12 моментов грусти. Книга 1. Июльское утро

Ирина Александровна Агапова

Роман «12 моментов грусти» – это мой реквием по ушедшей навсегда эпохе. 20 век, СССР, как жилось, как любилось. Книги «Июльское утро» и «Есть имя у дождя» повествуют о подростках, школе, о таинствах первой любви, о целом мире чувств и эмоций, о самых красивых и поэтичных отношениях, о грусти, одиночестве и первых разочарованиях, о становлении характеров молодых людей и о разнообразных испытаниях, выпадающих им в судьбе. А также поднимают вопросы о морали, чести и нравственности.

Кинжал

Павел Романович увлекался коллекционированием. В книжном шкафу стояли альбомы марок, среди которых имелось немало ценных и попросту уникальных. Бесчисленное множество поздравительных открыток заполняли специально отведенные полки, где они были сложены по тематикам. На видном месте в серванте красовались модели самолетиков времен Второй мировой войны, и еще имелся огромный альбом с мягкими страницами, где были приколоты значки со всевозможными кораблями, яхтами и парусниками. Яна обожала рассматривать их, и вечерами они с дедушкой часто перебирали коллекцию, обсуждали и спорили, как все правильно разложить. А еще у дедушки имелся немецкий кинжал со стертой фашистской свастикой. Когда Яна была еще совсем маленькая, она случайно нашла его в шкафу среди постельного белья и была страшно удивлена.

Сколько Яна ни приставала с расспросами об этом кинжале, Павел Романович всегда отмалчивался, но однажды он все же рассказал его историю.

— Деда, ну, расскажи, откуда этот кинжал? — в очередной раз пристала Яна.

— Это секрет, это тайна, которую я не могу никому рассказать, — ответил дедушка. — Ты умеешь хранить тайны, Яна?

— Да, конечно, — поспешила заверить его внучка. — Я обещаю, я умею хранить тайны.

— Видишь ли, я эту историю никогда никому не рассказывал и об этом кинжале не знает ни одна живая душа. Хранение холодного оружия незаконно. А этот кинжал является холодным оружием. Ты понимаешь это? — еще раз спросил дедушка.

— И даже бабушка и мама не знают? — удивилась Яна. Глаза ее расширились и заблестели от любопытства.

— Да, детка, даже они не знают…

Яна вздохнула и решила уже, что дед сейчас вдруг передумает, но тот, внимательно посмотрев на нее, начал свой рассказ.

— Я был тогда еще совсем молодым, только окончил летную школу и получил диплом штурмана. Когда началась война, мы летали на бомбардировщике торпедоносце «ИЛ-4». Вот, видишь фигурку этого самолета? Мы их нежно называли «Илюшами».

— Деда, а какое звание у тебя было?

— Я был капитаном, детка!

— Когда я была совсем маленькая, то думала, что капитаны могут быть только на флоте и представляла тебя на большом белом пароходе или на паруснике с распущенными парусами типа нашего «Товарища». На фотографиях у тебя такая великолепная белая форма и ты такой молодой и красивый! — Яна улыбнулась, взяла фигурку самолета, повертела в руках, внимательно рассматривая.

— Вот, видишь, — продолжал дедушка, — это кабинка штурмана, то есть моя. А здесь размещались летчик и стрелок. У нас был приказ бомбить вражеские корабли. Мы обнаружили конвой, который уже начал втягиваться в устье реки, направляясь в порт. Мгновенно снизившись до минимальной высоты, наш торпедоносец устремился к одному из транспортов. Фашистские корабли заметили нас и встретили ожесточенным огнем. Вслед ударила и береговая артиллерия. Самолет шел среди шапок разрывов и водяных столбов. Все это выглядело как в страшном сне. Но Ил-4 уже лег на боевой курс, и ничто не могло ему помешать. Поймали цель в центр визира. Спустились ниже и сбросили торпеду. Маневрировать было поздно: вокруг корабли охранения и при развороте вся плоскость машины оказалась бы под прицельным огнем. Самолет пронесся над противником, поливая его свинцом из бортовых пулеметов. Торпеда попала в цель и взорвалась. Транспорт загорелся и стал тонуть. Экипаж лег на курс к своему аэродрому. Однако победа далась нелегко — наш самолет получил серьезные повреждения: пробита в нескольких местах штурманская кабина, с перебоями работал правый мотор. Ухудшилась и погода — прямо по курсу стояла низкая облачность, пришлось идти в полосе дождя при сильной болтанке. После двух часов полета стал хандрить и левый мотор. Летчик старался дотянуть до дома наикратчайшим путем. Вдруг правый мотор отказал. Торпедоносец начал терять высоту. Вести подбитую машину к нашему аэродрому в таких условиях оказалось невозможным, я, как штурман проложил путь к ближайшей посадочной площадке. До берега дотянуть удалось, но внезапно на нас налетели немецкие штурмовики, завязался воздушный бой. Нас обстреляли, левый мотор окончательно заглох, самолет потерял высоту, и мы резко стали снижаться. В это время на помощь к нам летели и наши «Ястребки», но было уже поздно. Я увидел, что пилот ранен, а вскоре понял, что он не пережил обстрела. Все происходило стремительно, в такие моменты начинаешь соображать очень быстро, очевидно, срабатывает инстинкт самосохранения. Я показал стрелку, что пора прыгать, но он тоже был тяжело ранен и лишь крикнул мне: «Прыгай, Павлуша, живи за нас!»

