Фулл сайз. Только не в меня

Инга Максимовская, 2022

Макар Ярцев – богатый, красивый, расчетливый и злой. Так говорят все, кто хоть раз с ним встречался. У него одна слабость – его наследница. Маленькая девочка, которую я выхватила из-под колес несущейся на нее машины. Мы никогда не были знакомы, но… Его малышка смотрит на мир моими глазами, как я морщит конопатый нос и страдает от дефицита внимания. Ей пять лет. Ровно столько, сколько я пытаюсь сбежать от страшного прошлого.

Глава 4

Макар Ярцев

От завываний безголосой бабищи на сцене у меня начинается морская болезнь, едва я переступаю порог дорогой жральни. И чучело скалящегося косолапого, на входе в «Берлогу» вызывает во мне чувство омерзения, колыхающееся как медуза в банке. Вкус у Борьки специфический. Полагаю, он в восторге от своей креативной смекалки.

— Макар Семенович, — бросается мне навстречу вымуштрованная как солдатик администратор Аллочка. Ее каблук настолько головокружителен, что кажется симпатичные ноги цепкой бабенки вот-вот подломятся. — Борис Маркович давно ждет.

Ухмыляюсь. Тоже мне барин Борька. Бросаю пальто в тонкую ручонку Аллы.

— Я провожу, — ровно говорит она.

— Я помню дорогу, куколка, — моя ухмылка больше похожа на оскал застывшего бурого чучела, застывшего посреди фойе ресторана. На хрена я приперся сюда? Отдохнуть в вертепе — не самая лучшая мысль. И эта чертова толстуха никак не идет из головы, словно навязанная чертом. Хотя, ангелов-хранителей наверное посылают иные силы.

— Наконец-то, — поднимается мне навстречу человек-гора, распахивая в стороны ручищи для объятий.

— Боря, ты же знаешь, я не люблю тактильных контактов, — сдавленно рычу, стараясь вырваться из захвата друга.

— Его это никогда не останавливало, — сидящий в углу стола Федор похож на измученного воробья. Он изменился, конечно, за те пять лет, что я его знаю: заматерел, обзавёлся брюшком, дорогими тряпками и очками в золотой оправе от известной фирмы. И ему бы уже можно не работать ночами, но крестный моей дочери словно замаливает какие-то грехи, фанатично продолжая помогать младенцам увидеть мир в клинике, построенной на мои деньги. — Здравствуй, Макар.

— Фазан стынет, — ревет Борька, — ну что, будем играть сегодня? Выбираем жертву.

Фазан жесткий и безвкусный. Я жую плохо приготовленную птицу, и совершенно не понимаю, зачем пришел. Игра Борьки давно не будоражит, ставки все выше. И я знаю, на что сейчас нацелился «добрячок» Борис Маркович. Ухмыляюсь своим мыслям, что не укрывается от внимания Федора. Он лишь кривит губы, но мысли в его голове сходны с моими.

— Кстати, Игорь заезжал, — словно невзначай бросает Борис. Огненная волна ярости прошивает тело. — Играть хотел в долг. Знаешь, братишка, аппетиты твоего братца весьма недурны.

— Ты позволил?

— А должен был? Он и так торчит мне столько, что даже распродай я его на органы не покрою расходов, — хохочет Борька так, что звенит стекло, отделяющее вип-зону и общий зал ресторана. — Да шучу я. Больше в зал его не пустят. Но сегодня и мы не будим шпилить в карты. У меня предложение поинтереснее. Сегодня ресторан полон. А значит открываем охоту.

Я непонимающе смотрю на массовика-затейника. Что он еще задумал? Фантазия у него с детства какая-то извращенная.

— Твоя очередь сегодня, Макар. Федька в прошлый раз играл. Продул вчистую, кстати. Жаль тебя не было тогда.

— Правила? — приподнимаю бровь. Вечер становится интересным. В крови бурлит странное возбуждение, выжигающее из памяти супергероиху. То что нужно.

— Игра вслепую. Сначала ставки. Потом условия, — ухмыляется Боб.

— Согласен. — словно черт дергает меня за язык. Веселиться, так веселиться. Чего уж? Хотя Борюсиковы фантазии далеко не всегда безопасны и безобидны. Но он может себе это позволить.

— Твой Алмаз, против моей тачки, — глаза поганца возбужденно блестят.

— Бобик, я ведь вроде не давал повода думать, что я олигофрен? — смотрю в упор на лоснящееся лицо друга, который уже, видимо, загоняет в свой вольер моего любимого племенного абиссинца. Он давно положил глаз на жеребца, я-то знаю. — Ставки неравнозначные.

— Что хочешь? Долг твоего брата спишу вчистую.

— Гогена, висящего в твоем кабинете, — протягиваю руку, чтобы скрепить сделку, и вижу нерешительность, написанную на физиономии спорщика. — Поганец Игорек меня не интересует.

