когда люди пробуют писать. Это одно из лучших занятий на свете.

Он прислал мне на телефон несколько сообщений. Я открыл — это были аудиофайлы. Читал он замечательно. Тем более голос у него был медовый.

Стихи были наивные и тем хорошие. Первое вызывало память о Есенине, второе было похоже на Евтушенко. Но на Евтушенко, который вдруг начал писать в ритме Есенина. Или на Есенина вдруг заговорившего языком Евтушенко. «Я положил на тебя свои черные руки — и ты больше не произнесла ни слова».

Я подумал, как же ему одиноко, если из одного стихотворения в другое непременно кочуют три образа: домашняя еда, «молодая» и «плотские утехи». И услышал, что следующее стихотворение посвящено «супчику, что всех похлебок вкусней».

Потом еще раз прослушал о «черных руках» и замолчавшей от них девушке. И все пытался вытрясти из головы строчку, прилетевшую в ответ на это. «Смотрел с улыбкою, с которою Отелло душил уже бездыханное тело».

— В прошлые выходные ездил в Константиново, — сказал Роман и покрутил в бокале коньяк. — Взял бутылку дагестанского коньяка. Выпил на лавочке двести пятьдесят и зашел в дом. А там — огромная фотография Сережи. Смотрит на меня. Я ему говорю: ты-то меня понимаешь!

— Какого Сережи? — спросил я, привычно теряя нить его рассказа.

Он посмотрел на меня, весело и удивленно.

— Сережи Есенина. А потом я вышел к обрыву, выпил еще двести пятьдесят. Погладил кошечку, ласковую такую. И вдруг Витя побежал вниз.

— Какой Витя? — спросил я.

— Строитель Витя, я вас знакомил в прошлом году. У человека проблемы — жена, налоговая… А тут стало легко — и он побежал. Красиво, весело. Кошечка на него смотрела, а я на кошечку.

— Поэзия, — сказал я. — Есенин. Помнишь, у него жеребенок бежит за поездом, как символ уходящего мира?

— Точно, — согласился Роман. — В городе всё поменялось. Другой мэр, другая команда. Подряды там, другие темы — все по-другому.

Я подвинул телефон ближе к нему.

— Помнишь Сережу, моего приятеля? Стал стихи писать. И тоже без ума от Есенина.

Включил ему стихотворение про «супчик».

— Это прекрасно, — сказал Роман. — Прекрасно, когда душа рождает такие образы. Когда слушаешь и представляешь кастрюлю на плите, а в квартире нет кроме вас никого. И ты режешь картошку, она крошит лук — а каждый думает только об одном: когда? Когда?

— Понравилось? — спросил я.

— Конечно, понравилось, — улыбнулся он. — Тема такая, понятная. Я сам однажды стихотворение написал — под воздействием магии одной встречи. Это было в Сочи. И вот, я вечером иду на ужин в нашем санатории для язвенников, а навстречу она. С мамой. Я смотрю на нее и вижу, что у нее грудь — именно такая.

— Какая? — спросил я.

Он засмеялся. Знакомые чертики прыгали в глазах.

— Какая? Для поэзии.

— И для поэта, — сказал я, даже не уточняя.

— И для поэта, — подтвердил он.

— Дашь почитать? — спросил я. — Или порвал?

— В гараже спрятал, — сказал он. — Чтобы гестапо не нашло.

Супруга у него была подозрительная. Не без оснований.

— Вот я сижу, мой стол в диетической столовой, «диета номер пять» — и заходит она.

— С мамой? — уточнил я.

— С мамой. А мама такая… Контролирует каждый шаг, каждый взгляд. И каждому в ответ телеграмма: не для тебя моя розочка расцвела. И не для тебя. И уж тем более не для тебя, понял?

— А ты? — спросил я.

— А я пошел за «Ессентуками», семнадцатый номер. Прохожу мимо ее стола, а мамы нет. Отлучилась на минуту. И говорю ей: «Вы даже не думайте, что я хочу с вами познакомиться. Нет, нет и снова нет. Вам просто нужен человек, который будет вас смешить с утра до вечера, а еще лучше — с вечера до утра».