Дедушкин взгляд стал печальным и задумчивым. Помолчав, он добавил:

— Мы очень дружили. У нас было много совместных боевых вылетов, очень дружный экипаж…

Яна слушала как завороженная.

— Я прыгнул, — грустно продолжал дедушка. — Парашют раскрылся, меня резко дернуло вверх, а потом я начал медленно спускаться. Секунды казались часами. Но это еще не гарантия, что ты останешься жив. Вокруг свистят пули, а немцы, которых мы подбили, тоже спускаются на парашютах. Мы приземляемся в одном квадрате. Очень страшно. В твоем организме происходит что-то странное. Все чувства обостряются, ты слышишь и видишь лучше, появляется какое-то звериное чутье. Одна мысль: действовать по инструкции, главное, не застрять на дереве, быстро освободиться от строп парашюта и бежать от места приземления, чтобы не засекли. Я был штурманом, поэтому хорошо ориентировался. Сразу понял, что нас подбили на нейтральной территории. Вся карта имелась у меня в голове, поэтому я точно представлял, где нахожусь и куда надо идти. Пока спускаешься на парашюте, мелькают самые разные мысли: хоть бы не убили, не ранили, долететь бы до земли. В доли секунды перед глазами пролетает вся жизнь: мама, детство, что ты сделал, что еще не успел сделать, но очень хотел. Ты в этот момент понимаешь, что жизнь быстротечна и завтра может не наступить никогда, — дедушка с нежностью посмотрел на Яну. — Ты знаешь, деточка, в такой жуткой ситуации сводит живот от страха, и я не избежал этого ощущения. Но, как оказалось, у фашиста, который спустился на парашюте чуть раньше меня, тоже свело живот, — дед начал улыбаться. — Мы оказались под одним кустом. Немец спохватился раньше меня, и я был в первую минуту оглушен. Но занятия спортом и хорошая подготовка помогли мне сконцентрироваться.

Яна оценивающе посмотрела на деда, вспомнила его фотографии в белой летной капитанской форме и улыбнулась.

— Все, чему бы ты ни учился когда-либо, на каком-то этапе тебе обязательно пригодится. Потому что ничего случайного не бывает. Я занимался рукопашным боем и легкой атлетикой, — продолжал дедушка. — и все мои навыки мне пригодились. Я сконцентрировался и начал драться. Немец выхватил кинжал и стал наступать. Я уклонялся от ударов, а потом повалил его. Он целился в меня. Но, очевидно, я был сильнее и смог перехватить его руку и вонзить его же кинжал ему в грудь…

— Ты убил его? — с ужасом и восторгом воскликнула Яна.

— Да, детка. Мне пришлось. Не так просто убить человека. Даже когда это враг. Но выбора не было: если не ты его, то он тебя… Когда стреляешь издали — это одно, а когда вот так, лицом к лицу… Я до сих пор не могу забыть это. Отнять жизнь у другого человека очень тяжело, даже если это враг и ты действуешь в рамках самообороны. Правда была на моей стороне. Немец на нашей земле — чужак, и в его глазах было смятение, поэтому он проиграл. Это не так легко — убить человека, это не так легко… Меня стошнило. Потом я вытащил кинжал из его груди и обтер от крови, я не мог его оставить, это оружие спасло мне жизнь и стало моим военным трофеем, — улыбнулся дедушка и погладил кинжал по костяной рукоятке. — Умирая, немецкий летчик смотрел в небо, где еще шел воздушный бой. Я закрыл ему глаза и побежал в сторону нашей передовой. Его лицо до сих пор стоит у меня перед глазами.

Дедушка замолчал, а Яна не решалась произнести ни слова и затаив дыхание ждала, что будет дальше. Дед вздохнул, словно сомневаясь, продолжать рассказ или нет.

— Ну а что было дальше? — не выдержала девочка.

— А дальше уже была очень неприятная история. Меня обвинили в том, что я бросил товарищей, что я дезертир, исключили из партии, в общем, грустная ситуация, не хочу о ней вспоминать, тем более она уже не имеет отношения к моему трофею, — вздохнул и горько улыбнулся дедушка. — Но самым жестоким ударом во всем этом было то, что мне запретили летать, и я закончил войну самолетным техником. Это унизительно для летчика, зато благодаря этому я остался жив и дошел до Берлина.

Потом меня, конечно, реабилитировали и предложили восстановиться в партии, но я не захотел. Все это для меня уже не имеет никакого значения. Главное, детка, что у меня есть ты.

Яна прослезилась и обняла дедушку.

— Яся, но это наш секрет, никому, поняла? Я верю тебе. — Павел Романович сказал это мягко, но все же серьезно, и девочка поняла, что он не шутит.

— Деда. Я обещала.