— Давай, Боря, не дрожи рукой. — вдруг подает голос Федор. Впервые наверное в жизни он не сидит безучастно. — Это же не душа, в конце-концов. Хотя, они, наши души давно уже заложены. Моя уж точно, — задумчиво, словно про себя заканчивает он. Философ комнатный, блин.

— А теперь правила, — разжимаю я пальцы, все еще чувствующие чужое пожатие.

— Неделя. Случайно выбранная мной баба. И полная свобода действий. Правил никаких.

— Что я должен сделать? — затея Бори меня начинает напрягать. — Не убить же несчастную? Если так, то Алмаз твой.

— Так неинтересно, — рычит Борис Маркович, — Убивать не надо. Она сама должна будет пожертвовать собой, ради тебя. Это будет доказательством.

— Доказательством чего? — в голове мутится, как после недельного загула.

— Влюби в себя дуру за неделю. И еще. Все это время она должна жить в твоем доме, не знаю как ты заманишь курицу. Можешь вырубить, украсть. Запугать — возможности безграничны, ни в чем себе не отказывай. Федюнчик, вон, не смог заманить красавицу. Хватило трех дней, чтобы он задрал лапки вверх.

— Это дурацкое пари, Борь. Бабы вешаются на меня гроздьями. Их любовь огромна и бесконечна. А еще она безусловна. Потому, что это чувство не ко мне, а к деньгам и положению, которые я могу им дать. — Мне становится смешно до одури. — Ты ведь проиграешь. Я готов. Выбирай жертву.

— Вон та, толстая. С глазами больной собачки. Более некрасивых чем эта, тут нет, — ухмыляется Борька, указывая глазами через дымно-мутное стекло на столик в глубине зала, над которым тут же вспыхивает тусклая лампочка. Кабинет зоны Борьки сделан так, что мы можем наблюдать за тем, что творится в зале, а посетители за нами нет. — Если через семь дней страшилище бросится за тобой в огонь, считай ты выиграл. Отказаться можешь в любой момент. Но Алмаз мой в этом случае. Рукопожатия достаточно, конечно, я тебе верю, но есть еще запись камер наблюдения.

Надо наверное пересмотреть мое мировоззрение. Таких друзей за хобот да в Третьяковку. Думаю, что звание моего близкого приятеля Боря лишится сразу, как только безумие войдет в завершающую стадию. И чертову незнакомую бабу мне даже жаль.

Пропускаю последние слова Бориса мимо ушей, потому что не могу даже дышать, глядя на женщину, указанную старым другом. Федор тоже не сводит глаз с закланной овцы, и его бледность кажется мне пугающей.

— Только не она, — шепчет доктор. — Ты специально? Ты больной ублюдок. Не может бомба попасть два раза в одну воронку.

— Вы знакомы? — спрашиваю я, борясь с тошнотой. Кажется, что я участвую в постановке театра абсурда.

— Нет, нет, — шепчет Федька. Врет. Все подстроено, и эта толстая не случайно сегодня оказалась возле моего офиса. Надо же, решили меня развести. Я же вижу, как смотрит на дурнушку мой кум.

Повеселился, мать их.

— Да пошел ты, — рычу злобно, чувствуя себя шакалом унюхавшим кровь и страх и резко встаю с мягкого кресла. — Баба влюбится в меня. Готовь полотно. И если я узнаю, что вы меня решили развести, Боря, не посмотрю, что мы друзья. Ты понял?

Злость бурлит и клокочет, когда я выхожу в воняющий ароматизаторами общий зал. Чертова баба сидит ко мне спиной, вся изогнувшись буквой зю. Что ж, начинаем игру, детка.

Вера

Мне кажется, что если я обернусь на голос и посмотрю на говорящего, то превращусь в каменную статую. Жертва Медуза Горгона. Смешно. В теле звенит каждый нерв, каждая мышца. А еще чертово эластичное кружево на моей ляжке предательски скручивается бубликом. И это означает только одно — я снова опозорюсь.

— Потанцуем? — глупо шепчу я, резко разворачиваясь. Шепчу куда-то в широкую грудь, обтянутую прекрасной белой тканью, боясь поднять глаза выше, чтобы не встречаться взглядом с насмешливыми ружейными дулами.

— Я только пою, Супергероиха, — мурлычет этот огромный кот, глуша все посторонние звуки вокруг. — И, кстати, обычно чулки с женщин в моем присутствии падают быстрее. Ты выбиваешься из графика.

— Хам, — наконец-то сбрасываю с себя первое оцепенение. Он ловит мою руку возле своей щеки, когда я уже зажмуриваюсь в предвкушении звонкого шлепка.

— Терпеть не могу, когда меня колотят по физиономии, — хрипит он, склонившись ко мне настолько близко, что я чувствую горячее дыхание. Проклятый чулок болтается уже где-то на щиколотке. И где мои подружки, интересно? Почему не спешат спасти меня? Я вдруг осознаю, что мы двигаемся в унисон с Ярцевым, танцуя какой-то странный, хаотичный танец.