— А она?

Роман встал, спугнув кошку. Чтобы было удобнее показывать действие в лицах. Похлопал себя по плечу и изобразил удивление, сменяющееся радостью.

— А тут не она, а мама. Мама. Говорит: «Молодой человек, я в этом санатории восьмой раз, и я профессор филологии. И мне очень не нравится ваш язык, потому что вы говорите слишком быстро, а значит, скрываете ваши мысли».

Я его обожал. И его рассказы тоже. Даже забыл про чай, про арбуз. «Вот оно, настоящее искусство», — думал я.

— А дальше? Дальше-то что?

— У Леши есть удивительное качество, — сказал друг. — Он очень любит ходить по ресторанам. На халяву.

— У Леши? — не понял я.

— Леша, из налоговой. Ты его знаешь. Мы были с ним в Сочи. Я вернулся к нашему столику, говорю ему: брат, идем вечером в ресторан. Приглашаю я, но на тебе мама. Любительница литературы.

— В Сочи рестораны как-то не очень диетические, — сказал я.

— Именно! — воскликнул Роман. — Именно. Но меня просто пёрло. Пальмы, танцы, мама с Лешей кружатся под Челентано, и он ей втирает о русской и мировой литературе. А мама говорит ему: «Я здесь восьмой раз. И впервые с дочкой. Сочи город соблазнов, поэтому за ней нужен глаз да глаз». Восьмой раз, представляешь? И она изображает полицию нравов.

— Сюжет, — сказал я. — А дочка?

— А дочке двадцать пять. И муж дома, в Белоруссии. И ей скучно. С мамой скучно, с мужем скучно. И тут я, веселый и ненавязчивый.

— Сюжет, — повторил я.

— Мы ездили в горы, — сообщил Роман. — Вернулись. Мама пошла на процедуры. Она мне пишет: зайди. Я зашел, она стоит в комбинезоне на голое тело — и надо только потянуть вниз молнию.

— Потянул? — спросил я.

Он улыбнулся. Довольный, что обманул.

— Нет. Я ей говорю: «Всё прекрасно, давайте вечером пойдем в кино. С мамой и Лешей».

— Пошли?

— Пошли. Леша с мамой в середине, мы по краям.

— Леша довольный, — сказал я, представляя себе это. — Платить за себя не надо, а культурная программа становится шире.

— Да, — обрадовался Роман. — Да! Но на следующий день она сама зашла в номер. Перед обедом. Мама плавала в бассейне, а она зашла. Я дал Леше денег, попросил занять нам в кафе столик и заказать мороженое и вел ждать там.

— И что? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Была победа, и было ярко и красиво. А потом она говорит: «Можешь дать мне триста долларов до конца смены?»

— Дал?

Он покачал головой, улыбаясь.

— Я ей говорю: «Зачем триста долларов, которые надо возвращать? Лучше сто и возвращать не надо. Мне будет приятно, если подарок купишь себе ты, а не я, у кого вкус не всегда соответствует ожиданиям».

— Взяла? — спросил я.

— Взяла, — сказал он. — Конечно, взяла. Скромный подарок, от чистого сердца.

Мы помолчали. Без эмоций — просто потому что история кончилась.

— А ты стихотворение когда написал? — спросил я. — До или после?

— После, — сказал друг. — Конечно, после. «Вот вода, плещет волна. А вот луна, сияет одна».

Я посмотрел на него внимательно.

— А дальше?

— Дальше не помню, — посетовал Роман. — Надо сходить в гараж и открыть тайник.

— Короткие стихи легче запоминать, — сказал я. — Хочешь какое-нибудь прочту?

— Конечно, — сказал друг. — Вот только коньяк за твое здоровье выпью.

Он выпил. И попросил продолжить наш поэтический вечер.

Я сказал:

Я помню эти губы в мае,

И эти ноги в сентябре.

И эти слезы в декабре…

А память в январе — пустая.

Мы помолчали. Потом он сказал:

— Давай за Сережу!

И поднял бокал.

Я даже не спросил за какого. И так было ясно.