Когда-то, сегодня, всегда… Сборник рассказов

Инга Эс, 2023

Осколки детских воспоминаний… Ниточки, ведущие во взрослую жизнь… Правильное и неправильное… Как часто мы думаем об этом? Каждый рассказ сборника- ответ на маленькие и большие вопросы.

ПТИЦА

Сколько себя помню, мы всегда были соседями. В старой коммунальной квартире, где все комнаты словно срослись в одну, наша огромная семья жила дружно и весело. И она всегда была с нами. Хотя все знали, что никакая она нам не родня. Глафира Сергеевна то, Глафира Сергеевна се, Глафира, Глаша — это я потом уже все узнала…

А поначалу девчонкой тайно забиралась к ней в комнату и любовалась душистыми прозрачными флакончиками на комоде или вешала на голову белоснежные кружевные салфетки, воображая себя принцессой или невестой. Внутри каждой вещи в ее комнате царила тайна, и от нее я выходила совершенно пьяная от неведомых доселе чувств и желаний. Выпивала залпом стакан молока, прыгала в постель и тут же засыпала сном, которым умеют спать лишь дети. А на завтра все повторялось снова. Глупышка, я думала, что Глафира Сергеевна, играющая вечерами в преферанс с моей бабушкой, ни о чем не догадывается, но однажды, увидев в уголках ее красивого малинового рта едва заметную улыбку, поняла, что она давно все знает.

С того самого дня у нас с ней появился свой маленький секрет. Секрет, который я до сих пор с нежностью храню в своем сердце. Позже, когда мне исполнилось десять, я всех вокруг стала ревновать к ее комнате и злилась, когда кто-то заходил туда. Мне казалось, что посторонние вторгаются в мой хрупкий волшебный мир, существовать в котором имели право только двое. Я и она, тетя Глаша.

Боже мой, как же ругала меня моя бабушка, когда услышала, что я зову ее тетя Глаша! «Запомни навсегда! Только Глафира Сергеевна! Она не может быть никакой тетей. Она особенная..»

Сама бабушка, хотя знакома с ней была со времен, которых уже никто не помнил, звала ее Глафирой, и всегда с какой-то особенной нежностью. Мои же родители только по имени-отчеству, даже наедине. Ну а я, накрепко запомнив бабушкин наказ, стала про себя называть ее Птицей. Она всегда мне напоминала ее. А иногда в детстве, когда она гладила меня ладонью по голове, мне в вечернем сумраке казалось, что меня накрывает теплое пушистое крыло. Сейчас, вспоминая то время, я понимаю, что это была белая шаль, которую птица Глаша всегда носила на плечах.

В пятнадцать, став подростком, измученным неразделенной первой любовью,тиранией учителей и родительскими советами, я ощутила себя никем не любимой и никому не не нужной. Грубость, злость, неоправданное упрямство — все то, что зачастую характеризует переходный возраст — все это стало моей каждодневной манерой поведения. И жертвой буйства гормонов в моем стремительно развивающемся теле стала она, моя Птица.

Даже через столько лет краска стыда заливает мои щеки, когда я вспоминаю тот вечер.Влюбленная, брошенная, несчастная я рыдала тогда в темном углу, жалея, что родилась на этот свет. Она нашла меня, вытирала мои слезы, просила рассказать обо всем, что мучает меня, а я сухими от злости губами проорала ей в лицо: «Рассказать тебе? А кто ты такая? Ты мне никто, оставь меня в покое! Что ты вообще лезешь в нашу семью?!»

Сейчас я отдала бы, что угодно, чтобы забрать те ужасные слова обратно. Но тогда они были сказаны, и Птица словно обжегшись, отдернула от меня руку и молча ушла к себе.

Через секунду меня привела в чувство бабушка, которая к несчастью услышала все, что я наговорила. Она увела меня в свою комнату и усадила на скрипучий стул. В тот вечер я все узнала.

Я узнала, как перед войной мой дедушка, тогда еще молодой парень из рабочей семьи, встретил на улице у ленинградской консерватории дочь польского эмигранта-флейтиста Аглаю и влюбился. Семья Аглаи совсем недавно приехала в Россию и дедушка водил юную полячку, похожую на фею, по вечернему Ленинграду и рассказывал все, что знал о родном городе. Рассказывал, позабыв обо всем. О том, что дома его ждала невеста Олечка, и о том, что совсем скоро, в июне, должна была состояться их свадьба, и о том, что обо всем этом он должен был рассказать Аглае.

Она узнала об этом от подруги и всю ночь плакала в подушку, перемежая рыдания певучими польскими словами. Они больше не виделись, и вскоре дедушка женился. А через неделю началась война, и осенью, так и не увидев больше Аглаю, он ушел на фронт добровольцем. Погиб он в первой же атаке, так и не успев написать ни единого письма домой. Крохотное же письмецо, адресованное Аглае, притаилось в далеком уголке письменного стола. Дедушка так и не посмел его отправить.

О гибели любимого Аглая узнала спустя год, встретив на осиротевших улицах города старого знакомого. С того дня она почти перестала разговаривать по русски. Говорила немного, по польски, и только с отцом, помогая ему в промозглой библиотеке забытой всеми консерватории.

Зима того года выдалась суровой и в морозном воздухе пахло смертью. Одним холодным утром, похожим на все остальные, не проснулся отец Аглаи. Похоронив его, она отправилась по темному городу искать адрес, который поклялась забыть навсегда. Словно какая-то неведомая сила привела ее к старому, темноглазому дому. С трудом поднявшись по каменной лестнице, Аглая полуобмороженными пальцами прикоснулась к тяжелой двери неизвестной квартиры. Та, словно живая, шевельнулась. В сумрачной глубине комнаты горела крошечная керосинка, и рядом с ней сжатое, неподвижное тело женщины. Через секунду женщина вздрогнула, подняла голову, разогнулась, и Аглая увидела, что она кормит детской, тщедушной грудью крошечное, бледное существо.

Конец ознакомительного фрагмента.