— Придется вам смириться. Потому что когда вы наконец меня отпустите, я повторю попытку.

— Как тебя зовут, Супергероиха? — пропустив мимо ушей угрозу, этот нестерпимый мужлан вдруг склоняется к моей ноге. И я чувствую, как щеки заливает огонь. Его пальцы гладят кожу через тонкий капрон, пока мерзавец натягивает чулок, все выше и выше и выше. Черт. В голове звучит песня про полет наших птиц и про то, что сказка часто становится былью. Нервно хихикнув я дергаюсь, делаю маленький шаг назад, пытаясь выпутаться из чар.

— Ооооо, — стонет где-то в пространстве одна из подруженек. Боже, Мойва, спасибо. Стряхиваю остатки странного гипноза.

— Что вы себе позволяете? — еще один рывок и я свободна: от рук, от чар, от глаз этого чертяки.

— Я задал вопрос, — он больше не смеется, и сузившиеся глаза прожигают меня отнюдь не добрым взглядом. — Как тебя зовут? И какого хрена ты шляешься по забегаловкам, вместо того, чтобы лечить свой чертов толстый зад?

— А кто ты такой, чтобы задавать мне эти вопросы? — от такой наглости у меня наконец прорезается голос, и я слышу за спиной одобрительную поддержку подруг, выражающуюся в перешептываниях и похрюкиваниях.

— Правильно, Верка, — Мама-Коза наконец прерывает повисшее в воздухе, трещащее напряжение. — Я бы ему за толстый зад еще наподдала.

— Вера, значит, — кривая ухмылка расцветает на лице, покрытом темной щетиной. Слова моей подруги уходят в молоко. Его совсем не задевая. — А я Макар.

Он приближается резко, и как тюк с мукой, нагло перекидывает меня через плечо. Черт, а на мне же стринги. Господи, только бы платье не задралось. Стоп, о чем я думаю, пока этот проклятый захватчик под визги Вальки и Мойвы прет меня к выходу из ресторана, даже не обращая внимания на моих подруг, как на назойливых мух?

— Поставь меня на место, — рычу я в спину наглого подонка.

— Мы полицию вызовем, — слышу неуверенный голос Кэт. И судя по злому сопению Ярцева, он взбешен и сейчас очень опасен. — Верка, Вер…

— Ты нужна моей дочери, — голос Макара дрожит, и теперь похож на раскаты небесного грома. Холод улицы только усугубляет мой страх. Ярцев волочет меня под ночным небом к машине. Крупные снежинки залетают мне в рот, и дышать становится трудно. И хочется орать от ужаса. Но судорогой сведенное горло не позволяет выдавить и звука. — Считай, что я тебя нанял нянькой. Или кем там…

— А меня ты забыл спросить? Я работаю. И вообще, давай обсудим все. Поставь меня на землю, — хнычу я, как обиженный воробей.

— Да плевал я на твою работу. Считай, что ты в отпуске, — рычит этот подонок, сваливая меня на заднее сиденье дорогущей машины.

— Это похищение, тебя посадят. Подумай о дочери. У нее же наверное мама есть, которая сама прекрасно справляется с воспитанием. Им будет плохо без кормильца, когда тебя упекут на зону. Ну зачем тебе толстая, глупая, неуклюжая нянька? — все еще на что-то надеясь, взываю я к голосу разума обезумевшего мужика.

— Ты себя недооцениваешь, — шепот заполняет салон машины, — и я тоже недооценил. Вздрагиваю, от звука центрального замка, блокирующего двери. Господи, он же маньяк. Как же меня угораздило? — Даже не думай напасть сзади, — читает мои мысли красавчик-похититель. Мне придется тебя переложить в багажник, а ты без верхней одежды. Ничего, завтра утром я закажу тебе гардероб. Ты любишь шубы?

— Я люблю, когда меня не крадут из ресторана, — фыркаю вредно, чувствуя, как развеивается напряжение. — А шубы я не ношу, и мясо не ем. У меня принципы.

— Принципы — это прекрасно, — он смотрит на меня в зеркало заднего вида, и я не могу понять, что в его глазах: насмешка, презрение или просто интерес. Так глядят на зверушек в зоопарке. Откидываюсь на спинку дорогого сиденья. Говорят, если не можешь ничего предпринять, просто расслабься и получай удовольствие. Рано или поздно бешеная поездочка завершится, и я сбегу.

— У Маришки нет матери. Точнее, она существует где-то, но… Вера, помоги мне, — Макар замолкает на полуслове. И мне вдруг становится его жаль. Этого сильного, богатого, озверевшего хозяина жизни. А еще я вспоминаю глаза маленькой девочки, так похожие на мои, и понимаю, что попалась, как глупая муха в паутину. Боже, какая я дура.